Решено редактором: отклонить

      Маги редко ошибались. Все больше считали чужие ошибки. На развороте, где обычно блистало хищной улыбкой знакомое (любимое) лицо, теперь были последние известия из мира моды и сводки о выборах в парламент. Ньют сам не знал, что заставило его в то утро взять в руки «Пророк». Видимо, это было какое-то провидение, поскольку именно тогда ему суждено было облиться какао, увидев крохотное объявление о том, что 30-го апреля он и мисс Лита Лестрендж собираются обручиться.       Так паршиво себя Ньют не чувствовал давно. Как минимум по двум причинам: ему нужно было позвонить в редакцию и объяснить им, что он вовсе не тот Скамандер, за которого его приняли, а после объяснять остальным, приславшим письма, что Лита Лестрендж на самом деле будущая жена его старшего брата.       После пары писем он просто перестал читать входящую корреспонденцию.       Второй причиной было то… что Тесей женился.       Слава о книге медленно, но верно ползла по магическому миру, и теперь ещё чаще звучал вопрос «а не тот ли это самый Скамандер?». Широкая публика медленно связывала факты в единое целое, разделяя и соединяя, где нужно, факты о братьях. Впрочем, как Ньюту приписывали геройство на войне, так и Тесею — поимку Гриндевальда в Америке. Но, как бы там ни было, сердце Ньюта грел тот факт, что его маленький, но очень кропотливый труд медленно шёл в массы, и его большая цель посвящения магического мира относительно фантастических существ казалась уже такой близкой. Это очень воодушевляло Ньюта. Хотя в его глазах по-прежнему были вместо огней потухшие угли.       Впрочем, сегодня это все было не важно.       Ньюту не нравился новый дом брата. Сплошь камень, высокие окна, холодные стены. Ньюту здесь было очень холодно. Даже его маленькая квартирка на Ридженс в Лондоне грела намного больше, чем это поместье.       А может быть дело было и вовсе не в сером камне… Тесей теперь становился ещё чьим-то. У Тесея появлялась своя собственная семья. И Ньют отходил на второй план. Это терзало душу рыжего лохматого британца, но он понимал, что противиться этому все равно, что мочиться против ветра. Как бы там ни было, Ньют искренне желал своему родному брату счастья. Он считал, что Тесей его заслужил. И прекрасно понимал, что сам едва ли когда-то окажется среди тех, кто примеряет свадебный фрак. Тесей всегда все делал правильно. Ньют — нет.       Ньют поставил свой чемодан в отведенной ему комнате. Темновато… Тяжелые зеленые портьеры, резная кровать с балдахином. Может быть жених и невеста ещё не успели выбрать новое убранство для своего жилища, а может быть так должен был сохраниться исторический стиль. В любом случае, Ньют знал, что ни за что не хотел бы остаться здесь ночевать: даже под согревающим заклинанием эта кровать казалась бы ему холодной. Даже раскладушка в чемодане.       Он был каким-то смурным и тревожным. Почти все время молчал, приехал достаточно рано и, коротко поздоровавшись с братом, предпочитал не выходить из чемодана. Но правила приличия маминым голосом сообщали, что вести себя так, будто ты аутист, на свадьбе собственного брата, где ты являешься свидетелем… неприлично.       В общем, Ньют решил немного пройтись, подспудно давая шанс этому угрюмому особняку на то, чтобы понравиться.       Лита.       Ньют хорошо знал её, Литы, черты. Знал каждый её взгляд, линию подбородка и скулы. Он никогда не перепутал бы ни с кем другим ту девушку, которую впервые в своей жизни полюбил.       Он вежливо постучал в дверь, ведущую в спальню невесты собственного брата. Он был на пороге отчаяния, а, может быть, огромного заблуждения — не понимал верного уже и сам британец. Зачем? Почему сейчас?.. Поди разбери… Может быть просто чувства, когда он только узнал о свадьбе, вернулись сейчас вновь и требовали, наконец, разрешения?       — Я не отниму много времени, — ответил на приветствие Литы британец, послушно проходя в комнату Литы. Ньют почувствовал, как на загривке встают дыбом волосы.       Он коротко улыбается, опуская руки, чтобы Лита сняла с него пальто. Это неловко и слегка сбивает британца с толку, но он, сомкнув губы, хмурится, собирая в голове мысли. Он даже не заметил, что до сих пор блуждал в пальто.       На предложение чая он уже не реагирует и вовсе. Хотя, нет. Даже напротив — оно задевает в нём что-то нежное. Что-то детское. Что-то, что Ньют предпочел забыть.       — Раньше ты любила какао, — говорит он тихо, почти что едва различимо, когда Лита отворачивается. Ньют не поднимает на неё взгляд, но видит, как её темные локоны, разбросанные по плечам и спадающие на спину, медленно приходят в движение, когда женщина поворачивается, выражая вопрос.       Только тогда Ньют поднимает глаза, не пряча их по своему обычаю. Его голова, чуть опущенная набок, делает вид Ньюта усталым.       — Я думал всегда, что понимаю тебя. Что ты понимаешь меня так же, — Ньют говорит медленно, точно подбирает слова, ведь ему все ещё трудно свыкнуться с мыслью об этой свадьбе. — Но мы изменились. Изменился я. И ты, Лита, — он некоторое время продолжительное время смотрит на неё, точно ждет ответа. Но на новом, чужом лице слишком давно стерлись те эмоции, те черты, что когда-то юный британский мальчишка по хаффлпаффской наивности так любил.       Он делает шаг вперед по направлению к Лите, всматриваясь в её глаза. Будто спрашивая, спрашивая и спрашивая об одном: … за что?       — Стоило догадаться раньше, но ты, как и бывало раньше, все ещё умница, — Ньют пропускает грустную улыбку, опускаясь взглядом на скулу Литы, не желая выдерживать прямой взгляд. Впрочем, она как никто иной знает эту его манеру речи — она была свидетелем тому, как это зародилось в нём.       Ньют закусывает губу и обходит Литу, нахмурившись и упершись взглядом в пол. Он подходит к вешалке со своим пальто и берет его в руки, перевешивая через предплечье, сжимая ладонями… неизвестно зачем. Костяшки белеют.       — Я… я никогда не думал, что он нравится тебе, — Ньют с трудом сглатывает, часто моргая, беспорядочно морщась, словом, явно волнуясь. — Скажи, ты ведь любишь… Любишь моего брата, Лита?       «Любишь ли ты его больше, чем когда-то любила меня?» И любила ли, или это стоит оставить за бортом, списать на детские шалости и бурлящую кровь. Было ли это действительно таким важным, как тогда Ньюту казалось? Как давно эта перемена жила в Лите, жила ли она тогда, когда нежное мальчишечье сердце открылось ей одной — не брату, не маме и даже не Дамблдору. Была ли его жертва пустой? Почему он не заметил, почему не догадался, почему упустил из виду? Что сделал не так, мог ли что-то изменить?..       В груди стучало гулко и тихо. Как вода — что-то медленно стекало по стенкам души Ньюта как плохая краска. Он сжимал зубы и заставлял себя не сдаваться, заставлял себя вытерпеть этот удар хлыстом по спине. Ведь… в сущности не было ничего страшного.       Просто девушка, которую он впервые в своей жизни полюбил выбрала его брата, в тени которого Ньют всегда себя ощущал.       Просто и всего.       — Раньше… — начинает было Лита, — раньше я очень любила смотреть в небо, а сейчас почти не поднимаю туда глаз. Знаешь почему? Она опускает взгляд на кружку, что держит в руках и ненадолго замолкает. — Небо не для меня, Ньют. Я не взлечу, даже если сотни заклинаний разом подхватят меня. Всё, что мне остаётся, это стараться не падать. Тишина отвечает вместо Ньюта. Он не поднимает на неё глаз.       — Никто не понимал меня, так как ты Ньют, — слова будто бы даются Лите с трудом, застревают в горле, режут связки. — В моей памяти мало ценных моментов, но если открыть омут ты займёшь в этой веренице своё место. — Она задерживает дыхание и делает шаг вперёд. Гораздо ближе допустимого. — Ты знаешь, почему мы встретились. Знаешь, почему столько общего было. Ты был для меня опорой, надеждой на большее, лучшее. Мне жаль, Ньют, жаль, что пришлось поступить с тобой так.       Ньют почти что не дышит. Он, замерев, слушает, как бьет сердце в груди, что от него содрагается все тело. Бух, бух, бух… Натянутая ткань рубашки дрожит, вибрирует от того ритма. Бух, бух, бух. Ньют часто-часто моргает, поднимает глаза на приближающуюся подругу детства, на то, кого он так хорошо и, казалось, так долго знал.       А теперь она другая, чужая. И будто все, что было — перечеркнуто, забыто. Будто бы этого всего могло и не быть. Ни дружбы, ни детства, ни счастливых, ни печальных моментов.       В груди неприятно хватает кулаком за сердце. Ньют теряется взглядом чуть выше плеча Литы.        Теперь он не знал, что и делать.       Ньют поднимает руку и заправляет прядку волос за ухо Литы. Опускает руку. Все, мост сожжен и он никогда не вернется к прошлому. Может быть, он даже не хочет этого сам, не хочет… Но ему искренне жаль. Жаль, будто все, что было до этого момента — обман, и слишком много сил потрачено впустую.       — Я буду помнить тебя такой… если ты позволишь, — будто силясь моргнуть, но не в состоянии, Ньют медленно опускал взгляд к полу, как что-то очень тяжелое. — И… если… если что-нибудь понадобится, я… — он поджал губы, отходя к двери и беря свое пальто, точно решаясь стремительно уйти, но запинаясь и останавливаясь как вкопанный.       — Будь счастлива Лита… — бросает он, наконец, и тянет на себя дверную ручку.       «Прочь отсюда, из города вон».       Свежий ветер бьет струей в лицо Ньюту, взвивая его беспокойную челку, закидывая её едва ли не на макушку. Прохладно. Ньют прячет обе руки в карманы зеленого пальто, которое вроде как считалось парадным в это время года в этой части света — то бишь в пропахшей сыростью Англии.       Ему хочется сбежать как можно дальше, ведь он всегда делал именно так — убегал. Убегал тогда, когда можно было что-то сделать. И даже тогда, когда что-то делал все равно душа просилась прочь, на волю, туда, где его понимают — в стан зверей. Но сейчас это было невозможно. Сейчас, перегнув себя через колено, сжав кулаком в груди боль от внезапного, совершенно нежеланного известия, Ньют должен был продолжать радоваться за своего брата. Ведь Тесей… Тесей, играющий на стороне ангелов по правилам добра, наверняка просто любил Литу. А если это была любовь — мешать здесь нельзя было ни в коем случае.       И Ньют решил для себя просто забыть обо всем этом. А боль он приучился терпеть ещё в детстве.       Ветер снова налетел на лохматого рыжего британца и обнял ледяным порывом его за талию, беспокоя белые полы рубахи, заправленной в щегольские брюки. Но Ньют не чувствовал холода или ветра, ему сейчас было все равно что пожар — только бы не думать о том, что прошлое отбирало у него и настоящее, соединяясь под венцом воедино.       И оставляя его за бортом.       Ветер в Йоркшире дул, по своему обыкновению, со всех четырех сторон. Запахнув полы пальто, Ньют вздохнул, понимая, что, кажется, начинает дрожать. Но идти обратно не хотелось так сильно, будто бы его, как в детстве, заставляли на утро есть овсянку.       Зато снаружи, здесь, было прекрасно: ветер трепал челку и траву там, где она была ещё не скошена. Неровный горизонт, состоящий из домов и деревьев, манил. Ньют очень хотел побыть один, но мама запретила ему приезжать прямо в день свадьбы. Да и, в сущности, она была права. Стоило отдать дань чести брату — и быть счастливым вместе с ним. Ведь так делают люди, которые любят: они радуются вместе с любимыми людьми. А они были семьей.       Тесей, как всегда, шагал неслышно. Ньют оборачивается достаточно резко, испуганно смотрит на появившегося из неоткуда брата, будто бы это не его брат вовсе — а ударившая рядом в землю молния. Плечи резко напрягаются, но тут же расслабляются, стоит Ньюту узнать знакомый голос.       — Здесь довольно холодно, — в подтверждение своих слов Тесей поёжился. — Ты не замёрз?       — Угу, — невпопад отвечает Ньют, отводя взгляд снова в туманную даль, обнимая себя за пояс так, чтобы полы пальто снова не принялись хлопать от ветра. Потом передумывает и, наконец-то, застегивается на все пуговицы, а руки прячет в карманы. И не смотрит на Тесея. Что тут скажешь?       Тесей подошёл ближе, но не вплотную. Молча братья смотрели на шатёр, под сенью которого завтра Тесею суждено было обменяться клятвами с женщиной, которую он любил.       — Ты знаешь, я не читаю твои мысли, — Тесей оглядел Ньюта снизу вверх, — так что могу только догадываться, о чём ты думаешь. Но, может, я прав. Ты, наверное, считаешь, что теперь, когда я женюсь на Лите, я исчезну из твоей жизни.       Не то что бы раньше Тесея в жизни Ньюта было много. Они были константами друг для друга. «Ну да, я люблю старшего брата» — «ну да, я люблю младшего, пусть он у меня и непутёвый». Но они были друг у друга одни, и никто не претендовал на то, чтобы занять на пьедестале в сердце первое место, спихнув проигравшего на ступень ниже. Может быть именно поэтому Тесей так долго не рассказывал Ньюту о Лите — чтобы поддерживать иллюзию. Которую уже рушили особые отношения Ньюта и Гриндевальда.       — Что, раз у меня появится своя семья, моей семьёй перестанешь быть ты, — продолжил Тесей.       Так часто случается. Два плюс один в жизни редко даёт три.       — Это совсем не так, — Тесей звучал убедительно и тепло. — Мы с тобой всегда будем связаны самыми крепкими узами. Мы ведь братья. Это ничем не перечеркнуть.       Ньют, в принципе, привык за свои долгие тридцать к проницательности Тесея. И, грешным делом, сейчас бы решил, что брат читал его мысли. Но тот заранее оговорился. И все-таки Ньют ему не до конца верил… Хотя, положа руку на сердце, было не так-то и трудно узнать, что гложет рыжего британца. И от этого становилось… паршиво.       Мало того, что Ньют стыдился своего ощущения покинутости, так теперь ещё и Тесей почти безошибочно угадал его половину его треволнений. Однако, лишь половину. Другая половина должна была оставаться для Тесея тайной достаточно долгое время. Возможно даже — вечно.       Ньют смотрел стеклянными глазами перед собой, чуть повернувшись в сторону брата, и слушал. Слушал… но не верил.       «Мы ведь братья», «… всегда…», «… совсем не так…». Ньют вдруг поймал себя на мысли о том, что что бы сейчас Тесей ни сказал — Ньют бы ему не поверил. В принципе. Уверенный в том, что ничто не вечно, а их с братом отношения и тому подавно, Ньют считал для себя просто правильным смириться и смириться как можно раньше. Тем более, что видеть счастливый брак брата с девушкой… в общем, с Литой, было тяжело. Поэтому Ньют прекрасно представлял себе собственное бегство с праздника жизни, как только кольца будут надеты и молитвы произнесены. Что же до него — он никогда не женится. Его жизнь принадлежала науке, а сердце стремилось к тем, кто никогда не осуждает и не предает.       Но Ньют нашел в себе силы улыбнуться. Он повернулся к Тесею, поднимая глаза и тихонько, аккуратно улыбнулся.       Он ничего не стал говорить, потому как в принципе не слишком доверял словам, и уж тем более Тесей, общающийся на уровне эмоций и мыслей, едва ли оценил бы братские потуги.       — Я рад, что сейчас ты со мной, здесь. Это многое для меня значит, Ньют, — рассматривая лицо брата сказал Тесей, а потом развёл руки и улыбнулся:       — Ну, иди сюда, братишка.       Ньют повернулся, делая шаг в сторону Тесея, и уткнулся носом ему в плечо, зажмуриваясь. В присутствии Тесея Ньюту всегда хотелось сознаться во всем на свете, выложить все как на духу.       Признаться в том, что ему тяжело как минимум по десятку причин, признаться, что он не хочет находиться здесь, что он, Ньют, хотел бы ещё немного времени, чтобы наладить отношения в семье, но… Вместо этого только приобнял брата, похлопав его по спине. Мальчик вырос и теперь должен справляться со своими проблемами сам. Ньют должен терпеть, а что он хорошо умел делать — так это терпеть и ждать.       — Я счастлив видеть тебя… таким, — поджав губы и пряча улыбку сказал Ньют, когда они расцепили объятие. — Ты заслужил больше, чем все, кого я знаю, — честно говорит Ньют. И он правда здесь был честен — счастье Тесея для него действительно ценно. Пожалуй, ценнее всего, что в этом доме он нашел или найдет когда-нибудь.       — Ты прав, прохладно. Завтра важный день. Я… пойду. Доброй ночи, Тесей, — пряча вновь глаза, Ньют разворачивается и уходит в дом, но не чувствует тепла, даже когда проходит мимо комнаты с камином.       Ночь здесь слишком темная, темнее, чем в Дорсете. Ньют не зажигает ламп в комнате и не раздевается, сразу спускаясь в чемодан и проводя там всю ночь на неудобной раскладушке вместо шикарной кровати с балдахином, персидскими коврами и задумчивыми портретами.       Он чувствует тепло, исходящее от Тесея, чувствует, что брат хочет поддержать, приободрить, но Ньют не принимает ничего из этого.       Ему проще отойти в сторону. Просто пережить грядущий день и исчезнуть на ближайшие пять лет где-нибудь в пустынях Сахары, пока солнце вместе с кожей не выжжет из груди осознание вечного одиночества.       Подогревающие чары на оставленной Тесеем кружке с какао в комнате Ньюта рассеиваются к утру.

***

      — Ты не сможешь вечно здесь прятаться, солнце… Ньют вздрогнул от неожиданности и едва не выронил из зубов палочку. Он быстро вынул её, как в детстве спешно заправляя в петлицу на брюках, и машинально заправляя рубашку.       — Мама?..       Капелла тепло-тепло улыбнулась. Пока Ньют был занят в части загонов для угробов, мама тихо спустилась вниз и теперь сидела на ступеньках в проеме из мастерской в сторону загонов. Ньют совсем не слышал, как она вошла.       — Хотя, если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал бы мне, что именно у тебя это получилось, я бы не была удивлена. Иди ко мне, мой мальчик, — она подвинулась на ступеньках и похлопала по месту рядом с собой.       Ньют смущенно поджал губы, виновато опуская взгляд в пол, и поплелся в сторону матери.       В семье Скамандеров не заведено было спорить с матерью.       Когда Ньют оказался рядом, Капеллла приобняла его, заставляя уложить буйную рыжую голову на свое плечо. Ньют подчинился, зажав ладони меж коленей. Он с какой-то неуловимой тревогой и молчанием смотрел в пространство перед собой. Мама погладила его по волосам, останавливая ладошку на лбу и, то и дело, заставляя челку отогнуться назад, делая Ньюта неузнаваемым.       — Мне часто говорят, что Тесей — точная копия отца. Он и правда похож, и характером, и внешне, — женщина задумчиво смотрела куда-то перед собой, наблюдая за тем, как гриндиллоу в водяном пузыре проплывает мимо, шевеля щупальцами. — Но никто не разглядел Гектора в тебе. Никто, кроме меня, — она улыбнулась, прижавшись на секундочку ко лбу Ньюта губами, а затем щекой.       — Тесею достался его цвет глаз, но его взглядом смотришь ты. Иногда меня это пугает… мои глаза смотрят на меня взглядом человека, который подарил мне двух замечательных сыновей. Наверное, в этом и есть магия любви, магия семьи и счастья.       Ньют почувствовал, как в груди что-то стянуло в тугой узел, отчего даже тяжело было дышать. Мать почти никогда прежде не разговаривала с ним об отце — ведь Ньют отца не знал, и вроде как было принято опускать эту тему. Но сегодня все шло не так ещё со вчера.       — Иногда я так страшно скучаю по твоему отцу, что становится невыносимо. И думаешь о том, что, может быть, было бы лучше, не случись никогда нашей встречи, не влюбись мы оба так сильно… Может быть проще было бы пережить этот удар судьбы. Но потом я думаю о том, что встреча с Гектором подарила мне целых два новых мира, каждый из которых так отличен от другого, и так безумно похож. Я знаю, что ты боишься потерять брата, знаю, что все между вами вечно не так… Но мы потому ему семья, что мы можем быть счастливы за него ровно так же, как и он сам. Если ты посмотришь внимательно в глаза Тесею, ты поймешь, что ему тоже страшно. И он как будто боится быть счастливым тогда, когда другие зажигают палочки, поднимая их вверх. Но у него достало смелости идти против течения. И я знаю, что он сможет быть счастливым даже на зло самому дьяволу.       Капелла отняла щеку от макушки Ньюта и он выпрямился, встречаясь с мамой глазами. Она снова тепло ему улыбнулась и пригладила наученной рукой непослушные рыжие волосы младшего сына.       — Но твоя душа, солнце, всегда была загадкой. Я знаю, почему. Потому что внутри себя проще держать то, что чувствуешь… И не случится так, что кто-нибудь не поймет твою душу иначе, нежели есть на самом деле. Никому не нужно объяснять свои мысли или свои страхи, потому что никто и не знает о них. И иного не поймет даже Тесей, прочитав это в твоей голове, в твоих мыслях.       Она некоторое время молчала, рассматривая веснушчатое лицо сына. Ньют опустил глаза — он не знал, что следует ей ответить. Капелла была удивительной женщиной, она была проницательна, иногда строга, но в итоге — справедлива. Ньют верил в то, что мать, прочитав бы его мысли, поняла, что движет им в потаенных уголках души.       — Мне бы хотелось однажды, чтобы такой день настал и для тебя. Чтобы рядом с тобой была женщина, способная постичь твою душу и не оставить тебя в одиночестве, когда ты больше всего его боишься. Чтобы тот чемодан, в котором ты прячешься от мира, стал вашим убежищем на двоих.       Ньют поднял на мать глаза, глядя не то с тревогой, не то с тоской… не то с безнадегой.       — Я помогу тебе собраться, идем. Ты ведь не запачкал свой белый сюртук? — поднялась со ступеней Капелла, увлекая за собой и Ньюта, — ох, и как это я вырастила такого неряху?!       К публике начинаешь привыкать, когда берешь на себя необычную миссию — просвещать эту самую публику. Презентация книги Ньюта состоялась ещё в марте, после чего он ни раз общался с интересующимися магами-читателями, но все равно так и не привык к тому, что людям и правда может быть интересно. И сердце всякий раз волнительно замирало, когда Скамандер слышал очередной вопрос о муховертках или веретенницах, которые суть есть одно и то же.       Они стояли с Перси вдвоем со стороны жениха. Сцепив руки за спиной, Ньют старался улыбаться, но глядел все равно в пол. Перси пару раз отпускал какие-то комментарии по поводу церемонии, но Ньют только в качестве уважения коротко улыбался или кивал, вновь теряясь взглядом у собственных ботинок. Летали белые бабочки, окружая пару новобрачных. Ньют, крепче сжав одну руку другой, стоял за спинами брата и Перси и рассеянным взглядом наблюдал, как связывают свои судьбы два отнюдь не чужих ему человека. Совсем на мгновение ему показалось, что он коснулся взглядом взгляда Литы. По хребту пробрала дрожь. Всегда тяжело оставить что-то позади. Что-то важное, что-то, что когда-то приносило в жизни тебе счастье, что заставляло тебя засыпать и просыпаться счастливым человеком. А теперь все будто бы рушилось прямо в руках, рассыпаясь.       Оставалось гулкое «ничего», и с этим нужно было как-то жить дальше. Нужно было сжать челюсти и привыкнуть. Принять.       Потому что… кто он такой, чтобы спорить с судьбой.       Лита!       Где-то в глубине души Ньют знал, что никогда бы не смог сделать её счастливой. В этой девушке всегда жила потребность чего-то большего, чего-то более грандиозного, нежели Скамандер-младший. Но одно упоминание её имени делало в груди по-прежнему немножко… нет, не больно, скорее тоскливо. Это сожаление об ушедшем, утерянном счастье, но, без желания вернуть его. Рефлексия, ощущение будто бы параллельного присутствия совсем другого мира, в котором все могло обернуться иначе. Это сожаление. Лита… мне тоже жаль. Мне жаль, все случилось так. Не иначе. Но каждый из нас будет жить дальше, будет улыбаться, и тоже будет по-своему счастлив!.. Но уже друг без друга.       — Можете поцеловать невесту, — короткая завершающая фраза, и Ньют отводил глаза в зал, будто бы чувствуя на себе продолжительный чужой взгляд. Он пробегается глазами по залу и почти сразу натыкается на две карие вишни смутно знакомого человека. Что он делает на свадьбе Тесея и почему Ньют не может вспомнить его имени?       Мужчина смотрит на Ньюта, Ньют смотрит на него, и призраками прошлого в памяти крадется сперва посещение Геллерта после событий Франции, а потом первая презентация во «Флориш и Блоттс». Ньюта окатывает легким дуновением — ему не по себе, ему неудобно, ему странно от этого взгляда, но он не отводит глаз. Лишь веки подрагивают в тщетных попытках моргнуть.       Это лицо ему знакомо. Но этот взгляд…       В душе поднимается песчаная буря — внезапно, стремительно. Почему? Как?       Зал взрывается восторгом, аплодисменты и счастливые лица. Ньют бросает взгляд и поворачивается следом за Персивалем, улыбаясь скромно и застенчиво. Он хлопает, выражая радость, как и все здесь. И, не выдерживая, бросает ещё один взгляд туда, где был мужчина секундой назад, но… Застает лишь красивую напольную вазу с букетом белых лилий.       — Выглядите не слишком счастливым, мистер Скамандер, — чуть с усмешкой произносит Персиваль, протянувший руку до парящего по залу подноса с алкоголем. Ньют обернулся, обращая внимание на американца. Немного вопросительно, будто бы не понимал, о чем речь. — За счастье брата не подымете и бокала?        — Я… неважно трансгрессирую после огневиски, — глядя куда-то в область ключицы ответил Ньют, чуть улыбнувшись вежливо, и было хотел развернуться, чтобы показать, что разговора не завяжется, но Перси не намерен был так просто отступать.       — Можно остаться здесь, не думаю, что ваш брат вас выгонит, — Перси чуть повернулся, глядя в сторону счастливого Тесея. Он смеялся, глядя на свою супругу. Ньют тоже посмотрел на брата… он очень давно не видел его таким счастливым. Может быть… никогда не видел его таким счастливым?       — Не хотелось бы стать причиной несвершившейся брачной ночи, — засунув край ладони в карман сюртука, все в той же манере ответил Ньютон, часто-часто моргая.       Персиваль рассмеялся, отпивая ещё немного огневиски. Интересно, какой по счету десяток пополнял этот стакан?..       — Знали бы Вы, мистер Скамандер, что именно и как именно не мешало Вашему брату совершать… В общем, Вы выглядите слишком растерянно для человека, изобличившего Гриндевальда, — поставив будто бы точку, сказал Перси и опрокинул в себя остатки виски хлестким жестом.       Ньют поднял голову и внимательно посмотрел на Персиваля. Он был слегка удивлен и обескуражен тем, что тот так легко завел эту тему. Ведь, насколько Ньют знал (по редким слухам и рассказам, конечно), Грейвз достаточно долго проходил «реабилитацию» после случившегося в Америке. И почему-то Скамандеру казалось, что до конца он так её и не прошёл. Но сейчас ему уже казалось, что он, Ньют, ошибался.       Впрочем, откровение Грейвза не стало открытием только для него одного. Мужчина с теплыми вкрадчивыми глазами и холодным взглядом, который несколько минут назад так отчаянно привлек внимание Ньюта, поодаль едва не сбил Капеллу Скамандер. Ньют вновь поднял глаза на незнакомца, всматриваясь в него так, будто от тщательности и пристальности взгляда на незнакомце могла проступить иконография какой-нибудь тварюшки. Воспоминания плавали как рыбки на дне пруда. По спине отчего-то обдало холодом. Ньют будто бы что-то чувствовал, но не мог понять что именно. Как птица-гром Френк — чувствовал опасность, но был недостаточно сговорчив, чтобы понять — какую опасность именно.       Не дождавшись ответа от, с позволения сказать, собеседника, Персиваль тоже обратился взглядом к кареглазому незнакомцу.       — А-а, должно быть, гадаете, кто этот мужчина? — кажется, что Грейвзу уже не нужен был собеседник. Но вот подноса с огневиски он не упустил, — Алистер, кажется, Кеммерих. Его сын служил с нами. Погиб, — Перси пожал плечами и отпил виски, демонстрируя нарочитую непредвзятость насчет войны. А Ньют был уверен, американец сейчас думает именно о ней.       — Я его плохо знаю, но Тесея с ним что-то да объединяет, — Грейвз поболтал огневиски в бокале и, наконец, допил его до дна.       «И Гриндевальда тоже, » — с тревогой подумал Ньют.       — Не лучший вы собеседник, мистер Скамандер, — со вздохом заключил он, — может быть хотя бы Ваша мама окажется сговорчивее, раз сегодня старшего Скамандера мне не доведется толком помучить.       Ньют почти не утруждает себя в извиняющейся улыбке для Грейвза, продолжая, стоя как-то неловко и немного неуклюже (нагибаясь в одну сторону, будто без чемодана на левую руку было недостаточно нагрузки), наблюдать за Персивалем, мамой и Кеммерихом.        Да, Ньют помнил его, и позже один раз видел этого человека — он подходил подписать книгу. Кеммерих был на презентации во «Флориш и Блоттс», и хотя сердце Ньюта отчаянно стучало и в голове все бегало в разные стороны от волнения, не понимая, почему он здесь.       И вот они встречаются в третий раз на свадьбе его брата. И он, связанный с Гриндевальдом, отдает его… запахом. Его холодом, этой вежливой колкостью, пусть Ньют и воспринимает это за собственную паранойю.       Ньют хорошо знает зверей, разных существ, как магического, так и немагического происхождения, но людей… Ньют не знает людей, а думать об их повадках, как о повадках тварей зачастую может завести в тупик.       За исключением одного зверя.       Но это исключение… исключено.       Ньют сопровождает задумчивым взглядом проплывающий мимо поднос с алкоголем, но бокал всё-таки не берет. Танцевать он не хочет, да и танцевать тогда, когда это делает твой более талантливый в таких вопросах брат — дело принципа и условной репутации.       Ньюта начинает обуревать любопытство, которое отвлекает его от грустных мыслей и всего, что свалилось на него за последние сутки. Он делает несколько неуверенных охотничьих шагов, приближаясь к немцу почти как к нунду.       — Прошу… прошу прощения, — вежливо, негромко и стеснительно задает вопрос Ньют, обращая на себя внимания немца. Он не поднимает взгляд, часто моргая и глядя Кеммериху куда-то в область скулы, и по-прежнему держа руку в кармане сюртука, — кажется, Тесей не представил нас друг другу. Но мне… — он, выдыхая, улыбается неловко, пряча вновь глаза, —… мне кажется, что мы виделись раньше. Кажется… кажется, я подписывал вам экземпляр книги во «Флориш и Блоттс», — Ньют чуть смеется, опуская глаза, будто бы признавая свою глупость.

Кеммерих рефлекторно дергается, пожалуй, даже чуть сильнее, чем человек, которого просто застали врасплох погруженного в какие-то свои мысли. Звучащий осторожно голос будит в нём бурю эмоций помимо неловкого легкого испуга. Дыхание сбивается, теряет ритм сердце, будто бы споткнувшийся бегун. Он старается удержать контроль над собой, вежливо поворачивается полубоком, пока мир глохнет в шумном эхе тока крови. Ньют стоит чуть поодаль, на выдержанном расстоянии, с которого и они когда-то начали, в один момент разобравшись с ним во влажном пространстве ванной. Но сейчас же, как будто ничего и не было. Чужие друг другу люди. Воспоминания, точно два крепких камня, тесно сходятся, порождая искры, дающие начало пламени. Как и любой зверь, Геллерт боится огня. Боль вспыхивает, потревоженная рана, и он невольно делает шаг назад, словно пытаясь отступить от самой причины этой боли, будто бы от этого станет легче. Позади него недовольно булькает поставленной на него чашей с пуншем ряженный стол, Гриндевальд, подскочив, возвращается на место, вполуха слушая всё это время Скамандера. Задорный непослушный хохолок снова дразнит его, мелькает прямо перед глазами. С Терри они одного роста, а вот магозоолог будто бы горбится сильнее обычного, словно ему хочется сжаться, стать ещё неприметнее. Весь одетый в белое, он привычно отводит глаза, и Геллерт может аккуратно считать веснушки на любимом лице, не опасаясь быть раскрытым. Сколько проходит? Минута, две? Три сбивчивых предложения, английский вновь становится иностранным, непонятным, комканным, точно грязная простыня, эхо вторит чужим словам в его мыслях, смысл в них юрок и неуловим. Минута или две? Старая боль выпускает его тело, иглы, крепко застрявшие в его плоти, тают вдруг, так, словно наконец-то пришла весна. И тепло становится вовсе не от выпитого. Скамандер вздрагивает и Кеммерих вместе с ним, перенимая эту реакцию, словно медь заряд тока. Смуглая рука, свободная от тяжести полупустого стакана, ловко подцепляет верхнюю пуговицу чужой белоснежной рубашки, и Геллерт понимает, что оступился, погиб. Пожалуй, сам того желая.

      — У вас тут, — с замедлением звучит голос, — пуговица почти ушла в петельку, — он отводит глаза, откашливается в сторону.       Ньют не хотел выбирать ни чью сторону. Он просил не заставлять его это делать.       Место Скамандера было там, где было больше солнца. Он бы никогда не выдержал рутинной работы, не вытерпел чужих, возложенных на него ожиданий. Он не смог бы быть хорошим, например, смотрителем Комнаты Ума, неважно регистрировал бы волшебные палочки, и, тем более, никогда не встал бы под начало брата — не стал бы аврором. Ньют просто не создан был для таких вещей, как не создано солнце встретиться с луной.       Скамандер хотел жить в своем мире, но, так или иначе, оказался втянут во что-то большее, поймавшись на ловушку собственного профессора из Хогвартса. С другой стороны, Дамблдор был совершенно ни при чем, ведь Ньют сам тогда отправился на поиски Обскури в Америку.       Так и закрутилось.       Гриндевальд, родной брат, Профессор, Криденс, Тина и Квинни, теперь вот Лита… Все смешалось, скрутилось между собой, перепуталось, уверяя Ньюта в том, что ему не выбраться, не остаться «посреди».       А он по-прежнему верил.       Но судьба не отпускала его, держала за крохотную пуговицу в петлице.       Ньют вздрагивает и почти шарахается в сторону, когда чужие руки, потянувшись, нарушают его личное пространство. Ньют не любит этого, но совсем не отходит.       Скамандер замирает и поднимает глаза.       Маленькая, крохотная, точно глазки Пикетта, мысль прошивает сознание и застревает в маленьком отверстии, не успевая улизнуть.       «Не может быть…»       Все переворачивается внутри с ног на голову, Ньют мгновенно вспыхивает, чувствуя, как нагревается на нем неуютный, лишний теперь сюртук, и слишком новая рубашка. «Не может быть… чтобы я ошибался».       — Ошибаетесь, — заторможенно реагирует Алистер на вопрос Ньюта, — я не был во «Флориш и Блоттс». Мне жаль, — он прикладывается к стакану с виски, взяв паузу. — Но я бы с удовольствием прочел вашу книгу.       Ньют так глубоко падает в себя, что перестает слышать то, что ему говорит тот, другой человек напротив. Он смотрит в темные глаза, пытаясь моргнуть, но сбиваясь в попытках. Кровь начинает шуметь в ушах, сердцу так стучит, что мешает дышать. Ему будто становится тесно в человеческом теле.       — Извините, — Ньют пытается по привычке засунуть ладонь в карман пальто, но вместо пальто на нём лишь белый сюртук, карманы в котором мама предусмотрительно зашила. Рука так и остается болтаться в воздухе, прижатой к полу сюртука.       — Душно здесь, не находите? — наблюдая за переливами света в остатках виски, негромко отмечает немец. — Я бы подышал свежим воздухом, — говорит он и делает финальный глоток, заканчивая с виски, не глядя, отставляет стакан на столик за своей спиной.       — Присоединяйтесь, если надумаете.       Ньют разворачивается и делает несколько шагов в сторону на ватных, негнущихся ногах.       Все это… Всё это невозможно. Грудная клетка наливается болью напополам с трепетом.       Радость перемешивается с болью, счастье с горем, любовь с отчаянием.       Ньют крепко зажмуривается, затем разжимает глаза, отходя куда-то в уголочек, улавливая обрывками чужие голоса и мамин смех. Он будто сквозь пелену смотрит в сторону брата рассеянным взглядом, и думает о том, как же сильно с каждым днем все становится запутаннее. И как сильно ему хотелось бы, чтобы все стало просто.       Но Геллерт Гриндевальд вот он, здесь, и Скамандер чувствует, как все старое в груди подняло голову.       Но он знает — нельзя, нельзя! Он чувствует, будет хуже. Он знает — это не судьба.       Слишком много времени прошло с тех пор, как они виделись в последний раз. Геллерт пропал на долгие месяцы, а Ньют… Ньют не предпринимал более попыток его искать. Все дело было в том, что Ньют и Геллерт занимали разные стороны баррикад, и эта увлеченность друг другом могла сломать обе жизни.       С Ньютом связались, с Ньютом поговорили, Ньюту объяснили, что лучше бы ему исчезнуть с пути Гриндевальда. Если Гриндевальд ему действительно не безразличен. Потому что Революция, на алтарь которой Гриндевальд положил свою душу, не имела обратного хода.       Им лучше было быть порознь.       Ньют берет с подноса стакан с огневиски, но так и не решается сделать глоток: алкоголь ему уже не поможет.       — Ньют!       Голос брата заставляет вздрогнуть, резко обернуться. Голос Тесея — точно рука в омуте. Тесей, помоги мне, скажи, что мне сделать, что я сделал не так? Почему… почему все так?       — Мама что-то от тебя хочет, — говорит брат, приближаясь, и приближая с собой целую ауру, совсем другую, нежели несколькими минутами назад чувствовал Ньют от человека, скрывающегося под обликом Алистера Кеммериха. Аура Тесея теплее, хотя все ещё с холодным по краям, точь-в-точь как его ладони. Ньют поворачивается в сторону мамы и хмурит брови: держась за плечо Персиваля, они, стоя с кем-то третьим в кружке, задорно смеялись над чем-то, явно счастливые быть вместе. Ньют хмурится, было открывая рот, чтобы, указывая бокалом в сторону матери, убедиться, что Тесей точно то же имел в виду, но брат вновь ведет.       — Надеюсь, Алистер не успел рассказать тебе ничего об Италии. Его рассказы заставляют леденеть сердца.       Ньют провожает брата взглядом, так ничего и не ответив. Ньюту нечего предложить брату взамен его слов. Он хотел бы попроситься уйти, но… духу не хватит. Да и теперь его точно бы тяготит, привязывает к этому месту канат. Он знал: им нужно поговорить. Им с Геллертом Гриндевальдом.       Ньют глядит на дно стакана и видит там свое отражение. Усталый. Слишком многое пришлось пережить, сердце ныло, будто искромсано в клочья. Но… как? Почему? Зачем Геллерт здесь?       Ньют поворачивает голову в сторону матери, отвлекаясь на звон её смеха. Потом взглядом он касается Литы, которая будто бы намеревается двигаться в его сторону, заметив его одиночество. И это фактически срывает его с места. Увы, он не может говорить с ней… только не с ней, только не снова.       Только не вновь эта боль в груди.       «Нужно поговорить с Тесеем, он ведь не знает…» — вдруг жажда вернуть ауру защищенности в присутствии Тесея овладевает Ньютом. Ведь Тесей — икона правильности, и, наверное, сейчас именно тот момент, когда Ньюту хочется ступить на правильный путь. Точно утопающий, Ньют сейчас хотел схватиться за соломинку, попросить брата стать тем препятствием, что заставит его не возвращаться к тому, к кому зовет сердце, и не навлекать гибель. На себя, на него.       Ньют был как никогда бессилен перед целью своей в сантиметрах.       Ньют ускоряет шаг, следуя за Тесеем. Но имя брата так и застывает у него в горле. Потом он будет сильно жалеть о том, что не появился на пороге шатра минутой позже. Что не пошел другой дорогой. Что не сбежал со свадьбы.       До него доносятся лишь короткие обрывки, но Ньют хорошо слышит, как голос Тесея произносит фамилию Геллерта.       Рука со стаканом подрагивает. Ньют чувствует, как ему становится дурно. Мир вокруг должен был бы рухнуть, масса новых вопросов должна бы возникнуть в груди, но у Ньюта просто нет сил. После того, как сегодня он выдал замуж ту, которую любил всё детство за того, кого всю жизнь боялся и чурался.       Казалось бы, на сегодня с него хватит, он пуст.       Но следом из неоткуда появляется тот человек, который перевернул всю жизнь Ньюта Скамандера с ног на голову, который заставил залезть в омут с головой…       А теперь выходит, что Тесей знает, что самый опасный волшебник на его свадьбе и… Что, зачем, почему…       Ньют не хочет знать. Ньют просто устал и Ньют — ещё немного — сойдет с ума. Упадет прямо здесь и пожелает здесь же остаться.       Он делает медленные шаги вперед, появляясь, наконец, в поле зрения двух беседующих мужчин. В руке он держит стакан, а в его взгляде не то отчаяние, не то злость. Наверное, Тесей учуял его по эмоциональному раздраю чуть раньше, но это не помогло в этот раз ни Тесею, ни Геллерту, ни Ньюту.       Свободной от стакана рукой Ньют берет палочку.       — Ревелио, — у этого заклинания неприятный привкус, оно строго ассоциируется с одним только человеком. Ньют опускает глаза, он не может смотреть. А ведь он не собирался выпивать… Знал, что на голодный желудок этого лучше не делать, ну хотя… Что может случиться от такого смехотворного количества огневиски?       Он выпивает залпом, забавно тряхнув челкой, когда Геллерту Гриндевальду возвращается его прежний вид. Прекрасный вид. Геллерт все ещё прекрасно выглядит. Ньюта будто пробивает молния от того, что он видит этого человека так близко. Он смотрит Геллерту в глаза: он простил его за Францию, простил ему все, что угодно… Но не в прощении дело. А в том, какая судьба ждет Геллерта, если Ньют вновь окажется в его жизни.       Маг переводит глаза на Тесея. Молчит. Огонь от виски разливается по грудной клетке и обволакивает желудок. Ньют знает, что сейчас с минуты на минуту алкоголь ударит ему в голову.       — Рад, что вы… общаетесь. Тяжело жить, когда… два… дорогих тебе человека воплощают стороны войны, — опустив взгляд в пол произносит Ньют. Стакан падает из его рук, но трава заглушает звук.       Перед глазами все плывет и Ньют мог бы, но поддается слабости.       Ноги подгибаются как подрезанные, и он падает на землю со вздохом облегчения, но не от алкоголя, а от заклинания, ударившего в грудь «обливиэйт».       Тесей опускает палочку.

Тьма накрывает Ньюта, следуя за Гриндевальдом, сгущается, группируется вокруг, живая, пугающая, готовая атаковать в любой момент, даже несмотря на то, что сам волшебник поворачивается спиной к единственному возможному оппоненту. Геллерт склоняется над маленьким магозоологом, пальцы, подрагивая, касаются пульсирующей жилки на шее. Теплая ладонь проскальзывает до затылка с нежной заботой, контрастирующей с общим фоном опасности, излучаемой Гриндевальдом. Не разворачиваясь, болгарин оглядывается на замершего Тесея, сжимает челюсти так, что выступают желваки. Глаза его страшно темнеют. — В дом, — с твёрдым нажимом на сиротливую гласную, командует он, подхватывая Ньюта на руки. Равнодушно проходит мимо растворившего дверь аврора, не давая ему даже шанса коснуться брата. — Возвращайтесь к гостям, — звучит новый приказ. И в то же время отдавший его человек бережно укладывает на кровать другого. Света они не зажигают, комнату прекрасно освещает луна. Потускневший хохолок сбивается на бок, открывая расслабленный, освобожденный от тревожных морщинок лоб. Геллерт осторожно приглаживает его, восстанавливая почти забытый ритуал. Напряжение перетекает по горизонтали плеч. Тесей, замерший на пороге комнаты, не двигается с места. Гриндевальд с раздражением разворачивается к нему. — Я не уйду, — жестко отрезает он, отчеканивая слова сквозь сжатые зубы. Аура смертельной решительности, при необходимости готовая перейти в открытую угрозу, очерчивает его личное пространство. Любая неосторожная искра, и пространство вспыхнет, всё поглотит безжалостный огонь. — Возвращайтесь к гостям, Тесей, — холодно приказывает Гриндевальд, подзывая стул, чтобы поставить его у кровати и присесть. — И позаботьтесь, чтобы никто не узнал, что здесь произошло, и что я здесь, — чуть помолчав, он вдруг, несмотря на поставленную жирную точку в том, что уже сказал, добавляет: — Но если вы сотрёте ему память обо мне, я сделаю так, что ваша жена забудет даже своё имя. Но не от заклинания Забвения.

      Когда Ньют пришел в себя, голова у него болела. Ещё болело что-то по привычке, но он не помнил, что именно. Кто-то аккуратно уложил его на кровать, и тело поблагодарило провидение за то, что мягкие ткани нежнее, чем земля. К слову, что же… что же произошло?       Ньют морщится, но все ещё не двигается, поэтому совсем не сложно подумать, что он все ещё не пришел в себя.       Первой выстреливает мысль о том, что ему нужно поговорить с Тесеем, успеть до того, как тот столкнется с Гриндевальдом, словом, предотвратить это встречу. Потом свежий ветер в лицо, а дальше смазано. Ньют хмурится и снова напрягает память. Он не может вспомнить, что конкретно было, хотя никогда не отличался провалами в памяти или безалаберностью рыбки. Словом, любому хорошему волшебнику достает знаний понять, когда с ним сотворили заклинание очищения памяти. А Ньют ненавидел его, на то были причины. В принципе крайне негативно относился к вторжению в свою голову — спасибо юности, проведенной подле сильного легиллемента.       Ньюту неприятно. Ньюту это не нравится. Но он знает, что обратного действия это заклинание, увы, не имеет, и ему остается только догадываться о том, что произошло после того, как он последовал за Тесеем.       Первой тревожной мыслью было то, что кто-то из двоих — брат или Гриндевальд — пострадал. Но в противовес тут же он услышал голос брата, а следом и голос Гриндевальда.       Ньют поморщился и закрыл глаза. Что же все-таки нужно Гриндевальду? Почему он здесь? И как Тесей в принципе смотрит на факт появления тёмного волшебника в его доме? Последний раз, когда все трое встретились на одном пяточке земли, Гриндевальд только благодаря своей смекалке остался на свободе. Ушел живым и целым.       По спине поползла тревога: нужно помешать Тесею схватить Геллерта. Но не причинить никому из них вреда. Только бы не причинить вреда.       Ньют снова открывает глаза, и теперь в черно-белом ленном свете видит Геллерта. Его вновь прошивает искорками странной природы. Наверное, так бывает только когда рядом тот человек, который тебе предназначен.       Магозоолог лежит неподвижно, но глазами он внимательно смотрит на лицо Геллерта. Так внимательно, точно хочет запомнить все до последней черты, до каждого дюйма. Геллерт находится к нему в профиль, не замечая пока взгляда зоолога, и у последнего есть несколько мгновений, чтобы пропитаться, наполнится изнутри этим неотвратимым чувством радости. Просто радости видеть его живым. Просто видеть рядом. И так близко.       Ресницы подрагивают, когда Геллерт переводит взгляд на Ньюта. Они остались одни, Тесей ушел, оставляя младшего брата разбираться с массой вопросов самостоятельно. Ньютон не знает, плохо это или хорошо.       Скамандер боялся этой минуты. Иногда она приходила к нему в предрассветной дреме. Ему снилось, как они встречаются после долгой разлуки, каждый раз по-разному: Геллерт неожиданно появлялся в его доме, они сталкивались в порту, в магазине или просто в переулке. Геллерт приходил еле живым, приходил в крови, падал без сознания, а иногда заявлялся с маленьким медовым тортиком, а пару раз даже с тем псом, хозяином который был Алистер Кеммерих, знакомый Тесея. Кажется, мозг Ньют генерировал тысячами эти встречи, которые всякий раз ничем не заканчивались, обрубаясь сознанием, говорившим «нельзя». Им нельзя быть вместе. Люди Геллерта убедила Ньюта в этом. Ньюта, но не его сердце.       Глаза Геллерта все ещё разных цветов, даже в полутьме. Один взгляд — и в сердце оживают засохшие цветы. Этот взгляд, словно луч солнца, словно теплое какао, словно теплая постель после долгой дороги. Ньют еле удерживается, чтобы не издать вздох облегчения. Он протягивает руку и находит чужую ладонь… Все, как и прежде, как он помнил: нежная и очень теплая.       — Вы снова мне снитесь, мистер Геллерт? — шепчет Ньют, не двигаясь — так удобно ему было лежать — а потом медленно и устало улыбается, как улыбается мать своим сонным детям, гладя их прежде, чем поцеловать на ночь.       Ньют пропускает свои пальцы меж пальцев Гриндевальда и поглаживает тыльную сторону его ладони большим пальцем. Он делает это будто помимо своей воли, помимо того, что говорит ему его разум.       — Во снах все обычно другое, будто блестит… — шепотом говорит Скамандер, будто в бреду, будто болен.       Черным саванном медленно опускается на его плечи осознание того, где он и что с ним происходит. Но ему так хочется украсть эту минутку у времени вопреки самому себе.       Ньют медленно поднимается и садится на кровати, оказываясь прямо напротив Гриндевальда.       — Однажды мне снилось, что я пришел вас спасти. Вы были прикованы к постели, — медленно моргая, точно борясь со сном и головной болью, Ньют поднимает ладонь медленно, так же аккуратно, как обычно поступал с большими и опасными существами, что не раз находили приют в его чемодане. Когда зверь не отпрыгивает, рыча, и не атакует, Ньют протягивает руку ещё ближе. Ещё. Ещё, ещё… Пока, наконец, шершавые подушечки его пальцев, сухие и горячие, чуть дрожа, не касаются чужой щеки.       — Мы с вами говорили… — Ньют завороженно наблюдает за своей ладонью, что гладит чужую скулу, касаясь пальцами мягкого ворса волос, — и вы сказали, что скучали по мне… — Ньют грустно улыбается, переводя, наконец, глаза в глаза Гриндевальда, когда ладонь оказывается на чужом лице так, точно сошедшийся паззл. — Знаете, что я ответил?.. — переходя на едва слышный шепот спросил Ньют, снова вымученно улыбаясь, — я тоже скучал по Вас. Очень, мистер Геллерт.       В груди грохочет что-то сломанное. Как будто огромный механизм, который сошел с петель, с оси, и забренчал, скатываясь на землю. Уже после Ньютон понимает, что так бесновалось его сердце. Сердце сошло с оси.       Чуть приподнимаясь на кровати, чтобы дотянуться, Ньют притягивает Геллерта к себе и касается губами его губ в коротком, почти целомудренном поцелуе.       Болгарин обжигает. Через поцелуй по телу Ньюта будто бы пробегает чужая живительная, целительная сила. И на несколько мгновений становится легче. Настолько, что, взмахнув сейчас крыльями, Ньют может взлететь.       Ньют прерывает поцелуй, но остается так же близко: от его лица до лица Геллерта лишь короткий вдох.       — Какое счастье, что это не сон… мистер Геллерт. Какое счастье.