Здесь нас двое

Все плывёт. Вещи появляются вокруг неё из ниоткуда и обрушиваются с громкими, слишком громкими звуками, вызывая мигрень, расщепляющую мозг. Когда она просыпается в первый раз, то пытается проснуться снова. Она изо всех сил старается моргнуть, чтобы увидеть, что мир ещё существует, но он упорно отказывается делать это, скрываясь за тьмой, окружающей её сгустками едва узнаваемых цветов. Она резко садится, в нос ударяет стерильный воздух и химические вещества, сердце бьётся в ушах от обрывочных звуков, её руки обыскивают пространство вокруг и кончики пальцев обнаруживают вату и ткань, руки становятся для неё спасательным кругом. Но они также сокрыты тьмой, как и всё остальное, и она чувствует, как дрожь поднимается из костей, превращается в настолько болезненную и тяжёлую, что её дыхание замирает. Она слышит шарканье, звук чего-то открывающегося и внезапно захлопывающегося, который тут же сменяется быстрыми шагами, а после что-то касается её плеча. - Марианна! Её сестра. Марианна поворачивает голову в сторону шума и не видит ничего, кроме тьмы. - Донна, - говорит она хриплым дрожащим голосом, чувствуя раздражение в горле. - Наконец-то, ты проснулась, - выдыхает девушка рядом с ней, и внезапно возникает давление на грудь и грудную клетку, она чувствует, как руки сестры ложатся ей на спину. Шепот заползает в ухо. - Мы так волновались, когда узнали о несчастном случае… - Донна. Лицо Роланда, - необычно отталкивающего, изуродованного гневом, разочарованием, ложью и вспышкой ужаса, когда он кричит, а ослепительные огни освещают его искажённые черты, - возникает у неё перед глазами. Она вспоминает, как плыла, чувствовала, как тысячи игл пронзают ее кожу, щеки, шею, плечи, грудь, а когда она пытается спрятаться, фантомная боль прожигает её. Но Марианна терпит, стиснув зубы, а безмолвные молитвы переполняют грудь. Её сестра отстраняется, слегка касаясь пальцами волос на её лбу, открывая лицо. - Но теперь всё хорошо, всё хорошо. Марианна понимает, что плачет, только когда что-то мокрое стекает по её лицу и падает ей на колени. Она смотрит во тьму и замечает едва видимую вспышку света рядом с ней и наконец понимает, что случилось. У неё на языке вертятся страшные слова, и она проглатывает их обратно, прежде чем дрожащие губы успевают произнести, сделать реальным. Вместо этого она бормочет. - Я не вижу. *** - Отслоение сетчатки, - говорит мужчина, врач, который должен был помочь ей пролить свет в её тьму, но она понимает это только по слабому щелкающему звуку, и белые прозрачные пятна проблескивают перед её глазами. Неизлечимыми. *** Марианна даже не хочет тратить силы на разочарование. Не хочет тратить то немногое, что осталось, на бесполезные эмоции, которые только подтверждают то, что она уже знала. Ей придётся пожертвовать чем-то одним, чтобы сделать что-то другое. Как душ. Или чистка зубов. Или прогулка. Она не может себе этого позволить. А Донна не заслуживает того, чтобы тратить свою жизнь на существование сестры. Когда приходит время выписки, Донна пытается помочь ей одеться. Марианна до сих пор почти не говорит, но двигается с определенным шумом, и это раздражает её больше, чем что-либо ещё. Она может одеться сама. Она может ходить, ей не нужен тупой стул, но она не может. Она не может. Её нога задевает за ножку кровати, и она падает на пол, новые ушибы на руках наслаиваются поверх старых шрамов (она знает, провела по ним пальцами), когда она попыталась смягчить падение, но не получилось. Конечно, они кидаются в её сторону, отец склоняется к ней, его колени трещат, а руки обнимают её за плечи - она не может даже представить себе его сейчас, с его дрожащими кончиками пальцев и кроткими словами, которые, как он думал, заставляют её чувствовать себя лучше - "Мы найдем лучшего доктора, я заплачу любую сумму..." - но заставляют только задуматься: обвиняет ли он себя в том, во что превратил её один несчастный случай? Она отталкивает его и встает на ноги. Дрожащие, но лучшего у неё нет. Марианна выходит из больницы в чёрный мир, где светит тёмное солнце, его свет отражает чернильный снег, а безликие люди живут той жизнью, которую она тоже могла бы иметь. Однажды. Возможно. *** Она предпочитает не думать о Роланде. А спросила о нём лишь однажды, во время приёма тошнотворных лекарств, которые они дают ей. - Он жив? - говорит она с сухими губами и скрипучим горлом, что, как она полагала, было от обезвоживания. Её сестра не знает, что сказать, поэтому говорит правду. - Да. С парой царапин. Марианна тоже говорит правду. - Я бы хотела, чтобы он сдох. *** Языки никогда не были сильной стороной Марианны, а теперь она должна выучить совершенно новый. Брайль врывается в её жизнь одной большой сокрушительной волной. Внезапно всё становится Брайлем: стиральная машина, духовка, даже некоторые из её книг, оставшихся после опустошения одной из полок в приступе отчаянного гнева, а крик вырывается из её горла. [Репродукции давно умерших итальянцев ничего ей не говорят, если она их не видит. Она скучает по ним, по объемным лицам, окутанным кьяроскуро*, - покрасневшим щекам и бёдрам от искривляющей агонии или удовольствия, а иногда и того и другого, - охватывающего жизнь, охватывающего смерть, с удовольствием, которое возникает только когда ты знаешь, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить её впустую. Возможно, они знали то, чего она не знала. Кто она такая, чтобы критиковать их? Кто она теперь, чтобы судить?] Она думает, что это виноват её отец. Он до сих пор не разговаривает с ней. И она благодарна. Она не знает, что произойдет, если он начнёт говорить, сжимая ее своими мягкими теплыми руками. Донна же и так достаточно плоха. Общается шёпотом и кладёт руки Марианны на сгибы локтей, проводя её от спальни к ванной, от ванной к кухне, от кухни до большого стула в гостиной, её любимого места. Донна читает ей книги, журналы, но она не может делать это долго, её голос устает - или она так говорит, - и после включает телевизор. Марианна не может смотреть, но она точно может слушать. "И этого достаточно", - говорит она себе. Телевидение становится её спутником. Новостные каналы - самые лучшие. Они рассказывают ей всё о мире, рассказывают ей об интимных вещах, об ужасах и радостях, и иногда, когда Донне приходится ходить в магазин, Марианна разговаривает с ними о политике и погоде и доверяет им. Они не суетятся. Они не испытывают жалость. Они не сидят на кухне посреди ночи, когда она делает вид, что спит, а приглушённые разговоры становятся мрачнее день ото дня, просто чтобы на следующий день заставить её проснуться с усталой вынужденной радостью. Они не заставляют Марианну ползти под одеялом и мять собственную одежду, набивать вырезом ее футболки рот, лишь бы не быть услышанной. [В своих снах Марианна все ещё плывёт. Она вспоминает, как разбилось стекло, и возвращается боль, всё тело зудит, когда осколки вонзаются в её кожу, погружаясь глубже, и она выдирает кожу с мясом, пытаясь вытащить их. Сны всегда заканчиваются тем, как она ударяется обо что-то спиной, внезапное падение выбивает весь воздух из легких, искры взрываются в глазах прямо на месте удара головой, и она просыпается, задыхаясь, пытаясь поймать их, вернуть на место крошечные светящиеся осколки разбитой оконной мозаики, но они проходят сквозь её пальцы. А на неё смотрит пустота.] Иногда, - теперь всё реже и реже, но всё же - она случайно разбивает кружку, а однажды Дон нашла плачущую Марианну в душе, потому что та не могла найти своё полотенце, которое всегда было там, так почему бы ему не быть там сейчас, когда ей это нужно? - Я унесла его в прачечную, - бормочет её сестра, выключая воду, вытаскивая Марианну и заворачивая во что-то густое и пушистое. - Я хотела повесить новое завтра утром. Прости меня. Иногда, - и это случается всё чаще и чаще - она специально разбивает кружки. Она обнаружила, что звук разбивающейся керамики наполняет тишину последовательностью, поскольку это создаёт больше звуков: шагов, вздохов, шагов, и неаккуратного грохота метлы, собирающей куски в мокрой луже чая. А иногда "Боже, Марианна, не трогай, ты порежешься, у тебя кровоточат пальцы, посмотри" Она пожалеет позже. Она будет. Во тьме Марианны Дон девушка, у которой никогда не было никакой стойкости, а потом обрела всё терпение мира, вызывая этим раздражение. И это заставляет Марианну почти смеяться. Почти. Стыд - быть такой бесполезной, быть такой беспомощной, быть трудной - заполняет до краёв. Изнутри своей тьмы Марианну ранит солнечный свет сестры, и она не хочет этого делать. Она просто хочет, чтобы всё вернулось. Но это невозможно, и она не может утащить за собой вниз всех. Не на её условиях. *** - Тебе нужно вернуться в колледж, Дон. Скрип вилки о тарелку переходит в ритмичный стук. - Я нужна тебе, Марианна. Это правда. Но она понимает, что если её жизнь разрушена, это не значит, что так должно быть и у Донны. Стакан с водой в 2:30. Она находит его там, потому что поставила туда. Марианна должна помнить, где находятся многие вещи. Она делает глоток. *** - Нет, не знаю. Видишь? - и её губы растянулись в улыбке, что, как она надеется, выглядит не слишком вымученным. Её мизинец сначала касается дерева, а за ним следует дно стакана. Стол вибрирует с глухим стуком. Два локтя на столе. - Марианна, ты не выходила из дома уже два… - Не надо. Я не хочу знать. Последующая тишина наконец рассеивается со вздохом. [И вот как она понимает, что выиграла. Потому что устала. Потому что сдаётся. Потому что это Дон, которая понимает, что теперь Марианна принимает решения: кто будет водить машину, заказывать пиццу и канал, который они собираются смотреть. Это Дон, которая признает, что потеряла первенство, когда сбежала на ту вечеринку, о которой узнал папа. Старая добрая Донна.] - Тебе нужно будет. Тебе нужно выйти на свежий воздух. И знакомиться с людьми. С людьми, которые используют время для измерения своей жизни. Потому что у них есть жизнь, в которой есть восходы и закаты. Тьма Марианны крадет у неё эту роскошь. Но она всё равно лжёт. - Я буду. Обещаю. - Марианна кусает внутреннюю сторону уголков губ, чтобы продолжать улыбаться. - Только не сейчас. Через неделю, месяц или год после Брайля Марианна получает трость. Когда она в первый раз стучит в дверь своей квартиры, она знает, что тишины больше не будет. Всё издает звук: пол, стены, край дивана, когда она стучит по ним тростью. Тяжёлая в руке, о чём Марианна думает, как о замаскированном благословении, о своём скрытом клинке, своих клыках за ярко окрашенными губами. Впервые после аварии она красится. Это сложно, и она чувствует, как Донна съёжилась. - Позволь мне просто... - Нет. Я должна. Они всё смывают и начинают всё ещё раз. И ещё раз, пока не получается. Время не так важно, когда ваша жизнь измеряется несколькими шагами. Со стороны лестницы, ведущей к её квартире, путь выглядит примерно так: Угловая кофейня, где продают те кексы, которые ей нравились, находится в пятидесяти трёх шагах слева. Продуктовый магазин находится справа, в гору, сорок две ступени, затем дождаться сигнала о пешеходном переходе, затем ещё двадцать одна. Автобусная остановка находится в том же направлении, сорок два шага до перекрестка, затем направо семьдесят один. Третий автобус доставит её прямо до Медицинского центра, где терапия крадёт час её существования - прощальный дар Донны - но Марианна обещала. Пятнадцать шагов к ступенькам, через двери, одиннадцать шагов вперёд, поворот налево, ещё семь, дверь справа. Она благодарна, что ей не нужно вспоминать дорогу назад. Санни провожает её. Он свободен по четвергам после обеда. *** - Группа, у нас новичок. __________________________________________________________________________________________________ * Градации светлого и тёмного, распределение различных по яркости цветов или оттенков одного цвета, позволяющее воспринимать изображаемый предмет объёмным.