В день грядущий веры нет

4 Подготовка к благовещенской мистерии потребовала трое суток напряженной работы. Да Винчи, кажется, не спал вовсе, и каждую ночь сладкий дым проникал на второй этаж, где Риарио то молился, то тщетно пытался уснуть. Блаженной пустоты в голове этот дым не приносил, лишь неловкие воспоминания да фантомную боль пониже спины. Ты слаб, твердил голос, слаб, слаб, слаб, слаб, слаб, слаб… Риарио, не выдержав, спускался, предварительно полностью одевшись, вниз и предлагал свои услуги в качестве помощника. Да Винчи не отказывал, но очень скоро Риарио начинал падать носом в полусобранные механизмы, и да Винчи отправлял его спать. Риарио возвращался в спальню, раздевался, ложился и мучился бессонницей до рассвета. Время идти, шептал голос, время идти, шестеро братьев еще живы. Он засыпал ненадолго с первыми лучами солнца, словно в яму проваливался, и во сне снова и снова обхватывал дрожащими пальцами шею матери. Иногда у матери было лицо Лауры Череты. Отец стоял у нее за спиной, одобрительно кивал и, когда все было кончено, протягивал руку с перстнем для поцелуя. Подчинившись, он натыкался губами на кровавую рану. Кровь брызгала ему в лицо и заливала рот, обволакивая язык солью и горечью. На третью ночь, когда да Винчи растолкал его и попытался отослать в спальню, Риарио покачал головой и потянулся к трубке. – Не стоит, – да Винчи быстро выхватил трубку у него из-под руки. – Слушай, я составлял смесь под себя, и она, надо думать, действует на всех по-разному. Моим мыслям она придает ясность, в то время как твои спутывает. «Мои она прогоняет совсем, – хотел сказать Риарио. – Дай мне трубку, художник, я хочу уснуть без голосов в голове». Но вместо этого он безропотно отправился на второй этаж, где, не раздеваясь, сел в угол и в мерцании свечи читал невесть как попавший в спальню да Винчи трактат Петрарки, пока сам хозяин дома не поднялся по лестнице, с шумом споткнувшись на последней ступени. – А, проклятье… Он выглядел слегка отстраненным: не то с недосыпа, не то мыслями уже был во дворце. Риарио запоздало отметил, что в комнате уже совсем светло и, послюнив пальцы, загасил почти догоревшую свечу. – Ты не ложился? – рассеянно спросил да Винчи и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Я иду во дворец, вернусь поздно вечером. С тобой побудет Зо. Риарио следил, как он бродит по спальне, переодеваясь в лучшую одежду и иногда натыкаясь на вещи. Видно, бессонные ночи, несмотря на бодрящие средства, не прошли даром даже для него. – Вернусь, просплю с вечера до утра, – будто прочитав его мысли, пообещал себе да Винчи, сражаясь со шнурками жилета. – А тебе советую заняться этим прямо сейчас. Заодно с Зо собачиться не будете, проспишь весь день и даже не заметишь, что он тут. – Хорошо, – согласился Риарио. – Удачи с постановкой. Да Винчи собрал мешки и котомки, сунул под мышку коробку с ящерицей, которую Риарио еще не видел и не был уверен, что хочет видеть, и сбежал вниз. Практически сразу его место занял Зороастр. – Граф, – он насмешливо поклонился. – Ваше сиятельство уже изволили оправиться нынче утром? Мне отвернуться? Или горшочек поднести? Риарио молча вынул из кошеля монеты, бросил на стол у его локтя и вернулся к чтению. Кажется, Зороастр пытался заговорить еще пару раз, но Риарио не слушал – он потерял строчку, и почему-то казалось очень важным ее найти. Время прошло как во сне. А может, и во сне. Он упрямо продирался сквозь трактат, путаясь в латинских глаголах, которые внезапно начали казаться непонятными, будто во времена ученичества, и оторвался от рукописи только пару раз, чтобы облегчиться, и еще один, когда неуемный Зороастр принялся буквально тыкать ему в губы кружку с водой. Воду Риарио выпил, о еде не хотелось и думать. Смысл текста ускользал, и он безуспешно пытался поймать мысль за хвост – порой этот хвост проявлялся наяву, длинный и зеленый, как у тех ящериц, что шныряли в густой траве на старом еврейском кладбище. Риарио тянул руку – положить под дешевое надгробие букет полевых цветов – только чтобы обнаружить, что рука пуста, а он сидит в спальне да Винчи, и рукопись вот-вот упадет с колен. Мир вокруг обрел четкость лишь после наступления темноты. Риарио вдруг разом осознал, что затекла спина, подвело живот от голода и тупо, кольцом, ноет голова. В глаза будто песка насыпали. Зато сонная пелена спала. – …что ты с ним сделал? – звучал внизу голос Зороастра. Вероятно, Риарио показалось, но в голосе этом слышалась искренняя тревога. – Я тут, понимаешь, в остроумии упражняюсь, а он не реагирует. И вообще ни на что не реагирует. Уткнулся в какую-то латинскую писанину и сидит. Я в него еле-еле кружку воды за день влил. – Последние три дня выдались напряженными, – голос да Винчи звучал устало. – Мы поедим, ляжем спать и утром будем, как новенькие. – Ну если так. Кстати, ты не пугайся. Глаза у него красные, как у белой мыши, но Монстр тут явно ни при чем. У тебя такие же. Да Винчи рассмеялся, и они распрощались. – Джироламо, – он поднялся в спальню и обрушился на кровать. – Зо на тебя жаловался. – Твой приятель в любом случае будет жаловаться, что бы я ни делал, – Риарио с облегчением отложил трактат, из которого не запомнил ни строчки. – Как прошло? Твой дракон возымел успех? – Можно и так сказать, – да Винчи слегка смущенно хихикнул и принялся доставать из одной из сумок снедь. – Давай-ка перекусим. Зо сказал, ты постился весь день. На столе появились печеные яйца, сыр, половина пирога, небольшая бутыль вина и апельсины в сахаре. – Ты ограбил пиршественный зал? – Риарио отломил кусок пирога, положил сверху ломтик сыра и принялся за еду. – Ага. Жаль, марципановая фигура Купидона в сумку не влезла… С чем пирог? – да Винчи отковырнул кусочек и закинул в рот. – Ах, ты бы видел, какие там были скульптуры из сахара. Рука не поднималась есть. – Я видел скульптуры из сахара, – не впечатлился Риарио. – Отец и братец Пьетро устраивали пышный прием по случаю приезда невесты герцога Феррарского, и сахарные фигуры, что были там, кондитерам Лоренцо и не снились. – Хуже того, поначалу я был слишком занят, чтобы их зарисовать, а потом стало поздно, – продолжал сокрушаться да Винчи. Несколько минут они оба были чересчур увлечены ужином, чтобы разговаривать. Сыр был мягким и острым, пирог свежим, а сладкое вино разительно отличалось в лучшую сторону от того, что мог предложить да Винчи. Риарио понял, что соскучился по хорошей еде. Разумеется, да Винчи не морил его голодом, но сам перебивался дешевыми фруктами, сыром и пресным, быстро черствеющим хлебом и ради гостя исключений не делал. – Возвращаясь к представлению, – нарушил тишину Риарио, примериваясь к липкой дольке апельсина. – Мне все же не терпится услышать, пришелся ли зрителям по вкусу твой дракон. – Как тебе сказать, – да Винчи разлил остатки вина. – Равнодушным не остался никто, это уж точно. – Звучит довольно уклончиво. – Ближние ряды перепугались, а дальние не разглядели, вследствие чего они, ммм, не особенно организованно поменялись местами. А потом дальние, которые сделались ближними, разглядели и тоже перепугались, вслед за чем они поменялись местами еще раз. Еще более неорганизованно. У Риарио чуть вино носом не пошло. Он закашлялся и отмахнулся от да Винчи, который бросился хлопать его по спине. – И что же, много жертв? – Несколько оттоптанных ног и пара нервных обмороков, не более, – обиделся да Винчи. – За кого ты меня принимаешь? Меня наняли развлекать гостей, а не убивать их. Риарио подумалось, что в случае с да Винчи второе вполне могло стать неизбежным итогом первого. Из лучших побуждений, конечно же. – Ты принес ящерицу обратно? – Нет, Лоренцо купил у меня Беллу. Сказал, будет пугать ею врагов Флоренции, – да Винчи почесал затылок. – Шутник, да? Спрашивать, почему художник назвал «Красавицей» тварь, которой глава Флорентийской республики, полусвихнувшийся после турецкого плена и гибели жены, собрался пугать врагов, Риарио не рискнул. В бесконечной записной книжке да Винчи наверняка обнаружится пара-тройка портретов, и тогда ночью точно кошмары одолеют. Он зевнул, прикрыв ладонью рот. Пища приятной тяжестью улеглась в животе. Сейчас бы уснуть – не омраченными тяжелыми снами урывками, а по-настоящему, до утра. От да Винчи его зевок не укрылся. – Давай-ка укладываться. Я просто с ног валюсь. Это, пожалуй, был первый раз, когда да Винчи отправился в кровать первым: Риарио еще уделил некоторое время молитве. И все же, когда он занял свое место у стены, да Винчи не спал. Не спал он и много позже, когда Риарио с огорчением убедился, что ни бессонные сутки, ни вкусная еда, похоже, не помогли. – Ты спишь? Риарио промолчал, намереваясь притвориться. – Ты не спишь, по дыханию слышу. Риарио вздрогнул, когда теплые загрубевшие костяшки коснулись его голого бедра под подолом рубахи. – Помочь тебе расслабиться? Способ верный. Риарио отодвинулся, насколько позволяло пространство. Да Винчи приподнялся на локте. В неверном свете луны Риарио различал его силуэт, но не видел лица. – Джироламо, я слышал, как ты ночами ворочался и ходил по комнате. Ты почти не спишь четвертые сутки. – Как и ты, – возразил Риарио. – У меня была веская причина. Сейчас я готов провалиться в сон быстрее, чем гаснет свеча, но сперва хочу убедиться, что ты не пролежишь без отдыха очередную ночь. Я не спал, потому что работал. А почему не спишь ты? – Потому что шестеро братьев еще живы, – совершенно против воли вырвалось у Риарио. Да Винчи несколько мгновений молчал, затем начал садиться. – Ты заговариваешься. Пойду приготовлю питье, оно поможет тебе ус… Ну уж нет! По сравнению с очередным зельем, предложенный да Винчи метод борьбы с бессонницей казался если не меньшим злом, то хотя бы знакомым. И, чего греха таить, куда более приятным. – Стой, – Риарио поймал его руку под одеялом и положил себе на пах, едва прикрытый подолом рубахи. – Давай так. Но никаких ответных услуг. Если полезешь еще куда, пихну так, что улетишь до дома своих предков. – Я и не собирался, – да Винчи негромко рассмеялся и лег обратно, придвигаясь ближе. – Вот это правильный настрой, граф. А то в последние дни ты присмирел до полной неузнаваемости. Риарио в ответ на это замечание промолчал и молчал ровно до того, как горячее напряжение, копившееся внутри под настойчивыми пальцами да Винчи, выплеснулось из тела и на драгоценные несколько секунд в голове сделалось кристально ясно и пусто. Первой мыслью было – «домой». – Спасибо, – пробормотал он. – Думаю, теперь я усну. – Обращайся, – да Винчи, судя по сбитому дыханию и движениям, решил позаботиться о себе сам. Риарио, борясь с волнами дремы, выждал, пока он закончит, и снова заговорил: – Почти месяц минул, а Грешник так и не объявился. Речь шла о нескольких днях, если я верно помню. Я бы хотел вернуться в Рим. Да Винчи долго молчал. Настолько долго, что Риарио решил, что он уснул, тем более, дышал художник медленно и ровно. Но потом все же отозвался: – Пожалуй, ты прав. Не держать ведь тебя здесь вечно. Останься еще на день, если можешь, а послезавтра утром отправишься в путь. Риарио мог. Почему бы и нет. Да, отчетливо проговорил голос, останься на день, ведь шестеро братьев еще живы. Риарио послал голос в преисподнюю и мгновенно провалился в сон. *** Да Винчи растолкал его поздним утром, когда в окна уже вовсю бил солнечный свет. В противном случае, Риарио бы, наверное, проспал до следующей ночи. Сновидения его не тревожили, и он чувствовал себя отдохнувшим, хотя, как это бывает после долгого сна, следующего за чрезмерно продолжительным бодрствованием, голову словно мягкой тканью набили. – Мы с тобой будто снова в Лабиринте побывали, – усмехнулся да Винчи, заглянув ему в лицо. – Что? – недоуменно откликнулся Риарио. – Глаза как у парочки белых кроликов. Риарио поднял на него взгляд: и правда, белки у да Винчи были розовыми от лопнувших сосудов. У него самого, наверное, не лучше. – Мы тут совсем закисли, – да Винчи вытащил из сундука небольшую корзину и принялся складывать в нее остатки вчерашней роскоши. – Приводи себя в порядок, граф. Я хочу выгулять свое новое изобретение и тебя заодно. Это время года вполне подходит для загородных пикников. – Выгулять? – Риарио добрался до таза и поплескал в лицо водой, пытаясь избавиться от сонной мути перед глазами. – Я так похож на твоего пса? – То есть? У меня нет соба… А! – да Винчи поставил пополневшую боками корзину у лестницы. – Ты несправедлив к Зо. Между прочим, вчера он очень за тебя переживал. – Отнюдь, – Риарио принялся одеваться. – Скорее, он переживал, что ему не на ком оттачивать свое весьма сомнительное остроумие. Правый конец платка постоянно оказывался чуть выше левого, а натягивая сапоги, он чуть было не потерял равновесие. Пожалуй, долгая прогулка на свежем воздухе не помешает. Проведенный за городом день и еще одна ночь спокойного сна позволят завтра утром со свежими силами двинуться в обратный путь. – Что ж, оставлю тебя при твоем мнении. Да Винчи вернул в сундук что-то из него выпавшее, в чем Риарио с изрядным удивлением опознал остов плетенной из ивовых прутьев корзины. – Ты и корзины сам плетешь? Да ты полон талантов, художник. Однако я думал, что это женская работа. – Мальчиком в Винчи я часто наблюдал за подобным ремеслом, – взгляд да Винчи слегка затуманился. – По-моему, я даже помню, как их плела мать… Хотя, вероятно, это была одна из мачех, могу ошибаться. Что же до женской работы, это занятие по плечу любому, кто способен в течение достаточного времени сосредоточить на нем внимание. – Вот уж не подозревал, что ты способен сосредоточить на чем-то внимание дольше четверти часа, – поддел Риарио. – Почему же, если память меня не подводит, наше общение длится несколько дольше четверти часа. – Не подлизывайся, художник, – отмахнулся Риарио. – Мы идем или ты будешь собираться до вечера? Да Винчи только усмехнулся и бросил в него давешнюю накидку. Из города они выезжали чинным шагом, едва ли не касаясь друг друга коленями, а выбравшись за городскую стену, пустили лошадей во весь опор. Бертрандо летел, как птица, и вскоре Риарио пришлось натянуть поводья, потому что принадлежащая да Винчи буланая кобылка с незамысловатой кличкой Изабелла начала отставать. Когда медово-коричневые стены Флоренции остались позади, они снова замедлили шаг, и Риарио с удовольствием обозрел окрестности: обычно баловать себя разглядыванием видов ему не доводилось. День был ветреный, как это часто случается в середине весны, но солнечный и теплый. На склонах зеленых холмов серебрились оливковые рощи и серебристыми же волнами шла трава под деревьями. Бертрандо, отдышавшись после быстрого бега, по-лебединому выгибал шею и высоко вскидывал колени, танцуя под всадником и выкатывая глаза. Кажется, буланая кобыла не оставила его равнодушным. – Оставим лошадей здесь и пройдем немного дальше, – окликнул да Винчи, когда они добрались до широкого ручья. – Дно каменистое, не сломали бы ног. Привязанные к корявой сухой оливе, Бертрандо и Изабелла сразу же принялись обнюхивать и чесать друг друга. – Твоя кобыла не в охоте, надеюсь? – поинтересовался Риарио. – В противном случае, я бы не стал оставлять этих двоих наедине. Да Винчи снял рубашку и сапоги, беззаботно пожал плечами. – Ну, был бы у меня жеребенок благородных испанских кровей. Однако нет. Он потянулся, закинув руки за голову, и Риарио невольно зацепился взглядом за перекат мышц на прогнувшейся, словно древко лука, спине. Проклятый художник определенно был хорош и не стеснялся это демонстрировать. – Разоблачайся, Джироламо, – да Винчи глянул на него через плечо. – Нам нужно на другую сторону, а там, вероятно, придется побегать. Ты взмокнешь в своем парадном наряде. Риарио размотал платок, сбросил дублет, куртку и обувь. Кучки одежды отправились под ноги лошадям, и те принялись копать их носами: нет ли где лакомства. Свежий ветер раздул рубашку пузырем, и он вздохнул полной грудью. Стебли травы щекотали лодыжки, путались в пальцах, при каждом шаге из-под ступней вылетали мелкие кузнечики. Да Винчи снял со спины лошади небольшой тюк и первым взялся штурмовать ручей, норовящий уподобиться крохотной, но довольно бурной речке. Вода тут, наверное, бежала из подземных ключей и была такой льдистой, что ныли пальцы. – С твоей стороны было очень мило позаботиться о ногах лошадей, – выговорил Риарио после того, как в очередной раз чуть было не поскользнулся на мокром голыше, – но кто бы о наших позаботился? Да Винчи рассмеялся, безукоризненно балансируя, присел и брызнул в него холодной водой. – Не принижай себя, ты скачешь по камням, как форель в порогах. Изящно, граф, изящно. Риарио хотел метнуть на него злобный взгляд, но пришлось предпочесть выискивание камня, который бы не шатался под ногой. Прозрачный поток весело журчал, представляя собой приятное зрелище после загаженных вод Арно и Тибра, из-под потревоженных камушков стайками прыскала мелкая рыбешка, совсем как кузнечики на суше. Ему удалось успешно преодолеть почти весь путь, но на последнем шаге сломанную на краю света ногу свело судорогой в икре, и он бы наверняка упал, если б добравшийся до берега да Винчи рывком не вытащил его за собой. Риарио с размаху сел в теплую траву, сопя от боли и ожесточенно растирая напрягшуюся, словно каменную мышцу. Да Винчи, опустившись сбоку, схватил его за пальцы стопы и резко загнул вверх и на себя. На несколько секунд боль вспыхнула с удвоенной силой, затем сошла на нет, мышца расслабилась. – Досадно, – заметил да Винчи. – Обратно тебя придется, очевидно, нести. – Ты же инженер, так построй мост, – отшутился Риарио, поднимаясь и морщась. – Ничего страшного. Нога беспокоит меня временами, но я уже благодарен, что способен ходить без палки. – Ешь побольше бобов, орехов и морских гадов, – порекомендовал да Винчи. Голос его звучал слегка рассеянно. Приставив руку ко лбу, он окинул критическим взглядом крутой холм, вздымающийся слева, и уходящий вдаль луг. Сунул в рот указательный палец и повертел им в воздухе. – Ага, идеально. Вот тут-то мы и испытаем мой новый летательный аппарат. – Я не полечу, – быстро сказал Риарио. Нико поведал ему о своем участии в воздушных изысканиях «маэстро», и теперь Риарио справедливо полагал, что коль да Винчи заставил его смешивать краски, то может и к искусственной птице прикрутить. Нико остался в восторге, но плохое, как известно, быстро забывается, так что вполне вероятно, свежие впечатления были не столь радостны. Кроме того, Риарио не тяготел к экспериментам в принципе – он не был мальчишкой. Или Леонардо да Винчи. – О, крылья новые, до этой стадии я с ними еще не дошел. Они поднялись на вершину холма, где да Винчи размотал тюк и вывалил в траву живописную груду всяческих материалов, среди которых Риарио распознал, помимо прочего, льняную ткань, сухожилия и стебли тростника. – Я не вижу здесь крыльев, – нахмурился он. – Готовые было бы небезопасно везти, они довольно хрупки и могли порваться, – да Винчи, скрестив ноги, хлопнулся на траву и похлопал по земле рядом с собой. – Так что понадобится некоторая несложная сборка. …Когда Риарио разогнулся и потер напеченную солнцем шею, ему подумалось, что труды по «несложной сборке» оказались не слишком-то легкими. – Если труд кажется легким, – поучительно проговорил да Винчи, – значит, работник весьма мало искусен в своем деле. По-видимому, Риарио ненароком высказал промелькнувшие мысли вслух. – Либо работник сей не склонен свое дело чрезмерно усложнять, – возразил он. – В отличие от некоторых. Все это время они проработали буквально щека к щеке, и Риарио до сих пор ощущал фантомную щекотку от чужих неподвязанных волос. Его задача, в основном состояла в том, чтобы вовремя «держать вот тут», «тянуть вон там» и «не толкать под локоть». В глазах скакали серебристые мушки. Солнце, все еще яркое, клонилось к кронам олив, воздух свежел, и крепчал ветер. – Так даже лучше, – удовлетворенно сказал да Винчи. Аппарат, похожий одновременно на гигантскую летучую мышь и стрижа, стоял в траве между ними и вибрировал, будто ему не терпелось взлететь. Выглядел, однако, в самом деле хрупким, словно бабочка, и Риарио тревожился, что он рассыплется в воздухе, едва поднявшись. Они взвалили его, легкий, несмотря на размеры, на плечи и поднесли к склону. Гибкие крылья уже силились пленить ветер, и при особенно сильных порывах возникало странное ощущение, что ноги вот-вот оторвутся от земли и «птица» поднимет в небо их обоих. – Раз, – сказал да Винчи, – два… – С Богом, – шепнул Риарио одними губами. Аппарат выскользнул из рук, словно живой, поймал ветер, провалился, накренился, но быстро выровнялся и, балансируя в воздушных потоках, принялся подниматься все выше и выше. Да Винчи следил за ним, щурясь от света и сложив пальцы рамкой, будто рассчитывал композицию очередной картины. Риарио, запрокинув голову, тонул в смеси небесной синевы и слепящих лучей и пришел в себя лишь тогда, когда белый силуэт изящной дугой скользнул под солнечным диском, а да Винчи опустил руки и ринулся вниз со склона с криком: – Не стой, Джироламо, бежим следом! И Риарио побежал. Ему не раз случалось как преследовать врагов, так и спасаться бегством, но никогда это не ощущалось вот так. Ветер свистал в ушах, стебли травы хлестали по ногам, грудь грозила разорваться, но не от изнеможения, а от переполнявшего ее ранее неведомого чувства. Пожалуй, мелькнуло в голове, так бегают дети – стремительно и самозабвенно, как резвящиеся на лугу оленята в свое первое лето. Жаль, детства у него не было, не сравнить. Да Винчи мчался чуть впереди и сбоку, длинные выгоревшие волосы хлестали его по спине, и он, захлебываясь, кричал что-то об исполинском лебеде, высокой горе и вечной славе, но ветер уносил его слова и развеивал над холмами. …Риарио едва успел остановить его, когда путь преградил глубокий овраг: о том, чтобы преодолеть препятствие, не могло быть и речи. Да Винчи замер на самом краю, натянутый и дрожащий, как струна, и Риарио видел, что душа его, существование которой он так упорно отрицал, парит в небе вместе с большой рукотворной птицей, им же созданной. Ветер подталкивал сзади, рвал с тела рубаху. Да Винчи посмотрел на него блестящими глазами и похлопал по спине, прижимая влажную ткань. Они стояли и наблюдали за летательным аппаратом, покуда тот не превратился в незаметную точку над холмами. Руку да Винчи так и не убрал. *** Солнце было похоже на кружок апельсина. Последний ломтик, которого, к слову, да Винчи только что стащил у него из-под пальцев. – Эй, – вяло возмутился Риарио. – У тебя есть рыба, – да Винчи поворошил палкой угли. Оказалось, что нескольких кусков подсохшего пирога и пары апельсинов маловато для двоих мужчин, большую часть дня прогарцевавших по холмам, как парочка сумасшедших оленей. То есть, Риарио, вне сомнений, пришлось по вкусу подобное времяпрепровождение, но аккурат так они, должно быть, и выглядели. Как парочка сумасшедших оленей, именно. Когда стало ясно, что провизии исчезающе мало, да Винчи быстро соорудил из веточек ловушку, похожую на неаккуратную вершу, и поставил ее выше по течению. Каким-то чудом туда даже попала пара рыбешек. Риарио подозревал, что состояли они, главным образом, из плавников и костей, но выбирать не приходилось. Он повертел завернутых в листья рыбок, которые, испекшись, стали выглядеть совсем уж крохотными и несчастными, и предложил одну да Винчи. – Будешь? Тот в ответ глянул так, будто Риарио предлагал ему совершить все смертные грехи одновременно без возможности покаяния. – Я не ем то, что на меня смотрит. Ладно, не вопрос. Риарио пожал плечами, откусил, морщась от хрустнувшего на зубах песка, рыбке голову и выплюнул в костер, а тело снова протянул да Винчи. – А сейчас? Да Винчи посмотрел на него очень укоризненно и пошел к своей кобыле. Грызя рыбу, Риарио слышал, как он там жалуется вполголоса. Солнце опустилось в холмы, начало смеркаться. Запах травы усилился, от ручья ощутимо потянуло холодом, и ветер больше не казался приятным. Риарио давно уже оделся, а теперь набросил и накидку, но все равно озяб, несмотря на костерок. И как только да Винчи не мерзнет, расхаживая в вечно полураспахнутой рубахе? Очевидно, кипящая кровь и дурная голова – не только опасное сочетание, но и согревающее. Кстати, о да Винчи. Около коней его уже не было. – Эй? – позвал Риарио. Ему ответил только ветер в оливах, да лошади одновременно вскинули головы и запрядали ушами. – Художник? Ты там не утонул? Затрещали кусты, и да Винчи вывалился совершенно с другой стороны. – Отошел облегчиться и набрел на разрытую нору, – пояснил он. – Смотри, что нашел. Риарио, вскинув брови, отклонился от сложенных лодочкой перепачканных в земле рук, в которых слабо ворочалось что-то маленькое и серое. – Что, Зороастр тебе грызунов не несет, так ты решил помышковать, как зимняя лисица? – Это и есть лисица, – да Винчи присел у костра и поднес звереныша поближе к теплу огня. – Точнее, лисенок. Ему всего несколько дней от роду. Бедняга чуть не умер от холода и голода. Риарио недоверчиво воззрился на крохотного щенка. Тот куда более смахивал на крысенка, нежели на лисицу. Впрочем, с лисами он был знаком, в основном, по шкуркам в лавке скорняка, так что мог и ошибаться. – Он все равно издохнет, слишком маленький. – Мне доводилось выкармливать детенышей, – да Винчи сунул лисенка за пазуху. – Не только котят. Посмотрим, что можно сделать. – Не подозревал о твоей страсти к животным. – Мы познакомились не в самый безмятежный период моей жизни, Джироламо, – пожал плечами да Винчи. – Мне было не до животных. Однако в Винчи я постоянно нес со своих прогулок по горам и долам всяческую мелкую и не очень живность, а если спросишь Зо, он пожалуется тебе, что мой дом порой напоминает ему зоосад Медичи. Риарио покачал головой. Его первый визит во дворец запомнился не только ощущением повисшей в воздухе враждебности, тщательно скрытой за маской радушия, но и яркими павлинами, расхаживающими прямо под ногами у гостей, огромными крикливыми попугаями и змеями толщиной с ногу взрослого мужчины. Говорили также, что покойный Джулиано держал прирученных гепардов, хотя он лично не видел ни одного. Зато в каком-то коридоре слуги протащили мимо маленькую упирающуюся лошадь, раскрашенную черно-белыми полосками. Да уж. Было бы занятно одним прекрасным утром спуститься в мастерскую и обнаружить привязанную к рабочему столу зебру… Тут Риарио вспомнил, что завтрашнее утро – последнее, и внутри что-то кольнуло, слабо и неприятно. – Пора собираться, – да Винчи вырвал его из мыслей. – Скоро совсем стемнеет, ворота закроют, и нам придется ночевать за стеной. А ночи еще слишком холодные. Обратно они ехали медленнее: да Винчи боялся растрясти и так чуть живого лисенка. В итоге, успели едва-едва, и пришлось дать недовольному стражнику небольшую мзду. Прежде чем вернуться в мастерскую, да Винчи проулками завернул к низкому домику и долго колотил в ставни, пока не открыла заспанная женщина. Услышав, что в час, когда порядочные люди отходят ко сну, кому-то срочно понадобилось молоко, она призвала на голову да Винчи (и подвернувшегося Риарио заодно) всевозможные несчастья, но требуемое продала. В мастерской да Винчи развел огонь и уселся у очага кормить зверька, а Риарио поднялся в спальню, умылся, переоделся ко сну и опустился на колени перед окном. Но сосредоточиться он не мог. Слова молитвы гладко и привычно слетали с языка, однако образы, полнившие мысли, были далеки от благочестия: залитые солнечным светом холмы, широкие белые крылья в синем небе, а потом еще сверкающие глаза, напряженная изогнутая спина, тяжелая ладонь на разгоряченной коже… Риарио завершил молитву с непростительной поспешностью. Прижимая к пересохшим губам нательный крест, он просто стоял на коленях, бездумно упершись немигающим взглядом в бледную луну, поднявшуюся над крышами. Он опомнился, когда сзади скрипнули ступени. Судя по звукам, да Винчи ворошил тряпки – наверное, устраивал постель для спасенного лисенка, бродил по комнате, стаскивая одежду, затем некоторое время стоял позади и лишь потом подал голос. – Э, прости, что прерываю, – в голосе сквозила легкая нерешительность. – Не ожидал увидеть тебя бодрствующим. Почему ты не ложишься? Уже очень поздно, а завтра в дорогу. – Я… – Риарио сморгнул сухость в глазах и позволил кресту выскользнуть из пальцев. – Я замаливаю грех. Да Винчи шагнул ближе, снова остановился и неуверенно рассмеялся. – Ты весь день был у меня на глазах. Какой уже новый грех ты успел совершить, стоило мне отвернуться? – Еще не совершил, – Риарио сел на пятки и через голову стянул рубаху. – Но сейчас совершу. Он развернулся, встал и шагнул к да Винчи. Тот попятился. – Ну что же ты? Я, помнится, не бегал от тебя по всей мастерской. Риарио отлично понимал, что дело не в каких-то внезапно вспыхнувших сомнениях и уж точно не в страхе. Да Винчи пятился к постели, где под простынями – Риарио прекрасно это знал, хоть и не подавал виду – с вечера до утра лежал кинжал. – Что ты вбил себе в голову, художник? – он провел рукой по лицу: щеки и лоб пылали, пальцы, напротив, были ледяными. – У меня из глаз катятся кровавые слезы, а я и не заметил? – Нет, ничего подобного, – да Винчи опустился на край кровати, небрежно положив ладонь у кромки простыни. – Однако недавно ты был вполне определенного мнения о моих… поползновениях. Я понимаю, если мои опасения вызывают недоумение, но… это точно ты? – Грешник предлагал тебе свое… то есть, мое тело? – приподнял брови Риарио. – Вот мерзавец. – Нет, но с него бы сталось притвориться, чтобы подманить меня поближе, – проговорил да Винчи, однако руку с прикрытого тканью клинка убрал. Риарио приблизился, снова опустился на колени и поцеловал его пальцы, пахнущие едкой шерстью и теплым молоком. Да Винчи погладил его по голове. Риарио умостил подбородок у него на бедре, и говорить пришлось с усилием. – Я уезжаю завтра. Не знаю, когда мы увидимся вновь и увидимся ли вообще. И тем не менее, я увожу с собой ценный груз. – Так ты все же отыскал мои накопления на черный день? – слабо пошутил да Винчи. Риарио стукнул его коленом по лодыжке. – Не думаю, что они представляют собой большую ценность, – парировал он. – Я говорю о воспоминаниях. Я долго думал, чего в них не хватает для полноты, и вот сегодня, кажется, понял. Да Винчи почесывал его за ушами, как свою кошку, и это было смешно, но вдоль хребта все равно прокатывались волны теплой дрожи. – Говоря начистоту, мои сомнения все еще при мне, но… Помнишь, ты говорил о выборе? – Ммм. – Вот он, мой выбор, неважно, хороший или не вполне, – Риарио осторожно высвободил голову и коснулся губами внутренней стороны его бедра. – Знаешь, Леонардо, я сам не подозревал, что способен на подобные чувства, но, по-моему, я тебя л… Да Винчи быстро прикрыл ему рот. – Это серьезное слово, Джироламо. Не стоит говорить его абы кому. Риарио отстранился и вновь сел на пятки. – Я никогда не любил родителей. Мать не знал, а отец не признавал меня сыном. Я ничего не успел сказать Зите и который год жалею об этом. В Лауре я, полагаю, искал мать, однако… – он пожал плечами, – не сложилось, что, наверное, к лучшему. Единственный, кому я говорил о любви – Бог, но Он любит всех одинаково, а значит, ко всем одинаково равнодушен. Если промолчу сейчас, другого шанса может и не представиться, и ты это прекрасно знаешь. – Хорошо, – да Винчи улыбнулся. Риарио уже видел подобную улыбку – на лице Иоанна Крестителя, четко прорисованном на неясном наброске. Улыбка та была весьма и весьма далека от святости. – Ты скажешь, – пообещал да Винчи. – Возможно, очень громко. Он легко поднялся и направился к лестнице. – Я на секунду. *** Наверное, подумал Риарио, до конца жизни запах льняного масла будет напоминать ему отнюдь не о живописи. Да Винчи, отвлекая, облизывал его шею, ключицы и грудь, как конфету, и он терпел, покуда нечестивый художник, нахально глядя ему в глаза, не забрал в рот крест. – Что ты такое творишь? – Риарио вцепился ему в волосы обеими руками. – Найди своему рту лучшее применение, раз тебе его девать некуда. Да Винчи хохотнул, но тут же выпустил крест и недовольно мотнул головой: – Ай. Не хочешь снять кольца? Они у меня в волосах путаются. – Женщины никогда не жаловались, – сообщил Риарио. – А я не женщина и терпеть не стану. Снимай, не то сниму сам. – Не снимешь, у тебя руки заняты. На одну руку да Винчи опирался, о том, где хозяйничала вторая, он старался лишний раз не думать. – Значит, зубами сниму. Едва слова слетели с языка, да Винчи приостановился и нахмурился. – Кстати, а правду говорят, что палец с перстнем ты Сиксту откусил? Риарио совершенно не думал, что это подходящая тема для разговоров в постели, но подобная версия его всерьез возмутила. Что он, дикарь какой-то? – Как вы такое вообще придумали, варвары? Ножом отрезал. Аккуратненько. Да Винчи почему-то рассмеялся и действительно начал ловить его пальцы губами. Риарио не позволил и кольца снял сам. После этого наконец-то воцарилось молчание, и дело пошло на лад. Масло, конечно, было повсюду, но в этот раз Риарио смог приспособиться к распирающей твердости внутри, а спустя недолгое время, обхватив да Винчи руками и ногами, принялся подаваться навстречу, преследуя неясное пока удовольствие, накатывающее редкими неравномерными волнами. Дыхание вырывалось из груди толчками в такт, воздух сделался горячим и чересчур густым. Приятное ощущение, однако, неуклонно крепло, и Риарио стиснул да Винчи так, что тот выдохнул со стоном, приподнялся, умостив подбородок в местечке между его взмокшей напряженной шеей и плечом, и… замер. Несмотря на горячку возбуждения, его продрал озноб. В изножье кровати, сразу за пределами квадрата лунного света, стоял отец. Риарио открыл было рот, но горло перехватило, и бессмысленные рыбьи движения не дали ни звука. Отец поджал тонкие синие губы. «Ну же, скажи это, – мысленно подначил Риарио. – Скажи, что я убийца, выродок, подстилка, весь в свою шлюху-мать…» Но отец внезапно улыбнулся – широко, понимающе и заговорщицки – как никогда не улыбался при жизни, и тогда Риарио расхохотался в голос, потому что оказался достаточно слаб, чтобы пойти на поводу у заблудшей мятежной души и лечь под да Винчи, но недостаточно для того, чтобы орать от ужаса. Да Винчи вздрогнул и резко перекатился, затянув его на себя. Подставив его незащищенную спину… – Нет-нет-нет, – Риарио попытался оглянуться. – Там, там… Да Винчи схватил его за загривок и несильно вжал лицом в подушку у себя над плечом. – Чшш, кто бы тебе ни привиделся, он ненастоящий и ничего тебе не сделает. Это просто ночные тени и нервное напряжение. Верь мне, Джироламо, я часто вижу то, чего нет. Риарио хотел ему верить, но, хотя да Винчи возобновил движения, не чувствовал уже ничего, кроме холода, словно сел спиной к сквозняку. Казалось, вот-вот потной, покрытой мурашками кожи коснутся липкие ледяные пальцы, или капнет густая мертвая кровь, или… Острое до боли наслаждение вспыхнуло из ниоткуда и скрутило его внутренности всего на момент, но с такой силой, что он взвыл от неожиданности и вцепился зубами в подушку. Он еще услышал, как да Винчи, вздрагивая, тихо застонал ему на ухо, потом мгновенно провалился в сон, как в могилу. *** Леонардо проснулся не от того, что опустела постель – надо было покормить лисенка. Но Риарио обнаружился не в кровати, а около окна, в потоке лунного света. Небрежно обернув рубашку вокруг бедер, он сидел на коленях и широко раскрытыми глазами смотрел в ночное небо. Губы его шевелились. Леонардо с укоризной покачал головой, но мешать не стал. Когда Риарио внезапно расхохотался под ним, громко и неестественно, он поначалу решил, что от боли – замечал пару раз за графом такую привычку, когда боль была слабее той, которую причиняет сломанная и торчащая из-под кожи кость. Потом, однако, он углядел, что Риарио таращится в темноту, словно молодая лошадь, шарахнувшаяся от собственной тени, и понял, что тот увидел в игре сумрака и лунного света нечто, порядком его перепугавшее. Леонардо, знакомый с подобным состоянием не понаслышке, постарался успокоить его, как мог, и вскоре Риарио, оглушенный разрядкой, уснул. А теперь вот, выходит, проснулся и решил поискать утешения привычным способом. Что ж, каждый восстанавливает душевное равновесие по-своему. Леонардо, вооружившись свечой, сходил вниз, нагрел немного молока и занялся кутенком. Звереныш был живой, теплый и попискивал у него в руках, разевая круглый розовый рот и пуская молочные пузыри. Леонардо счел это добрым знаком. Он долил горячей воды в бычий пузырь, устроил лисенка поудобнее, накрыл тряпками и приблизился к Риарио. Тот не шевельнулся. Мертвенный свет делал его похожим на изваяние. – …Sancia Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae. Amen. – Как ты завтра собираешься уезжать, если простоишь на коленях всю ночь? – негромко упрекнул Леонардо. Он коснулся плеча Риарио, невольно ожидая наткнуться на ледяную мраморную твердость античной статуи, но кожа под его пальцами оказалась влажной и горячей. Риарио повернул голову и слабо, слегка отстраненно улыбнулся. – Возвращайся в постель, художник. Я скоро лягу. А, и еще, пока не забыл. Бертрандо любит мятные лепешки. – Я помню, – Леонардо, не дойдя до кровати, недоуменно обернулся. – Джироламо, точно все хорошо? – Бертрандо любит мятные лепешки, – повторил Риарио все с той же блуждающей улыбкой. – А я люблю тебя. Вот и сказал. – Я тоже тебя люблю, даже сильнее, чем Бертрандо лепешки, – Леонардо вернулся и, сметя влажные пряди челки, пощупал ему лоб. – По-моему, у тебя жар. Несильный, но… – Пустое, – Риарио тряхнул головой. – Пойдем спать. Леонардо спал беспокойно. Не только потому, что еще несколько раз пришлось подняться, чтобы напоить лисенка молоком и удостовериться, что он не замерз. Риарио, которого знавали абсолютно беспринципным, очевидно, все же какие-то свои принципы имел и – по причине их малочисленности – ими дорожил. А теперь ему довелось их преступить. Умом Леонардо понимал, что греховного – по мнению графа – акта содомии маловато, чтобы Риарио задумал глупость. Шрамы, которые он носил на обоих запястьях, были результатом куда более серьезного внутреннего раздора. Однако не беспокоиться не мог. К его облегчению, Риарио заснул быстро и проспал до светла. Когда Леонардо поднимался, он откатывался в сторону, когда возвращался – подползал, не просыпаясь, поближе и утыкался носом ему в живот, щекотно и как-то трогательно. Так же он поступил и в последний раз, когда на дворе уже стояло утро, а Леонардо впустил ломящегося в дверь Зо, снова поднялся на второй этаж и безо всякого смущения вернулся в постель. На лице у протопавшего следом Зо одно за другим сменились по меньшей мере пять весьма разнообразных, но одинаково сложно читаемых выражений. Наконец, он справился с собой и расплылся в широкой ехидной улыбке. – Смотрю, Флоренция нагнула-таки Рим. Аж сердце радуется. Поздравляю, Лео, бьюсь об заклад, гонфалоньера Святой Церкви в твоей коллекции еще не было. – Он собирался в обратный путь сегодня, – не повелся Леонардо. – Но я теперь не уверен. Поздновато уже. – Совсем заездил графа, – с притворной укоризной попенял Зо. Риарио завозился и привстал, не поднимая лица. – Ты… – прохрипел он. – Уйди немедленно. – Какие мы скромные, – Зо сел на табурет, всем своим видом выражая намерение оставаться на месте до скончания веков. – А на «Василиске» с Нико за стенкой, небось, трахаться не стеснялся. Риарио молча метнулся прочь с постели, и Леонардо едва успел поймать его, обхватив поперек туловища. – Слушай, дружище, тебе, наверное, лучше спуститься… – Лео, – Зо медленно встал и отступил на несколько шагов. – Посмотри, его глаза… Холодея, Леонардо подтянул уже не сопротивляющегося Риарио поближе и развернул к себе. Глаза на мгновенно осунувшемся лице налились кровью, под набрякшими багряно-фиолетовыми веками засохли короткие темно-красные дорожки. – Художник, – Грешник растянул губы в такой широкой улыбке, что в открывшейся трещинке выступила алая капля. – Доброе утро. Зо переступил с ноги на ногу и вытащил из-за пояса нож. – Нет, – поспешно выпалил Леонардо. – Ты сам видел, что он сделал с тремя вооруженными стражниками. Иди вниз, я с ним поговорю. Зо с сомнением покосился на дверь. – Если он тебя прикончит… – Иди! Зо резко выдохнул, покачал головой и сбежал вниз по лестнице. – Червяк долго жевал сопли и в конце концов пришел к выводу, что тут ему неуютно, – Грешник вывернулся из рук Леонардо и толкнул его в грудь, опрокинув на спину. – Кто я такой, чтобы не войти, когда так сердечно приглашают? – Джироламо… – начал Леонардо. – Заткнись! – рявкнул Грешник ему в лицо, потом поморщился и повторил мягче: – Замолчи, Леонардо. Лео. Мы же в прошлый раз договорились, что я могу тебя так называть, правильно? Леонардо промолчал. Кинжал остался на другом конце кровати, да и мало было проку с того кинжала: все-таки Риарио и Грешник делили одно тело. – Можешь не тратить время на свои «проснись», – Грешник неторопливо взгромоздился ему на бедра и притерся, выгибаясь. – Он спит крепко. – Чего… ты хочешь? – выговорил Леонардо. – Как обычно. Творить. Он с нажимом провел большими пальцами под глазами Леонардо. Только сейчас тот понял, что под веками горячо, а по щекам стекают капли. – Слезы, как кровь, соленые, – Грешник вдумчиво облизал палец. – Хочешь попробовать мои? Тонкие красные струйки тянулись из уголков его глаз. Он растер одну и поднес палец к губам Леонардо. Леонардо отвернулся. – Нет так нет, – Грешник пробежал пальцами по линии его челюсти и спустился на шею, нащупывая бьющуюся жилку. – А теперь прости, у меня неотложные дела. Леонардо извивался изо всех сил, но жилистое тело над ним словно обратилось в каменную статую, неподатливую, неподъемную, нечувствительную к боли. «Я все исправлю, – яростно обещал он себе, пока руки, будто обретя собственную жизнь, безуспешно силились оторвать от горла чужие жесткие пальцы, а ноги бессмысленно взрывали простыни. – Все починю. Я все…» А потом вдруг стало тихо и очень темно. *** –…о… Лео! За ударом по щеке последовала пригоршня воды, и Леонардо подхватился, отфыркиваясь. – Где он? – Мимо меня не проходил, а значит, – Зо выглянул на улицу, – смылся в окно. – Голый и с такой высоты? – Надеюсь, он сломал вторую ногу. Краткий осмотр комнаты выявил исчезновение рубахи, штанов и накидки. Обувь осталась. Не то Грешника не заботили подобные мелочи, не то он очень спешил – по ощущениям, Леонардо не пробыл без памяти и минуты. – Проклятье… Проклятье! – он потер лицо и принялся лихорадочно натягивать одежду. – Побежали искать. Нико уже уехал? – Да, пару дней тому назад. Может, Софию позовем в подмогу? – Нет уж, я не стану подвергать ее такой опасности, – Леонардо вооружился кинжалом, небольшим арбалетом и мотком веревки. – К тому же, она мне понадобится для другого. – Для чего другого? – взгляд Зо упал на сундук. – Папские кишки! Что это? – Лисенок, – Леонардо хорошенько укутал звереныша и собрал все необходимое для него. – Неизвестно, когда мы вернемся, а его надо часто кормить. – Опять начинаешь зверинец разводить? Римского ублюдка тебе мало? Леонардо не удостоил его ответом. Они под надуманным предлогом оставили лисенка у Софии, выскочили на улицу и остановились в нерешительности. – В городе одних площадей с полсотни, а улочек не счесть, – без нужды заметил Зо. – Его и поисковой отряд не отыщет. – Подожди, подожди… – Леонардо вспомнил полусонное бормотание Риарио, и его осенило. – У погибшего лавочника были братья? – Я откуда знаю? – развел руками Зо. – А что? – Зайдем в либрерию. Нам нужна Библия. В ближайшем книжном магазине Зо уже привычно взял на себя хозяина, притворяясь, что собирается сунуть за пазуху легкомысленную книжонку с малопристойными гравюрами. Леонардо тем временем отыскал Вторую Маккавейскую книгу и быстро ознакомился с текстом. Похоже, его догадка была верна. Они сосредоточили поиски на еврейском квартале. У убитого лавочника действительно оказалось шесть братьев – и все, кроме младшего, погибли в течение последующих трех дней, несмотря на предостережения и предосторожности. Убийца был неуловим, словно мстительный призрак, ему не помешали ни стены, ни стихийно собранная из добровольцев охрана. Молитвы, впрочем, не мешали тоже. Не дали должного результата также засады и прочесывание запутанных улочек. Единственной уступкой с его стороны стало то, что, если второй брат принял столь же ужасную смерть, как первый, то остальные были попросту быстро заколоты: времени и простора для действий убийце явно недоставало. Что касается младшего брата, он находился в отъезде по торговым делам, и лишь это спасло его от той же печальной участи. Квартал погрузился в страх и уныние. На Пьяцца делла Фонте и Пьяцца делла Фратернита охваченные мистическим ужасом люди собирались кучками, перешептывались и быстро разбегались. Языка Леонардо не знал, и свежие слухи передавал трактирщик, знакомый Зо, когда они заглядывали перекусить холодным супом с куском мацы. Слухи, разрастаясь, становились невероятнее не то что с каждым днем – с каждым часом. – Риарио был бы доволен, – проворчал Зо после очередного бесплодного пробега по клубку переулков, ожесточенно потроша фаршированную рыбу. – Палачом Господним он себя уже объявил, а теперь глядишь, до какого-нибудь зверя из моря повысят. Трактирщик, проходящий мимо, всплеснул руками и укоризненно залопотал – от полноты чувств – по-своему. Леонардо вымученно улыбнулся ему и пожал плечами. На исходе четвертого дня, в темноте, они возвращались домой ни с чем. После гибели братьев воцарилось спокойствие: убийца не то удовлетворился смертями, не то временно затаился в поисках новой жертвы. Леонардо осторожно прижимал к груди лисенка. София хорошо позаботилась о нем: детеныш окреп, округлился боками и теперь громко пищал, выражая недовольство прохладным вечерним воздухом. Леонардо отвлекся на него и едва не выронил, когда сгусток теней отделился от стены и качнулся им навстречу. – Кто здесь? – Леонардо пригляделся и с замиранием сердца узнал знакомую накидку. – Джироламо, ты? – Царь сирийский Антиох Епифан, – фигура затряслась от тихого клокочущего смеха пополам с кашлем. Леонардо и Зо переглянулись. Зо вытащил нож, Леонардо положил свободную руку на рукоять своего. – А вообще, как посмотреть, – продолжала фигура, замерев на некотором расстоянии. – Принимая на веру твою теорию, что мы едины, это действительно он. То есть, я. Леонардо молчал. – Ну так что, художник? – Грешник сделал крохотный шажок вперед. – Пригласишь? Я совсем заждался. – Входи, раз на пороге, – на Леонардо накатило непреодолимое ощущение, будто подобная ситуация уже случалась. – Не думал, что ты вернешься. – И пропустить ужин? Я не враг себе. Зо, стараясь не поворачиваться лишний раз спиной, разжег светильники. Грешник сбросил испещренную подозрительными пятнами накидку, и Леонардо отметил, что выглядит он скверно: волосы слежались и спутались, еще больше запали глаза и заострились скулы, босые ноги покрыты пылью и засохшей кровью. – Ты за это время что-нибудь ел? Пил? Леонардо быстро устроил лисенку лежанку и уже без опаски приблизился к Грешнику, приглядываясь к сбитым ступням. В конце концов, тот пришел сам и, кажется, с миром. – Зо, нагрей воды, нужно обмыть ему ноги. – А упитанного тельца заколоть не нужно? – ожидаемо взвился тот, но, не получив ответа, с ворчанием взялся за растопку очага. – Голода я не ощущал. Кажется, пил из фонтанов несколько раз. – Ну поздравляю, Лео, – злорадно прокомментировал Зо. – Будешь его еще и от поноса лечить. Хотя… – он с явным сожалением вздохнул, – зараза к заразе не липнет. Леонардо промолчал, но сделал в уме отметку выпоить Грешника водой с углем пару дней – питье из фонтанов действительно было неважной затеей. Он уже давно заметил, что горожане часто мучаются животом именно из-за грязной воды и начал делать наметки сложной системы подземных труб, должной позаботиться о ее отведении и очистке. Наверняка, тогда бы и воздух не пропитывался вонью сточных канав. На данный момент, однако, проект был совсем сырым, да и сомневался он, что Лоренцо согласится на столь сложные и затратные перестройки. Леонардо вынырнул из раздумий, вручил Грешнику прихваченный из трактира кусок мацы и занялся его ногами, обрабатывая потертости, трещины и ранки на месте двух сорванных ногтей. Когда Зо собрался восвояси, Леонардо проводил его до двери. Друг происходящее откровенно не одобрял. – Хорошо устроился сукин сын, – фыркнул он. – Кучу народу перерезал – и к тебе под крылышко, чтобы напоили, покормили да еще и полечили. – Я говорил уже тебе, что он болен, – негромко возразил Леонардо. – Он не ведает, что творит. – Говорил, помню, – Зо почесал затылок. – Но я вот чего в толк не возьму. Ты упоминал, что Грешник убивает тех, кто представляет опасность для Риарио, так? Чем ему несчастные лавочники не угодили? Обсчитали, подставив под ужасную угрозу графский кошель? – Не имею ни малейшего понятия, – вынужден был признать Леонардо. – Но ты сам помнишь, что опасность могла быть весьма опосредованной, – он обернулся к увлеченному едой Грешнику и без особой надежды на успех спросил прямо: – Зачем ты убил всех этих людей? Тот ненадолго задумался, возведя красные глаза к потолку и выбирая крошки из бороды. – Они были мною судимы за приверженность к Моисееву закону, – наконец, сказал он и набил рот остатками хлебца. Леонардо повернулся к Зо: – Чепуха. Это не его причина, а библейская. – Зачем вообще Грешник во Флоренцию приехал? – продолжал гадать Зо. – Буйствовал бы у себя в Риме. – Не Грешник – Риарио. Он чувствовал помутнение рассудка, помнил, что в прошлый раз я помог ему, и искал спасения, – Леонардо сокрушенно покачал головой. – А я только больше выбил его из равновесия. – Не казни себя, – Зо хлопнул его по плечу. – Все образуется. – Я знаю. Это приступ, и он пройдет, – Леонардо блекло улыбнулся. – Надо просто подождать и постараться не позволить ему убить еще кого-нибудь. – Например, тебя для начала, – Зо отворил дверь и шагнул в темноту. – Будь осторожен. – Буду, – пробормотал Леонардо. И хотя телесно граф был совершенно здоров, по мастерской разливался удушливый и безнадежный запах болезни.