В день грядущий веры нет

5 Пожалуй, по сравнению с прошлым разом Грешник вел себя почти идеально. Леонардо даже не стал его привязывать, только отнял одежду, оставив давешнюю рубашку, и не выпускал из виду. Грешник облюбовал место под опорой напротив рабочего стола, натаскал туда тряпок из сундуков и просиживал в этом своеобразном гнезде дни напролет. На опоре висели цепи – для острастки и на несколько предутренних часов, когда Леонардо уходил спать. Грешник больше не вопил и не швырялся едой, но если Риарио, скучая в добровольном заключении, старательно не подавал виду, то Грешник проявлял еще меньше сдержанности, чем тот лисенок, случись Леонардо отвлечься и запоздать с кормлением. Леонардо совсем с ног сбился, пытаясь придумать, чем его занять. Чтение провалилось с треском. Поначалу Грешник, заслышав предложение принести книгу, встрепенулся и затребовал сборник авторства некоего Филодема из Гадары, оказавшийся собранием греческих эпиграмм. Вот только чуть позже выяснилось, что эпиграммы все сплошь эротические, и Грешник с упоением зачитывал их вслух, переводя на ходу и сопровождая цветистыми комментариями, пакостным хихиканьем и неприличными звуками. В ответ на возмущение Леонардо, он расхохотался, откинувшись спиной на опору и бесстыдно раздвинув колени. Сбившаяся рубаха не скрывала ничего вообще. Заметив невольный взгляд, Грешник склонил голову к плечу и посмотрел из-под ресниц тягуче и завлекательно, как женщина. Возможно, в другое время Леонардо нашел бы это в некотором роде пикантным – сейчас ему стало неловко и противно. Отчаявшись сосредоточиться, Леонардо эпиграммы отобрал и всучил пленнику Библию, понадеявшись, что знакомое чтение его угомонит. Однако комментарии, которые Грешник отпускал к библейским стихам, были во много крат хуже. Уж насколько бы Леонардо ни был далек от священных текстов, таких издевательств над ними не вынес даже он. С красками вышло чуть удачнее. Вопреки опасениям Леонардо, Грешник не стал малевать непристойные картинки. Разумеется, его техника не улучшилась волшебным образом, однако в бешеном водовороте мазков и красок определенно что-то было. Что-то явственно нездоровое, но оригинальное. Слишком много крученых линий и красного цвета. – Что это? – из вежливости спросил Леонардо, помня, что нужно уделять внимание. – Закат? Грешник громко и насмешливо фыркнул. – Скотобойня? – предложил Леонардо более вероятный, на его взгляд, вариант. – Это я, – Грешник ткнул в рисунок пальцем, смазывая нарисованное. – И ты. И все живое! – он ощерился и с нажимом провел ногтями по предплечью, раздирая кожу до крови. – Изнутри! Леонардо промыл неглубокие царапины и пригрозил связать ему руки. Грешник притих. Увы, рисование его надолго не заняло. Небрежно выронив кисть, он некоторое время наблюдал за работой Леонардо. Прикованный к дому, тот умудрился раскопать набросок Мадонны, заказанный несколько недель назад (а казалось – в прошлой жизни) и взялся его завершать. Пошарив по мастерской, Грешник нашел еще несколько картонов и полузаконченных картин и долго, с выражением одобрения на лице, их разглядывал. – Мне нравятся твои святые, художник, – наконец, заключил он. – Они улыбаются, как шлюхи. Леонардо, как раз решивший перекусить, едва не подавился. С папским перстнем Грешник играл – надевал, снимал, любовался игрой бликов на гладкой поверхности медового камня. Поймав взгляд Леонардо, кривляясь, тянул руку для поцелуя. Леонардо, разумеется, отказывался, и тогда Грешник целовал перстень сам, и сухие его губы скользили по камню отнюдь не трепетно и почтительно. Да что там, он обсасывал кольцо рыбака, словно ярмарочный леденец. Сикста бы, наверное, хватил удар, увидь он, как кто-то лобызает атрибут его облачения подобным образом. Хотя, зная его наклонности, может, и нет. Несколько дней Леонардо по старой памяти вводил Грешнику противоядие. Тот протягивал руку безропотно и равнодушно. «Ибо прекрасно знает, что это бесполезно», – шептал голос в голове. – Пытаешься изгнать меня из меня же? – Грешник зализывал исколотые вены, как кошка. – Удачи. Кошка, кстати, к ним наведалась. Леонардо ее прихода не заметил и, увидев, как Грешник гладит Джиойю, с намеком обхватывая тонкую шейку сложенными в кольцо пальцами, невольно сжал кулаки. – Только сделай с ней что-нибудь, и я проделаю то же самое с тобой. – О, правда? – Грешник округлил глаза, а потом вдруг с чувством чмокнул опешившую Джиойю прямо в пятнистую усатую морду. – Сделал. Действуй. Кошка негодующе расчихалась, а Леонардо не мог не расхохотаться, хотя смех порядком отдавал истерикой. Джиойя, к слову, между Грешником и Риарио различия не видела, еще более укрепив Леонардо во мнении, что Грешник – болезнь, а не какой-нибудь там демон, если допустить, конечно, что последние существуют. Джиойя с удовольствием лежала у него на груди, уткнувшись носом в заросший подбородок, и урчала на всю мастерскую. Леонардо такому времяпрепровождению не препятствовал. Грешник успокаивался, иногда даже дремал. И потом, говорят, кошки умеют лечить – пусть лечит. Казалось, Грешник вытягивает из тела Риарио все силы. Тот не страдал физически и не отвергал еду, но выглядел ужасно изможденным. Полагаясь на мнение некоторых лекарей, что наиболее разумное средство при неизвестных болезнях – поддерживать силы больного хорошей пищей и ждать, пока организм справится самостоятельно, Леонардо включил в отдаваемый Зо список покупок молоко и мясо, которые не ел сам. Однако после молока Грешник испытывал явное недомогание, что отнюдь не делало его покладистее. Это было досадно, хотя не удивительно: молоко предназначено детям, а не взрослым. Тонко нарезанное мясо, которое Леонардо потушил и дополнил гарниром из овощей, ему приглянулось куда больше. Но и тут обнаружилась загвоздка. Давясь и роняя полупережеванные крошки, Грешник так ярко живописал страдания ягненка, на это самое мясо забитого, что затошнило не только Леонардо, который не употреблял мясо именно по этой причине, но и Зо, решившего ради такого исключительного случая остаться на ужин. Пришлось вернуться к проверенному рациону – хлеб, сыр и фрукты. Грешник вообще был переборчивым едоком. Привыкший к хорошей пище, Риарио, тем не менее, во время своего пребывания в доме Леонардо не гнушался черствым, иногда поточенным мышами хлебом и лежалыми апельсинами. Грешник же копался в тарелке придирчиво, словно балованный ребенок из богатой семьи в блюде со сластями. Зо, впрочем, предпочитал другое сравнение. «Как хряк в корыте, – комментировал он и добавлял, окинув Грешника критическим взглядом: – Правда, для хряка тощеват». – Я знаю, как лечить телесные болезни, – вслух рассуждал Леонардо, – но вскрытие трупов не в силах дать мне знания о душевных недугах. – Понимаю, – откликнулся Зо. – Душу не разрежешь и не взвесишь. – Не думаю, что дело в душе. Я склонен согласиться с Гиппократом, что болезнь кроется в мозге, – Леонардо задумчиво постучал себя по лбу. – Однако мне пару раз доводилось изучать мозг помешанного, и никакого разительного отличия я не нашел. – Слышишь, чудовище, – Зо повысил голос. – Кончай свои выкрутасы, а то Лео вскроет тебе череп и будет искать графа там. – Пусть лучше в твоем ум поищет, – незамедлительно отозвался Грешник. – Хотя едва ли ему улыбнется успех. В обоих случаях. Зо выразительно посмотрел на Леонардо и пожал плечами. – Мудак. Леонардо ценил визиты друга еще и потому, что Грешник при нем замолкал, ограничиваясь короткими резкими выпадами. Оставаясь же с Леонардо наедине – не затыкался. Молчал он только тогда, когда спал, и монотонная бессмысленная, как правило, скороговорка угнетала. Леонардо уже давно бросил прислушиваться, пытаясь воспринимать негромкое лопотание, как перестук капели. Иногда Грешник принимался напевать, хотя музыкальным даром – в отличие от Леонардо, которому доводилось услаждать слух Великолепного игрой на лютне собственного изобретения – похвастать явно не мог. – Мы беспомощны извечно. Нравится – живи беспечно: В день грядущий веры нет. – Это же стихи Лоренцо, – невольно воскликнул Леонардо. – Где ты их услышал? Грешник небрежно пожал плечами и языком раздавил крупную виноградину. – Полубезумцу Лоренцо уже давно не до стихов, – только и заметил он. А меж тем приближалась Пасха, и Леонардо снова начали вызывать во дворец. Празднества предстояли крупные, и одним визитом было не обойтись. Зо ворчал, однако под совместным давлением уговоров, нехитрой лести и обещания щедрой оплаты соглашался сидеть с Грешником. Улучив минутку, Леонардо заглянул к Бертрандо, который снова вынужденно жил в конюшне при астерии «Голубка». Он накупил уйму мятных лепешек и скормил их коню одну за другой. Тот раздувал ноздри и беспокойно переступал с ноги на ногу, но лакомства жевал исправно. – Скучаешь? – пробормотал Леонардо. – Если тебя это утешит, в последние мгновения ясного рассудка твой хозяин думал о тебе. Миндалевидный темный глаз смотрел, как ему казалось, с укоризной. – Ну еще обо мне немножко, – добавил Леонардо, чувствуя, как намокают ресницы. – Но хорошо, что ты меня не понимаешь, а то бы взревновал. Конь мотнул головой и громко фыркнул, обдав его лицо крошками и теплыми каплями. Леонардо был ему благодарен: теперь он мог утереться и сказать себе, что вовсе не за тем, чтобы смахнуть выступившие слезы. По возвращению в мастерскую его встречала одна и та же картина. Надутый Зо наливался вином, а Грешник болтался в цепях с выражением угрюмого смирения на лице и кляпом во рту. Не стал исключением и этот вечер. – Что он такого говорит? – не стерпел Леонардо. – Я тебе одно скажу, – изливать душу Зо не спешил. – Я ошибался. Граф был недурным человеком и милейшим собеседником. По сравнению вот с этим. Леонардо только руками развел. Крыть ему было нечем. – Нет, если вспомнить прошлый раз, не все безнадежно, – продолжал Зо. – Сегодня заходил капитан стражи, так он полез в короб как миленький и сидел смирнее церковной мыши, так что… – Капитан стражи? – удивился Леонардо. – С чего бы это? Уж не ищут ли Риарио? В Риме могли заметить его продолжительное отсутствие. – Думаю, в Риме будут только рады, если он сгинет с концами, – Зо неожиданно хихикнул. – К слову, капитан заинтересовался цепями. Но ты не волнуйся, я сказал ему, что… – Не хочу это слышать, – Леонардо вскинул руки. – Я лишь надеюсь, из-за твоего объяснения меня не уволокут в Барджелло. – О нет, не бойся, я показал ему твою мелкую тварь и сказал, что ты тренируешь сторожевого лиса. Леонардо со смешком покосился на лисенка. Тот, конечно, подрос, но до цепей ему было примерно так же далеко, как от Земли до небесных светил. – Он заходил насчет твоей версии с подземным ходом. После пропажи тех семерых юнцов все затихло на некоторое время, а сейчас вот опять кто-то исчез, а около колонны нашелся очередной дохлый кот. Подземный ход обнаружили и даже вскрыли, но внутрь соваться не спешат. Глупцы все еще до смерти боятся ведьм. Леонардо опустился на табурет. – Очень жаль, что из-за их невежества пострадает еще больше людей. В другое время я бы с готовностью… Но сейчас на мне пасхальные празднества, и Грешник, и… Грешник, который доселе висел неподвижно, будто спящий, вдруг затрепыхался и замычал так громко, что они одновременно вздрогнули. – Давно ты его? – спросил Леонардо. – Может, ему по нужде надо? – А что ему, портков-то нет, один черт все вниз стечет, – небрежно отмахнулся Зо. Леонардо неодобрительно покачал головой, вытащил кляп и ослабил цепи. – Пустите меня туда, – выпалил Грешник, едва его ступни коснулись пола. – Что? – переспросил Леонардо скорее от неожиданности, нежели потому, что действительно не понял. – Пустите меня в подземный ход, – повторил Грешник и просительно улыбнулся. Улыбка походила на заискивающий оскал трусливой собаки, уродуя осунувшееся лицо почти до неузнаваемости. Глаза лихорадочно блестели. Казалось, он вот-вот начнет ползать на брюхе, поджимая несуществующий хвост. – Я ведьм не боюсь, – Грешника аж потряхивало. – Сделаю все в лучшем виде, обещаю. О да, Леонардо заранее представлял, какой это будет вид. Точнее, не то что бы действительно представлял – больное воображение Грешника едва ли поддавалось предугадыванию – но вполне мог предположить, что подземный коридор превратится в галерею творений, любовно созданных из мертвой плоти и крови. – Тебе так хочется убивать? – спросил Леонардо. Грешник резко обернулся к нему. – Творить! – выпалил он, брызнув слюной. – Я хочу творить, художник! Мы ведь похожи, помнишь? Только у тебя в ходу темпера и масло, а у меня… другие средства. Леонардо нахмурился. Затея спустить Грешника на грабителей, как терьера на засевшую в норе лису, мнилась заманчивой. Ему не ведом страх и не нужна ни награда, ни даже причина – выроет добычу ногтями и зубами, если понадобится. Однако по отношению к Риарио это казалось несправедливым. Он не владел собой и не мог дать согласия на то, чтобы снова быть использованным в качестве идущей по кровавому следу ищейки. Леонардо посмотрел на Зо. Тот казался искренне растерянным и только плечами пожал. – Леонардо, – несмотря на равный рост, Грешник умудрился заглянуть ему в глаза снизу вверх. – Лео. Ну ты-то должен меня понять. Представь, что тебе связали руки и не дают ни кисти, ни инструментов, ни пера, ни даже завалященького кусочка угля так долго, что дрожат пальцы, и ноют кости, и голова раскалывается от… – Ладно! Стыдно признать, но Грешник попал в цель. Леонардо прекрасно помнил, как его ломало в одиночной камере в Барджелло, и он водил пальцами по облепленным пометом стенам, прослеживая ему одному видимые линии, а потом, на судебных заседаниях, лихорадочно изрисовывал страницу за страницей, ненадолго получив доступ к карандашу и бумаге. Как трудно было в темнице в Мачу-Пикчу, когда вместе с оружием Дети Солнца отобрали записную книжку. Он тогда процарапывал стены камнями, пока спутники не начинали жаловаться на головную боль. Но помимо прочего, Леонардо согласился еще и затем, что просто не мог видеть жалкого просящего выражения на обычно спокойном, почти высокомерном лице. Риарио не умолял даже тогда, когда ситуация откровенно вынуждала к обратному. Смотреть на это было невыносимо. – Ну, – с легким сомнением рассудил Зо, – почему бы и нет. Хоть пустит во благо свои таланты, – последнее слово он выплюнул так, будто оно нагадило ему на язык. – Однако тут есть помеха. Возле хода выставили стражу. Нас-то пропустят, а вот если его узнают, могут возникнуть неприятности. – Переоденем, – легко решил проблему Леонардо. – Загримируем. Все привыкли видеть Риарио в черном. Краска немного изменит лицо, а яркая одежда отвлечет от него внимание. Давай, Зо, я пошарю по своим сундукам, а ты поищи у себя и знакомых. Нам нужен цветной наряд, чем нелепее, тем лучше. – Может, сразу в клювастого врача? – ухмыльнулся Зо. – Точно никто не узнает. – Кстати, об этом. Я так понимаю, о черной смерти слухи уже не ходят? – Розовую воду и ладан на улицах предлагают чаще обычного, но помимо этого, все спокойно, – Зо направился к двери. – Бывай, увидимся утром. Остаток вечера и половину ночи Грешник был непривычно тих. Как видно, старался подластиться, боясь, что он передумает. Под утро Леонардо, как обычно, заковал его, но, едва отправившись спать, вернулся с полпути – в голову пришла могущая сгодиться придумка, и он спешил осуществить ее до наступления дня. Грешник не спал тоже – возился, вздыхал и гремел цепями. – Лео, – наконец, позвал он. – Лееееео. – Мм? – невнимательно откликнулся Леонардо. – Не спишь? – Я работаю. – А я никак заснуть не могу. Не подсобишь? Леонардо обернулся через плечо. Грешник, перехватив его взгляд, скользил раскрытой ладонью по груди и животу, опускаясь к паху, пока еще целомудренно прикрытому рубашкой. – Прости, я занят, – без зазрения совести почти не соврал Леонардо. – Давай сегодня сам. Поверь, помогает ничуть не хуже. Кандалы могут поначалу холодить немножко, но согреются быстро. – Да ладно, – Грешник раздраженно отдернул руку. – Боишься, что Червяк пропустит все веселье? Брось, у нас с ним одно тело, и оно хочет… – выдохнув последнее слово, он растянул молчание достаточно, чтобы фраза сделалась двусмысленной, – …расслабиться. – Если нужно, я приготовлю средство, которое поможет тебе уснуть. Предложение было беспроигрышным. Леонардо не сомневался, что Грешник питает к его снадобьям не более теплые чувства, чем Риарио. И не ошибся. – Не утруждайся, – процедил Грешник. Он снова затих, но Леонардо спиной ощущал ненавидящий взгляд до тех пор, пока их уединение не нарушил Зо, притащивший целую охапку одежды. В четыре руки они быстро придали Грешнику облик, в котором весьма сложно было узнать графа Джироламо Риарио. Узкие штаны-кальцони ми-парти, короткая куртка и бархатный лиф, подбитый мехом и украшенный бубенчиками – все в ярко-алых и изумрудно-зеленых тонах – разительно отличались от его обычных строгих черных одежд. Леонардо напудрил ему лицо и наложил на запавшие щеки немного румян. Довершили превращение парик из длинных светлых волос и круглые очки. Последние Леонардо чуть затемнил, чтобы скрыть налитые кровью глаза и набухшие нижние веки, краснота которых проступала даже сквозь щедрый слой пудры. – Осталось осветлить бороду и усы в тон парику, – Леонардо отступил на шаг, придирчиво разглядывая результат. – Я сейчас смешаю состав. Краска смоется обычной теплой водой. Грешник стоял неподвижно, терпеливо позволяя вертеть себя, как большую куклу, и даже дышал через раз. Видно, в мыслях он уже творил свои кровавые шедевры, и Леонардо невольно избегал смотреть ему в глаза. *** Они отделились от кучки зевак, ждущих неизвестно чего, и подошли к небольшому квадратному пролому около самого пьедестала. По обе стороны от колонны стояли стражники, по лицам которых явственно читалось, что с куда большим удовольствием они бы занялись… да хоть чем, лишь бы не торчать у дыры в земле, из коей – упаси боже – могли внезапно и ведьмы вылезти. – Стоять! – лениво прикрикнул один. – Великолепный велел мне выяснить, что там, внутри, происходит, – проговорил Леонардо. – Кто сказал, где напи… Однако второй стражник, смутно знакомый, подошел и зашептал ему на ухо. До Леонардо долетели обрывки «Безумный художник…», «Лоренцо…», «Сам черт не брат». Очевидно, его противоречивая репутация сыграла в нужную сторону: за Леонардо да Винчи закрепилась слава человека, которому – с молчаливого потворства властей – дозволено бросаться в любое пекло: выйдет с победой – замечательно, нет – никто жалеть не станет. – Остальные с тобой? – неохотно сдался страж и вдруг прищурился. – Эй, riccio, а не ты ли на прошлой неделе стянул баранью ногу с прилавка достопочтенного синьора Грассо? – Нет, – кротко ответил Зо. Но стражник продолжал смотреть подозрительно, и неизвестно чем бы дело кончилось, если б Грешник не сказал что-то совершенно чужим – высоким и пронзительным – голосом. Стражники разом уставились на него, будто – несмотря на павлиний наряд – только сейчас заметили. – Это ученый доктор… эээ…Брикиус Аполло, – поспешил вмешаться Леонардо. – Он приехал издалека по личному приглашению Великолепного специально, чтобы помочь нам справиться с ведьмами. – Ad hoste maligno libera nos, Domine, – проговорил Грешник тем же голосом и изящно, одним пальцем, поправил очки. Бубенчики на его одежде звякнули в такт. – Ну если ученый доктор… – с легким презрением протянул смутно знакомый стражник и сделал приглашающий жест в сторону дыры. – Залезайте, синьоры дорогие, смотрите не обляпайтесь. – Potes abire et tu ipse cacare, – благожелательно сказал ему Грешник и исчез в проходе первым. – Чего это он лопочет? – Пожелал вам всего наилучшего, – улыбнулся Леонардо и поспешил следом. Они зажгли прихваченные с собой факелы и некоторое время молчали, и только потом Зо поинтересовался: – Эй, граф, а что ты на самом деле сказал? Грешник, похожий на бегущую по следу гончую, не удостоил его ответом. – Точно не переведу, – отозвался вместо него Леонардо, – но, учитывая обстоятельства, при которых он сказал эту фразу в прошлый раз, путь бедолаге предстоит неблизкий, тернистый и, вероятно, дурнопахнущий. Подземный коридор был почти просторный, очень длинный и пустой, выложенный покрошившимися от времени и сырости каменными плитами. К тому времени, как они обнаружили что-то стоящее внимания, туннель, по расчетам Леонардо, уже вывел за город. Огни факелов трепетали чуть заметно, и, кажется, ощущалось даже дуновение воздуха. По-видимому, до выхода наружу оставалось недалеко. Через несколько шагов после того, как ход сделал крутой поворот, в стене, являя собой разнообразие после ровных поверхностей, зиял проем с арочным сводом: пол его был засыпан рыхлой грязью, рядом валялись каменные осколки. Присев, Леонардо растер между пальцами комочек земли. – Копали совсем недавно, – он пригляделся и подцепил двумя пальцами кусок дождевого червя. – Судя по срезу, разрубили лопатой. Он еще не высох. – А разве из половины не должен вырасти новый? – внезапно заинтересовался Зо. – Домой отнеси да проверь, – Леонардо кинул червяка в него. Зо ловко отскочил в сторону. – Ну уж нет, это по твоей части. Леонардо принялся ладонями разгребать землю. Песок, хоть и сырой, так и сыпался из-под пальцев. – Помогайте, здесь нетрудно. Грешник, вытянув шею, прислушивался к чему-то одному ему ведомому, и Зо пришлось дернуть его за рукав, чтобы привлечь внимание. Леонардо, заметив движение, наблюдал с легкой тревогой: в набитом ловушками лабиринте в Мачу-Пикчу на похожее прикосновение Риарио среагировал очень бурно. Грешник, однако, послушно взялся за работу. Они втроем вгрызлись в землю, словно трудолюбивые кроты, и прилежно рыли, пока Зо не отшатнулся с возгласом отвращения. – От неожиданности, – поспешил пояснить он. Из земли проглядывал участок сероватой кожи. Они продолжили с удвоенным усердием и вскоре выкопали первое тело. Точнее, последнее – остальные наверняка располагались дальше или глубже. Убийцы даже не позаботились о том, чтобы его во что-нибудь завернуть. – А, я знаю его, – Зо вгляделся в застывшее лицо. – Это Аурелио. Вечно расхаживал в цацках с головы до ног, как баба. За то и поплатился. Сейчас, однако, на теле никаких украшений не осталось – равно как ремня и сапог. Поднявшись, Леонардо отряхнул руки, снова взял факел и прошел вдоль стен, приглядываясь. Один камень, как показалось, выдавался чуть больше остальных. Леонардо сунул факел Зо, сдавил торчащие края пальцами обеих рук и с усилием потянул на себя. Камень вывалился наружу. Открывшаяся довольно глубокая выемка оказалась почти пуста, не считая богато разукрашенного самоцветами пояса. – Это его пояс, с чужим не спутаешь, – моментально опознал Зо. – Папаша привез из Северной Европы, кажется. Цветное стекло, а от камушков не отличить. – Деньги, наверное, они унесли сразу, а то, что легко узнать, оставили на потом, – Леонардо почесал в затылке, пачкая волосы землей. – Ладно. Схрон мы нашли, тела, полагаю, тоже. Что дальше? Вариантов виделось не так много. Можно было дойти до конца туннеля и посмотреть, куда он выведет. Правда, толку было чуть: едва ли грабители все вместе живут в одном доме, выстроенном аккурат у выхода. Можно было устроить засаду и дождаться, пока грабители вернутся за поясом. Ну или затем, чтобы закопать новую жертву и припрятать свеженаграбленное. Однако неизвестно, сколько придется ждать. Они, конечно, прихватили провизию, но что если грабители вернутся через неделю? Месяц? Не вернутся вообще? Поиски и молва наверняка их растревожили. Если бы удалось взяться за дело раньше… Грешник насторожился и резко развернул голову, как хищная птица. – Сюда идут. Пятеро. Может, больше. – Не слышу, – возразил Зо. Леонардо прислушался. Кроме их собственного дыхания и капающей где-то далеко воды, он не разобрал ни звука. Однако был склонен поверить на слово. Слух у Грешника обострился невероятно. Одно время он со скуки охотился на мышей, отнимая хлеб у Джиойи: безошибочно подбирался к нужной щели и в ответ на расспросы утверждал, что слышит писк, хотя сам Леонардо ничего подобного не улавливал. Стоя вечером у окна, он говорил, что слышит звук, который издают в полете летучие мыши, а кривиться с досадой начинал задолго до того, как Зо, пришедший сменить Леонардо, стучался в дверь. – Быстрее, – Грешник лег на разрытое тело и сложил на груди руки. – Присыпьте меня землей. А сами прячьтесь. Я справлюсь. – И сбежишь втихомолку, пока мы прячемся? – вскинул бровь Зо. – Втихомолку не сбежит, – Леонардо начал спихивать землю обратно в разрытую яму. – Давай, Зо, подсоби. Вместе они забросали сырым песком пустые места в яме, а самого Грешника присыпали так, что снаружи остались только нос да глаза. Потом вернулись по туннелю немного назад и приникли к стенам за поворотом. Вскоре действительно послышались голоса и шаги. Один голос был женским. Голоса спорили, и Леонардо успел услышать, что предметом раздора стали разошедшиеся мнения по поводу того, можно ли возвращаться к «делу» и не лучше ли уехать в другой город и продолжить там. Похоже, они подоспели вовремя. Еще несколько дней – и банда бы могла покинуть Флоренцию, чтобы промышлять в другом месте. А потом вдруг возгласы возмущения сменились удивленными, вслед за чем все перекрыли глухие влажные звуки ударов и вопли боли и ужаса, густо пересыпанные бешеным перезвоном бубенцов. Несколько мгновений спустя мимо кто-то метнулся, и Леонардо бросился следом, кляня себя за непредусмотрительность. Вероятно, Грешнику не составляло труда расправиться с полудесятком противников, а вот воспрепятствовать их побегу… Преследуемый мчался, словно олень, и они проделали, по ощущениям, чуть ли не весь обратный путь, прежде чем Леонардо удалось настигнуть беглеца и заколоть его кинжалом. Несколькими годами ранее он бы собственный поступок не одобрил. Но с тех пор много воды утекло. Леонардо совсем запыхался и назад шел медленнее, чем хотелось бы, несмотря на придающую прыти тревогу. Однако, когда он добрался до места, там по-прежнему звенели бубенцы, только уже тише и спокойнее. Зо сидел на старом месте и угрюмо потягивал вино из фляги. – Догнал? – спросил он и, дождавшись кивка, продолжил: – Теперь понимаю, зачем ты заставил его нацепить эту тряпку с колокольчиками. Так он без нашего ведома точно никуда не денется. – Что он там делает? – поинтересовался Леонардо. – Сходи да полюбуйся, – Зо передернул плечами. – Ублюдок жаждет зрителей, но я одним глазом глянул и больше смотреть не собираюсь, хоть ты мне заплати. Его надо лечить, Лео, вот что я тебе скажу. Или прирезать, чтоб не мучился. – Он нужен… – Да никому он больше не нужен! Не удивлюсь, если дядюшка в ближайшее время невзначай закажет его ассасинам. – Мне нужен, – тихо возразил Леонардо. – Что лишний раз доказывает, что ты думаешь только о себе, – беззлобно отмахнулся Зо. – Но это не новость. Подходить Леонардо не стал, а сел рядом с Зо, и они ждали вместе, передавая флягу, пока звон бубенцов не стих на момент, чтобы возобновиться совсем рядом. – Лео, но ты же не откажешься посмотреть? – Грешник вытирал нож и руки о выбившийся из-под пояса подол лифа. – Пес ценит искусство меньше, нежели оленина ценит блюдо, на котором ее подали, но тебе, я знаю, понравится. Зо громко и презрительно фыркнул. Леонардо отказать не смог. Уж очень Грешник в этот момент напоминал его самого, когда он в детстве пытался показывать отцу рисунки. Пьеро да Винчи едва удостоил взглядом многие из них, прежде чем все же решил попытать счастья в мастерской Верроккьо. И даже не потому, что считал их плохими – просто его, нотариуса из рода нотариусов, искусство не интересовало в принципе. Леонардо протянул руку, и Грешник, недоуменно нахмурившись на момент, догадался и рукоятью вперед отдал ему нож. – Идем посмотрим твой шедевр, – сказал он, поднимаясь. Грешник просиял. А еще, чего греха таить, Леонардо в самом деле было интересно. Творчество безудержно влекло его в любом своем проявлении – даже таком. Творение Грешника было разложено на каменном полу и на первый взгляд представляло собой разметавшееся обнаженное мужское тело с четырьмя руками и четырьмя ногами. Лишние конечности принадлежали, разумеется, другим трупам, и Леонардо только головой покачал, думая о том, сколько силы нужно было приложить, чтобы рубить толстые кости одним лишь небольшим ножом. А еще, очевидно, Грешнику по какой-то причине была важна длина рук и ног – в паре мест между телом и приставленными конечностями были вложены меньшие обрубки. Волосы у тела были длинные и кучерявые, оказавшиеся на поверку снятым у женщины скальпом. – Ну как? – жадно поинтересовался Грешник. Леонардо нахмурился. Он ожидал увидеть религиозный сюжет и теперь пытался вспомнить, было ли в Писании нечто подобное. Едва ли. Греческие мифы? Платоновский андрогин, быть может? Но от женщины на теле присутствовали лишь волосы. И все же, было здесь нечто большее, чем попытка составить странное многорукое и многоногое создание из кусков. Взглянуть бы сверху… Оглядевшись, он увидел нишу с достаточным выступом для ног на некоторой высоте от пола и запрыгнул в нее, прижавшись спиной к стене. Поддавшись озарению, он сложил пальцами круг, потом квадрат. Сюда бы инструменты поточнее, но и без них… – Потрясающе, – искренне выдохнул он. Грешник расплылся в широкой улыбке. Зо, выбравший именно этот момент, чтобы присоединиться к ним, скривился и прикрыл рот ладонью. – Господи боже… – Нет, это в самом деле гениально. Смотри, Зо, в зависимости от положения тело идеально вписывается либо в окружность, либо в квадрат. Его пропорции совершенны! – Вы, два психа, друг друга стоите. – И вот еще, на первый взгляд кажется, что позы всего две, но если присмотреться… – Леонардо пошевелил губами, подсчитывая. – Десяток? Больше. Двенадцать? Нет, шестнадцать! Изумительно. Я должен это зарисовать. Не теряя времени, он снял с пояса книжку и принялся за работу. Едва он закончил набросок, добавив от себя несколько мерных линий, которые следовало проверить позже, бубенцы снова принялись трезвонить. Грешник, небрежно переступил через свое творение, будто разом потерял к нему интерес, и побрел дальше по коридору. – Эй, нам нужно вернуться тем же путем, – окликнул Леонардо. – Стража решит, что мы тоже сгинули. – Возвращайтесь, – отмахнулся Грешник. – Скажите, что ученый доктор сразил ведьм, но и сам пал смертью храбрых. Или превратился в мышь. Леонардо, знаком подозвав Зо, поспешил за ним, на всякий случай держась на расстоянии. В голове Грешника что-то снова изменилось: он был непредсказуем сейчас. Струйка воздуха, едва заметная поначалу, ширилась и крепчала, заставляя пламя факелов плясать. Кажется, издалека уже доносился шум ветра в кронах деревьев. – Постой, куда ты собрался? – Хочу прогуляться, – отозвался Грешник, не оборачиваясь. – Обещаю, вернусь самое позднее к ночи. Я свое слово держу, ты же знаешь. – И сможешь пообещать, что твоя прогулка состоится исключительно ради вдыхания свежего воздуха? – с сомнением уточнил Леонардо. Он, разумеется, не собирался отпускать Грешника вне зависимости от полученного ответа. Однако ответ избавил его от сомнений, даже если бы те и возникли. Грешник на мгновение обернулся и с наигранным сожалением развел руками: – Нет, не могу. Ход снова шел по прямой. Вдали забрезжил приглушенный зеленью свет. Воздух посвежел. – Что ты собираешься делать? – прямо спросил Леонардо. Грешник остановился и развернулся к нему. – Седьмой брат должен вернуться нынче вечером, – проговорил он почти с трепетом. – Младший брат непременно отречется, ведь рядом не будет матери его Соломонии, дабы укрепить его волю. – Нет, – Леонардо резко затормозил. – Как ты не понимаешь? Нет никаких Маккавеев, и ты никакой не царь Антиох, и библейская история совершенно не… – он встретился с Грешником взглядом и умолк. Потому что понял, что это бесполезно. Все увещевания и попытки воззвать к здравому смыслу совершенно бесполезны. Какой толк взывать к тому, что полностью разрушила болезнь? Придется прибегнуть к более ощутимым средствам воздействия. – Если ты выйдешь наружу, – Леонардо снял со спины арбалет, – то пожалеешь об этом. Угроза не возымела никакого эффекта. – Ты меня не убьешь, – Грешник снова отвернулся и целенаправленно зашагал вперед. – Точнее, его не убьешь. И даже не ранишь. Ты сам прекрасно это знаешь. Когда до выхода осталось совсем недалеко, Леонардо снова остановился, зарядил арбалет и прицелился в спину, обтянутую потертым цветным бархатом. – Джироламо. Последний раз предупреждаю. – Джироламо спит, – Грешник, хоть и наверняка услышал характерный щелчок, даже с шага не сбился. – И не в твоих интересах превращать этот сон в вечный. Ты мне ничего не сделаешь. – Три, – проговорил Леонардо. – Два… Он выстрелил, и Грешника качнуло вперед, и в глазах у него наверняка застыло недоверие с укором пополам, но этого, к счастью, видно не было. Грешник сделал еще несколько шагов навстречу шелестящей зелени и рассеянному свету и тяжело повалился ничком. Они с Зо подбежали одновременно. Грешник лежал лицом вниз на границе каменных плит и лесного разнотравья. Воздух уже был по-вечернему прозрачен, вдалеке пела птица. – Не понял, – Зо опустился на корточки и почти без усилия выдернул из шеи Грешника, сразу над воротом куртки, арбалетный болт. – Эта штука слишком мелкая и едва пробила кожу. Чего он рухнул, будто ему хребет перешибли? – он принюхался к запачканному кровью наконечнику. – Твоих рук дело, Лео, а? – Да уж не провидения. Так и думал, что он учудит, – Леонардо повернул голову Грешника на бок и приставил ладонь к его носу, проверяя дыхание. – Вспомнил, что кинжал мне помог не особенно, посему ночью быстренько подправил арбалет и вырезал несколько болтов под него. Мощность и пробивная сила теперь никудышные, зато снотворный состав сработал выше всяческих похвал. Они подобрали несколько подходящих веток, сняли с тел плащи и соорудили носилки. Наскоро перекусили – за всеми хлопотами пообедать так и не удалось. Леонардо еще велел Зо подманить объедками и подбить камнями пяток мышей, и тот, послушавшись, тем не менее, всю обратную дорогу возмущался, что на кота ничем похож, пусть и шипел точь-в-точь так же. На город опустилась темнота. Стражники их едва не зарубили с перепугу, но потом узнали и даже помогли вытащить носилки. – Синьор Аполло сильно перетрудился, – пояснил Леонардо. – Однако ведьмы нам больше угрожать не будут. Подземный ход лучше всего замуровать. – Там в самом деле были ведьмы? – переспросил стражник. – Были, – Зо ткнул ему под нос связанных хвостами дохлых мышей. – Стараниями доктора Аполло ведьм постигла участь их жертв. Стражники принялись истово креститься, испуганно поглядывая то на мышей, то на пребывающего без чувств «доктора», предусмотрительно прикрытого плащом, чтобы не было видно заляпанной кровью одежды. Леонардо отметил про себя, что ученому доктору Брикиусу Аполло лучше бы подобру-поздорову «уехать домой» с первыми же лучами солнца, пока по его душу не явилась Святая Церковь, раз уж ведьм под рукой не оказалось. Забрав у Софии лисенка, с которым та рассталась с явной неохотой, они вернулись в мастерскую. Зо помог отмыть и переодеть Грешника, а потом отправился спать, оставив их наедине. *** На следующий день Грешник пребывал в самом наимрачнейшем расположении духа. Ему порядком нездоровилось после снотворного средства, и он сидел в своей куче тряпок, нахохлившись и закутавшись в одеяло почти с головой, похожий на больную хищную птицу в разворошенном гнезде. Тем более, Леонардо снова надел на него цепи. Всю первую половину дня Грешник молчал, но только потому, что рисковал открыть рот лишь затем, чтобы сплюнуть заливающую горло слюну либо отхлебнуть воды с растертым корнем имбиря. Леонардо, ощущая себя смутно виноватым, ополаскивал пиалу, доливал воды в кувшин и завести разговор не пытался. Странное дело, он днями мечтал, чтобы Грешник умолк, наконец, а когда тот действительно умолк, начал беспокоиться. Однако вскоре после полудня Грешнику стало полегче. Он съел кусочек хлеба, посидел немного с задумчивым видом, а потом выплеснул на Леонардо такой поток проклятий и непристойностей, что тот аж опешил. Наверное, Грешник копил слова с утра, потому что ругался по-итальянски и по-латыни (наверняка это были ругательства, потому что он едва бы стал молиться – и в подобной ситуации, и вообще) несколько часов подряд, брызгая слюной и не смущаясь ни повторений, ни осипшего в конце концов голоса. Потом снова умолк. Леонардо промолчал тоже – он поступил так, как должен был, и оправдываться ему было не за что. Отдышавшись, Грешник с жадностью опустошил кувшин, бросил в рот несколько виноградин, и Леонардо уже настроился было на продолжение, но Грешник внезапно посмотрел на него испытующе и медленно расплылся в чересчур широкой улыбке. – Эй, Лео, а хочешь, я скажу тебе, что готовит грядущее? – И давно ты в прорицатели записался? – вскинул бровь Леонардо, втайне радуясь смене темы. – Если я захочу узнать будущее, спрошу у Зо. – А ты это зря, я умею, – Грешник склонил голову набок. – Уж точно получше твоего дружка-смеска Зороастра с его шарлатанскими картами. – Нет, – решительно сказал Леонардо. – Я не хочу ничего знать. – Ну так послушай, раз не хочешь, – улыбка превратилась в злорадный оскал. – Ты думаешь, что сделал меня своим псом, а сам всю оставшуюся жизнь будешь дворняжкой метаться от хозяина к хозяину, даже не помышляя о столь восславляемой тобою свободе! Да-да, уже скоро, совсем-совсем скоро начнешь… А в конце жизненного пути разочарование твое будет так же невыносимо, как твой гений. Ты умрешь, терзаясь унынием и сожалениями, оставив после себя горстку с грехом пополам законченных картин и гору исчерканной бумаги! Твои изобретения забудут на долгие годы, твои записи будут потеряны на много лет, и никто, слышишь, никто не вспомнит тронутого художника из Винчи!!! Последние слова он проорал так, что под потолком комнаты отозвалось эхо. – Но в Каменном городе… – заикнулся Леонардо. – Ложь, – Грешник начал раскачиваться взад-вперед. – История лжет. Единственная истина – кандалы и забвение, – он хихикнул и немузыкально пропел: – Юн не будешь бесконечно. Нравится – живи беспечно: В день грядущий веры нет. В мастерской на несколько мгновений повисла тишина. Потом Грешник снова захихикал и хихикал все громче, пока не залился смехом, а отсмеявшись, заговорил опять. – Но ты хотя бы доживешь до седых волос… А вот твой любовничек… Ну, в смысле, второй, – он насмешливо-одобрительно цокнул языком. – К слову, ты хорошо устроился, художник. Один тебе по хозяйству бегает, а второй – вот он, под рукой, каждый раз, когда тебе приспичит по… – Заткнись, – негромко сказал Леонардо. – Ах, прости, отвлекся. А вот Червю – да-да, я про него говорю – Червю и десятка лет не протянуть. В городе к северу… – Грешник сбился и быстро потер виски, будто слова причиняли ему боль. – Его обнаженное окровавленное тело выбросят на площадь на растерзание бунтующей толпе, – он вскинул голову. – Тоскуя при чужом дворе… ты будешь плакать по нему, Леонардо? – Но тогда, получается, умрешь и ты, – изо всех сил сохраняя хладнокровие, проговорил Леонардо. – Разве ты не захочешь защитить его? Грешник расхохотался, хлопая себя по выбившему из одеяла колену, будто он сказал что-то очень смешное. – Я? А что я могу? Я ведь всего лишь болезнь. Как ты тогда сказал? Результат химических реакций. Вот. Он впился в Леонардо взглядом, будто ожидая возражений, но Леонардо собрался с мыслями и словами не сразу. А когда, наконец, ответил, ответ оригинальностью не блистал. – Ты сам говорил, что история лжет. – История лжет, – после своей тирады Грешник будто как-то разом сдулся, и голос его прозвучал устало. – А я нет. – Еще раз откроешь рот, и я тебе его заткну, – без нужды пригрозил Леонардо. – Затыкай, – вяло отозвался Грешник. – Я сказал всё. Он молчал до самого вечера, но Леонардо не мог сосредоточиться ни на чем – кисти ли, инструменты ли, все валилось из рук. В конце концов он сдался и просто сидел, глядя в пламя лампы, пока в дверь не постучал Зо. – Купил вам ужин, страдальцы, – бодро объявил он и громко окликнул: – Граф, я принес тебе молочка! Жирненького, как ты любишь. И еще пару ночных горшков принес, потому что одного тебе явно не хватит! Леонардо невольно усмехнулся грубой шутке. – Твой разлюбимый граф учудил сегодня, – проговорил он. – Наболтал такого… Но Зо, не слушая, недоуменно нахмурился и поинтересовался: – А почему он не отвечает? Они переглянулись и бросились к Грешнику. Тот сидел, обмякнув и свесив голову на грудь, между приоткрытыми веками блестели белками закатившиеся глаза. Он не приходил в себя ни от пощечин, ни от холодной воды, ни от жженых перьев, и только раскопанный в глубине сундука пузырек с обладающими поистине редкостной вонью соляными кристаллами оказал желаемое воздействие. Грешник чихнул и мотнул головой, уходя от запаха. – Эй, – Леонардо заглянул ему в лицо. – Что случилось? Что-нибудь болит? Да так и застыл, потому что глаза напротив оказались помутневшими, но чистыми, без ставших уже привычными обильных кровяных прожилок. – Джироламо! – недоверчиво воскликнул Леонардо. – Господи. – Не поминай… имя… всуе, – Риарио закашлялся, огляделся и проговорил тверже: – У тебя есть вино, художник? Грешник болтает без умолку, а с пустыней в горле оставляет меня. Леонардо принес ему кубок. Риарио отпил и поморщился. – Ну и кислятина. Леонардо пожал плечами: – Уж что есть, но могу добавить… – Не надо ничего добавлять! – вскинул руку Риарио, опустошил кубок и потер лоб. – Почему мне так плохо? Ты меня опять чем-то не тем угостил? Леонардо со вздохом развел руками: – Много всего случилось. – Да? Что я пропустил? – Ну… – Леонардо замялся. – Послезавтра Пасха, а у лисенка открылись глаза. София от него без ума, так что, думаю, подарю ей, когда еще подрастет. Риарио покачал головой и посмотрел на него с укором. – Ты прекрасно знаешь, что я не об этом спрашиваю. Леонардо медлил с ответом, но тут вмешался Зо. – Если тебя это утешит, – оптимистично сказал он, – половина из тех, кого ты убил, хотя бы в какой-то мере этого заслуживала. – Ох… – выдохнул Риарио. – Джироламо, – Леонардо легонько тряхнул его за плечи. – Давай ты не будешь сейчас об этом думать. У тебя выдались нелегкие дни, надо отдохнуть. – Да, – Риарио устало прикрыл глаза. – Пожалуй, ты прав. – Я вас оставлю, – вмешался Зо. – Граф, постарайся отныне пребывать в своем уме. Не думал, что когда-нибудь это скажу, но, по сравнению с Грешником, общаться с тобой так же приятно, как с прекрасной одалиской. Риарио затрясся от беззвучного смеха. – Пошел ты, – не мудрствуя, сказал он. – Только после вас, – отозвался Зо и исчез за дверью. – Извини, не стану тебя пока отвязывать, – Леонардо принялся раскладывать по блюдам принесенные сыр и фрукты. – Если утром все будет хорошо, я сниму цепи. – Я бы на твоем месте не снимал их вообще, – вздохнул Риарио. – Но мы уже беседовали об этом, так? – он сдвинул кандалы и задумчиво потер запястья. – Господь не хочет моей смерти, что подтвердилось не единожды, а значит, даже такой, я для чего-то нужен. Червю и десятка лет не протянуть Леонардо насильно отогнал сиплый злорадный голос прочь. – Для кого-то так точно, – проворчал он себе под нос. Но Риарио услышал и благодарно улыбнулся. *** Назавтра Грешник не вернулся. Леонардо немыслимыми усилиями отвертелся от очередного визита во дворец и провел день с Риарио. Тот проснулся поздно (что вполне вписывалось в понятие «отдохнуть») и почти весь день молился (что в то самое понятие, по мнению Леонардо, уже не вписывалось). Однако он выглядел умиротворенным и спокойным, с аппетитом ел и с интересом наблюдал за возней прозревшего лисенка, так что можно сказать, все пошло впрок. – Я уеду завтра, – сказал Риарио, когда они готовились ко сну. – Мне вправду нужно домой. Я и так сильно злоупотребил твоим гостеприимством. – Ладно, – спорить Леонардо не стал. Риарио обмолвился, что не хочет засыпать в темноте, поэтому на окне горела свеча. Они некоторое время лежали молча. По потолку скользили замысловатые тени, превращаясь в фантастических тварей и перепутанные лозы. Леонардо не спалось. – Грешник предрек тебе смерть, а мне забвение, – наконец, обронил он. Риарио чувствительно ткнул его холодной ступней. – Уймись, художник. Тебе может грозить все, что угодно, но только не забвение. – Хотелось бы верить. Про свою судьбу Риарио ничего не сказал, а Леонардо не стал интересоваться. Он уже давно понял, что граф не слишком-то цепляется за жизнь и к возможному расставанию с ней относится философски. Леонардо не мог его понять. Ему до боли хотелось жить, он боялся не успеть сделать все, что задумал, и, наверное, картинами и изобретениями пытался достичь бессмертия, пусть отличного от того, какое обещала так и не найденная Книга Жизни. Бессмертию для него была равна память, потому и не было ничего страшнее забвения. Они помолчали еще. – Жаль, что мой грязный рот доставил тебе столько огорчений, – Риарио перекатился на бок и придвинулся ближе. – Однако… – он не дал Леонардо вставить и слова, – мы с ним готовы искупить вину. Когда сухие теплые губы начали скользить от плеча к локтю, Леонардо вздрогнул от неожиданности и зажал голову Риарио под мышкой. Тот фыркнул и щипнул его зубами. – Да вы никак на что-то намекаете, граф? – Я никогда ни на что не намекаю, – голос Риарио звучал приглушенно. – Я же не Медичи. Я все всегда говорю прямо. Вот и теперь я совершенно прямо говорю тебе: льняное масло. Леонардо не выдержал и расхохотался в голос. Все тревоги и печальные мысли разом отодвинулись далеко-далеко – возможно, даже до самого утра. – А вот теперь, граф, вы точно на что-то намекаете. – Вероятно, – согласился Риарио. – Но ты в жизни не догадаешься, на что. – Эй, – Леонардо ослабил захват, позволив ему освободить голову. – Я только «за» руками, ногами и некоторыми прочими частями тела, но как ты завтра в седло сядешь? Риарио – растрепанный и забавный – пристально посмотрел ему в глаза. – Поминая тихим незлобивым словом одного нечестивого флорентийского художника, – очень серьезно сказал он. Леонардо снова рассмеялся и сел, спустив ноги на холодный пол. – Я на секунду. *** Леонардо, пожалуй, завидовал теням на потолке: те извивались и сплетались еще долго после того, как они с Риарио выбились из сил. Воздух медленно остывал, на разгоряченной коже сох пот. – Я вспомнил, почему убил того лавочника, – внезапно сказал Риарио. Леонардо после любви тянуло в сон, но при этих словах дрема слетела в момент. – Почему же? – Я бродил по улицам и увидел, как он торгуется с проституткой. Леонардо провел связь не сразу, и Риарио добавил: – Она была немолода, но еще красива. Полногрудая, с несколькими рядами красных бус на пухлой шее. Я увидел эти бусы, они были красные, словно кровь, и будто впились мне в самый мозг, и я… Ох. Осознанием окатило, как пригоршней холодной воды, и Леонардо не нашелся со словами, только нащупал его пальцы под одеялом и коротко сочувственно сжал. – Понимаешь, я не мог убить ее, потому что уже убил один раз, в юности, по приказу отца. Но лавочник тоже был виновен… А вот зачем я убил остальных, не имею ни малейшего понятия. Леонардо не хотел высказывать свое предположение. Правда жгла ему язык, как острые приправы. – Потому что в какой-то момент твой мозг передал в горячечное воображение историю из Библии, – пояснил он. – И в этой истории были остальные. Только и всего. – Это безумие. – Оно самое, – безжалостно подтвердил Леонардо. – Прости, я не смог тебя излечить. Боюсь, приступы будут преследовать тебя всю жизнь. – Мало того, что я с юных лет убивал по приказу, так теперь обречен убивать еще и без собственного ведома? Слишком много смертей даже для меня, – в голосе Риарио слышалось плохо скрываемое отчаяние. – Неужели нет средства? – Единственное средство, способное, сдается мне, если не убрать приступы, то сделать реже – спокойная жизнь без тревог и волнений, – поделился мыслью Леонардо. – Грешник появляется, когда считает, будто тебе что-то угрожает. Ну… то есть, когда твой мозг считает, будто тебе что-то угрожает. Но с твоей работой надеяться на нечто подобное… Риарио хмыкнул. – Что? – Дядюшка совсем недавно пожаловал мне во владение Форли. Городок к северо-востоку. Думаю, он собирается сослать меня туда, чтобы глаза не мозолил. Леонардо ощутил, как все внутри смерзается, а Риарио продолжал: – Я там, признаться, еще не был, но, думаю, местечко провинциальное и унылое. Женюсь и буду проживать дни свои в таком покое и ничегонеделании, что Грешник помрет со скуки, – он усмехнулся своим мыслям и добавил многозначительно: – К слову, дорога отсюда займет почти втрое меньше времени, чем путь до Рима, так что… – Ага, – выдавил Леонардо. – Будем ездить в гости. По очереди. Очевидно, он не сумел полностью совладать с голосом, потому что Риарио настороженно переспросил: – Что-то не так? – О нет, все в порядке, – Леонардо принужденно рассмеялся и, повернув голову, дунул ему в лицо. – Я просто задумался над проектом осадного орудия, при помощи которого буду отбивать тебя у твоей будущей жены. – Ясно, – с комическим смирением отозвался Риарио. – Я ее предупрежу об этом сразу, как начну свататься. А если она не испугается, придумаем ей какое-нибудь доблестное прозвище. «Тигрица Форли» или что-то в том духе. – В таком случае, – вздохнул Леонардо, – быть тебе, Джироламо, холостяком. *** Погода стояла отменная. Улицы были украшены цветами, пальмовыми и оливковыми ветвями. – Ты уверен, что не хочешь остаться на празднование? – спросил Леонардо. – Оправляться в путь в день Воскресения Спасителя кажется мне по меньшей мере странным. Будут фейерверки, и маскарад, и голубя я нынче соорудил совершенно особенного. А на пиру я все же попытаюсь впихнуть в сумку марципанового… кого-нибудь. – Звучит соблазнительно, но нет, – Риарио погладил коня, который так радовался встрече, что едва не разнес стойло. – Однако ты можешь проводить меня, если хочешь. Леонардо, разумеется, согласился. *** Таким же погожим апрельским днем 1488 года в Форли граф Джироламо Риарио погибнет от кинжала заговорщиков. Леонардо да Винчи в это время будет работать на миланского герцога Людовико Моро – первого в череде покровителей, которых ему предстоит сменять до самой смерти. Он доживет до старости, все более предпочитая науку и изобретения живописи, а после себя оставит два десятка картин, зачастую незаконченных или поврежденных, и множество разрозненных заметок. Память о его записях – а вместе с ними изобретениях – будет утеряна на долгие годы. Однако забвение ему не грозит. Но это случится много позже, а, может, и не случится вовсе, ведь история, как известно, лжет. Пока же Леонардо и Риарио выехали из города чинным шагом, едва не касаясь друг друга коленями. Под стенами Флоренции отцветала вишня и распускались бутоны ирисов, а над церквями и площадями летел торжествующий колокольный звон. Праздник длится бесконечно. Нравится – живи беспечно: В день грядущий веры нет.

КОНЕЦ

Примечания: 1 В день грядущий веры нет – здесь и далее: отрывки из «Вакхической песни» Лоренцо ди Медичи в переводе Е. Солоновича. 2 Тамбури – букв. «барабаны», ящики для доносов. 3 Tesoro (ит.) – зд. малыш. 4 Vae-futue-te-ipsum-canis-matrem-tuam-subagiget-potes-abire-et-tu-ipse-cacare! (лат.) – крайне невежливое пожелание отправиться в пешее эротическое путешествие, совмещенное с предположением об оригинальной интимной жизни матери адресата. 5 Sancia Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae. Amen. (лат.) – Святая Мария, Матерь Бога, молись за нас грешных, даже и в час смерти нашей. Аминь. 6. Клювастый врач – то же самое, что чумной доктор. 7 Ми-парти – костюм, разделённый разными цветами вертикально пополам. 8 Riccio (ит.) – кудрявый. 9 Ad hoste maligno libera nos, Domine (лат.) – Избави нас от лукавого, Боже. 10 Potes abire et tu ipse cacare (лат.) – невежливое предложение справить естественные потребности на себя же.