Пес государев

Царь в углу сидит красном да в окошко на улицу глядит. Думы мрачные словно угли раскаленные голову жгут. И колокол набатом гудит непрестанно. «Бежать… Бежать, куда глаза глядят! Подале от вражин боярских. От глаз алчных. От рук загребущих. От ртов, яд источающих. Прости меня, Господи! Слаб я душою. Страх меня гложет. Радость жизненную, словно колодец пустынный, иссушил. Бежать…» В горенку хозяин избы входит, а за ним и двое его сыновей. Поклонились они Царю да на лавку супротив него присели. – А скажи мне, Алексий Данилович, – Царь разговор начинает. – Предан ли мне ты да стрельцы твои? – Вот те крест, государь! Нет моей преданности граничения, – воевода с лавки подскакивает да на колени пред Царем бухается. – Верю… Верю тебе! – Царь мановением руки ему подняться велит. – А пойдут ли твои стрельцы за мной, коли прикажу? – Куды скажешь, пойдут! Хошь на край света. Хошь в горнило адово, – воевода снова в пол клонится. – Тогда слушайте меня внимательно, – Царь ко всем Басмановым обращается. – И чтобы все, что будет мной сказано, тут и осталося. Поднимайте стрельцов своих, да в поход сбирайтеся. В воскресение Московию покинем. – Государь! Ты что удумал? На кого ж ты Русь-матушку оставляешь? – воевода на коленях к Царю ползет да руки его с перстнями целует. – А я вижу в сем умысел великий, – вдруг с лавки Федька поднимается да Царю с улыбкой кланяется. – Федька! – воевода к сыну кидается да на лавку обратно его за рукав тянет. – Ты пошто в разговор важный лезешь? – Пущай говорит, – Царь на Федьку смотрит, глаз отвести не может. – Неспроста наш государюшко из Московии бежать собрался, – Федька молвит. – Бояр думских известие сие поначалу возрадует, но недолго им веселье править. Не бывать на престоле Старицкому. Не исполниться этому замыслу. Люд простой государя нашего любит, а к боярам с пристрастием относится. Чую смуту великую да бунт народный супротив их власти. Побоится боярство мятежа народного. И станут они государя нашего взад, на трон кликать. Вот тогда-то Иоан Васильевич свои правила им и выкажет. – Ох… Федька… – воевода испуганно на сына поглядывает. – Не сносить тебе за такое головушки. – А ведь прав твой сын, – Царь молвит, из красного угла выходя. – Видать ты, Федя, не токмо воин смелый да плясун знатный. Умом тебя природа-матушка наделила, не скупясь. Все, что сказывал, все правда. Словно мысли мои проглядел. Шуба длинная по снегу за ним змеей вьется. Посох тяжелый дыры на дорожке глубокие оставляет. Царь веселый с подворья стрелецкого к саням идет. На меха плюхается да возницу палкой в спину тычет. – Трогай, милый! Да вези меня ко дворцу скоренько! А вокруг зима-чудесница. Снегом очи царские слепит. Морозом щеки прихватывает. Иван в санях сидит да улыбается. Камень тяжких мучений рассыпался прахом. Колокол набатный стих. И такой покой в душе, будто наполнилась она воздухом свежим, хрустальным и летит в небо голубое да чистое. «Ох уж Федя! Ох и молодец! Как же сам я про то не додумался? Ведь и впрямь люд простой во мне души не чает. А боярам смута страшнее суда божьего. Ай да Федя! Ай да голова!» И снова пред очами царскими образ молодца красного встает. Очи звездами блещут. На щеках, словно зорька ранняя, румянец горит, а губы алые слова ласковые шепчут. – Все, что хочешь, ради тебя, государюшко, сделаю. Позови только, и я к тебе птицей спешною прилечу. Сяду у оконца на веточку, буду сон твой охранять да петь на рассвете песни нежные. Вот и крыльцо дворцовое. Возле дверей дубовых стража стоит да на Царя удивленно смотрит. Не помнят они государя в радости. И улыбку на его устах никогда не видели. Царь головою мотнул, мысли горячие прогоняя, да во дворец вошел. Прошел мимо стражи, брови насупив, и бросил мимоходом наказ важный: – Вяземского ко мне зовите. Чтоб через час подле моей двери стоял! День важный близится. С церквей все иконы да святые мощи свезены. Казна царская в сундуки собрана. Только всего и осталося, что коней в сани запрячь да в путь двинуться. Ночка зимняя длинная да темная, рано на землю спускается. Светит она звездами с неба черного. Лик Луны в окно глядит, светом мертвым душу бередя. Царь по опочивальне мечется, аки зверь загнанный. То на колени пред образами падает. То к окну подходит да на Луну бледную любуется. Васька верный на полу в полудреме ворочится да ворчит на Царя почем зря. – Угомонишься ты сегодня, государь? День завтра важный, а ты не ложился вовсе! – Страшно мне, Васька! Ох как боязно! Ежели пойдет все не так и Старицкого дума боярская на престол поставит? Гнить мне до конца века в тюрьме монастырской! – Царь посередь комнаты стоит да в одежды кутается. – Отвлекись от дум мрачных, государь! Вина выпей! Девку знойную к себе позови! – Васька с полу поднимается. – А еще лучше… Кликни к себе Федьку Басманова! Да вели ему плясать тебе! – Федьку, говоришь? – Царь задумался. – А пущай его ко мне зазовут! – рукою шуту он машет. – Только не для развлечения. Говорить с ним стану! Федька за столом сидит, медок попивает да кота черного по спине мягкой поглаживает. Тот глаза желтые щурит да песни поет, а Федька с ним беседу ведет неспешную. – Ничего, Котофеевич! Будет и на нашей улице праздник. Кончатся деньки бояр столбовых. Станем мы, Басмановы, думой править да с Царем совет держать! Мне бы только понять, каков он! Найти в нем место слабое и на нем, как на гуслях, играть. Чтоб без меня ему не пилось, не елось. Чтобы жизни своей без меня он не радовался да все думы свои мне поведовал. А для этого надобно мне дело непотребное свершить. Свое тело молодое ему отдать на поругание. Только вот чую, боится он в греха содомского. Как в народе сказывают, и хочется, и колется, и мамка не велит. Дверь в светелку распахнулась, и гонец, снегом запорошенный, на пороге замер. – Государь тебя кличет, Федор Алексеевич! – гонец сказывает и шапку с головы снимает. «Вот и знак тебе, Федька! Вот и повод Царю показаться! – Федька думает. – Сейчас мне главное его сердце похитить. Ой, спасибо, бабушка-ворожея, за глаза черные, как омут глубокий! Ведь никто еще супротив взгляда мого не устоял. А ведь Царь, он чего? Тож человек живой! Главное – не напужать его напором. Знамо дело, он шибко верующий, а желания содомские – грех великий!» Федька к двери опочивальни царской подходит, крестное знамение на грудь свою двумя перстами кладет да плечом ее толкает. – Звал меня, государь? – на Царя смело взгляд бросает да кланяется. – Звал тебя я, Федор. О делах наших говорить хочу, – Царь Федьку рукою на лавку приглашает да вина чарку подает. – Что стрельцы про поход думают? – Да они же служивые, государь, – Федька вино залпом выпивает. – Куда их пошлют, то и выполнят. Но говорят все, что за Царя свого живота не пожалеют. Веруют в тебя, государь! – А ты, Федя, – Царь ближе к Федьке на лавке подвигается да в глаза его черные заглядывает. – Веруешь в Царя свого? – Только прикажи, государюшко! – жарко Федька Царю шепчет. – Все, что хочешь, для тебя сделаю! Велишь в пекло адское идти, пойду, не задумаясь! Велишь с башни высокой сигануть, разобьюсь, но приказ твой исполню! – А ежели, Феденька… – Царь задумался да бороду почесал, – прикажу тебе плясать для меня, как давеча. Спляшешь ли? – Ежели захочешь… – Федька Царю взором черным прямо в душу глядит. – Не токмо спляшу. Всего себя тебе отдам. Без остатку!