Решено редактором: отклонить

      В чемодане ему всегда было намного комфортнее. Отряхнув ладони и убрав прилипшие ко лбу волосы, Ньют отогнулся по своей привычке назад и, засунув одну руку глубоко в карман брюк, осмотрел беглым взглядом загоны: теперь все путем. Ньютон немного устал, ведь заботиться о таком большом питомнике было задачей непростой. Мимо самозабвенно скарабеи прокатили огромные катышки, не заботясь о том, что Ньют стоит прямо на траектории их движения. Скарабеям вообще доставляло странное удовольствие сначала складывать эти шарики в сомнительной устойчивости башни, а потом гоняться за ними по всему чемодану, когда хитрая конструкция разваливалась. Но в этом и была суть: Ньют создал здесь свою маленькую экосистему, воспроизведя для каждого крупного животного не только его среду обитания, но и пищевые цепочки, флору и фауну, температуру воздуха, и, в некоторых случаях, натуральную пищу. Конечно, для хищников приходилось все же покупать туши, но в остальном… Ньюту нравилась та идея, которую когда-то вложили в простой чемодан они с братом, нравилось на протяжении многих лет, потихоньку дорабатывать и совершенствовать свой собственный мир. Не у многих чародеев была возможность вот так запросто, сделав несколько уверенных шагов вниз, оказаться совершенно в другом измерении.       — Ну… Ладно, — вздохнул Ньют, приговаривая сам себе, и, шагая по своему обычаю носками навыверт, зашел в мастерскую, чтобы уложить садовые элементы на полки и развесить корзины на гвоздики. Часы на его столе показывали первый час ночи, и Скамандер кокетливо с ними переглянулся.       — Самое время для какао! — теплая улыбка озарила его лицо, глаза заблестели и, вытянувшись на цыпочки, маг достал одну из коробочек с какао-порошком. — Сегодня будет Новая Гвинея… — приговаривал он, вынимая красивую прямоугольную коробочку, которую сам привез из экваториальных местечек, где провел целый год, изучая и исследуя. Но не до какао тут оказалось: откинув крышку, Ньют увидел, что внутри сидит самодовольный нюхль, рассматривая в лапках смутно знакомую сережку.       — Негодник, — возмутился Ньют, отставляя коробку и беря нюхлера за шкирку, — у тебя есть своё логово, сколько раз я должен тебе об этом напомнить, — вопросительно посмотрел на проныру магозоолог, на что пойманный с поличным зверек только виновато потряс лапками, осыпая с них коричневый порошок. — Понятно, снова повадился за сладким, — поджав губы, Скамандер выбрался из мастерской и отправил постояльца восвояси. И, конечно, отобрал награбленное.       — Кажется, этого какао я больше не попью, — абсолютно беззлобно сам себе заметил Ньют и вернул коробку на место, беря другую, привезенную братом из Кот д’Ивуара тысячу лет назад.       Горячий напиток приятно дымился, а Ньют, отвлекшись на свои записки, сыпал и сыпал туда сахар, пока ложка не поскребла по дну сахарницы. Он опомнился, покрутил немного ложкой в стакане и не глядя отпил. «М-м, то, что нужно», — заключил он уже сидя за столом и рассматривая заметки для своей книги. Очень давно Ньют не возвращался к её написанию, весь занятый решением последних насущных дел. Перелистывая одну за другой свои заметки, Ньют осознавал все больше, что книга почти готова, и все, что ему требуется — собрать текст в одну рукопись и дойти, наконец, до редактора, который уже забаррикадировал его дверь толстыми конвертами. Но тревожила Ньюта и ещё одна мысль, неоконченная, важная — что-то ещё он должен был добавить в эту книгу. То, что никогда бы не собирался публиковать, оставаясь единственным и надежным читателям эпиложной главы.       Он взял чистый лист и макнул пером в чернильницу. Чуть помедлил, а потом уверенно вывел два слова: Геллерт Гриндевальд.       Помедлив ещё немного, дожидаясь полного высыхания чернил, Ньют ещё раз окунул перо в чернильницу и задумчиво прикусил нижнюю губу… Наконец, решительно коснувшись пером бумаги, зоолог, аккуратно ведя линию, вывел строгий овал лица, парой дуг обозначил губы, после глаза, брови, линию носа, добавил несколько обозначающих пряди волос штрихов. Ньют удивился тому, что с первого раза схематичный рисунок оказался очень удачным, потому что с питомцами ему приходилось мучиться, перерисовывая и перерисовывая наброски по нескольку раз, чтобы они, наконец, походили на то, что есть в действительности.       Кое-чего образу не хватало. Ньют задумчиво поводил кончиком пера по губам, затем вновь обмакнул перо в чернильницу и вывел сильную шею, волевые плечи, прорисовал ключицы и рядом, над плечом, добавил простой знак: круг и палочку в треугольнике. Вот так.       Ньют вздохнул и отпил ещё немного какао, облизывая сладкие губы. Он давно собирал в голове строки, чтобы как-то одним порывом вылить их на бумагу. Прояснить хоть что-то и для самого себя.       Хм. Семьи у Геллерта Гриндевальда нет. Близких, любимых?.. Кажется тоже. Есть лишь последователи, верные, преданные псы.       Что ещё? Любит арахисовое масло, не против приторно сладкого какао.       Судя по знаку — любит сказки Бидля.       Вспыльчив, груб, опасен и зол. Вспыльчив подчеркнуть, обвести жирным.       Ньют вздохнул и бросил перо в чернильницу. Закрыл глаза, уперся локтями в стол и запустил пальцы в волосы, будто собирался так и заснуть. Он вспомнил подарок Геллерта в библиотеке, потом вспомнил, как Гроза Европы бросил его с помоста в воду, пребывая в ярости… Открыв глаза, Ньют добавил пару строк о том, что Геллерт считает себя не способным на привязанность, любовь и снова окунулся в прошлое. Вспомнил, сколько боли увидел в том воспоминании, что Геллерт оставил ему в колбочке. О войне. О магглах, о ненависти к ним…       Ньют поморщился, всё ещё не открывая глаза. Что для него был, в сущности, Геллерт Гриндевальд? Почему вдруг там, в ванной комнате, он позволил себе вдохнуть с поцелуем что-то инородное в человека, с которым его связывали и жизнь, и смерть? Он никогда не зацикливался, считая, что если что-то он сделал — значит именно так и нужно было поступить, а сейчас все его существо требовало привести в систему буйные чувства. Дать самому себе объяснение.       Ньют, проведя добрую часть жизни в природе, как-то разучился различать меж собой мужчин и женщин. Строго говоря, Ньют воспринимал человечество как единую массу, ни на кого не подразделенную. Отсюда — ему было абсолютно все равно, с кем и как взаимодействуют и мужчины, и женщины. К людям он вообще относился сложно.       Дальше. Геллерта он выделял из "класса" людей. Да, у него было две руки, две ноги, но принадлежал он абсолютно к иному роду существ, с людьми родственному только внешне.       Это существо было сложным, куда сложнее, чем подопечные Ньюта, потому что у этого создания помимо повадок и инстинктов ещё были чувства, была история и судьба, словом, жизнь, которая делала его таким, какой он есть, каким стал. На это нельзя было закрывать глаза, оттого сложная и тонкая работа предстояла Скамандеру, очень многое ему нужно было постичь, чтобы понять, что такое Геллерт Гриндевальд.       Но, увы, даже у Тесея не всегда всё идет по плану. Так и Ньют не знал, что, увлекаясь изучением интересного существа, он окажется и сам эмоционально в это вовлечен, что ему нужно будет слишком много отдавать взамен на информацию об интересующем его создании.       Ему казалось, что это вроде бы… дело всей жизни. Эта игра так увлекла его, как ничто раньше. Он любил всех своих подопечных, но Геллерт был лучшим из них, венцом, которому, как бы ни было обидно Пикетту, выпала честь стать кем-то вроде любимца.       Ньют плохо понимал, что мир, в котором обитает его фаворит, гораздо больше, чем мир его маленького чемодана. Что тот ареал, что избрал для себя привычным Геллерт — весь мир, — воссоздать в одном из загонов никак не удастся. Но он верил. Верил, что у него получится, что ещё немного, и он сможет изучить этого темного волшебника, доказав и себе, и остальным, что у него отнюдь не каменное сердце.       Ньют не замечал, как, отдаваясь этой игре, он становится пленником одной очень простой ловушки — эмоций, чувств, которые любой человек способен испытывать к другому человеку. Ему хотелось, чтобы Геллерт был счастлив, и думал, что может дать ему это счастье — как и любому другому постояльцу своего чемодана. Он видел, как Геллерт реагирует на него, как поступает, находясь рядом, как меняется, что говорит… И в какой-то момент из наблюдений это перешло в личное, срослось с телом, тесно переплелось. Наблюдающий сам не осознал, как стал эмоционально заинтересованным в объекте своего наблюдения. Что слишком много времени уделял чужим широким плечам, необычным глазам и сложному сердцу.       И целуя Геллерта, Ньют следовал своему внутреннему зову. Как и всегда ориентирующийся на интуицию в трудных ситуациях в дикой природе, он вдруг осознал, что поцелуй — это именно то, через что можно выразить готовность, решительность… То, чего не донесут слова. Поступок, тогда ему нужен был решительный поступок, и Ньют понял, какой. И совершил его, не стыдясь себя.       Ньют, знал подлинное происхождение, смысл самого поцелуя, зачем и как он возник. Всё, как и обычно, было куда сложнее, куда глубже, куда естественнее и искреннее, чем влечение или страсть. Нет.       Ещё была важная деталь: Ньют не видел в Геллерте апостола, к которому бы мог стремиться. Как видел апостола в Тесее, в Дамблдоре, нет… Здесь было совсем другое. С Геллертом Ньют чувствовал себя намного свободнее, и потому мог рассчитывать на то, что и этому великолепному красивому созданию понадобится его участие, которое он уже очень давно хочет оказать.       Ньют раскрыл глаза и оглядел свою мастерскую. Ему показалось, он слегка задремал… Неудачно поведя тыльной ладонью по свежему рисунку Геллерта, он смазал несколько черт… Но от этого рисунок только приобрел, став ещё более живым. Ньют сузил глаза и направил на рисунок палочку, прошептав оживляющее заклинание.       Рисунок тряхнул головой, немного нахмурился, осмотрел себя и поднял взгляд на Ньюта, будто изучал, готовясь кинуться и вцепиться в лицо.       А потом улыбнулся ровно той улыбкой, которую сохранил в своем сердце Ньют Скамандер — улыбкой настоящего Геллерта Гриндевальда.