Решено редактором: отклонить

      Кто бы знал, почему проявлять нежность к существу, от природы грубому, хищному, доставляло наивысшее удовольствие такому человеку, как Ньютон Скамандер. Он любил кормить с рук диких опасных птиц, беседовать с нунду, находясь опасно близко, засовывать голову в пасть льву с твердой уверенностью, что голова от тела не отделится. Кто знал, какие демоны населяют эту голову смутьяна, иногда казалось — он не знал этого и сам.       Кто бы знал, какого рода магия творилась в аккуратно обставленной общей ванной с бледно-абрикосовым цветом плитки в «коммуналке» в Лондоне, которая служила Ньюту пристанищем в перерывах между долгими поездками. Кто бы знал, что играется двумя разумами, душами, телами, заставляя стремиться друг к другу, надеясь соединиться. Не потому что хочется, а потому, что так следует, так логично.       Это был не первый раз, когда Ньют лечил Гриндевальда. Просто… Он не мог его оставить, не мог бросить умирать, истекать кровью. И на этот раз он притащил его к себе домой — как в детстве таскал в особняк в Дорсете всякую живность, которую находил поблизости — даже не сомневаясь в том, что должен помочь, вылечить.       Он провел обеими ладонями внутри чужих ладоней, распрямляя пальцы, и глядя с таким увлечением, будто они принадлежали не какому-нибудь человеку, а волшебному существу. Царапин от осколков не было, бадьян справился прекрасно.       Потом он провел чуть выше, взял в кольцо пальцами запястья, медленно провел большими пальцами по тем местам, где виднелись синеватые венки. Он коротко вдохнул, все ещё следя глазами за собственными руками. Возвращая плоскостью ладонь на предплечья, он двинул руки выше, преодолевая сгиб запястья, затем вдруг замер…       Глаза его были широко распахнуты, Ньют почти не моргал, точно увидел что-то страшное перед собой. Взгляд его был стеклянным, губы чуть приоткрыты, помогая дыханию.       Он почувствовал, как нелепо цепляясь за Геллерта, его длинные, с закатанными рукавами руки опустились вниз, меж тем как сам Ньют сделал шаг вперед, оказываясь вплотную к мужчине, почти так же, как в первый раз. Впалая щека, что позволяла выделяться контуру губ, коснулась щеки Геллерта. Некоторое время Ньют невидящим взглядом смотрел прямо перед собой, но ничего не видел. А потом закрыл глаза, потому что… Потому что они не помогали ему чувствовать.       Последнее, что он запомнил — это капли. Крупные, мелки, населившие плечо Геллерта совсем рядом от лица Ньюта. Права рука сама поднялась, касаясь шеи, указательным и средним пальцами зарываясь в волосы. На ощупь они были мокрыми, кое-где по ним ещё текли струйки воды, спускаясь ниже по шее, на лопатки. Тут Ньют шумно вдохнул и снова приподнимась на носочки, прижался к широкой груди, впитывая жилетом, рубашкой прохладную воду на чужой коже. Рука на шее окрепла, помогая носом, лбом и губами прижаться к чужой щеке. Дышать носом не получалось, сердце часто билось.       — Что же это, мистер Геллерт, — без запинки, на одном выдохе горячим шепотом спросил Ньют, другой рукой, согнутой в локте, держась чуть ниже плеча, — что же это, если это не приворотное зелье?..       — Я не знаю… — ответил ему Геллерт шепотом, касаясь губами у шеи. — И… Зовите меня просто Геллерт.       Ньют получал удовольствие, лишь касаясь Гриндевальда, преодолевая то расстояние, которое до этого казалось очевидно не предназначенным для сокращения. Его глаза были закрыты, но сквозь сжатые веки он видел золотое свечение, он чувствовал его тепло. Он снова увидел того Геллерта Гриндевальда, который показал ему свою ярость на берегу Кале, бросив за шиворот в воду как котенка за то, что он, Ньют, сдал тёмного волшебника французским аврорам. Он снова почувствовал его, смог без страха и стеснения протянуть вперед руку, потому что хотел коснуться, хотел узнать, на самом ли деле этот золотой пожар не игра воображения.       Капельки с тела Гриндевальда исчезали под неуверенными, но порывистыми прикосновениями Ньюта. Ньют ощущал, какой Геллерт горячий на ощупь, прямо-таки раскаленный как нагретая на солнце жестяная пластина. Но Ньют, как и всегда не боялся обжечься. Он хотел трогать ещё.       Геллерт схватил свою жертву на уровне бедра, приподнимая и усаживая на столик радом с раковиной. Затем Геллерт подтянул Скамандера по холодной поверхности ближе к себе и толкнулся навстречу.       Порывистого, резкого движения Геллерта вперед Ньют испугался, раскрывая шире неровные, непропорционально длинные губы, вдыхая одновременно и от неожиданности, и от чересчур громко и больно стучащего сердца.       А сердце планировало побег… Ньюту казалось, что с той оглушительностью, с которой сейчас оно стучит, даже Гриндевальду не составит труда заметить, услышать его. Ему хотелось чаще и глубже дышать, но на это не оставалось времени. Напрягший ногу Ньют интуитивно попытался зацепиться за Геллерта, чтобы не упасть, с силой сдавливая ему бедрами бедра и, скорее держась за него, чем сидя на элементе гарнитура — столик в ванной совсем не задумывался мадам Ру — хозяйкой — к тому, чтобы испытать на себе вес британца.       Геллерт был зверем, вел себя как зверь. И если первой реакцией Скамандера, как и в общении с природой, было одернуть руку, отскочить от пасти хищника, то столь же быстро интерес и любопытство, смутные желание и надежда на успех, заставили в раскрытую пасть залезть целиком.       Знакомые, но по-прежнему новые чувства чужого поцелуя снова оросили сознание снопом мелких искр, наверное, это так разбегались по нервным окончаниям импульсы. Это было отдаленно похоже на укрощение нунду — беглая ассоциация, спешная, впрочем, вымещенная бурей остальных эмоций.       Ньют думал только о том, что этот момент скоротечен, что скоро он истлеет как бумага, а он не может как следует его ощутить, запомнить. Волосы Геллерта высыхали под снующими меж прядей пальцами, Ньюту нравилось поддаваться тёмному магу. Ему нравилось, как он ведет, то почти останавливаясь, то по желанию Скамандера становясь несдержанным и жадным на поцелуи: точно дементор — Геллерт, кажется, хотел вынуть и оставить себе скамандеровскую душу через поцелуй.       Ньют напротив, был скромным, сдержанным, но очень, очень внимательным и абсолютно бесшумным. Послушным.       Только запрокидывая голову назад, следом за оттягивающими волосы чужой ладонью, Ньют мог вдохнуть.       Но зоолог чувствовал что-то ещё в поведении Геллерта, что-то непонятное, лишнее. То, что видеть в нём совсем не хотел. Темное кралось наружу, норовя испортить то золотое, светлое, что испытывал сейчас Скамандер. Странное желание просто крепко обнять мужчину за плечи, сжать, сдавить, накрыть собой…       — Скамандер! — громкий стук в дверь. Ньют дрогнул в крепких объятиях Геллерта, выдыхая незаконченный виток поцелуя в губы и, все ещё касаясь скулой скулы Геллерта, повернул лицо к двери. Сколько времени они здесь провели? Пять минут, час, половину жизни? Выражение лица Ньюта было таким, точно его застукали за невинной глупостью.       — Ты сдох там что ли?       Ньют все ещё смотрел в сторону двери, но уже убрав лицо от лица Геллерта. Это был сосед Ньюта, мистер Мунк, чопорный, въедливый клерк из министерства, к своим 45-ти ничего не добившийся, и потому предпочитающий отыгрываться на слабых и скромных вроде Скамандера: воровать его полотенца, таскать на кухне сахар, какао и молоко, сваливать всякий хлам у его двери.       — Простите, мистер Мунк, — спокойным голосом ответил Ньют, тепло улыбаясь и переводя взгляд на Геллерта, как будто разговаривал с ним, — я сейчас выйду! Правда, полотенца своего я так и не нашёл, поэтому мне придётся добежать до двери прямо в… — Ньют замолчал, улыбаясь ещё шире, ещё красочнее, чем прежде, и надеясь, всей душой надеясь увидеть искреннюю улыбку и на лице Геллерта. Он давно мечтал об этом, пытался представить, каково это… Каково это, когда этот человек, зверь улыбается просто потому, что ему хочется улыбнуться…       … и Ньют увидел её, эту улыбку Гриндевальда. Она существовала, она не была Ньютом выдумана! На какое-то время Скамандеру показалось, что перед ним кто-то другой, совсем не темный маг, о котором пестрят все передовицы Пророка. Кто-то совсем незнакомый, с другим характером и другой судьбой. Это было жестоко, поскольку насильно вселяло в сердце юного мага надежду на чудо. Надежду на то, что когда-нибудь все будет просто хорошо. Ведь это так немного, правда? Просто хорошо, просто все живы, здоровы и счастливы, никто не скован обстоятельствами. Когда он смотрел на Геллерта, когда видел это призрачное, неуверенное счастье на его лице, ему казалось, что теперь можно свернуть горы, что и чуду есть место в жизни.       Он медленно, лениво моргнул, точно вот-вот готовился заснуть… Просто счастливый тем, что теперь и у него есть это маленькое, теплое воспоминание, что теперь в его «чемодане» можно спрятать и эту красивую улыбку. И это заботливое касание лицом лица, точно Геллерт был большим котом, жаждущим ласки.       Ньют подумал о том, насколько красивее был бы Гриндевальд, если бы бросил к чертовой матери все свои затеи с переворотом мира, с революцией и лучшим миром для волшебников. В той жизни, где он мог бы чаще вот так беззаботно и красиво улыбаться…       Сосед не ответил, только фыркнул. Ньют прислушался к шагам, уходящим к двери около его комнаты, а потом щелчок замка.       Ньют нежно убрал руки с плеч и шеи Гриндевальда.       — Вы уйдёте? — тихо спросил Ньют, не представляя, как он может обращаться к этому человеку на «ты» и по имени. Даже после всего.       Улыбка медленно покидала лицо Ньюта, делая из него другого, более привычного окружению человека, но уже не такого счастливого.       — Мне бы хотелось, чтобы Вы остались, — он покачал головой вдруг, точно что-то отрицая, — тяжело прощаться. Мне кажется с вами, что это всегда в последний раз. Геллерт помолчал, проводя носом по скуле Ньюта.       — Мне бы тоже хотелось. Мне бы тоже хотелось остаться, Ньют.