Забывшие боги

Она была пророчицей, не самой известной, в отличии от всяких Нострадамусов и Ванг, зато самой что ни на есть настоящей. Вот только пророчествовать она не любила — она была тем еще увиливателем, и мнимое безумие было ее щитом. Видела будущее она столь же легко, как обычные люди вспоминали свое прошлое, то есть могла с легкостью перепутать место и время, но точно знать, что там обязательно будет рыжий, который ее ненавидит. По такому случаю Вёльва сделала себе новую прическу — длинные до пояса дреды яркого морковного цвета. Она прекрасно помнила о том, как Тескатлипока будет кусать себе локти, ругаясь на чем свет стоит, ведь он-то не додумался до такой шикарной прически. А теперь уже все — плагиат. Вёльва ухмыльнулась и тряхнула волосами. Путь ее сегодня пролегал через Александровский парк, распластавшийся вдоль реки. Она знала, что увидит там нечто интересное, но детали тонули в дымке неопределенности. Вёльва шла по мосту, едва касаясь рукой замков, прикрепленных к его перилам. Даже сами люди могли иногда чувствовать силу чаяний и надежд тех, кто их здесь оставлял. Десятки таких замков спиливали каждый год, чтобы те не утяжеляли конструкцию моста, и все-таки новые замки все появлялись и появлялись. Пожалуй, это все, что нужно знать о людях. Листья деревьев уже начали покрываться золотой коркой. Вёльва с наслаждением вдохнула их терпкий запах и спрыгнула с бордюра. Впереди словно дымка в тумане возникла одна из ротонд. Не так давно в ней установили старенькое пианино, и кто-то тут же подсуетился и расписал его граффити, а дети завершили начатое, расстроив его столь сильно, что играть на нем стало положительно невозможно. В результате получилось то, что люди называют арт объектом. Вёльва прислонилась к одной из выбеленных колонн и скрестила руки на груди. За пианино сидела девушка в меру лохматая и безмерно нервная. Играть она не играла, только смотрела. Где-то кричали дети, и кашляли старики, стучали колеса роликов по асфальту, и лаяли собаки на дохлых голубей. Вёльва переместилась чуть ближе. Девушка думала о том же, о чем хотя бы раз задумывается каждый человек: о том, как феерично она все проебала. Жизнь дала ей смысл и бросила вызов. Смысл заключался в том, чтобы сочинять истории, а вызов в том, чтобы с таким смыслом не помереть от голода и не спиться. Взгляд ее словно прилип к одной из клавиш — отсутствие практики, и вот теперь ее способности похожи на это раздолбанное пианино, а то и еще хуже. Ей вспомнился фанфик по Гарри Поттеру, который она так хотела написать, и фанфик по Хвосту феи, что так понравился ее читателям когда-то. А теперь взрослому человеку такое ребячество не к лицу. Слишком много людей знали ее слишком хорошо, слишком много липких взглядов пригвождали ее к земле, мешая взлететь. Вёльва довольно улыбнулась, ей определённо нравилась эта история, которую она выудила из недр своей памяти. История, которой еще только предстоит произойти. Пальцы надавили на несколько клавиш. С большим трудом, но в этой какофонии можно было признать тему из Гарри Поттера. И именно эта робкая фальшивая в исполнении, но искренняя мелодия привлекла внимание одной из девочек, что катались на роликах в парке. Сначала она подъехала чуть ближе, словно хотела исправить незадачливого музыканта, потом немного послушала и, наконец, спросила: — Можно? Девушка перестала играть и дернулась как от удара, но потом все же убрала сумку, освобождая место, и ответила тихим голосом: — Конечно. Девочка тут же подкатила к пианино. Стукнули ролики о скамейку, и вот она уже сидела рядом. Размяв руки, она оценивающе посмотрела на инструмент, надменно вздернула курносый нос, поняв что совладать с ним ей вполне по силам, и заиграла. Музы всегда щедры на вдохновение к тем, кто искренне ищет их общества. За эмоции платят они радостью творчества, напоминая людям о безграничности их сил, способной творить богов и их низвергать. Девушка взлохматила волосы. Она сразу узнала эту мелодию из Хвоста феи и теперь просто сидела, боясь спугнуть то невероятное чудо, что ворвалось в ее жизнь в лице этой маленькой девочки. Вёльва оставила писателя наедине с его музой и пошла дальше. Она знала, что через несколько минут будет сидеть в открытой террасе одной из кофеен, что находилась в этом же парке. Все и правда случилось именно так. Она пришла, заказала кофе из осеннего меню и, получив свой заказ вместе с бесплатной жвачкой, села за один из массивных деревянных столов, за которым уже сидел мистер И. — Расслабься, скальд скоро придет. — сказала она, прихлебывая карамельный латте. Мистер И. вздохнул. — Почему, делая что-то хорошее, чувствуешь себя столь мерзко? — спросил он. — Попусти и наслаждайся. — был ответ Вёльвы. — Ты хотела что-то передать от Одина? — Можно и так сказать. Он сам выбрал это, вы придумали это вместе, но завершать это дело тебе не придется в одиночку. Хорошая новость, да? — Я там буду, да? Это буду я? — Нет, погибель Одина — Фенрир. — сказала Вёльва, лениво катая крышку от стакана по столу. — Но он же мертв. — Сам волк да, но символ его жив. Мистер И. немного подумал и оглянулся на сидевших вокруг людей. Все затевалось ради них и их же блага. Если повезет, то они даже об этом узнают. На то и нужны скальды, чтобы рассказывать истории о богах и героях тем, кто займет их место, когда они уйдут. — Непременно узнают. Ладно, прощевай. Скальд уже на подходе, кстати, как тебе? Вёльва указала на кулон на своей груди, купленный ей в каком-то магазине для хипстеров, что не умеют заказывать все это барахло в интернете. Это был стаканчик с кофе, столь неприметный, что чуть было не потерялся на фоне ее рыжей копны. Мистер И. был растроган. — Этот символ мне больше по душе. — наконец сказал он. — Я знаю. — улыбнулась Вёльва. — Север не забывает тех, кто ему помог, как отцы не забывают своих детей. И ты — один из них, его детей. Отныне и навеки. Когда Перун переступил порог кофейни, Вёльва была уже далеко. Близилась кульминация, самый темный час для всех Богов, что имели глупость выйти из ада в мир людей. Люди любят все одомашнивать: животных, природу, Богов. Последние и сами не заметили, как изменили их годы, проведенные среди людей, но там, глубоко под землей, они осознали сколь сильны были эти изменения. Вёльва шла за ними во тьме, каждой клеточкой своего тела чувствуя, как гаснет надежда в их сердцах, сменяясь бесконечным отчаянием. Тоннели были пусты, и все же кто-то населял их головы видениями, причудливыми и манящими. Чернобог остановился первым. Перед ним простиралось поле зеленое, как рукава платья той, что звала его к себе. Он видел ее так явно, словно это было вчера. Мелодия забытой песни заструилась по его венам, причиняя сладкую донельзя желанную боль. Душа Морриган запела от радости как тетива лука — она вспомнила первую молитву, обращенную к ней, первую молитву, что вырвала ее из забытья. То был мальчик, превыше всего жаждавший отомстить за смерть матери. И он отомстил. Один за другим Боги останавливались и замирали, позволяя памяти вернуться, не замечая, как память эта забирает их силы, унося их куда-то далеко, в самое сердце города, что спал под землёй. Вельва отмахнулась от докучливых воспоминаний как от мошкары и пошла дальше. Тоннели змеились, превращались в тупики и скалились темнотой, но будущее было не провести. Тех, кто сопротивлялся сладостным образам ждали другие. Все еще воспоминания, но воспоминания горькие, как полынь. Брюки цвета хаки, волосы, небрежно собранные хвост, и идеально нарисованные стрелки, оперенные длинными ресницами — Иштар было ни с кем не спутать. Она оперлась на стену и выдохнула ставший тяжелым воздух. Кира удалялась все дальше, но позвать ее Иштар уже не могла. Живот ее скрутило от боли, выжгло огнем. Реки кровью не наполняют просто так. Она сползла на землю и закрыла глаза, но память вернулась слишком быстро. Она не помнила человека, что посмел надругаться над ней, лишь полуденный зной солнца и шелест выгоревшей травы. Люди любят мифы об изнасилованиях, ну, а она полюбила убивать людей. Египетские казни придумал не старый Бог, то было изобретением Иштар. Наполнить реки кровью, наполнить землю жабами, вшами, насекомыми и трупными червями; уморить весь скот, ниспослать язвы и нарывы, и гром, и молнии, и град из огня, и саранчу и тьму, что придет в конце, и смерть первенцев, чьи родители не заплатили собственной кровью за глумление над ней. Гнев богини, желающей отомстить, был гневом самой природы, и не было от него спасения и не было никому пощады. У купца, труп которого всплыл в кровавой жиже, на шее блеснул аметист. Иштар уже видела этот цвет когда-то, у кого-то… Острые ногти пробороздили по отсыревшему кирпичу, возвращая обратно все то, что тьма пыталась вложить в ее голову. Сквернословя на своем родном языке, она вновь поднялась на ноги. Чтобы Кира осталась одна в этой безвкусной пещере? Для этого нужно было бы изобрести пытки поинтересней. Уж она-то знает в них толк… Вёльва улыбнулась и пошла дальше. Христ ненавидела свое имя и возненавидела его еще сильнее, когда услышала, как зовут сына того, кто низринул их в ад. К имени Кира она привыкла столь быстро, что уже и не чаяла услышать, как кто-то обращается к ней как прежде. Христ. Ослепляющая. Один учил их с Брюнхильдой сражаться, чувствовать меч так, словно он часть тебя, накладывать стрелу на лук так, чтобы та всегда достигала цели. Хрисаор обжег руку. Лишь воспоминание, лишь химера. Она пошла дальше, но волна других воспоминаний не замедлила обрушиться на ее голову. Выбор был прост: или сестра или Один, заменивший ей отца. Запретная любовь Брюнхильды не уничтожила их, но ослабила столь сильно, что в битве с другим богом они проиграли, став узниками ада. Она пошла дальше, но чем дольше она шла, тем осязаемей становились воспоминания. Вот и еще теплая кровь мужа Брюнхильды, стекающая по ее черному мечу, вот и крик сестры, что чуть не разорвал ее барабанные перепонки и сердце, холод глаз отца, улыбка Иштар. Кира пробовала кричать в тишину, но это не помогало. Ничего больше не помогало. Иштар звала ее, целовала ее и обещала никогда не опускать. И кто она такая, чтобы противиться чарам богини любви? Внезапно ей вспомнилось кое-что еще, а именно мистер И., отчитывавший Зевса за один особо тупой подкат. — Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя; ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело было ввергнуто в геенну. Так она и поступила. Они ждали ее, выстроившись кругом, а в центре лежал ее отец. Отбитые головы идолов валялись у их же ног, и лица их были незнакомы никому из ныне живущих. Они были сделаны из камня и выточены из человеческих молитв, то были Боги Забытые, имена которых изжевало и уничтожило ненасытное время, но сами они были живы, и они медленно убивали ее отца. Когда Кира попыталась его поднять, Один открыл глаз. — Боюсь, что это необходимая жертва, дочь моя. — сказал он. Кира замотала головой. — Пап, пойдем, я не понимаю, давай уйдем… — Только так вы, мои дети, сможете стать свободными. Ты должна это принять. — А я не хочу свободы! Кира снова попыталась его поднять, но не смогла. Пустые глазницы Забытых Богов не отпускали того, кто пришел к ним добровольно, пригвождая к земле, высасывая силы, вырывая жизнь из груди. Один больше не был похож на того забавного старика, любителя кино, каким его могли видеть люди на улицах Котлова. Но это все еще был тот, кто отдал свою шляпу Лису, когда тот пытался спрятаться от дождя, это был тот, кто любил кормить воронов пиццей и тот, кто научил Тора не только разрушать своим молотом, но и создавать. И все же сейчас он был другим, тем самым древним божеством, что принес себя в жертву себе самому, чтобы обрести мудрость, что отдал глаз за то, чтобы поделиться с миром медом поэзии, взрастившей поколения скальдов, пророков и мудрецов. — Папа, ну пойдем же. Нам хорошо жилось, только не умирай. А хочешь, хочешь, я умру вместо тебя? — Дети не должны умирать вместо родителей. Какой дурак выдумал, что из этого выйдет толк? — проворчал Один. — Но Вёльва же предсказывала, что тебя убьет Фенрир, а он уже мертв. Вотан ничего не ответил, только посмотрел на ее плечо. Внутри вдруг стало холодно. Татуировка со скалящимся волком, ее личный Рагнарёк… Она швырнула меч в одного из идолов, но камень остался нетронутым. Единственный глаз ослеп от назойливых слез. — Почему ты так хочешь умереть, зачем ты вообще пришел к ним? Она и сама не заметила, как перешла на старый язык. — Они — отрава этой земли, и только пробудив их можно их уничтожить. Ты все поймешь, все узнаешь, только не в этой серии, а сейчас ты — воин. Выполняй мой приказ. Хрисаор золотом засиял в темноте. Кира вытерла щеку и вновь подошла к отцу. Боги замерли в ожидании. — Жаль, не узнаю, чем закончилась «Война бесконечности». Ты уж будь добра, посмотри за меня. — сказал Один, закрывая глаз. Безумный смех валькирии подхватил холодный ветер, что привел в чувство остальных богов. Холодный северный ветер. Своды задрожали и осели. Вёльва открыла глаза. Подождать осталось совсем немного. Она плакала и не скрывала своих слез, пусть люди думают, что она сумасшедшая. Почти случилось, неотвратимо и отвратно, лучше бы она и правда сошла с ума. Платье в цветочек колыхнулось на ветру. Запищали сирены промчавшейся мимо машины. Смерть распластала свои крылья над городом, и Одина не стало. Пророчество сбылось. Иштар баюкала валькирию как баюкают ребенка, увидевшего страшный сон. Но то, что видела, что сделала Кира, сном не было. Где-то рядом бурлила кирпично-красная река, и люди винили во всем химзавод и плохую экологию. Но всем быстро стало не до нее, когда прошел слух о том, что во время строительных работ на одном их холмов почва просела, обнажив промоину, а в ней находилось нечто, чему суждено было стать настоящей сенсацией. Языческое капище. Почти в самом центре города. Журналисты были в восторге, и долго звонили колокола. То был самый высокий ясень, что когда-либо здесь рос. Они собрались вокруг него молчаливыми тенями. От жилищ людей их отделяли сотни шагов и совершенно непроходимая дорога. Кира положила черную шляпу под дерево и вернулась к Иштар. Геката спела пару нот, напомнивших птичий крик. Первым взял слово Чернобог. В отличии от Перуна, заделавшегося скальдом-писателем, красивых слов он сочинять не умел, но знал то, где их можно найти. Раскрытый томик в его руках был полностью посвящен поэзии. Пальто он дал подержать Вёльве, чтобы то не мешало полностью погрузиться в текст. Чернобог откашлялся и, сдвинув закладку, начал вдумчиво читать вслух.

Блок. Забывшие тебя. И час настал. Свой плащ скрутило время, И меч блеснул, и стены разошлись. И я пошел с толпой — туда, за всеми, В туманную и злую высь. За кручами опять открылись кручи, Народ роптал, вожди лишились сил. Навстречу нам шли грозовые тучи, Их молний сноп дробил. И руки повисали, словно плети, Когда вокруг сжимались кулаки, Грозящие громам, рыдали дети, И жены кутались в платки. И я, без сил, отстал, ушел из строя, За мной — толпа сопутников моих, Нам не сияло небо голубое, И солнце — в тучах грозовых. Скитались мы, беспомощно роптали, И прежних хижин не могли найти, И, у ночных костров сходясь, дрожали, Надеясь отыскать пути… Напрасный жар! Напрасные скитанья! Мечтали мы, мечтанья разлюбя. Так — суждена безрадостность мечтанья Забывшему Тебя.