драбблы вкусные

      Джозеф ненавидит зиму ещё сильнее, чем в детстве. Снежные бури на пару со штормовыми предупреждениями всегда его нервировали. Он отгонял бабушку Эрину от окон, когда ветер свистел между ними, всегда проверял кухню на наличие неприкосновенных запасов пищи и засыпал у камина в тщетных попытках не дать ему потухнуть. Детские страхи ушли, но горький привкус на языке и скребущий холод в горле всегда сопровождали его в это время.       Особенно ему не нравился февраль. Он интуитивно пометил это время как самоё противное в году, потому что весна должна была прийти, а чёртовы минус четыре по Фаренгейту не давали этому случиться. Ожидание становилось невыносимым, и ясное небо всегда отражало грязные лужи Чикаго.       Так же февраль был излюбленным временем самоубийц. Обычно это были бездомные сумасшедшие, которые летели под рельсы, колёса, а то и просто топились. Мосты Чикаго — голые в ночь между субботой и воскресеньем освещали пустующий город. Дойдя до пешеходной дорожки, слегка трясясь от холода, пока не убитого алкоголем, Джозеф всё-таки кого-то нашел.       Подойдя ближе, он увидел парня, стоящего за оградой моста. Руки «самоубийцы» были перекинуты за поручни, а взгляд устремлён куда-то далеко. Может, на панораму, но люди всегда были существами с альтернативами, и издержки в виде чьей-то жизни Джозефу не нравились. Бабуля говорила, что это от его доброты, сам он считал, что просто спасает себя от проблем. — Привет, — сказал Джозеф и продолжил спокойно приближаться к парню, — чё завис? — Вид интересный, — голос самоубийцы скакал по согласным как шарик в пинг-понг автомате, отчего Джозеф еле сдержал смех. Самоубийца смотрел дальше на огни города, но лицо его не выражало ровно никаких эмоций. Будто он сейчас не стоял за страховочной оградой с зажженной сигаретой в губах без какой-либо поддержки. Его короткие светлые волосы развевались на ветру, из-под кожаной куртки торчал тонкий свитер, а шея обтянута каким-то платком — точно ёбнутый, в такую погоду-то. — Да, а ты интересный способ понаблюдать за этим выбрал. — А что? — согласные зашуршали, и это шипение почему-то казалось смешным. — Ну, кто-то явно наберёт 911. — О, — он осмотрелся, будто впервые заметил своё положение. Вместо того, чтобы забраться обратно, самоубийца достал ещё одну самокрутку и прикурил. Джозефу это не понравилось. — Думаю, набрать всё же стоит. — Не поможет. Я успею сброситься до этого. — И что же мне тогда делать? — По классике надо попытаться успокоить человека и медленно к нему приблизиться, чтобы иметь возможность удержать. — В смысле, так? — Джозеф перекинул себя через ограду и почти встал рядом с самоубийцей. — Раз мы все формальности соблюли, то… Наледь — вещь, с которой никогда нельзя выёбываться, но Джозеф был бы не Джозефом, если бы периодически не забывал про такие вещи. — Э-эй! — он держал Джозефа за руку и смотрел на него широко раскрытыми глазами. Джозеф смог рассмотреть его лицо. Зелень его глаз и эти отметины на щеках показались ему знакомыми. Вот только откуда. — Как тебя зовут? — Какая, блядь, разница?! Лезь давай! — Джозефа тащат наверх, пока он перебирает в голове всех, кого мог только вспомнить. Имя не мелькает ни разу, возможные встречи — нет, тогда почему вся эта ситуация кажется такой знакомой? Встав на ноги, и, держась за ржавые перила, он сказал: — Я хочу знать имя своего спасителя. — Цезарь, — рассмеялся спаситель, только от него веяло холодом, — Тебя как, циркач? — Джозеф. Что привело сюда? — Вид. Он в новинку, — Джозеф про себя отмечает иронию, которую несёт итальянский акцент в этой фразе. Последние здесь были далеко не в новинку. Его бабушка до сих пор помнила старые перестрелки местных гангстерских семеек. Контактов у деда с ними не было — он был славным малым — разве что был какой-то слишком романтичный друг, генерирующий вино будто маг колбы с маной. Если бы он видел его раньше, то точно бы помнил, кто это. — Не спи — замёрзнешь, — дёрнули его за щеку. Джозеф взвыл, но в ответ услышал тихий смех. Цезарь улыбался ему, и за это ему вмазать не хотелось. Впервые за столько лет в этот дерьмовый февральский день он почувствовал покой.