Лучшее время

Багрово-черный ошметок хлюпнулся на сковороду. Пошло шипение. Затем полетел второй, третий, и вскоре вся чугунная поверхность была уложена блестящими, тёмными от переполнявшей их крови кусками. Строго говоря, для ужина было ещё рано. Ещё не зашло солнце Маре. Только-только разгорелся кострово-оранжевый закат, точно передавший бы цвет решимости и устремленности в желанное никуда, если бы такие цвета имели право существовать. Лишь от Зика было доподлинно известно, что это цвет крови подлеца Григория Йегера, умыкнувшего из-под носа Маре Атакующего. Ранний ужин был привычен для семьи Браунов. Часов в пять — так всегда было. Пока мать ушла на рынок, Райнер встал к плите, разоблачившись из униформы в домашнее. Хорошо, хоть не пришлось донашивать здесь казённое штатское одеяние: Карина Браун подсуетилась и прикупила к возвращению сына несколько льняных рубашек. С размером, правда, всё равно не угадала, больно широкие плечи оказались. Пришлось менять. Райнер подвернул рукава на три раза и проверил мясо, поддев вилкой. Нет, не готово ещё. В дверях загремели ключи, раздался топот отряхиваемых сапог и робкий голос: — Райнер ? Браун уменьшил огонь и поспешил выйти в прихожую. — Здравствуй, мам. — Ты так рано со службы ! Ничего... Ничего не случилось ? — блеснувшая в круглых беспокойных глазах радость сменилась неловкой заботой. — Нет. Не беспокойся. Оформил документацию для Магата, и отпустили. Бумажной работы становится всё меньше, — адресовав матери лживую улыбку, Райнер взял сумки из её рук. Они упустили много лет, и иногда Брауну казалось, что она желает выглядеть хорошей матерью. Это отталкивало его. Он вернулся на кухню. Скоро зашла Карина Браун, переодевшаяся в домашнее платье. Она с изумлением взглянула на сына, хозяйствующего у шипящей плиты. — Райнер ! — женщина всплеснула руками. — Надо же, ты сам приготовил нам ужин. — Мне двадцать один год, мама, — с проскользнувшим сожалением выдавил Райнер, не надеясь быть услышанным. Он уходил в штаб рано и возвращался поздно, и готовкой занималась мать, дабы не усложнять и без того напряжённый график сына. Но двадцать один год... Кого она в нём видит ? Кто, по её мнению, вернулся с острова демонов и четырёхлетней войны? Не может быть: Карина ждала приезда мальчика, которого давно уже нет в живых. — Что ? — женщина радостно захлопала глазами, глядя на молчаливого Райнера. — Молодец какой: мясо всё прожарено, сырого нет... — она подхватила несколько кусков на вилку, пока он раскладывал по тарелкам. Браун хмыкнул себе под нос раньше, чем сам понял, почему. Ну, конечно. Это же она научила его готовить мясо по-людски, чтобы вкусно и безопасно есть было. До выпуска два года. Кадет Райнер Браун — дежурный по кухне. Раньше ему не перепадало ничего сложнее картошки, а с мясом он имел вообще шапочное знакомство. А тут Браус, ждёт пересменки в конвой. Дичливо-молчаливая и беспокойная девочка, а не побоялась: потянула за рукав, забормотала что-то нечленораздельное про "отравишь" и "всех переморишь". Оказалось, помочь хотела. Путано, но старательно объяснила, как прожарить и не сжечь мясо; а если птица, кролик... — У господина Крауса сын родился, — своим голосом развеяв дымку воспоминаний, слабо улыбнулась мать. — Здоровенький, черноволосый. Как раз в день твоего возвращения. Сказать забыла, на радостях, — пытаясь выглядеть немного виноватой, она несколько раз растянула и сомкнула губы, будто не выдав улыбки. — Хотят, чтобы тоже воином стал, как вырастет. Ну, да я думаю, это ни к чему. С такими воинами, как сейчас, нам другие и не нужны. Вы всех защитите, правда ? — не осознавая своей жестокости, Карина Браун нежно положила руку на плечо сыну. Как странно, но на материке Райнер не ощущал никаких "мы". Мы — кучка разобщённых индивидов без целей и принципов. Мастеров летального исхода, в подкорке ни капли не преданных своему правительству. — Поздравишь ? — Хорошо. Временами, когда его зацикливало, воин внутренне негодовал: зачем вообще продолжают рожать детей !? В этом агоничном мире рожать детей. Ведь исход-то один, и роли давно указаны: жаждать убийств, убивать или быть убитым. Райнер — преданный актёр этого погорелого театра: он жаждал убивать, убивал и... Кажется, одна роль осталась не сыграна. А это значит, что у него есть ещё время отработать свои реплики. — Райнер ? Госпожа Браун, уже сидевшая за обеденным столом, приподнялась с места. Сын стоял спиной к ней, крепко обхватив пальцами край кухонного стола. Он скалился, не размыкая зубов. И — дико, — но он никогда не замечал, когда начинал выходить из себя. Повернулся к ней уставший, как после часовой тренировки. — Да, мам, — как можно нейтральнее обратился Райнер, силясь вспомнить, почему эти измученные не по годам глаза он зовёт мамой. — Садись кушать, сынок, — женщина хлебосольно указала ладонями-лодочками на дымящиеся тарелки с печенкой. — Сам приготовил, а не угощаешься... — Я не могу, — заплетающимся языком ввернул Райнер. И громче: — Ешь без меня. Мне надо сходить. Да, я в штабе перекусил, — опомнившись, что такого взвинченного и голодного его едва ли из дома выпустят, приукрасил правду одной ложью Браун. — Зик, чай... Ну, в общем ! Мысленно приругнувшись на эту вязкую, мелкую, нескончаемую череду неправд, воин резко сжал кулак в воздухе, как бы поймав что-то. Взвихрил волосы и вышел с кухни. Снял плащ с крючка. Подержал перед носом, глядя на свою вторую кожу неподвижными глазами. Медленно повесил обратно. Дверь хрустнула после хлопка: Райнер не умел уходить тихо. Идти по прошитой полосами заката улице было волнительно. Отрадно-нервно. У Зика уже после трёх всё зашторено, тем более летом. Оно и ясно, сегодня Райнер это ощутил: у заката Маре есть фамилия. Эта фамилия — неуклюжий удар кулаком в спину сильного противника. Удар, который стоит лишь правильно поставить, и он раскрошит тебя в пыль. А главное, этот удар никак нельзя забыть. Не взяв плащ, он оставил дома нарукавку. "Элдийцы не должны появляться в общественных местах без знаков отличия", — требовательный и непоколебимый голос Магата не заставил себя ждать. Старик годами трудился, набивая себе оскомину этой фразой, а Райнер из-за эмоций забыл всю дрессировку. И что будет с замкомандира, появившимся на улице без повязки, как честный гражданин ? Но люди и правда по большей части не узнавали его: чем дальше от сердца гетто, тем меньше приветствий и приподнятых шляп. Райнер закатал рукава повыше, до локтя. Меж домов замелькала оранжевая полоса. А он всё спешил, как на свидание, ускоряя шаг с каждым кварталом. В окне второго этажа одного из домиков мелькнула фигура. Райнер знал, что это дом Галлиарда. И не было мысли о посещении — ему там не особо обрадуются, — но были другие мысли, сложноотделимые от бессознательного перебора слов в голове. Пару раз после войны он спрашивал Порко, что ему снилось. Надеялся, что четыре года бойни плечом к плечу, спиной к спине хоть немного смягчат Галлиарда. Ведь он же видел, он же должен понимать. И первые разы тот ожидаемо фыркал, отворачиваясь и оставляя Райнера с тяжёлой пустотой вместо ответа. Но потом... Потом Порко переменился. Перестал ворчать и стал останавливать холодные оценивающие глаза на Райнере. "Я продолжу молчать, если только это так мучит тебя", — не высказано сквозило в его расслабленной позе: нога на ногу, рука перекинута через спинку стула. И Браун клялся себе, что уголки губ Галлиарда дрожали, только бы в открытую не улыбнуться. Порко чувствовал наконец удовлетворение, получив некую власть над его страданиями. "Ты не получишь ту жизнь назад. Только не от меня", — ставил молчаливый ультиматум единственный, кто мог напомнить Райнеру те годы без тени вины. Этот Порко... Они с Имир друг друга стоили. Поганый язык, наслаждение от собственной склочности и доставления неприятностей другим. Свободные и грубые. Обоих хотелось сперва придушить, а потом сказать "вы были чертовски правы". Райнер приложил ладонь по лбу, сжав пальцами виски. Зачем он так, ведь они с Имир были, можно сказать, заодно. За одно. Или ему приснилось ?.. Слишком сильное, слишком чистое чувство, чтобы с ним. В конце концов, сон-мечта, не способный претвориться в жизнь, — это и есть кошмар. Носителю Бронированного уже годами снятся кошмары. И он просыпается счастливым, порой успевая прокричать первые буквы имени, чем пугает мать... Но та девушка — крохотный обрывок воспоминаний, самоистязание которым Райнер не прекратит уже, кажется, никогда. Нежданный шум прибоя ударил в лоб, развевая жёсткие соломенные волосы воина. Он поднял глаза и расправил плечи. Бескрайнее, искрящееся солнцем море окатило пристань гулкой неспешной волной. Янтарные глаза дрогнули, неотрывно глядя на мощь, благородство и неукротимость моря. Райнер впервые за много лет не испытал раскаяния, но ощутил тоску. Тоску по тем людям, которые три года были ему морем. Одного жаль — они любили не его, а голос Марселя в нём. Настоящего Райнера Брауна не знал никто, да, может, давно уже не было его... Небо Маре в оранжевых облаках горело, глядя на него чьими-то отчужденными глазами. — Григорий Йегер, — он попробовал произнести имя, тут же унесенное ветром. Его выплёвывали высшие чины Маре, преданно осквернял Зик и порой упоминал Кольт, по необходимости. Оно было чужое и ненужное. — Э... Эрен Йегер, — после тяжёлой паузы выдохнул, тревожно сглотнув, Райнер. Оно. Это имя заставляло его чувствовать силу, жизнь, любовь людей и любовь к людям. Забавно: Райнер гнал от себя мысли о тех людях и пытался удержать их поближе к окаменевшему сердцу, и всё единовременно. Что чувствуешь, когда твоё время подходит ? Ком застрял в горле. Браун многое бы сделал, чтобы его друг с серыми глазами, стремящимися к свободе, не узнал этого никогда. Перед ним часто представал Эрен — всё такой же мальчишка, о годах Райнер не думал, — измождённый, неестественно скуластый, с слипшимися от пота волосами на крутом лбу. Умирающий Эрен, грубо добиваемый проклятием Имир. "Смерть первыми целует самых лучших", — так, кажется, сказала мама, когда в первый и единственный раз услышала от воина сухую выжимку о смерти Бертольда на Парадизе. Райнеру давно стало проще общаться рапортами. И вот этого поцелуя по заслугам, которого сам он, "чудом", всё избегал, Браун боялся в отношении того человека за морем. Командир Зик предупредил, что скоро носителя Бронированного пригласят на обсуждение и, дай уже наконец небо, согласование плана по захвату Парадиза. Продумывая свои предложения и возможные ответы, Райнер спотыкался на том, какую роль лучше доиграть: боевого товарища или беспринципного предателя. Но сегодня, сейчас, с очередным ударом волны о пристань он с невероятной ясностью ощутил, и что-то внутри ухнуло: не даст ему Зик права выбора, раскусит на раз-два. Так, из паскудной мути страха ответственности и логических измышлений к морю выступил уже Райнер-воин. Ссутулившись, он несмело посмотрел на продолжавший разгораться закат, продублированный водой. Слишком красиво, чтобы оставаться тут одному; слишком погано, потому что всё вернулось на круги своя. Вновь вошло в колею "перераздумий-недорешений". Есть люди, которые могут справляться сами, идти вперед, не сбиваясь с пути, просто из острой убеждённости или необходимости. Райнер усмехнулся. Он таким не был. Рано сделался героем, но недооценил влияние уз. Ушёл на войну, затеянную другими. Сражался за тех, кто был готов при случае топить всю его семью и семьи его друзей до пятого колена. Старался быть хорошим лидером, не умея им быть. Браун не чувствовал ненависти к острову Парадиз и не знал, как поведёт себя, вновь очутившись там. Ему всего лишь хотелось, чтобы кто-то наконец встал рядом. Тряхнул за плечо и разрешил взять передышку: не быть более ни воином, ни солдатом, ни сыном, ни бывшим другом. Но без этой дружеской руки — Райнер понимал, — он не остановится никогда. Перестав играть, он станет бесполезным или, что страшнее, обузой. Это маняще и так эгоистично. Он не решится уже сделать себе такой подарок на исходе дней. Если это не нужно никому, кроме. — Замкомандира Браун, — нечётко донёсся до воина мужской голос откуда-то сзади. Он обернулся, немного удивлённый. — Это вы, господин Роммель, — тут же признал соседа по улице, мужчину лет пятидесяти, знавшего его ещё до этой круто замешанной чехарды трагедий и неудач. — Пф, — вопреки интеллигентной внешности врача или учителя, по-деревенски плюнул Роммель. — "Господин", туда же. Куда уж нам. Ты в господа выбился, и на том спасибо, — он отечески махнул на Райнера рукой, будто тот исполнил его давнишнюю мечту. — Да, — глухо поддакнул Браун, вновь ощутив себя связанным по рукам и ногам. Господин Роммель тем временем прищурился, пробормотал что-то одними губами, сам себе. Перевёл глаза на рослого воина, с которым был почти ровня. — Сколько же тебе сейчас ? Так, дай сообразить. Когда ты уходил девять лет назад, мой Керт заканчивал обучение в подмастерьях, стало быть... Он же сейчас как ваш командир... Стало быть, стало быть... Мужчина без стеснения погрузился в многоходовые подсчёты, вместо того чтобы просто дождаться ответа. Вдруг он присвистнул: — Ну надо же ! Силён. Совсем взрослый парень стал, — он улыбнулся, сомкнув желтоватые зубы. — Я в твоём возрасте, правда, уже с младшенькой, Мартой, нянчился. Райнер нервно приулыбнулся. Он видел уже — не раз — это в мутных глазах матери. Вопрос ли, просьбу ли. Он ведь отдаст себя Маре, без остатка — здесь иначе не принимают. А после что ?.. Ничего не останется. Удовлетворительный рапорт на столе ещё больше постаревшего Магата. Ненужные и пугающие воспоминания в чьей-то чужой голове. Одинокая, непонятно зачем доживающая свою жизнь мать. Родина его не забудет. Но и не вспомнит. "Вдова павшего в бою", — звучит ужасно, но кто, слыша этот титул, задумывается о кратких, пролетевших пулей годах счастья ? И Райнер хотел быть счастлив, хотел сделать что-то по-настоящему правильно. Не для себя. Дур, мечтающих о гражданских привилегиях на правах семьи воина, было немало. Да и Карина Браун грешным делом порой зазывала к ним в гости, умоляя об обязательном присутствии сына, совсем уж дальних соседок. Его ровесниц или даже моложе, и непременно оживлённых, хозяйственных, не в меру настроенных на любовь и самоотдачу барышень. Идеальных, чтоб их подери, жён. Привлекательных и просто симпатичных, тотально свободных. С одной из таких гостий он даже был. Дважды. Потому исправно откладывал треть жалования и призывал здравый смысл девушки остановиться на этих отступных. Это был чистый разврат, без последствий. Ещё три месяца, и они будут в расчётё за молчание-золото. Она — вовсе не проститутка, он — честный мужчина. Если со всеми немногочисленными Браун не был полностью счастлив даже физически, что говорить о семейном счастье ? Он и не просил о взаимно-сильном чувстве — Маре отучило просить много, — только чтобы его любовь не оказалась фальшивкой. Не сойтись для продолжения рода. И пускай он — ходячий обратный отсчёт, а мать с каждым днём всё яснее осознаёт, чем они отплатят за право покупать хлеб за полцены и не совершать вояж на Парадиз тринадцать лет. Значит, не будет семьи. Даст время, он полюбит племянницу и будущих воинов как своих... Хотя это, конечно, наивный эрзац. — Да-а, молодые, не торо́питесь вы жить, — скосил голубые глаза на замолкшего замкомандира Роммель. — Не то что я или командира вашего отец, как вспомнишь... Кхм, хотя такое, пожалуй, лучше не в порту, — он неожиданно тревожно пробежался глазами по сновавшим тут и там военным. "Сила этой фамилии... поразительна", — не смог не восхититься про себя Браун. Григория Йегера ненавидят, Зика уважают, Эрена... должны бояться, только ещё не знают этого. Сила духа и чистая страсть этого парнишки спутает им все карты, как пить дать спутает. — Живём в меру сил, — уклонился от ответа Райнер, сложив руки за спиной.— Сейчас в штабе на повестке дня...— он на автомате резко вскинул глаза на соседа, готовый оценить его надёжность. — Впрочем, все и так знают, что иначе уже нельзя, — вздохнул. — Во главе угла сегодня предстоящая война. Роммель как будто совсем не придал весу этим словам, с соколино-прищуренными глазами развернувшись к стоявшему справа замкомандира всем корпусом: — За что нынче умирают,кадет Браун ? Не смотри так. Хотя вопрос, признаюсь, необычный,— усмехнулся ставший странным и статным господин Роммель. — Ты как будто запутался. Раньше казался мне увереннее. Надёжнее, — по-командирски нахмурился. — Я не знаю, что здесь происходит, только потому что ты ума приложить не можешь, как бы я это воспринял. Ведётся какая-то борьба, речи о свободе... Но вы напоминаете нас до прихода Эрена в ряды Разведки: пытаетесь что-то изменить, не имея ни средств, ни чётких представлений, кому и зачем это по-настоящему надо. А речи... набор великих фраз. Райнер не сразу осознал ужас своего положения, дав сказать ему слишком много. Воин бессознательно попятился, через два шага наткнувшись на ящики, выгруженные моряками. Дьявол. Дьявол ! — Ты не можешь... Вы не можете быть...— лоб воина рассекли две глубокие морщины, губы беспомощно зашевелились. Роммель с непоколебимой гордостью истинного воина обратил к нему лицо. Отблески воды — блеском в глазах. Золото волос приглушено свежестью красного солнца. Рот передёрнула мягкая улыбка: — Ты всё сравнивал меня со своим командиром. Здешним, — и снова улыбка. — И вот, — слегка развёл руки в стороны, как бы показывая себя, — я здесь. — Не ждал ? Но зачем-то же я тебе нужен. Не беспокойся так, кадет Браун. Я не обвиню тебя, но и не помогу. У покойников совета не спрашивают. Ты всего лишь боишься, какая пошла бы борьба, не окажись Зик... Сто́ящим командиром. Улыбка Ирвина раздражала и холодила сердце: проигравшие так не улыбаются ! Солнце и морской ветер шли ему. Командор не глядя, привычно уже подтянул левой край плаща. Мелькнуло расплывшееся пятно, забуревшее на ткани. Райнер видел его таким впервые, с расширившимися глазами пропуская через себя результат "великолепной игры" Зика. — Я видеть тебя не хочу ! — не выдержав более, прорычал Браун, зло попытавшись оттолкнуть его. Не дотянулся, как будто не рассчитал расстояние, и едва не потерял равновесие. — Ты не можешь быть... Не напоминай мне ! — совсем расстроившись, он смог только неловко махнуть рукой на Командора. *** — Ну-ну, сынок, ты чего ? Солнца-то не видать, одно освещение, а ты перегрелся что ли ? Райнер сидел на ящике, изредка мотая головой и выдавая отельные, тихие фразы. Его похлопывал по плечу, с чисто мужской растерянностью ища причину явного нездоровья, сосед Роммель. Он до сих пор был величественно высок и прям, но светлые волосы сменились проступающей сединой на тёмно-русых. И глаза у этого, оказывается, не чисто голубые: то ли с серостью, то ли с зеленью. — Роммель ? — парень с боязливостью виноватого посмотрел вверх. — Эх, замкомандира, где твоя почтительность, — тут же отстал от него, как не бывало, мужчина. — Придёшь лечиться — и рецепта не выпишу. — Господин Роммель, — равнодушно исправился Браун. Главное, что это был дорогой, привычный, старый Роммель. Доктор бесшумно рассмеялся, опять обнажив сомкнутые зубы: — Вот дурак. Говорю же: сдались мне эти господа ! Просто чтобы не забывался. Ты не сиди тут долго, а то вдобавок ко всему прочему продует ещё. — Не надо, — негромко отринул искреннюю, но такую далёкую, поверхностную заботу Райнер. Поднялся, не пошатнувшись, кивнул Роммелю напоследок и зашагал к сердцу Либерио. Доктор задержал на нём хмурый, задумчивый взгляд и вскоре также развернулся, не спеша направившись к дому. В их армии либо не знают о посттравмате у солдат, либо, — что правда, — плюют на это с самой внушительной марийской вышки. *** — Я дома. Плотно и осторожно прикрыв за собой дверь, воин взглядом загнанного зверя посмотрел на свой оставленный плащ. Это так удобно — прятать себя куда подальше, облачаясь в чуждую форму родного государства... Но плащ надо привести в порядок, а манжеты застирать. Кто знает, что ещё предстоит встретить в облачении замкомандира Райнера Брауна.