Живи свободно

      Суд над Разумихиным оказался долгим и затянулся, казалось, на целую вечность. Однако тот всё же был осуждён, но со смягчающими обстоятельствами, о которых хлопотали все знакомые его, включая самого Порфирия Петровича. Пять месяцев спустя после явки преступника с повинной последовал его приговор: осуждён на пять лет и отправлен на каторгу в Сибирь. Уверяли его, впрочем, что за хорошее поведение и благодаря кой-каким связям, может, удастся если не скоротать ему срок, то хотя бы облегчить работы. Разумихин же отшучивался и говорил, что через пять лет его отсюда силой вытаскивать будут; так уж он привяжется к Сибири, что, может, и впрямь захочет кого-нибудь убить, чтобы задержаться тут подольше. Все смеялись, хотя, впрочем, и понимали, что стоит за этим смехом. Конечно, он боялся. Конечно знал, через что ему придётся пройти. Но стоило ему видеть хоть едва заметную улыбку на лице Раскольникова, как он тут же был готов проработать там сверх того, если это понадобится для счастья Роди.       Раскольников виделся с Разумихиным в тюрьме, когда только это было возможно. Всего один раз спросил он у него, не жалеет ли тот, на что получил лишь усмешку и отрицательное качание головой. Сначала Родион и правда на него злился. По-настоящему отказывался с ним разговаривать, хоть и не упускал возможности повидаться. Он злился на него за свою ущемлённую гордость, за то, что Разумихин будто бы не верил в него или в его силы, даже за то, что он так, верно, решил отомстить Раскольникову. Но и настоящую причину он вскоре понял. Она была простой до безобразия, но почему-то так долго не хотела к нему приходить: Разумихин любил его. Простой обычной любовью, какая случается иногда меж двумя людьми. И знание это вскоре размягчило его сердце. Сколько слов он наговорил ему тогда горячечным шёпотом, сколько было слёз и даже оскорблений. Но каждый взгляд его был полон благодарности, обожания и уважения.       Раскольников частенько писал в Петербург о том, как у него с Разумихиным обстоят дела и читал, что происходит в жизни Сонечки и Дуни. Родион сообщал, что сердечный друг его ходит на работы да ещё и успевает иногда сверх меры помочь в чём может. Что к новой жизни своей он отнесся очень прямо и просто, с каким-то даже интересом, свойственным ему в любой новой обстановке; приглядывался и любопытствовал в чём только можно. К пище почти равнодушен, но что эта пища, кроме воскресных и праздничных дней, так дурна (что Разумихин отчаянно пытался отрицать, с улыбкой замечая, что питался бывало и хуже), что наконец он с охотой принял от него, Раскольникова, несколько денег, чтобы завести у себя ежедневный чай; насчет всего же остального просил не беспокоиться, уверяя, что все эти заботы о нем только досаждают ему (не сдерживая, впрочем, улыбки) и что это скорее ему придётся заботиться об Роде, чем наоборот. Раскольников также радостно сообщал (Соня и Дуня, читая это, тоже радовались), что Разумихин всё так же общителен и дружелюбен, каторжные его полюбили, а он их уж за друзей считает, чуть только не за семью. Писал ещё, что частенько с ним виделся и под конец эти свидания обратились у Димы в привычку и даже чуть не в потребность, так что он очень даже тосковал, когда Родион несколько дней был болен и не мог посещать его. Интересовался он и новостями, которые Раскольников исправно ему передавал, частенько справлялся об здоровье домашних, в особенности Пульхерии Александровны.       Ещё до отъезда своего Разумихин устроил сестру и мать Родиона в просторную квартиру в доме Бакалеева, где иногда жил и сам Раскольников, и даже Соня. После же она переехала к ним насовсем, чтобы помогать Дунечке ухаживать за её матерью (впрочем, и не только для этого), для которой они выдумали историю об отъезде Раскольникова заграницу вместе с Разумихиным, в которую Пульхерия Александровна благополучно поверила. И всё же в скором времени им понадобились деньги.       Перед острогом Разумихин успел немало наставлений Соне и Дунечке прочитать лично, а также передать через Раскольникова; рассказал, где уроки достать, отрекомендовал издателей и поведал пару хитростей в издательском деле. Решили пока начать переводы выпускать, копить понемногу. Вскоре Дунечка и сама взялась за перо и начала писать небольшие рассказы. Дела сначала совсем не клеились; долго они с Соней бегали к самым разным издателям, упрашивая и чуть не умоляя, чтобы их хоть где-то напечатали. Все как-то отказывались, а те, что соглашались, делали это с явной неохотой. Уже позже они познакомились (а потом и сдружились) с одним очень хорошим человеком, что начал помогать им издавать Дунечкины работы и иногда снабжать материально. К тому же вскоре им пришло наистраннейшее письмо от неизвестного адресанта с многочисленными извинениями и просьбой принять несколько тысяч за причинённые неудобства. И Соне и Дуне было приятно думать, что это было от раскаявшегося Лужина, хоть они и не знали этого наверно. Думалось им также иногда, что это мог бы быть и господин Свидригайлов, что в своё время испытывал недвусмысленное влечение любовное к Дуне, и хотел теперь ей как-то помочь, даже несмотря на её отказ.       Судьба же самого Свидригайлова была доподлинно неизвестна. Многие говорили, что он уехал заграницу, в Америку, нашёл там себе даже невесту, на которой женился, без сомнения, по любви. Иные же, что уехал лечиться то ли в Кисловодск, то ли ещё куда да так и не вернулся. Вспоминал он иногда и о Дунечке, грустил понемножку. Но знал всё же наверно, что она где-то там и счастлива, и сам делался от этого счастливым.       Раскольников часто мучался ночами. Мучался за то, что другой человек платит за его преступление. Да ещё и такой, как Разумихин. Но он был и будет вечно ему благодарен. И он сделает всё, чтобы жертва его была не напрасной. И не отойдёт от него больше ни на шаг.       Раскольников часто приходит к нему на работу. Стоит ему увидеть Разумихина, как на лице невольно появляется улыбка. Ради этих улыбок, ради их встреч, ради него Дмитрий готов работать здесь вечно. А Родион готов приходить сюда снова и снова, в любой час, в любую погоду, лишь бы не разлучаться с ним надолго. Они знают, что им будет ещё долго нелегко; но они есть друг у друга. И это важнее всего. И поэтому они справятся, оба, вместе. Но тут уж начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомства с новою, доселе совершенно неведомою действительностью. Это могло бы составить тему нового рассказа, — но теперешний рассказ наш окончен.

***

Пусть он и не свободен, но теперь они вместе.