осколки.

Джэхен смотрит на Донена и задыхается; смотрит на худое бледное лицо и ему хочется убежать. Убежать в акварельное нечто, туда, где не будет желания плакать навзрыд, где он не будет грызть ногти и чувствовать отвратительный пронзительный взгляд, когда они сморят друг на друга; Донен ухмыляется и поправляет спавшую челку, чтобы она не лезла в глаза. Провести губами по синим ниточкам вен и вдохнуть запах чистоты и уюта, как это бывало дома; домашний уют — мечта, с которой можно разделить вечность, получи и стань счастливым. Джэхен, к сожалению, стать счастливым не может. Не потому что Донен, не потому что он смотрит на него свысока, а потому что он, Чон Джэхен, всего лишь пугливый котенок с обгрызанными лапками и покусанным телом. Он слышит каждый раз отвратительное, мерзкое: «Тебя что-то беспокоит?», но так и не может сказать ответ. Он застревает в горле подобно красной ядовитой розе, которая своими шипами царапает мягкие стенки гортани (а может и пищевода). Джэхен задыхается и шумно дышит; это он громко плачет по ночам и выблевывает свои завтраки. Донен смотрит через стекло одинокой почти пустой кофейни на город — темный и хмурый, но такой завораживающе красивый; там, где люди бегут и совсем перестают замечать жизнь, окружающие их события, где яркие неоновые и светодиодные вывески завлекают посетителей, а в барах сидят одинокие путники с бокалом (не) дешевого алкоголя. В такие моменты, когда Донен задумчивый и отрешенный от всего мира, Джэхену хочется вдохнуть чужой запах парфюма, почувствовать легкое послевкусие карамельного капучино на своем языке и разделить вместе с ним «сейчас»; создать завтра, запомнить вчера. Все это, — думает Джэхен, — куда лучше, чем просто сидеть и наблюдать за одиноко печальным профилем и не иметь возможности прикоснуться к бледной коже и волосам пантона #140F0B, выжженных краской и тонной окислителей и осветительных порошков. И в какой-то момент (по не совсем понятной причине) Донен становится тем человеком, с которым хочется пить вино; а пьет вино Джэхен в одиночестве. Такая мерзость. Они пересекаются взглядами в университете, и Джэхен в такие моменты забывает дышать; Донен улыбается приятно, ослепительно и ломается где-то внутри. Ему совсем немного жаль, что они могут лишь наблюдать друг за другом с разных концов планеты и не иметь возможности прикоснуться. Донен — россыпь золотистых лучей по телу, которые своей некачественной краской на одежду и бледную кожу, это слишком худые пальцы, выразительные скулы и острые ключицы, это юность — чистая и невинная юность, — которая совсем не алкоголь и выпивка на выходных, а свобода, небо и громкий смех. Это россыпь родинок по телу (на спине, руках, груди), мелодичный голос и нежная, щемящая улыбка, когда Джэхен разбирается где-то у него под сердцем. Это он остается в библиотеке по вечерам до самого закрытия, это он читает книжки про искусство и историю его развития, это он пишет на столах в аудиториях непонятные слова на китайском и слабо улыбается собственному отражению из окна. Джэхен так не может. Он разбивается, разрывается на части; эти мелкие, ничего не значащие для него осколки разносятся ветром по всему миру, окутывают непонятные места и каждый раз он задыхается от боли, от жгучей ненависти и отвращения к себе. Джэхен выкуривает по несколько пачек мальборо с двойной кнопкой в день, задыхается так сильно — грустно и печально отвратительно, до помутнения рассудка и громких всхлипов в подушку. Его аспидно-серая комната становится почти черной, а редкие золотистые лучи солнца его акварельной краски больше не рассеиваются над его головой, не смотрят в пыльный захламленный стол, а Доен больше не улыбается ему. Так грустно.

/ / /

Когда ноябрь опускается на плечи тяжелым грузом, депрессия ощущается в несколько раз сильнее, а одиночество тычет своими острыми ногтями в ребра, оставляя кровавые подтеки и синяки цвета берлинской лазури, Джэхен больше так не может. Он смотрит на Доена долго и пристально, смотрит, смотрит, а потом подходит легко и беззаботно, натягивая на себя усталую улыбку; Доен смотрит прямо на него и видит в глазах отчаяние и толику грусти — может ли в этих глазах плескаться радость и желание жить? — Привет, — Джэхен говорит беззаботно, сдерживая свои порывы закурить и сжимать фильтр губами яростно и беспощадно (он привык сравнивать сигарету со своей жизнью). Ближе к ноябрю Джэхен понимает — одиночество и жгучая боль не для каждого; что только самые сильные люди могут вынести это и жить беззаботно и счастливо, как бывает только в глупых сказках про принцесс и их прекрасных принцев. Это выглядит все настолько абсурдным, что хочется громко смеяться, сравнивать свою жизнь с пантонами из палитры цветов и выкуривать все также по несколько пачек в день. Доен смотрит на него пристально; смотрит и почти забывает про свое обещание. Джэхен выглядит настолько замученным, что дышать становится тяжело, а жизнь — мягкая серая и беззаботная жизнь, — больше не кажется ему нормальной. И только вместо ответа Доен делает шаг назад и скрывается в шумной толпе студентов, оставляя Джэхена одного. У них глупое желание разбиваться об стены жестокой реальности и общественного мнения, не имея возможности выжить.