Прахом

Аодан не любил лето — за удушливую жару. Поздняя весна и ранняя осень ему нравились. Цветущие или с разноцветными листьями деревья радовали глаз. В знойную пору появлялись ягоды. И всё зелено. Даже бурьян не испортил впечатление. Ухаживать пришлось уже за четырьмя, даже тремя, могилами. Аодан скосил траву в месте, где был захоронен его первый муж. Дождь и снегопад сделали своё дело, за годы сгладили выцарапанные на покосившемся камне буквы. Аодан устыдился. Всего-то ничего времени прошло — и могила стала запущенной донельзя. Он отставил тяпку и уселся прямо на землю, скрестив ноги. — Прости, забыл. Не поверишь, не вспоминал с той поры, как умер Невлин, — пробормотал он. — Барра и то нашёл в себе силы отпустить не только истинного, но и нашего с ним сына, а я не смог. Дурак, что и говорить? Наверное, ты бы не взглянул на меня, если бы… — Аодан замолчал и вздрогнул. Кто-то шёл? Сильный ветер не позволил расслышать чужие шаги. Листья не просто зашелестели, но ветки согнулись от порыва. Показалось. Аодан уставился в сторону, где заканчивалось кладбище и начинался лес. Куда уходил Барра. В последний раз они были здесь вместе, когда хоронили Аниона. Вместе упросили судью отдать тело, напомнили, что кузнец ковал оружие для воинов, чинил доспехи, точил мечи, поэтому не заслужил быть засыпанным в яме, как плешивая дохлая собака. Ни один Джодоков прихвостень не вспомнил добро. Кроме Аодана с Барра, никто не появился на погребении. Поверье жило, что казнённый потянет за собой, если захоронить с почестями. Плотник не был суеверным и сколотил гроб, но, вынужденный разрываться между досками и детьми, пока его муж валялся с лихорадкой, прийти не смог. Даже сыновья Аниона не присутствовали на похоронах. Взрослые оказались единогласны: не стоило им смотреть на тело. Отрубленная голова норовила сдвинуться, приходилось поправлять. Дей увёз их, кузница опустела. Ненадолго. В доме уже поселился новый кузнец, присланный из крепости, где обучались воины. Первое время казалось, что всё произошедшее — затянувшийся страшный сон. Раз слышался стук молота о наковальню, значит, Анион жив. Жив и Невлин. Не жив. Ветер, задувавший в дом, скрипел открытой дверью его спальни. Запах не выветрился, несмотря на то, что Аодан сжёг последнюю сыновнюю рубашку, мебель разбил. Тянуло покинуть Калдер. Аодан не знал наверняка, кто из братьев живёт в доме, где он родился и вырос. Ангус, старший, должен унаследовать, но всё могло измениться. Могло и города не стать. Могло произойти то же, что с семьёй Аниона, дом занять чужие люди. Аодан не смог бы покинуть Калдер при всём желании. Щёки заполыхали от воспоминаний. Не юн, едва не стал о-дедом, но вернулся в прошлое: не смог сдержаться, когда почувствовал предвестники. Пара глотков крепкого — Аодан если и пил, то более слабые напитки — пойла сделали своё дело. В голове зашумело — и он уединился с первым, кто подвернулся. Вспомнились руки, с силой стискивавшие бёдра, далеко не маленький член, грубо вошедший в отвыкший от утех зад. Было больно от первого проникновения, даже течка не помогла, скупые ласки не доставили удовольствия, захотелось вывернуться и сбежать. Аодан, не смог это сделать: много времени прошло, когда он спал с мужем. Расцепиться с любовником не получилось, пытался, он мог чем угодно поклясться. В конце концов он сдался и, приняв, что ничего не изменить, что раньше нужно было думать, выгибался и стонал, когда его накрывала волна наслаждения. Ни стыдно, ни дурно потом не стало. Было хорошо — почти без ласк, грубо. Отступили слабость и вечная ноющая боль внизу живота. Аодан помолодел, это даже Брет отметил. Брендан покинул его — теперь уже навеки. Если раньше Аодан воображал его во время случки, то в последний раз не смог и принял того, кто оказался рядом, целиком — до самого узла. Знакомые ощущения. И такие забытые! Аодан, поймав себя на том, что смотрел куда угодно — на дерево, пытаясь разглядеть каркавшего ворона, — только не на могилу мужа, хотя раньше подолгу вглядывался в надпись. — Жаль, что я так поздно тебя отпустил, — проговорил он и поднялся. Сердце заколотилось. Чтобы попасть к сыну, пришлось идти едва ли не на другую сторону кладбища. Много калдерцев похоронили с той поры, как умер Брендан и зачат Невлин. Много умрёт. Аодан безошибочно отыскал сына, которого не смог отпустить, хотя подтолкнул к смерти. Не смог принять Невлина таким, каким тот был. Сам породил, а всё туда же: волосы чёрные, а не рыжие, стан тонкий, а не крепко сбитый, веснушек мало… Мог появиться похожий на Аодана, но тот не позволил, забоялся остаться один с оравой малышей. Но остался одиноким. С детьми легче бы перенёс боль утраты. Понял бы он, какую ошибку совершил? Смог бы принять сына любым, даже посмертно? Скорее нет, чем да. Надо было Джодоку проучить его. «Наслушался жрецовых бредней!» — упрекнул он себя. Будто Джодок толкнул избавиться от нерождённых детей, заставил отвести Невлина к Блейру. Аодан обрадовался, что не пришлось уговаривать сына. Не Джодок — он натворил бед. Натворил, расплатился и… Искупил? Аодан поёжился от прохладного ветерка и продолжил путь. Много могил заброшено. Иные он помнил, другие остались безымянными — в памяти и с истёршимися надписями на камнях или знаками, если родные умершего не знали грамоту. Иные не умели держать перо и даже считать до десяти. Аодана папа научил различать буквы и цифры. На большую книгу его не хватило, коротенькие надписи прочесть и написать мог. Невлин невзлюбил грамоту. Он уродился похожим на своего отца: Барра едва держал перо в руке. Аодан остановился, увидев знакомую могилу. Заросшую. Дождливая весна выдалась в этом году: траву едва успевал прополоть, как из земли лезла новая. Урожай будет богатым. Аодан пережил засухи — время, когда отдавал пучки прекрасных шкурок всего за мешочек муки. Эту зиму он продержится, чего бы ему ни стоило. — Здравствуй. — Камень — последнее, что осталось от сына — ответить не смог. — Я пришёл, а не отец. Потому что слабак, не могу тебя отпустить. Барра странствовать подался. Тошно ему — быть привязанным к мёртвому, даже к сыну. Даже к истинному. Мне бы его решимость, но я всегда был слабаком и подохну слабаком. Аодан не злился на Барра. Тот повернулся к нему лицом много лет назад. Не обрадовался, что станет отцом, но твёрдо усвоил: натворил — отвечай. «На его месте я бы меня не простил», — подумалось Аодану. Он не утверждал бы однозначно, что Барра простил, однако врагами они быть перестали. Приняли друг друга, когда потеряли сына. Распрощались сухо: Барра после похорон Аниона заявил, что уходит из Калдера, Аодан не осудил его. Не укорил спустя время, хотя знал, что настанет нелёгкое время. Справится. Брет, чьи суставы одномоментно опухли, не даст заскучать. Всего ничего времени понадобилось, чтобы ноги перестали разгибаться. Аодан охотно вызвался присмотреть за ним. Мало в его руки попадало шкурок. Иногда воины просили выделать воловью кожу — и на этом всё. Осознав, что трава сама себя не прополет, Аодан взялся за дело. Солнце едва начало садиться, когда он управился. Можно уйти, но не осталось сил. Говорили, убийц тянуло к могилам убиенных. По насмешке судьбы никого рядом с Анвеллом не похоронили, и Анион занял это место. Дождь размыл два холмика, земля между могилами просела, камни сдвинулись один к одному. Пара навеки осталась вместе. Анион жалел о сотворённом. Взгляд, пустой, какой бывал у тех, кто потерял дорогого человека, ни с чем нельзя перепутать. Такой был у Барра — до того как решился отпустить сына. Такой остался у Аодана. — Прощай. Мне к Брету заглянуть надо. Приду ещё. Пока могу приходить — буду приходить. После с трудом смогу. Не юн я. Да и… — вздох, — вдруг смерть заберёт. Не забрала, когда Аодан её ждал. Когда перестал звать её в гости, могла нагрянуть. Лучше не думать о плохом. Лучше взглянуть на могилы Аниона и Анвелла, насмешкой судеб ставшие одной общей, после вернуться. У Анвелла и Аниона больше делать нечего. Трава ещё не закрыла камни. Аодан развернулся и поспешил к Калдеру. Он остановился один раз у могилы сына. Вот где забывалось время. Вот где мог вспоминалось, как кроха Невлин теребил рукав и спрашивал глупом, наивном, детском. Занятой Аодан огрызался, и сын бежал к отцу. «Как не привязаться, если Барра, в отличие от меня, отставлял лук и шкурку и брал тебя на руки?» — упрекнул Аодан — не сына — себя. Большинство раскаивалось в ошибках. Вторая попытка дана далеко не каждому. Аодан вздохнул и, подобрав выроненную тяпку, пошёл с кладбища от смерти подальше. Он жив, пока нужен кому-то. Брета скоро заберёт смерть. Тот отёк, стал слабее видеть. Жрец пробормотал о родовом проклятии. Чем мог не угодить добродушный, любивший посплетничать сапожник-чужеземец, осевший в этих краях? Брет чрезмерно любопытный, но беззлобный. Он выспрашивал, не появился ли Барра, и намекал, что нельзя расходиться, даже если потеряли сына. Он посоветовал Аодану ублажить первого встречного, чтобы не мучился пустыми течками. «До поры до времени ты здоров. Заболеешь, если никто не присунет…» — добавил. Аодан отмахнулся. Он пересёк врата и остановился. За одно зиму он любил — за то, что не бывало такой толчеи. На площади собрался весь Калдер. Было не протолкнуться, хотя речей жреца не слыхать. — Что случилось? — уточнил Аодан у коренастого маленького папаши с младенцем на руках. Тот сам казался ребёнком, однако справлялся с крохой-егозой. На его шее не оказалось метки. Не забоялся ни дурных слухов, ни плевков, ни тычков в живот. Родил и стал счастлив. Тот повернул коротко стриженную вихрастую голову. — Так Белус умер ещё утром. Рассказал легенду о блудливом Кевене, которому любовник исполосовал лицо, и упал замертво! Аодан легенду знал. Юный изуродованный Кевен молил Дуффа вернуть красоту. Тот сделал это, но в обмен потребовал жизнь первого ребёнка. «Блудливому Кевену дети были не нужны. И забрал Дуфф его малыша. И остался Кевен один. И понял, кого потерял. И взял нож, исполосовал лицо себе. И снова стал страшен. От него, течного, бежали. Но это ему оказалось не нужно, потому что понял он, кого потерял. И увидел Джодок его терзания и подтолкнул истинного к порогу дома Кевена. И сказал он осудившим блудливого: «Все осознавшие, что сотворили горе своими руками, заслужили вторую попытку», — почудился голос жреца. Легенду Аодан никогда не понимал. Отдавший собственного ребёнка ублюдок заслужил счастье, хотя не должен был. Проникся после смерти сына. Кевен был блудливым — Аодан не изменял мужу. Но оба одинаково виноваты в смерти своих детей. Судьбы показались похожими одна на другую как две капли воды. От духоты и смеси запахов Аодану стало дурно, голова закружилась. Он с трудом протиснулся через толпу. Пришлось вытерпеть толчки, брань и замечания, однако он упорно шёл. Выйдя на улочку, жадно глотнул воздух и, дождавшись, пока дурнота уйдёт, направился к дому Брета. Аодан оказался не нужен приятелю, с которым остался Гвен. Тот всегда разговаривал бойко и быстро, сипловатый голос трудно не узнать. — О, — Гвен обернулся, — мы с Бретом решили, течка у тебя, поэтому не пришёл. Пришлось бросить дела и… Аодан сжал губы. — Будто иных дел у меня нет. Кроме течки, задержать ничто не может?! — разозлился он. — Ну раз Брет не один, то пойду. Он обернулся, услыхав: — Дом закрыт, вот я и подумал… Дом заперт снаружи, а не изнутри. Невнимательный Гвен не заострил на щеколде взгляд. То, что сложно не заметить, не видел, но запросто высчитывал, у кого на днях должна начаться течка. Аодан усмехнулся, покачал головой и поправил сползшую на лоб косынку. Пусть считает. Пусть гадает. Ошибётся. «То-то у него глаза на лоб вылезут однажды!» — улыбнулся про себя, вообразив вытянувшееся лицо. Терять нечего. Бояться глупых сплетен — тем более. Если бы был моложе, а то нелегко придётся. Справится. Аодан открыл калитку и вошёл во двор. Хотелось пить, но не из бочки, простоявшей день под солнцем. В доме, в ведре, вода чуть прохладнее. Нужно было оставить в погребе. Не подумал. Дневная духота сменилась прохладой. Скоро в доме станет жарко, придётся разжечь очаг и приготовить еду. Аодан зачерпнул ковшом воды и жадно припал губами. Напившись, остановился напротив открытой двери, ведущей в комнату сына, пустую, не обжитую. Он не смог смотреть на вещи Невлина, но заколачивать дверь не стал. Зря избавился от мебели, новую некому сколотить. Аодан уселся на скамью и взялся за голову. Самое трудное его ждало позже.

***

Нетрудно пережить недобрые сплетни, расползшиеся по Калдеру. Было горько, даже желчь подступала к горлу. Аодан с Невлином пережили бы дурные слухи. Сам забоялся — сам виноват. Аодан не любил зиму — за лютый мороз, вынуждавший заворачиваться во множество шкур и едва ли не кланяться в ноги, чтобы лесорубы помогли с дровами. Он делал что угодно, даже если брали много больше, чем стоила вязанка. Снега нападало много, ноги утопали в сугробах. Совесть колола: Аодан долго не навещал сына. Брендана он отпустил. Анион и Анвелл чужие для него, но Невлин — родной. Аодан свернул и, плотнее запахнувшись в плащ и опустив голову, хотя снегопада не было, пошёл по площади, почти пустой. Недавно прибывший молоденький звонкоголосый жрец боялся морозов и не высовывал нос из кельи, отведённой для него в крепости. Поговаривали, будто он с воинами не гнушался уединяться. Потому редко появлялся на площади, что его, блудливого, слушать никто не желал. Аодану было решительно всё равно. Не донимает речами — и хорошо. Беседку замело снегом. Сегодня в ней никто не появлялся. При Белусе её расчищали. Какое дело Аодану до жрецов? Он в последнее время витал в облаках, как раньше, когда носил Невлина. Пора навестить сына. Темнело зимой рано, успеть бы засветло. Аодан, не обратив внимания на осуждающий взгляд, поторопился к воротам, пересёк их, затем свернул. День выдался солнечным, мороз защипал нос и щёки. Прекрасная погода для зимней прогулки, если бы ноги не утопали в снегу, как у бедолаги, прошедшего немногим раньше. Аодан остановился и сделал передышку. Он в последнее время уставал, потому что немолодой. Знавшие о беде понимали его, иные поднимали на смех. На последних Аодан не обращал внимания. Ему терять нечего. Снег отразил солнечные лучи, ослепил глаза. Аодан пошёл по следам. Кто-то до него появлялся на кладбище. «Барра», — с надеждой подумал он. Аодан не верил в чудеса. Достаточно подарков судьбы, которые он не заслужил. Несколько раз он остановился, чтобы перевести дыхание. Отдыхал недолго, быстро замерзал. Он заставлял себя делать шаг за шагом. По кладбищу идти стало легче, хотя ноги по-прежнему утопали в сугробах. Аодан смахивал снег с камней, чтобы найти нужную могилу. Раньше он мог прийти с закрытыми глазами и не ошибиться. Время вылечило, жизнь поменялась. Её следовало давно начать с нуля, а не жить прошлым. Могилу Брендана Аодан нашёл не сразу. Он бросил взгляд на неё и удалился. К сыну пришёл едва ли не вслепую. Невлина Аодан не отпустил. Потому что себя не простил. Сапоги давно вымокли, Аодан не чувствовал ног, однако упрямо стоял и кутался в плащ. — Так вышло, Невлин. Не хотел я этого. Не смог противиться похоти. Тебе ли не знать? Ошибка — моя, а не твоя — стоила тебе жизни, — проговорил он замёрзшими губами. — Вот и я — старый пень, а голову потерял. Зубы заклацали, надо бы бросить сына, запереться в доме и, сидя на полу, греться у очага. Аодан не сдвинулся, несмотря на пронизывавший ледяной ветер. Не хотелось отсюда уходить, хотя желание остаться здесь навеки пропало. Время не только лечило, но и давало вторую попытку. Аодан не знал, чем заслужил её, но безумно обрадовался, хотя стыд терзал, страх с каждым днём вспухал сильнее. Не молоденький, но пузо вздулось после ночи, когда он наплевал на предвестники и похоронил Аниона, потому что больше некому. Прошлое повторилось, с той разницей, что Аодан понял, что понёс, сразу. Время позволяло избавиться, но об этом думать не хотелось. Сердце ёкнуло. Невлин громко кричал от боли в тот страшный день. Аодан сравнил его, юного паренька, с собой. Перед глазами поплыло. Не хватало расплакаться на морозе. На любопытные взгляды Аодан перестал обращать внимание, смело отпихивал осмелившихся ткнуть в живот и напомнить, что брак с Барра не разорван, обозвать слабым на заднее место изменником. Оскорбления он вытерпел, сейчас — расчувствовался. Сегодняшний ум — да в молодые годы. Аодан обошёлся бы без мужа. Барра не догадался бы, что подраставший в соседнем дворе ребёнок — его сын. Сделал бы хуже. Барра и Невлин стали бы парой, крепкой, истинной. Пришлось бы либо закрыть глаза, либо признаться, кто кем они друг другу приходились. «Барра — зрячий, что нюх у него острый!» — упрекнул себя Аодан за то, что счёл мужа чурбаном бесчувственным. Поздно оглядываться назад, когда нужно смотреть вперёд. Аодан потянул носом, из которого от мороза потекла юшка. Будь сейчас лето, он учуял бы посторонний запах, хорошо знакомый за много лет. Аодан повернул голову. Не солгали ни нос, ни глаза. Следы на снегу, взгляд карих глаз, колючий, пристальный, шуба из шкуры медведя-шатуна, которую Аодан отдал, когда выделал и сшил. — Что-то мне подсказало, что придёшь сюда! — Барра сощурил глаза и усмехнулся. — Не хотел тебя видеть, но… — он покачал головой, меховая шапка из рыси свалилась с головы, — не прийти к сыну не смог. Решил, будь что будет. — Он посмотрел в лицо мужа недобрым взглядом. — Кое-чего всё же не ожидал, — кивнул на живот. Аодан отвернулся. Сил не осталось смотреть мужу в глаза. Он со стыдом вспоминал ночь, когда Барра, обезумевший-полудикий, долгое время не знавший плотских утех, набросился, учуяв запах едва успевшей начаться течки. Аодан не противился. Прошлое повторилось, без последствий не обошлось. — Сам не ожидал. — Он запахнулся, будто плащ мог скрыть изменившуюся фигуру. — А что же… — Барра заметно простудился. — Есть кому помочь избавиться. Одиночество заело? Ничего хорошего из этой семьи не получится. Прошлое помешает воссоединиться. Невлина ни один, ни второй не забудут. Глупо надеяться на другое. — Ты уехал, поэтому пришлось решать одному! — Аодан развернулся, чтобы уйти, но вспомнил, что не молоденький, может всё случиться. Поэтому он затолкал гордость подальше и посмотрел в бородатое лицо, на красный распухший — Барра простудился — нос. — Иногда подумывал избавиться, потому боялся подохнуть и оставить его… — погладил живот, — сиротой. Но заевшее одиночество перевесило. Тычки в живот и оскорбления — такая мелочь! — Он горько усмехнулся. Всё вытерпеть мог, но не захотел, выбрал лёгкий путь и подвёл сына к могиле. Теперь невольно привязал к себе Барра. Поняв это, Аодан поспешил исправиться: — От тебя всего лишь хочу, чтобы не бросил его, если со мной что… Мало ли чего желаю? Попросить — вправе, но не потребовать. Стало легче. Аодан боялся сообщить мужу, что тот станет отцом. Напрасно трусил. Он пошёл в сторону Калдера бодрее, чем на кладбище. Избавился от лежавшего на душе груза. Позади послышался хруст снега. Барра не оставил мужа, поплёлся следом. Они молчали. — Гадаю, чем насолил треклятым богам, что они привязали меня к тебе, — съязвил Барра. — Анион не смог удержать Анвелла, хотя у них живые дети. Нам с тобой порознь идти по жизни, а разорвать дурацкую связь не можем, хотя я тебя не прощу. Ты — не сомневаюсь — затаил на меня обиду! Сказка, а не жизнь, страшная и с плохим концом! Лучше бы Аодан солгал, что в очередную течку потрахался с первым встречным бродягой, и тут же осадил себя: Барра — не юный дурак. Даже если сын получится рыжеволосым, как Аодан, и светлоглазым, охотничье обоняние не обмануть. Бедняге Невлину досталось от обнюхивавших его дедушек — родителей Барра, вздумавшим поучить сына отличать своих детей от чужих, чтобы тот уберёг себя от блудливого ублюдка, решившего повесить нагулянного отпрыска на чужую шею. — Я не принуждаю оставаться, но прошу: не оставь, если со мной… — повторил Аодан. — Заткнись! Надоело слушать одно и то же! — рыкнул Барра. — Заладил! — Он забежал вперёд и уставился на живот. Аодан опустил голову. — Сам сглупил: потерял голову, хотя мог стиснуть яйца и покинуть дом. Поделом мне, дураку. Раз жизнь ничему не научила, придётся терпеть тебя. Он махнул рукой, поправил висевший на спине колчан и продолжил путь. Аодан молча поплёлся за ним, хотя тянуло развернуться и уйти в другую сторону. С сегодняшнего дня не только ему всё решать. Хватит бед. Он мог подарить мужу нескольких детей, но даже не посоветовался. Барра мог поделиться, когда понял, кто для него сын. Было бы страшно, больно и горько, но Невлин остался бы жив. Смириться со всем можно, даже со смертью сына. Аодан не забыл, не перестал тосковать и винить себя. Он примет малыша любым — чернявым или рыжим, тяготеющим к охоте, кожевенному делу или стремящемуся научиться чему-то другому. Не одобрит, если сын-омега понесёт, но примет и поможет вырастить внука. Смирится, если сын-альфа приведёт в дом слабого на заднее место гуляку и объявит мужем. Полюбит и сына-бету, зная, что внуков не увидит. Нужно было принять Невлина таким, каким тот был при жизни — не плотью и кровью любимого Брендана, но соседского охотника. Одно Аодан знал: второй ребёнок — не истинная пара одному из собственных родителей. Барра резко остановился и посмотрел вверх. — Не зря мы встретились сегодня, — заметил он и указал пальцем ввысь. — То же творилось на небе, только летом, в день, когда я решился отправиться искать место, где мы смогли бы спокойно жить с Невлином; где никто не догадался бы о кровном родстве. Аодан закусил губу, стараясь не подать вида, что ему больно это слышать. Несмотря на горечь во рту и в душе, он не смог не заметить, как прекрасно холодное зимнее небо и закатное солнце, рядом с которым виднелся бледный серпик луны.