Пес государев

И снова ночь на землю спустилась. Закутала небо облаками, словно перинами белыми. Встряхнула их и засыпала землю снегом белым. Вот и третья ночь… без сна и без отдыха… Царь в углу опочивальни сидит. Голова тряпицею покрыта. В руках свечка догорает, пальцы обжигая воском горячим. Только Царь боли не чует. Трясется он всем телом, будто болезнью охваченный. И хрипит он тихо молитвы странные. – Господи… господи… господи… Пощади! Пусть они замолчат! Все замолчат навеки! Пусть сгинут с глаз моих, господи! – Государь! Ты чего это в угол забился? – Васька в опочивальню царскую заходит да перед Царем на корточки присаживается. – Кто тут есть? – Царь испуганно вздрагивает. – Так это я – шут твой. Васька, – удивленно скоморох отвечает и тряпицу с головы царской снимает. – А ты живой ли? – Царь глаза красные на шута поднимает да лицо его рукой трясущейся щупает. – Живой покуда, батюшка, – Васька Царю подняться помогает да ведет его до полатей. – Это хорошо, что живой, – Царь, как ребенок послушный, из рук шута чашу с водой принимает. – А то меня по ночам только мертвые навещают. Вона гляди… – Царь рукою на дверь показывает. – Опять пришел кто-то. Кто ты есть? Иди отсель! Не мучай меня! – Государь, – Васька на дверь смотрит да от страху плечами передергивает. – Нету там никого. – Как нету? Там Воронцов. Помнишь его? – Царь залпом воду пьет да чашу в дверь кидает. – Уходи, Степан! Прочь иди! И не смотри на меня с укором! Ты сам в своей смерти виновен. Не я! – Государь… Воронцова уж как год нету, – шут его одеялом накрывает. – Ты спи лучше. Завтра совет думский, а ты третью ночь бредом маешься. – Вели, чтобы в колокола не били! – Царь подскакивает. – Скажи им, что устал я от звона ентого! Пусть замолкнут окаянные! – Скажу, батюшка, скажу… – шут Царя снова на перины укладывает да из опочивальни выходит. – Как он? – воевода Басманов поутру у шута спрашивает. – Плохо, – шут вздыхает. – Как бы совсем умом не тронулся. Снова ночь не спал. Кричал страшно, глазами ворочал да сына твого звал. А тем временем Федька до Ярославля добрался. Утром ранним морозным вместе с опричниками в храм вошел. Окинул взглядом удалым толпу молящихся, заприметил в ней князя Ростовского да кивнул опричникам. Те молящихся по полу раскидали, подняли за руки князя да к Федьке подвели. – Князь Ростовский, ты пленник велением великого князя! – говорит Басманов да посох из рук князя вырывает. Сорвали опричники с князя одежды, нацепили на него рубаху простую да в сани кинули. Вместе с князем еще и сородичей его взяли да сподвижников. И потянулся обоз с пленниками до слободы Александровской. – Чего это мы посередь реки остановилися? – у Федьки Аркашка Голова спрашивает. – Да вот думаю коней напоить, – Федька ухмыляется. – Гони-ка княжьих прихвостней сюда да скажи, чтоб прорубь рубили. – Ты чего задумал-то, Федор? – Аркашка удивляется. – Так Царь приказал головы князя лишить. Так накой мы его целого везем? – Федька отвечает да, коня пришпорив, к саням с пленником подъезжает. Ветер ледяной с тела рубаху руками железными рвет. Волосы черные в ледяном крошеве, будто в седине. Глаза, гневом горящие, на мучителей взирают. – Чего медлишь? – ветер перекрикивая, князь Федьку спрашивает. – А куда мне торопиться? – Федька с коня лениво слезает. – Сейчас коней напоим да дальше тронемся. – Не для коней вода сия, – князь хмурится. – Чую я, смерть моя недалече. Только не спужаюсь я ее. А ты, пес государев, бойся! – А чего мне бояться? – Федька ухмыляется. – Я свою судьбу-то знаю. А вот ты свою покуда не ведаешь, – князь ему отвечает. – Сейчас тебя хозяин твой сладко кормит да по голове гладит. Но не ровен час оступишься. Или оскалишься не вовремя. Или просто надоешь. И что тогда с тобою станется? А я скажу. Не пощадит тебя твой хозяин. И не вспомнит он, как ты ему рьяно служил. Да руки, кровью залитые, лизал! – Замолчи! – Федька кричит громко. Выхватывает он из ножен саблю острую да со всего размаху княжью голову рубит. Поднял он ее со льда, враз кровью напитавшегося, да ногою тело пнул. – Скиньте тело в прорубь. Пусть им рыбы покормятся. А голову… – Федька в глаза потухшие князевы глядит, – я государю свезу. Пущай порадуется. Только Федька у ворот кремлевских спешился, как к нему отец подскакивает да за рукав кафтана черного тянет. – Пойдем, Федя! Государю совсем не можется. Он ужо три дня из опочивальни не выходит, а коли кто к нему сунется, он в него подсвечник кидает. Федька дверь знакомую отворяет да в покои царские заходит. В комнатенке смрадно и душно. Пахнет едой прокисшей да гарью. Иван в угол забился. Глазами страшно ворочает да под нос себе что-то нашептывает. – Государюшко… Свет мой ясный! – Федька к Царю кидается. – Да чего же это с тобою случилося? – Федя? – Царь глаза безумные на Басманова поднимает. – И ты помер? На что ты меня покинул, Феденька? Не жить мне без тебя, сокол мой ясный! Совсем меня колокола замучили. Гудят денно и ношно, окаянные. А еще мертвые ко мне ходить повадились. Заходют, на полати ко мне садятся. Глядят на меня глазницами пустыми и молчат. – Живой я, батюшка! – Федька царя за плечи обнимает и тело его, дрожащее, к себе прижимает. – Хорошо-то как… – Царь вздыхает облегченно. – И тихо… и нету никого боле. – А я тебе вот подарочек припас, – Федька Царя на лавку усаживает и из сумы голову мертвую на стол кладет. Царь на голову князя посмотрит да лоб нахмурит. После ухо к губам мертвым подставляет да прислушивается. – Что ты шепчешь-то мне? – у головы спрашивает. – Не виноватый был, говоришь? Врешь! Ты крамольник! Дело ты мое предал. Только теперича не боюсь я шепота мертвого! Федя мой рядом. А ты, князь… Пропади ты пропадом! – и со словами этими хватает он голову за волосы да об стену с размаху кидает.