И все — записки, и все — цветы, Которых хранить — невмочь… Последняя рифма моя — и ты, Последняя моя ночь! © М. Цветаева «С большой нежностью»
— Лар, у тебя бывало такое, что тебя как будто сжирает изнутри? 24 часа в сутки? Как, бывает, сломанный аппарат проигрывает одну и ту же пластинку, так и мысли… — я с порога обрушила свои переживания на подругу. — Опять плохое предчувствие? — сразу же оживилась она, отбрасывая в сторону записную книжку. — Что планируешь? — неожиданно переключилась я, мысленно отругав себя за неуместную порывистость, пытаясь сделать так, чтобы Лара скорее забыла всё выше сказанное. — О, ну знаешь, свадьба — дело ответственное, — начала она, попутно записывая что-то. Я выдохнула: не пришлось объясняться. Лариса, какая же вы ветреная! — Как ты думаешь, лучше устроить всё до ноября или подождать весны? — кусая ручку спросила она.— А хотя там опять чемпионаты начнутся… — К чёрту этот спорт, — перебила её я. — Ну ты как всегда! — взмахнула подруга руками, выражая своё недовольство. Я бы на её месте после травмы не вернулась в спорт. Но нет! Лариса получала удовольствие от постоянно ноющих мышц, больных суставов, разбитых носов, отсутствия свободного времени, постоянного нервного состояния — что за человек? Я встала к оконной раме, незаинтересованно выглядывая на улицу, где на противоположной стороне дороги стоял смутно знакомый мне автомобиль. И стоило мне только на миг высунуться в окно, как из машины вышел тот, кого я совсем не ждала. — Лёшка, — шепнула я себе под нос и выбежала из комнаты, не закрывая двери. Лара что-то крикнула вслед, но я оставила её недоумевать одну. Ты смотришь на него и думаешь, когда же вы виделись последний раз, как давно это было? Сколько лет прошло с тех пор, как он перестал провожать тебя до школы, сколько лет прошло с тех пор, как он перестал рассказывать истории о папе, сколько лет прошло с тех пор, как он уехал? — Лёш! — крикнула я ему, как только он переступил порог общежития. Довольная улыбка расплылась по лицу, и я тут же кинулась ему на шею, крепко-крепко обнимая. — Ты приехал! — восторженно говорила я, целуя его в щёки. — Ну как там Европа? Как тебя приняли? — начала расспрашивать я, сразу же после того, как отлипла от брата. Но его вид был совсем нерадостным, и было видно, как он усиленно пытается подобрать слова… — Что-то случилось? — обеспокоено спросила я, дотрагиваясь до его плеча. Через это прикосновение я словно пыталась прочитать его мысли, но Лёша лишь растерянно смотрел на меня своими голубыми глазами. — Может, ко мне? — решительно произнёс он, наконец-то собравшись. — Ты всё-таки переехал в Москву… Я, стараясь как можно тщательнее изучить его действия, чтобы потом сложить всё в логическую цепочку, всматривалась в каждое движение глаз, в каждый вздох, каждый жест рукой, которой он поправлял волосы, когда нервничал. — Поехали. Я вышла за ним из общежития, никому не говоря о своём отсутствии и даже не зная, на сколько я уеду. Что будет ждать меня на улице, я не могла представить. — Эй, ты куда? — послышался заинтересованно-взволнованный голос Лары, которая высунулась из окна. — Скоро буду, — в ответ крикнула я, не оборачиваясь. Все это время я чувствовала себя по меньшей мере неловко. Мне было странно ехать с ним в автомобиле и не болтать о чем-то со смехом. Мы угрюмо молчали. Лишь звук заводимого мотора, выхлопной трубы хоть как-то разряжал обстановку. — Ты не ответил. — На что? — Лёша пытался сохранять спокойствие, но пальцы, барабанящие по рулю, и из стороны в сторону бегающие глаза выдавали его с головой. — Как там в Европе? — издалека начала я, чтобы сразу не давить на него, хотя мне было и тяжело не начать сходу его допрашивать. Слишком уж неспокойно было у меня на душе. Мне показалось, он уже начал понимать, что я подозреваю что-то неладное, но всё равно держался. — Как будто ты сама не знаешь, — глубоко вздохнув, ответил он неохотно. — Я ничего, кроме разнообразного паркета не вижу. А ты по городам ездил. Как тебя вообще выпустили? — Связи хорошие надо иметь. Европа как Европа. В Союзе лучше, — чётко говорил он, не отрывая напряженного взгляда от дороги, всё так же продолжая барабанить пальцами. — Может, скажешь уже? — не вытерпев, резко спросила я. — Ну вот, приехали, — Лёша поспешно вышел, хлопнув дверью и даже не посмотрев на меня. У меня рот приоткрылся от удивления. Что происходит, Алексей?.. — Чего сидишь? Пошли, — открывая мою дверь, равнодушно произнёс он. — Ты не хочешь мне рассказывать, да? — не унималась я, а он шёл большими и быстрыми шагами, так что мне еле-еле удавалось догонять его. В темный подъезд мы вошли все в таком же гнетущем молчании. У меня потели ладони, и мне это партизанство Лёши, мягко говоря, не нравилось. Во мне с космической скоростью росло чувство тревоги, которое преследовало меня вот уже несколько дней, и я уже не могла его отогнать, особенно когда у моего брата был такой вид, будто он боялся сообщить мне о чьей-то смерти… — Может, расскажешь уже? — воскликнула я, ломаясь под натиском душивших меня опасений, когда мы уже поднимались по замызганным ступенькам лестницы. Но Лёша упрямо шёл дальше, не поднимая взгляд, молчал, как будто меня тут и не было вовсе. Он уже вставлял ключ в замочную скважину, когда я, доведенная его странным отношением до крайности, вдруг схватила его за руку и развернула к себе, заглянув прямо в глаза, судорожно пытаясь найти в них ответы. Но брат не выдержал мой взгляд, и я со вздохом попросила: — Пообещай, как только я перешагну порог, ты расскажешь мне всё. Лёша лишь робко кивнул, продолжая ковыряться ключом в замке. Хоть какая-то реакция. Но лучше мне не стало. Мне было непонятно его поведение. Он же в любых ситуациях держал вверх над эмоциями, всегда мог собраться и принять правильное решение. Но сейчас… Я совсем его не узнавала. Его трясущиеся руки и испуганные глаза никак не давали мне покоя. Войдя в его комнату и увидев рисунки, висящие на двери, я улыбнулась, они одни выделялись из груды строительного мусора и неразобранных чемоданов. — Ты прости за беспорядок… — извиняющимся тоном начал он, стараясь как можно меньше наступать на пыльный пол.***
— Сядь ровно! — скомандовала я, беря брата за подбородок и немного отклоняя голову. —Вот так. — Мне ещё долго так сидеть? — сквозь зубы проговорил он. — Сколько понадобится. — отрезала я, не отрывая взгляда от бумаги. Цветные карандаши, целая стопка бумаги — моему счастью не было предела. — Может, лучше в обычную, общеобразовательную школу? — хрустнув шеей, спросил Лёша. — Лёш! Ты опять! Ну как я тебя дорисую? — я так разозлилась, что даже скинула все карандаши на пол. Выдохнув, я взяла себя в руки, не упустив возможности яростно посмотреть на старшего брата. Но из-за его неодобрительного взгляда, последовавшего в ответ, мне пришлось собрать все карандаши. А потом я вспомнила о его вопросе и едва удержалась от того, чтобы закатить глаза. — Лёш, мы уже обсуждали это. Я хочу заниматься баскетболом. — С чего ты вообще решила, что это тебе понравится? Ты хоть правила знаешь? Почему именно баскетбол? Почему не гимнастика? Не волейбол в конце концов! Там двухметровые мужики носы ломают, а тебе куда с твоими ста семьюдесятью? — брат снова завел прежнюю пластинку, даже с места вскочил. Нашу «дискуссию» прервал пронзительный телефонный звонок. — Это мама! — вскрикнув, я тут же ломанулась к телефону, оставляя на кухне художественные инструменты. Ничего особенного, просто ежедневный звонок. — Ты же знаешь, что папа не уехал? — постукивая пальцами по деревянному столу, начал Лёша, когда я вернулась к нему. — Да… — опустив глаза в пол, кивнула я. — Расскажи мне о нём, почему он так сделал? — Эх, моя маленькая-маленькая Юленька… — покачал головой он с какой-то неуловимой грустью. — Мне скоро пятнадцать! — вспыхнула я по обыкновению. Я не собиралась позволять ему снова уходить от этого разговора. Лёша лишь рассмеялся. — Ну, знаешь, люди сходятся-расходятся, и я сам не знаю, почему… Вроде была счастливая жизнь, а тут… — Мне неинтересно, почему они разошлись… Я знаю, это всё из-за отца… — промямлила я, вспоминая мамины крики в пьяном угаре о вине отца, в том, что он с ней сделал. — Или ты хочешь сказать, что из-за мамы? — неуверенно спросила я. — Нет-нет. Просто… Нельзя так… Тебе ещё нет восемнадцати, — Лёша говорил с непозволительно долгими паузами. — Расскажи мне про папу, ты больше о нём знаешь… — допытывалась я, желая узнать как можно больше, потому что это могла быть наша единственная откровенная беседа о родителях. — Видела фотографии у твоей мамы на шкафу? Знаешь, как он выглядит? Этого тебе достаточно, — необычайно грубо сказал Лёша и вышел из комнаты, обдавая меня потоками прохладного воздуха, оставляя меня сидеть одну с навалившимися на меня раздумьями о жизни моей семьи. О папе я практически ничего не помнила — только видела фотографии в семейном альбоме. Лёшка был мне сводным братом, но я чувствовала себя с ним, как с родным, несмотря на то, что он был намного старше и приезжал только на праздники, а потом и вовсе переехал в Ленинград учиться. Но сейчас я была с ним. — Завтра в школу! — послышался Лёшин голос из другой комнаты.Взор мой и в детстве туда ускользал, Он городами измучен. Скучен мне говор и блещущий зал, Мир мне — так скучен!
Утром меня разбудил радостный голос брата, оповещающий о начале недели и школьной жизни. Я, затаив на него обиду за вчерашнее, тихо поплелась собираться. Но внутри меня бушевала буря эмоций: сегодня я пойду в спортивную школу, сегодня я буду играть в баскетбол, сегодня я увижу новые лица. — Давай быстрей, я тебя провожу, — поторопил Лёшка, всовывая голову в щель между стеной и приоткрытой дверью. Я слабо улыбнулась, но пробурчала что-то, похожее на «Хорошо». Выйдя из подъезда, он накинул себе на плечо мой ранец и взял меня под руку — так мы отправились в новую школу. — Ну, у папы было много историй, — неожиданно начал он, заставив меня поначалу недоуменно моргнуть. — А почему они развелись с твоей мамой? — быстро сориентировавшись, без нотки стеснения спросила я. — Да ты опять! Сколько можно? Развелись и развелись! — опять начинал закипать Лёшка, но потом всё же собрался и, хлопнув меня по плечу, с ухмылкой сказал: — Все вы, девчонки, одинаковые: вам бы только знать кто кого любит — и всё! А вот, например, то, что отец был всегда честен с собой и с другими, ты знала? Ложь терпеть не мог, так же мог распознать её на раз-два. Внимательно слушая брата и узнавая всё больше и больше о своей семье, я не заметила, как мы подошли к школе. — Ну всё, не стесняйся и не хулигань. Я тебя заберу в три, — Лёша принялся с серьёзным видом раздавать мне указания. — Я и сама могу дойти, — возмутившись, буркнула я, не понимая, к чему такая опека. — Давай, малявка, — потрепав меня по голове, он подтолкнул меня к дверям школы, заканчивая наш диалог. Нет, ну какая малявка? Мне пятнадцать скоро! Да он мне всю причёску испортил!.. Я вошла в класс с долей неловкости. Меня представили ученикам, и со мной сразу начали все общаться, чему я была очень удивлена. Раньше мне удавалось поговорить только с мамой и с бабушками на рынках, а теперь со мной общались мои же сверстники. Но всё же мне не давал покоя мой рост, из-за которого меня сразу же поставили первой в шеренгу на уроке физкультуры. Мне было жутко неудобно. Но сейчас должно было случиться то, ради чего я так рвалась в эту школу — тренировка по баскетболу. Отсидев все уроки, я пулей рванула в спортивный зал. Уже стоя в форме в пустом зале, мне было очень сложно сдерживать восторженные возгласы. Хотелось во всё горло кричать: «Я буду играть в баскетбол!»Ах, мадам! Вам идёт быть счастливой, Удивлённой и нежной такой, Безмятежной, свободной, красивой, Вам неведомы лень и покой.
— Ну что, как первый день? — спросил Лёшка, подхватывая меня, когда я радостно выбежала из новой школы. Делясь впечатлениями, рассказывая о новых знакомых, пытаясь показать, как нужно вести мяч, я вышагивала рядом с братом. Он же, в свою очередь, смеялся надо мной и иногда вскользь упоминал об отце. Мы пришли домой, и я тут же, рухнув на кровать, провалилась в сон. Каждый день был лучше предыдущего: я знакомилась с новыми ребятами, пропадала целыми днями на баскетбольной площадке, при этом не забывала про остальные предметы, которые вытягивала на отлично. Лёша перестал меня забирать, потому что теперь я ходила домой со своей новой подругой Ларисой Новиковой. Но ещё Лёша рассказывал мне всё больше и больше о папе, и это заставляло меня усомниться в маме, потому что для меня отец оказался невероятно стойким, мужественным и храбрым, а мама… Теперь я не знала, как к ней относиться… После всего пережитого мне никак не хотелось возвращаться в Барнаул, хотя мама постоянно звала, но мне было достаточно и телефонных звонков.Не поднимаясь со стула, Долго я в книгу глядела. Книгу я на пол швырнула: В папу играть — надоело!
Вот он — мой первый матч. Да, он всего-то районный, но я первый раз видела на паркете незнакомых мне людей, первый раз я была нацелена на победу как никогда. Но кое-что все же было не так, как я хотела. Прежде чем игра началась, я в который раз пробежалась взглядом по небольшим трибунам, ища в толпе родителей своего брата, но его там не было. Сирена, оповещающая о начале состязания. Вместо того, чтобы следить за мячом, я снова всматривалась в трибуны, судорожно пытаясь найти Алексея. И, о чудо! Вот он, пытающийся протиснуться между родителями! Но он выглядел поникшим — это насторожило. Он так переживал за мой первый матч, говорил, что обязательно придёт, но в итоге опоздал. А позади него шел очень знакомый мужчина. Меня посетило странное чувство: ты вроде видела где-то этого человека, но никак не можешь вспомнить, где именно. Мне пришлось отпустить всё тревожащие меня мысли, чтобы наконец сосредоточиться на игре. Счёт — 38:34. Отрыв в четыре очка — не так уж и много, не так уж и мало. После финальной сирены к нам на поле выскочили ребята, учащиеся с нами, и начали осыпать поздравлениями. А наша уже ставшая неразлучной троица — я, Мишико и Лариса, — скакали, держась за руки, по всему полю. После короткого празднования победы я мигом ускользнула в раздевалку, быстро собралась и выбежала к брату. Меня изнутри съедало любопытство, хотелось поскорее услышать его мнение. Рядом с ним стоял тот самый мужчина. Я замедлила шаг, а он, увидев меня, слишком уж широко улыбнулся. — Юленька, доченька, ты такая молодец! Я всегда верил в тебя! — его громкий голос, казалось, перекрывал все голоса, смешавшиеся в помещении. «Папа», — всё, что я подумала, смотря на этого мужчину, вспоминая все фотографии, стоящие на мамином комоде. Сейчас, стоя передо мной, он казался мне добрым и отзывчивым. Почему мама на него ругалась? Почему Лёша не хотел рассказывать мне о нём и сейчас пытался оттащить его от меня? Почему они за меня решают, как мне относяться к МОЕМУ папе? Я отмерла, когда он обнял меня. За время моего обучения я порядком подросла, и отец был в шоке, когда подошёл ко мне и понял, что мы одного роста. Хотя мне было всего лишь пятнадцать. Лёша все же оттащил отца, но при этом мягко улыбался мне и привычным голосом сказал: — Мы на пару слов. Я украдкой наблюдала за ними: Лёша казался весьма нервным, а папа лишь, смеясь, хлопал его по плечу. — Ну что, чемпионка, пойдём? — снова улыбнулся мне отец и повёл прочь из дворца спорта, в котором происходили соревнования, так и не дав попрощаться с братом. Мы гуляли весь день по городу, зашли в парк отдыха и провели там весь день, катаясь на аттракционах. «Виражные самолеты» — так гласила табличка, перед кабинами самолета на двух человек, закрепленными на каркасных стрелах и вращающихся по кругу. «Центрифуга» оказалась для меня сильнейшим испытанием: мы неизменно испытывали свой вестибулярный аппарат, попадая во власть центробежной силы. Суть любого аттракциона — вызвать восторг и острые ощущения. Всё это приносит невероятную радость, дарит прилив энергии детям и взрослым. И я поверить не могла, что все эти эмоции я испытываю со своим родным отцом, которого никогда не видела, но который уже казался мне таким близким. Завалившись домой под вечер с широченной улыбкой, я наткнулась на стоящего в коридоре и сложившего руки на груди брата. Моя радость почему-то немного ослабла. — Ты не поверишь, где я сегодня была! — начала я, стаскивая с себя обувь. Он молчал и просто испепелял меня своим суровым взглядом. — А мы ещё на аттракционах катались! — резко выпалила я, опуская глаза, пытаясь избежать этого взгляда. — Это была твоя первая и последняя встреча с отцом. А теперь иди спать, тебе завтра в школу, — наконец-то хоть что-то сказал мой старший брат, заставляя кровь в моих жилах закипать. Почему мне нельзя видеться с отцом? Почему все за меня решают? Сегодня был лучший день в моей жизни: мы веселились и задыхались от хохота, но все по-прежнему твердили, что мой папа плохой. Почему? Я никак не могла успокоиться, мне хотелось обрушить волну своего негодования на брата, но по его необычайно холодному взгляду я поняла, что он не намерен спорить и объясняться. Поэтому я послушно поплелась готовиться ко сну. И правда, после этого раза я ничего не слышала об отце, он даже не звонил. Но зато мама каждый день названивала по четыре раза, что мне уже начало надоедать, и один раз я просто сказала ей, чтобы она больше сюда не звонила. Конечно, хорошо мне потом досталось, но всё же я не могла терпеть постоянные однотипные вопросы, особенно после встречи с таким добродушным папой. Может, неосознанно, но я сократила свой словарный запас до определённых фраз и сдобрила это равнодушным голосом: — Да, мам. — Всё хорошо. — В школе всё хорошо. — С Лёшей всё хорошо. — Со мной всё хорошо. — Пока, мам.***
— Ты какой-то нервный сегодня… — протянула я, в томительном ожидании объяснений брата вертя в руках кружку только что заваренного чая. — Я недавно был в Барнауле, — неуверенно проговорил Лёша, из-за чего мне стало не по себе. Сердце заколотилось быстрее, а брови в напряжении свелись вместе. — И что? — настойчиво спросила я, крепко сжимая кружку. Сглотнув, Лёша на одном дыхании выпалил: — Катя снова сорвалась. Я шумно выдохнула, сильно раздувая щеки и прислоняясь спиной к стене, стараясь, как в детстве, съежиться, спрятаться. Внутри всё налилось свинцом и замерло, не давая мне встать. События моего безрадостного прошлого вновь возродились в моём воображении. Мой взор был полностью прикован к глазам брата, несмотря на мигающий резкий свет лампочки Ильича, торчащей с потолка. Я пыталась представить, что всего этого нет, это сон, это глупая шутка, это всё что угодно, но только не правда… Первым, что я услышала, когда вынырнула из омута своих переживаний, было моё имя, которое настойчиво повторял Лёша, тряся меня за плечо, опустившись на колени. Но я как будто выпала из пространства, не ощущала собственного тела и мыслей — я снова оказалась в холодной, пропахшей спиртом квартире в маленьком Барнауле. — О, Господи… Ты в порядке… — раздался не на шутку взволнованный голос брата, как только я поднялась на ноги, опираясь на него. Я сразу заметила, как он прикрыл глаза и опустил напряженные плечи, добавляя более спокойно: — Слава Богу! Больше никогда не пугай меня так сильно… — Больше не пугать тебя? Ты хоть понимаешь, что произошло? Что нам теперь делать? А я тогда говорила, не надо было меня забирать! Она не справилась сама! — крикнула я, совершенно не осознавая своих действий, начала настойчиво пихать брата в грудь, прижимая к голой стене. — Только всё наладилось, но она опять! Что послужило поводом? Очередной никому не известный праздник? — я уже отступила от него и мерила стремительными шагами пустую комнату. Я споткнулась о коричневый чемодан, который неизвестно что делал на так называемой кухне, и меня как молнией ударило. — А зачем ты поехал в Барнаул? Что ты там забыл? — чётко и громко прокричала я, решительно направляясь к брату, который так и стоял у стены. — Меня туда от института направили. Решил заглянуть, увидел. Сразу, как приехал, тебе сообщил, — оправдывался Лёша, когда я едва не набросилась на него от негодования. — Но ты не переживай, я так не бросил её… Она в диспансере, — неуверенно добавил он, поглаживая меня по плечу и с сочувствием заглядывая мне в глаза. — Я проеду к ней, — отрезала я, не давая брату возразить. — Ну почему она такая слабовольная? Правильно отец от неё ушёл, — начала бурчать себе под нос я, сгорая от бессильной ярости, все так же метаясь из стороны в сторону. — Не смей про неё так говорить! — неожиданно и грубо закричал Лёша. — И отца не смей восхвалять! — резко добавил он. Но, заметив мой ошеломлённый испуганный взгляд, стушевался и аккуратно добавил: — Ты всё так же многого не знаешь… — Да почему я не знаю? Почему все вечно указывают, как мне к кому относиться? Почему мне до сих пор ничего не рассказали? Почему я столько лет живу в каких-то иллюзиях, созданных тобой, где наши родители счастливы? А в реальном мире всё наоборот! —высказавшись, я вылетела с кухни, потом из квартиры, хлопнула дверью и направилась в сторону вокзала, чтобы купить билет на ближайшее время. Мне было плевать на то, что я даже ничего не брала с собой в дорогу. Я хотела лишь как можно скорее добраться до мамы, чтобы посмотреть ей в глаза. Совершенно не зная района, в котором я находилась, я петляла кругами, еще больше злясь, спрашивала у прохожих про автобусную остановку, что я жутко не любила делать, но всё же, доехав до вокзала, я смогла вырвать один из последних билетов на поезд. На завтрашний вечер. — Лар, мне придётся уехать ненадолго. Там наплетёшь что-нибудь Лидии Алексеевне? Девочкам тоже, — тараторила я, закидывая вещи в спортивную сумку. — Опять мама? — поинтересовалась она. — О нет, Лёша переехал… В-о-о-т, помогать ему буду, — начала нести бред я, чтобы избежать расспросов, да к тому же я не хотела, чтобы кто-то знал о проблемах моей семьи, даже Лара. — Тогда зачем вещи собираешь? — Ну… чтобы не таскаться туда-сюда, чтобы всё в одном месте было, — я старалась избегать её проникновенного взгляда. При всей своей ветрености Лара была очень наблюдательной и всегда замечала, если что-то идёт не так, как нужно. — А Мишико знает? Только не он. Если он узнает, он тут же найдёт меня в любой дыре — найдёт, притащит домой и отчитает, как первоклассницу. Нужно было любыми способами скрыть мой отъезд от Миши. Всё-таки встретившись взглядом с Ларой, я не выдержала давления чувств, переполняющих меня, и, глубоко вздохнув, тихо сказала: — Мама… она снова… не выдержала… — И почему ты ещё здесь? Ты должна была тут же уехать! — Лара начала всерьез ругать меня. Это было ей не свойственно и вызвало у меня лишь улыбку. — Билеты только на завтрашний вечер были, — издав печальный смешок, проговорила я, смотря на недовольную Лару. Сначала она опешила, но потом, скорее всего, поняла, как глупо выглядит и тоже залилась хохотом. — Только не говори Мише ничего… — Ты такая забавная… — эти слова насторожили меня. Неужели она вновь отходит от темы? — Все вокруг зовут его Мишико, а ты так мило тянешь «Миша», — улыбнувшись, сказала она. — Так не расскажешь? — вновь спросила её я с некоторым напряжением, желая услышать ответ. — Мы с Алжаном нашли квартиру, скоро я съеду, — снова Лара сменила тему. — И я только сейчас узнаю? — перебила ее я. — И как давно? И когда ты собиралась мне об этом сказать? — С Мишико мы будем видится реже, поэтому не переживай. Алжана тоже предупрежу, придумаем тебе сказку… — усмехнувшись, быстро закончила она. — Так как давно вы решили съехаться? — не отступала я. — Ну, мы женимся скоро, не сможем же мы вечно жить в общаге? — разводя руками, возмутилась Лара, которая снова не дала чёткого ответа на мой вопрос.Я люблю тебя больше, чем Море, и Небо, и Пение, Я люблю тебя дольше, чем дней мне дано на земле. Ты одна мне горишь, как звезда в тишине отдаления, Ты корабль, что не тонет ни в снах, ни в волнах, ни во мгле.
Лара, обняв меня на прощание, приободрив меня, дав пару советов, как утаить своё отсутствие от Миши, побежала на встречу с Алжаном, но всё-таки пообещала, что вечером они все придут меня проводить. Лариса, очень разумно рассказывать подавляющему большинству наших знакомых, что я уезжаю! Готовясь к отъезду, я прислушивалась к голосам, доносившимся сквозь тонкие стены спортивного общежития, исполнявшим до жути знакомый мотив какой-то грузинской песни. Мне удалось лишь расслышать такое смешное и заслуженное: — Чемпионы, э! Несмотря на то, что прошло больше недели, а может, и двух, Миша никак не мог успокоиться и при каждом удобном моменте напоминал: — Как мы этих американцев, а? Раздался стук в дверь, и я с нетерпением ждала того, кто стоял за ней. — Заходи, — громко ответила я, чтобы он смог услышать меня через гул, создаваемый спортсменами, только что вернувшимися с изнуряющей тренировки. — Минуточку, — бросил кому-то Миша, входя в дверь. — Ну, а может, и не минуточку, — играя бровями, адресовал мне. Когда он заходил в комнату, дёргал бровями и начинал говорить, на душе становилось так тепло, а если он ещё невзначай начинал петь, то я просто таяла… — Нет, ты представляешь, Модя сегодня так Ваню затюкал своим: «А сможешь так же пас отдать?», — что тот не выдержал, встал к краю этой самой… — начал щёлкать пальцами он, подбирая слово. — Площадки. — Ты же моя умница — площадки! Как берёт замахивается, передача ровно на нашего Сашко, прям как тогда, в Мюнхене. Я ещё тогда на скамейке сидел, а-ах, не вмазал бы я тогда этому негру, с большим счётом выиграли бы, — хлопнув себя по коленке, запальчиво продолжал он. — Так ты ему и не вмазал — хотел, но не вмазал, — уточнила я. — А знаешь, почему? — вкрадчиво спросил Миша, а я лишь наигранно удивилась. — Потому что баскетбол — это игра джантелеменов. — Джентльменов, — поправила я. Он лишь отмахнулся и дальше принялся рассказывать: — Ну и прям, как тогда, в Мюнхене, забили. Ну не чемпионы, а? — Конечно, чемпионы… — мягко протянула я, проводя рукой по щетине на щеке мужчины, а Миша прикрыл глаза от наслаждения. Сейчас… Нужно сказать сейчас… Если не скажу, будет хуже… Откашлявшись, я наконец-то произнесла: — Миш… Мне… Мне придётся уехать… Сегодня.