Воспоминанье слишком давит плечи, Настанет миг, — я слез не утаю… Ни здесь, ни там, — нигде не надо встречи, И не для встреч проснемся мы в раю! © М. Цветаева «В раю»
В уже знакомую комнатку советского общежития, которая пустовала шестнадцать дней, вошла я, устало ставя сумки на пол. Весь блок наполняли восторженные возгласы спортсменов, вернувшихся с Олимпиады, похвалы тренеров, поздравления с грядущей свадьбой. Я решила пойти в комнату, чтобы немного отдохнуть от последних дней нескончаемой радости. «Три секунды», — все еще потрясенно думала я, снова подкидывая маленький мяч в воздух. «Немыслимо», — отдалось эхом в голове, когда мячик снова попал в руку. — Юлька, ты чего тут? Там такое! — вихрем ворвалась в комнату Лара, прыгая мне на спину. — Лар, не до веселья. В Мюнхене всё отметили. Мой лимит радости исчерпан, — спокойно ответила я, стаскивая подругу с себя. — Ты опять? — обеспокоено спросила Лара, облокачиваясь на подоконник. — Всё нормально, — успокоила я ее, зная, как она может себя накрутить. — Просто не хочу. — Ну, как знаешь, — Лара вышла за дверь, пожав плечами. Весь финальный матч я наблюдала только за одним игроком, красная майка которого была украшена номером «11», за тем, кто пробегал стометровку за одиннадцать-и-семь и это было всё равно медленно для него, за тем, кто в начале игры безошибочно забрасывал мячи в противоположное кольцо, за тем, кто являлся для меня целым миром. — Мы чем-пи-о-ны! — влетел в комнату, словно услышав, о чем я думаю, Олимпийский чемпион Михаил Коркия. — Ну, что с тобой? — тут же спросил он, подняв брови. И я не смогла не улыбнуться, когда Миша в следующий миг поднёс мою руку к своим губам, оставляя поцелуй на моей ладони. — Всё хорошо, веселись, — я так же мягко взяла его за руку, поглаживая его пальцы, после переплетая их со своими, а его глаза неотрывно смотрели на моё лицо, но я просто устремила взгляд в даль. Что-то не давало мне веселиться со всеми. Плохое предчувствие — это необъяснимое чувство, что нечто должно произойти, хотя никаких причин нет. Я пыталась отогнать от себя мрачные мысли: мы победили в противостоянии двух держав — великая победа, — на улице на удивление ещё было тепло — шикарная погода, — моя лучшая подруга скоро выходит замуж — это будет лучший день в её жизни, — мой любимый рядом — это лучшее, что есть в моей жизни. — Ты не хочешь перед началом тренировок съездить в Грузию? — аккуратно, заглядывая мне в глаза, спросил Мишико, всё так же поглаживая мою руку. Ох, Грузия — удивительная страна, наполненная восхитительными пейзажами, людьми и атмосферой. Приезжая туда, сразу влюбляешься во всё вокруг, так и я… Не удержалась. Но зачем нам ехать туда сейчас? У меня не было ответа. Всё, что мне удалось сказать: — Не против, но не сейчас. Было видно, как блеск в глазах Миши исчезает, как на лице пропадает улыбка, а плечи опускаются всё ниже. — Ты получил эту победу, так иди и отпразднуй её, — похлопав его по плечу, пытаясь приободрить, сказала я. Он тихо, но все же не сдержав вздоха, покинул комнату, понимая, что мне не нужна вся эта суета. Для меня победа — это возможность наконец-то зажить спокойно, не убивая себя нераздельной любовью, не переживая за очередную игру, не ссорясь с братом, не волнуясь за маму. Мама. Что-то кольнуло в груди при воспоминании о нашей последней встречи. Она, счастливая, общалась с родственниками Миши. Каждый раз, когда я видела, что её рука вот-вот соприкоснётся со стаканом вина или чачи, внутри всё замирало. Но что с ней сейчас? Как она там? Мама давно мне не звонила. Странно. Обычно за неделю она звонила мне раза три. Я спустилась на первый этаж, минуя ликующую толпу, прокрутила кольцо телефона — гудки. Ответа нет. «А если снова?» — такая мысль закралась в мою голову. Но я попыталась себя успокоить тем, что мама на работе. Я поднималась в свою комнату, и с каждой новой ступенькой моё «Может, она на работе», мои надежды улетучивались, когда я пыталась сложить два и два.***
Беда моя! — так будешь звать. Так, лекарским ножом Истерзанные, дети — мать Корят: «Зачем живём?»
Я сидела в маленькой, совсем неуютной квартирке. Завтра утром придётся снова ехать за город, чтобы купить хоть немного еды. Утром я заперла маму в комнате — непонятно откуда, но вокруг неё снова оказались бутылки. Где она их берёт? Вернувшись со школы, я с оборвавшимся сердцем увидела, что дверь в её комнату была открыта. — Мам, ну сколько можно! — пыталась докричаться я до неё, затаскивая ее, обмякшую, помятую, нетрезвую, в ванную. — Ты не понимаешь, что ли, ничего? — я выкрутила кран с холодной водой, но из него раздалось только глухое гудение, оповещающее о том, что воды нет. — У нас даже денег нет на то, чтобы воду оплатить! — я как можно быстрее побежала на кухню за чайником. Если она выберется из ванной, она снова возьмёт бутылку — если она снова возьмёт бутылку, она закончится — если она закончится, ей нужна будет новая — она найдёт деньги, которые я прячу в томе советской «Детской энциклопедии», и спустит их на это. — Ты понимаешь, что жизнь на этом не заканчивается? — я облила собственную мать водой, пытаясь привести её в чувства. Она мотнула мокрой головой и часто заморгала. — Мам, пообещай мне, что ты больше не сорвёшься, — я обхватила её лицо своими маленькими ручками, смотря прямо в стеклянные глаза. Они были безжизненными, пустыми. Её волосы снова были спутанными и не расчесанными, одежда снова была в грязи. Она. Снова. Сорвалась. — Мам, ну нельзя же так, — я расчёсывала её, говоря с ней, как с ребёнком. Голос у меня дрожал. Я пыталась и кричать на неё, и потакать ей, и говорить, и объяснять — бесполезно. Она. Снова. Срывается. Ответом мне было молчание. — Мам, ну неделю назад всё же было хорошо, ты даже спала ночью, — поправляя воротник у платья, я вновь старалась объяснить ей что-то. — Мам, я тебя не брошу, — в конце концов я обняла её так сильно, что, казалось, я могла сломать ей все кости своими исхудавшими ручками. Она, некоторое время прибывая в шоке, стояла и не понимала, что происходит вокруг, не понимала, что делать, но потом все-таки положила свои руки мне на плечи. — Сколько тебе сейчас? — надломленным шёпотом спросила мама, наверно, понимая, как ужасно поступала со мной. Она не помнила, сколько лет её ребёнку, от которого годы назад она не отходила ни на шаг, которому дарила свою любовь и ласку, а теперь забыла о нём. — Девять, — сквозь подступающие слёзы и нестерпимую боль в сердце, проговорила я.День идёт. Гасит огни. Где-то взревел за рекою гудок фабричный. Первый Колокол бьёт. Ох! Бог, прости меня за него, за неё, за всех!
Шесть лет мне пришлось вытаскивать маму из постоянных запоев. Успокаивать, мыть, расчесывать, приводить в чувство, ездить за продуктами, пытаться работать, но я всё ещё любила её. Она была единственным человеком в моей жизни. Был ещё Лёшка, но он уехал, ещё когда папа жил с нами. Всё, что происходило с мамой, было из-за отца, это он её сломал. — Мама! Ты опять! — врываясь в квартиру, вскрикнула я. Учуяв запах спирта ещё в подъезде, я уже знала, что увижу, когда приду домой. Открывая дверь, я чуть не сорвала петли. — Да сколько можно! — я со всей злостью подхватила бутылки и понесла их в ванну, чтобы вылить одну за одной. Из комнаты слышались протестующие крики. Мама пьяным голосом уверяла, что «это в последний раз», что «так случайно получилось». — Мам, у тебя получилось же! На год получилось! — срываясь, кричала я, уже не выливая содержимое бутылок, а разбивая их о чугунное дно ванной, мечтая, что с этими бутылками разобьётся и мамино отчаяние. А главное — мое. — Мам, неужели так сложно? — я, рыдая в который раз, обессиленно опустилась на край ванной, на полу поблескивали десятки осколков. В школе у меня не было друзей и хоть какой-то поддержки. Совсем. Ни с кем не общаясь, я думала лишь о том, где достать денег, как пережить следующий день. Но все было безнадежно: накопленный неимоверным трудом рубль тут же исчезал, а в замен появлялись груды бутылок. — Я так больше не могу! Мам, но я тебя люблю и никогда не брошу. Мам, мам! Услышь меня, мам, пожалуйста! — мое горло драли злость и обида. Мой отчаянный крик брошенного ребенка несся через комнаты, но мама не отвечала. Моя мама не отвечала. Как всегда. Осторожный стук в входную дверь заставил меня вздрогнуть, но тотчас собраться, вытереть слёзы, закрыть те комнаты, в которые не следовало заглядывать. Прерывисто вздохнув, я подошла к двери, резким рывком открыла её и не поверила своим глазам. — Лёшка, — шёпотом произнесла я, а мои брови поползли вверх от этой неожиданной встречи на пороге. На лице расцвела довольная улыбка, но я сразу же вспомнила, что творится за моей спиной. — Нет, уходи, — отрезала я, закрывая дверь перед носом своего недоумевающего старшего брата. — Так, что тут? — он просунул руку между стеной и закрывающейся дверью. — Что происходит? — его голос был жёстким, угрожающим — непривычным. — Ничего, — пытаясь столкнуть его сильную руку со стены, буркнула я. — Да что ты мне врёшь! — Лёша закричал. Впервые повысил на меня голос. Хотя я практически не помнила наше с ним детство, мне казалось, что он всегда был очень добр ко мне. Я опешила и оставила попытки закрыть дверь, просто отойдя в сторону, сдерживая слезы беспомощности. Лёша, воспользовавшись моим состоянием, молниеносно влетел в тёмную, пустую и холодную квартиру, обдав меня потоком уличного воздуха. — Да, уж. Я помнил это место, как самое тёплое, уютное и дружелюбное, — ошеломленно покачал головой он, увидев мрачные стены с кое-где оторванными обоями. — А где папа? — Папа должен скоро приехать, — быстро соврала я, стараясь смотреть в глаза своему брату, который с недовольным видом осматривал наше жильё, а потом и меня. Он всегда мастерски умел распознавать мою ложь. — А где вся мебель? — спросил Лёша, нахмурившись, проводя пальцем по подоконнику, проверяя его на наличие пыли. — Продали. У нас ремонт, — мой ответ снова был чересчур резким и чёткий: я не желала рассказывать брату о происходящем. — А где Катя? — озадаченно перевел на меня взгляд он. У меня земля ушла из-под ног: если он увидит кучу разбитого стекла в ванной, маму, валяющуюся на полу в своей комнате, он точно сдаст меня в детдом. — Мама… Она ушла… За продуктами, — всеми силами пытаясь не выдать ложь, отчеканила я, от страха заламывая пальцы. Из комнаты послышался неразборчивый вопль. Потом громкий грохот. Я закрыла глаза, сгорая со стыда — я была готова провалиться сквозь землю. — За продуктами, значит, — прошипел Лёша и ломанулся в комнату, в которой находилась мама. — Мы сами справимся…Не смял звезды сирени белоснежной, Хоть и желал Владыку побороть… Во всех грехах он был — ребенок нежный, И потому — прости ему, Господь!
Прошло около недели после приезда моего брата. С этого самого времени всё изменилось: мама куда-то уехала, квартира начала наполняться жизнью, Лёша снова был с нами. — Ты переезжаешь ко мне, — просто сообщил Лёшка, вешая новые занавески. — А как мама? Она не вытянет одна. Ты сам всё видел, — на последней фразе я опустила глаза в пол, по-прежнему стыдясь того, что мой брат стал свидетелем такого. — Удивительно! Тебе четырнадцать, а ты не такая, как твои сверстники, — он цеплял шторы, петельку за петелькой, как вдруг одна соскочила. Но он продолжил развешивать ткань, пропуская сломавшуюся деталь. — Я не смогу её тут оставить. Если она опять начнёт… — я пыталась говорить уверенно, но в голове всплывали эпизоды того, как мама опять валяется в своей комнате в обнимку с бутылкой. И голос мой пропал. — Не начнёт, — отрезал Алексей так решительно, что я повела плечами и напряглась. Он окинул меня своим взглядом, не давая мне возразить ему.Не знаю, какая столица: Любая, где людям — не жить. Девчонка, раскинувшись птицей, Детёныша учит ходить.
— Вы такие большие! — растроганно всплеснула руками мама. — Так, Юль, как только приедешь — позвони, — как только устроишься в школе — позвони. В общем, всегда звони, — она обняла меня так крепко, как никогда в жизни. Через это объятие была видна вся её любовь и забота, которой мне так не хватало. Сначала, когда её руки коснулись моей спины, я опешила, не понимая, как себя вести. Объятия от мамы были для меня в новинку. — Ну всё, всё, пора уже, — после объявления нашего поезда мама принялась торопливо заталкивать нас в вагон, боясь показать свои эмоции. — Мам, я тебя люблю, — напоследок выкрикнула я, свесившись с предпоследней ступеньки. На глазах мамы заблестели слёзы, что ранило меня в самое сердце. Почему она плачет? Я снова сделала что-то не так? Почему? — Мам, прости меня… — Я тебя тоже, — послышалось, когда я уже почти скрылась в вагоне. Смотря в окно и махая рукой маме, от которой мы начали медленно отдаляться, я не могла поверить глазам: она стояла там, трезвая, с милой улыбкой, в лёгком голубом платьице, короткие чёрные волосы развевались от потоков ветра, создаваемых отъезжающим поездом, глаза снова были полны жизни и светились янтарным цветом.Вот и уходят. Запели вдали Жалобным скрипом ворота. Грустная, грустная нота… Вот и ушли.
***
Наконец-то преодолев лестницу, я почувствовала с немалым облегчением, что внезапно нахлынувшие воспоминания, так же внезапно испарились. Стоя перед дверью, ведущей в мою комнату, я всё никак не могла отпустить остатки событий, которые молниеносно проигрывались в голове. «Завтра она ответит», — твердо говорила сама себе я, пытаясь успокоиться, хотя я понимала, что всё могло начаться снова. Только почему на этот раз?.. — Не расслабляться, завтра первая тренировка, — проходя мимо, напомнила мне Лидия Алексеевна. — Да, я помню, — рассеянно соврала я, совершенно забыв, что завтра нужно будет снова тащиться в зал. И как в детстве мне могло это нравится? Я же была одержима баскетболом, сразу после переезда настояла на спортивной школе. Но вот зачем мне сейчас это всё? Блок общежития стих. Возможно, все уже разошлись, чтобы завтра выложиться на тренировках; возможно, отправились праздновать дальше, но уже вне этих скучных бетонных стен. Я, стоя у окна и наслаждаясь видом из советской общаги, держала в руках потрёпанную тёмно-синюю книгу с пометками, когда-то сделанными мной карандашом. — Сумерки. Медленно в воду вошла Девочка цвета луны, — тихо пробормотала себе под нос я, вспоминая строчки из любимых произведений. — И что с тобой такое? — выдернув из мыслей, в комнате вновь появился Миша, и его хрипловатый голос вызвал у меня приятные мурашки по всему телу. — Что-то случилось? — Дети — безумцы. Они влюблены, — произнесла я с таким пафосом и жаром, как будто я была известной актрисой, которая выступала перед миллионной публикой, размахивая руками и выдерживая соответствующие паузы. — Товарищ Коркия, вы в курсе, как сильно я вас люблю? — я повернулась, подошла к нему, изображая важного и серьезного чиновника. С удовольствием увидела эту красивую полуулыбку, что заиграла на его губах. — Вы вообще в курсе, что за этим последует? — внезапное хорошее настроение заставляло меня кривляться, наблюдая за непонимающим, но определенно счастливым Михаилом. Поправив лацкан его светло-бежевого пиджака, я аккуратно прикоснулась к его губам. Снова утро, снова знакомый голос, будящий сборную, оповещая о предстоящей тренировке. Лара снова подскочила раньше меня и начала собираться. Я же всё ещё не могла войти в режим то ли от смены часовых поясов, то ли от бессонных ночей, проведённых в метаниях, то ли ещё от чего-то. Сама не знаю, но факт того, что сегодня мне не удалось выспаться (снова), присутствовал. — Когда свадьбу планируете? — спросила я, заспанно глядя на Лару, которая буквально светилась от счастья. — Честно… Я даже маме ещё не сказала… — виновато ответила Лара, расчёсывая волосы. — Нет, ну за что мне это! — возмутилась она, когда расчёска в очередной раз застряла в волосах. — Знала бы ты, как я завидую твои прямым, гладким, блестящим волосам. — Ну ты даёшь, подруга, — с наигранным презрением сказала я и направилась в ванную. «Нет, ну за что мне это!» — постоянно говорила я себе, смотря в зеркало. Выточенный овал лица — слишком чёткий, нос странный — вздёрнутый вверх кончик, а крылья малюсенькие, и я удивляюсь, как люди не задают мне вопросы наподобие: «Как ты вообще дышишь?» А эти волосы. Боже, за что мне чёрный цвет, мне так хотелось быть блондинкой. Иметь золотые локоны, но на моей голове были чёрные, жёсткие пакли. — Ты скоро? — послышался вопрос по ту сторону двери. — Иду. Снова тот же самый дворец спорта, тот же зал, те же упражнения. — Ольхова, отдавай на первом шаге! — командовала Лидия Алексеевна. Как же так? Почему я перегорела? Неужели баскетбол — это не моё? Все резко обернулись на стеклянную дверь, в которую быстро вошёл Владимир Петрович. — Так, когда это вы заканчиваете? Скоро мои придут, — спросил он Лидию Алексеевну, стараясь не привлекать внимания, но я упрямо наблюдала за ним. — Походу сегодня опять с мальчиками, — шепнула я Ларе, на лице которой тут же расцвела улыбка. И правда, в зал начали заходить члены мужской сборной. Лара, увидев Алжана, тут же замахала ему рукой, в ответ на это Лидия Алексеевна цокнула языком. Тут зашёл Миша, о чём-то беседуя с Зурабом, я моментально отвернулась. Не хотела, чтобы кто-то из девочек, а тем более тренеры знали о наших отношениях. — Ну что ж, сегодня мы снова с мужской сборной. Ничего, потерпите, — наконец-то огласила Лидия Алексеевна. — Лар, нормально выгляжу? — Ты всегда бесподобна. Я очень люблю Лару, но почему нельзя четко высказаться по поводу внешнего вида? Мне казалось, что форма висела на мне, как на вешалке, волосы, мокрые от пота, облепили лицо, да к тому же потные разводы на майке не придавали особой уверенности. Он подошел ко мне со спины, руки крепко обняли меня за талию, а горячее дыхание обожгло мою шею. Сердце бешено заколотилось, а щёки покраснели от стыда. — Нет, не сейчас, — выпрыгнула я из объятий Миши, на лице которого читалось недоумение. Я быстрыми шагами удалялась от него, оставляя стоять одного. — Мишико, ты что творишь? — я услышала строгий голос Владимира Петровича и решила поднять голову, чтобы посмотреть на превосходную игру моего молодого человека (обычно, когда Владимир Петрович так говорил, это означало одно: Мишико опять «хулиганил» на поле). Но сейчас это было не простое баловство, как, например, вести мяч только с Зурабом или соревноваться с ним, кто первым допрыгнет до кольца. Нет. Сейчас его держал Алжан, чтобы он не накинулся с кулаками на Модестаса. После тренировки на лестнице меня догнал знакомый голос: — Юля, что сегодня было? — Миша явно негодовал, его тёмные глаза отливали недобрым блеском, но я была настолько уставшей, что просто не было сил ответить что-либо. Посмотрев на него безразличным взглядом, я ещё больше ссутулилась и продолжила волочиться по ступенькам. — Нет уж, ответь мне! — он был таким смешным, когда злился: грузинский акцент звучал веселее на повышенных тонах. — Всё? Прошла любовь — завяли помидоры? К чему тогда была вчерашняя сцена? Я, закатив глаза, резко остановилась, повернулась к нему и, притянув его к себе за лацканы спортивной кофты, сминая их в руках, поцеловала его.