Красный звон тишины

Вот мы и встретились. И что же? Я могу говорить, а ты не можешь услышать. А мне давно хотелось узнать тебя поближе. Много лет назад другая женщина пришла ко мне в поисках ответов, потому что правда ее мира не радовала ее. В ее волосах пылал огонь — совсем как у тебя. О, я никогда не любила огонь! Давным-давно, в лучшие дни, я делилась с водными детьми секретами жизни и смерти, учила их управлять течением времени. Однако в мире конечных вещей ничто не может длиться вечно. Та эпоха подошла к концу, и водных людей сменили мечтатели воздуха, а тех — земные строители. Так или иначе, после долгих исканий, все они меняли порядок вещей к лучшему, но последние — люди огня — принесли с собой упадок. Неприкаянные по своей природе, они сеяли гибель и несчастье, их чувства — поверхностные и разрушительные — были их проклятьем. В молчаливой вражде с ними я провела несколько тысячелетий, но появление незнакомки с огненными волосами пробудило меня. Она желала узнать все мои тайны, а я хотела примириться с чуждым мне племенем. Тогда я решила вложить свою частицу в одну из них — чтобы видеть ее глазами, чувствовать ее сердцем. И незнакомка согласилась дать человеческую жизнь моему творению. Я знаю, чего ты хочешь. Ты не такая жадная, как та гордая ведьма, и все тайны мира тебе не нужны. Тебе ведь ничего не нужно, кроме ее сердца. Так и быть. Я покажу, что видела ее глазами, пока тьма не залила их. Если бы у Корделии спросили — даже через сотню лет, — каково ее первое осмысленное воспоминание, она не задумываясь ответила бы: портрет. Несомненно, были и более ранние — дом и отец, книги и слуги, — однако те составляли основу ее размеренного детства и терялись в своей неотделимости от него. Но то первое недоумение прочно впечаталось в память. Женщина на портрете. Не мать. — Она совсем не похожа на меня, — заметила Корделия, всматриваясь в неподвижное и гордое лицо Оливии де Тенебра. — Это правда моя мама? — Она поглядела на отца с надеждой, что сейчас он достанет другой, правильный портрет, но тот только улыбнулся, опустился рядом на колени и взял руки дочери в свои. — Разумеется. То, что ты выглядишь иначе, не имеет значения. Иногда дети похожи только на одного из родителей. Так уж вышло, что ты похожа на меня. Тебя ведь это не расстраивает, правда? Корделия ничего не ответила. Она не хотела его обидеть. Отсутствие матери добавило серых красок в пастельные тона ее первых лет. Люди не стеснялись говорить при ребенке, но обвинения, которые должны были бы остаться непонятыми, оказались вполне доступны детскому разумению. Возможно, Корделия всегда знала: она не только маленькая хозяйка Дома в лесу или дочь Рикарда Сноттора, но и убийца матери — не клеймо, всего лишь данность, которая не удручала и не пугала. До одного случая. Лет в шесть Корделия, заскучав без дела, без разрешения вышла за ограду и через лес добежала до деревни. Она бесцельно бродила по улочкам, пока не наткнулась на необычное собрание в одном из дворов. Лавочница по имени Луз, сидя на скамеечке, читала книгу в черном переплете. Около десятка девочек внимательно слушали, расположившись у ее ног. При появлении Корделии чтица умолкла и зло взглянула на нее. В прохладном приеме не было ничего нового. Корделия знала: местные не любят ее, и даже знала почему: потому что у нее есть способности, которых нет у них, а еще потому что ее дом больше их домов, а отец добрее их отцов и мужей. Проще говоря, деревенские не любили ее за то, что она лучше их. Подобное положение дел немного удивляло ее, но не расстраивало. К тому же даже сейчас Корделия не могла не заметить, что некоторые девочки смотрят на нее с восторгом. — Что вы читаете? — спросила она, садясь рядом на землю. Луз поджала губы, но одна из таращившихся на Корделию девочек потянулась к ней и поспешила объяснить: — Братик вот-вот появится на свет. Мамочка очень страдает. Мы хотим помочь. Корделия, вытянув шею, посмотрела на обложку. — Разве чтение может избавить от страданий? — удивилась она. — Это даже не книга заклинаний. Девочки примолкли, а Луз зло сощурилась. — О, чтение может помочь, — ядовито процедила она. — Конечно же, только чтение святых книг. Твоей матери следовало бы помнить об этом, Корделия. Она считала себя лучше всех нас, но дьявольские силы не спасли ее от женской участи. Ты еще маленькая, но тебе не рано уяснить, что все женщины наказаны богом — наше дело подчиняться мужьям и страдать ради детей. Если не откажешься от гордыни и темных сил, если не откроешь свое сердце для покаяния, бог накажет тебя так же, как госпожу Оливию, — несколько мгновений Луз колебалась и, явно решив, что сказанного недостаточно, в ярости выплюнула: — Твой ребенок убьет тебя так же, как ты убила свою мать! Корделия недоуменно оглядела лавочницу с головы до ног, задержавшись взглядом на синяке под глазом, поставленном, несомненно, мужем-бондарем, и на лежавших на книге сжатых кулаках. Луз хотела ударить ее, как била собственных детей. Хотела, но не могла. Корделия медленно поднялась на ноги. — Не хочу знать вашего бога, — отрезала она. — Ему явно нравится обижать слабых — прямо как всем вам. Неудивительно, что вы так сильно его любите. И прежде чем она успела сообразить, что делает, книга вылетела из рук Луз и ударила ее по лбу, почти скинув со скамейки. Девчонки переполошились. Среди перепуганных воплей послышались и сдавленные смешки. Корделия тоже рассмеялась и, не оборачиваясь, бросилась через лес. Она подняла руки над головой, и верхушки деревьев колебались в такт движениям ее пальцев. Дурманящая свобода кружила голову, и ей казалось, что она летит — высоко-высоко, над всем миром, над всеми людьми. Но ночью смутная тревога долго не давала ей заснуть. И слова «убийца матери», снова и снова звучавшие в голове, впервые обжигали ее неправильное сердце страхом и отвращением. Она то и дело возвращалась мыслями к безликой деревенской женщине, обреченной на мерзкое сочувствие тех, кто считал, что она неведомо как заслужила свои страдания. Впрочем, к утру нависшая было тень рассеялась и снова сгустилась только три года спустя, когда Корделия познакомилась с принцем Филиппом. По всей стране тогда отмечали девятилетие наследника. Профессор Рикард Сноттор, учивший именинника арифметике и геометрии, был приглашен вместе с семьей. Корделия никогда прежде не бывала во дворце. Она уже догадывалась, что дочь-ведьма не лучшее подспорье для карьеры отца, на которого и без того недобро косились из-за дреорландской крови. В день приема в доме с раннего утра стояла ужасная суматоха. Корделия провела добрых два часа в комнате перед зеркалом. Линда суетилась вокруг нее, истыкала булавками и обожгла стержнями для завивки. — Ох, госпожа Корделия, — причитала она. — Вы, главное, держите себя в руках, а то ж пришибете кого — на вашем батюшке скажется. Если чувствуете, что ваша эта сила накатывает, так начинайте глубоко дышать. — Затянешь еще туже, — прохрипела Корделия, — и я вообще дышать не смогу. Никогда. Увлекшаяся Линда поспешила ослабить корсет и отстранилась. — Ну какая же вы красавица! — восхитилась она. — Принц Филипп непременно в вас влюбится, когда увидит! — Вот еще! — фыркнула Корделия. — Принцы не влюбляются в профессорских дочек. Принцы вообще не влюбляются. Им присылают жен из-за границы. Те прибывают обложенные подушечками, чтобы их фарфоровые носики не откололись по дороге. — Право же, — разочарованно протянула Линда, — вы так молоды, а совсем неромантичны. И не цените своего счастья. Вот бы меня во дворец отправили! Неужели вы никогда не мечтали о встрече с прекрасным принцем? Корделия пожала плечами. — Принц всего лишь богатый мальчишка. Мальчишки не бывают прекрасными. И я бы с удовольствием поменялась с тобой на этот вечер, но не умею перевоплощать. А когда научусь, ты, наверное, уже состаришься и перестанешь мечтать о принцах. — Да даже если буду совсем старая, — запричитала Линда, — всё равно отправьте меня во дворец, а, госпожа Корделия? — Так и быть, отправлю, — милостиво согласилась Корделия, взглянула на себя в зеркало и обомлела. — Линда, что это?.. — Она потянулась к навощенным, сваленным в высокую груду волосам. — У меня на голове словно перевернутое ведро, — неверяще пробормотала она. — И на ощупь как ржавое ведро. Убери это немедленно! — Ничего вы не понимаете. — Линда подбоченилась. — Сидите у себя в деревне и ничего не знаете! Такие прически сейчас в моде. Помню, делала такую госпоже графине, когда у нее работала… — Поэтому она от тебя избавилась? — Не поэтому! Говорите что угодно, а я ничего переделывать не буду! Негоже вам распустехой ходить, как распоследней ведьме! — Я и есть распоследняя ведьма! — возмутилась Корделия, не без потерь выдирая отдельные пряди из слипшейся массы. Линда перехватила ее руки, пододвинула таз с водой и принялась разбирать собственное творение. — Иногда вы совершенно невыносимы, госпожа Корделия! Слишком добр ваш батюшка, ох, слишком добр. Эй, а чегой-то вы так улыбаетесь? — Да так, ничего… Корделия снова посмотрела в зеркало и осталась довольна собой. Башня из волос сократилась на две трети, и теперь влажные белые кудри свободно падали ей на плечи, платье из зеленого атласа оттеняло глаза, и в нем она казалась еще выше и тоньше — почти взрослой. Однако новый наряд доставлял немало неудобств: корсет стеснял движения, кожа зудела под швами, и Корделия готова была поклясться, что пара булавок так и осталась справа под мышкой, хоть они с Линдой, как ни бились, не сумели их отыскать. Она не без сожаления отвернулась от зеркала. Мучиться целый день, чтобы ей могли любоваться другие люди, казалось чудовищной несправедливостью. — Скоро уже отправитесь, — нетерпеливо заметила Линда, посматривая в окно на запряженный двойкой экипаж. — Ух и повеселитесь… — Ты, наверное, тоже скучать не будешь. — Корделия покосилась на нее. — Не понимаю, о чем вы говорите. Кухарка Рита уже давно ворчала: дескать, Линда при каждой возможности бегает в деревню в поисках своего принца и хозяину следует быть с ней построже. Но отец ни с кем не бывал строг, да и сама Корделия не видела смысла в запретах: и так было ясно, что никакого принца Линда в деревне не найдет. В комнате повисло неловкое молчание. Линда, преисполнившись достоинства, смотрела в окно, Корделия снова повернулась к зеркалу. Она придирчиво оглядывала свое отражение и не находила изъянов: даже самая нелепая прическа не могла испортить ее лица. Скрип двери заставил обеих подпрыгнуть, и появившийся на пороге кучер сообщил, что хозяин велел отправляться. Всю долгую дорогу Корделия проспала у отца на плече. Она видела ослепительно яркий сон, однако, проснувшись, едва могла вспомнить несколько бессвязных обрывков: свет, зелень и рыжеволосую женщину. Была ли это незнакомка с портрета? Погруженная в свои мысли, Корделия плелась за отцом через праздничную толпу к порталу дворца. Кажется, они немного опоздали. В зале было людно и душно, воздух пропитался запахом духов и пота. Корделия поморщилась. Глубоко дышать такой вонью? Тут бы вовсе не задохнуться. Несколько дам приветливо улыбнулись отцу и восхитились дочерью, но в тот же миг впереди запели поздравительные гимны, и все гости примолкли. Оказавшись почти у самой стены, Корделия не видела, что происходит за спинами господ в расшитых камзолах, и, хоть в зале было мало мужчин, которые могли бы помериться с отцом ростом, он тоже весь как будто сжался и уменьшился. Избегая смотреть на обступивших ее дородных пышногрудых дам, Корделия принялась считать свечи в висевших под потолком бронзовых люстрах. Как раз добралась до шестисот шестнадцати, когда музыканты после минутного затишья заиграли веселую и быструю музыку. Поздравления закончились, начались танцы. Стоявшие вокруг дамы обзавелись кавалерами, толпа равномерно расползалась по залу. Корделия вдохнула свободнее и заметила, что к ним, беззубо улыбаясь, торопится невысокий лысоватый старичок. Отец заметно оживился, и из приветственных любезностей стало ясно, что подошедший — его коллега по университету. Завязавшаяся беседа обещала быть долгой и заумной, и Корделия, оглядевшись по сторонам, направилась к выходу. Она уже достаточно владела скрывающими чарами и с их помощью быстро и незаметно выскользнула на открытую галерею. Мартовский вечер распахнул студеные объятия, воздух ударил в голову пьянящей свежестью. Корделия задышала быстро и глубоко, чтобы изгнать вонь бального зала. Впрочем, людей здесь тоже хватало: в тени прятались разгоряченные хихикающие парочки. Ни на кого не глядя, Корделия дошла до конца галереи и, отворив дубовую дверь, оказалась в пустом коридоре. Глубокий ворс ковра заглушал ее шаги, и она бродила в тишине и темноте, пока не обнаружила на подоконнике подсвечник. Зажегши оплывшую свечу мановением руки, Корделия заглянула в ближайшую комнату, которая оказалась просторной библиотекой. Несколько томов на ближайшем стеллаже привлекли ее внимание, но под кожаными переплетами не обнаружилось ничего интересного — разумеется, никаких книг по магии в дворцовой библиотеке не хранилось, — и Корделия решила здесь не задерживаться. Следующая комната оказалась портретной. В этом жутковатом, обитом пурпурным бархатом помещении на нее со всех стен глядели суровые лица давно почивших королей. Казалось, мертвые черноволосые мужчины ропщут, недовольные ее присутствием, и Корделия, противясь их неприязни и собственному страху, неторопливо обошла всю комнату и взглянула на каждый портрет. Как ни храбрилась, а, вернувшись в коридор, вздохнула с облегчением и тут заметила: чуть поодаль из-под двери пробивается полоска тусклого света. Недолго думая, она направилась прямо туда. Корделия не сомневалась, что внутри кто-то есть, но, с порога наткнувшись на взгляд прищуренных черных глаз, слегка опешила. Судя по всему, она оказалась в чайной комнате. По стенам выстроились шкафчики с цветочными фарфоровыми чашками, чайниками и блюдцами, а посередине возвышался круглый стол из красного дерева, вокруг которого разместилось с полдюжины обитых красной парчой стульев. На одном из них лицом к двери сидел мальчик возраста Корделии. Весь напомаженный и завитый, в расшитом золотом камзоле, он постукивал по полу черной тростью с набалдашником в виде головы ястреба. Не понадобилось много времени, чтобы сообразить: мальчик тоже сбежал с праздника. Со своего праздника, ведь это был, несомненно, сам принц Филипп. — Кто вы и что здесь делаете? — почти испуганно спросил он. — Подойдите сюда. Потоптавшись на пороге, Корделия прошла в комнату, поставила подсвечник на стол рядом с трехруким канделябром и сделала реверанс. — Корделия Сноттор к вашим услугам, ваше высочество. Она искоса взглянула на него — смуглый и чернявый, с длинным носом и космами. Принц определенно не был прекрасен, а когда он услышал ее имя, его лицо и вовсе забавно перекосилось. — Ты дочь Рикарда, — задумчиво протянул он и надолго замолчал, оглядывая Корделию с головы до ног. Очевидно, что-то в ее облике смущало его. — Ты такая... белая, — изрек он глубокомысленно. — Совсем не похожа на ведьму. Ведьмы ведь должны быть черными и страшными, с крючковатым носом и метлой. А ты скорее похожа на… — Он задумался в поисках подходящей категории и наконец растерянно пробормотал: — На учителя… — Благодарю вас, ваше высочество. — Корделия снова почтительно присела. — Откровенно говоря, вы тоже не похожи на принца. Но, судя по всему, немало смахиваете на ведьму. Да и эта палка вполне сошла бы за метлу, если представить, что с нее оборвали все прутики. Принц потрясенно вытаращился на нее, но быстро взял себя в руки, сощурился и начал медленно и угрожающе подниматься. Это было ошибкой. Корделия торжествующе выпрямилась: как и большинство мальчишек-ровесников, принц уступал ей в росте. Он уставился на ее подбородок, заметно смутился, но снова быстро пришел в себя. — Тебе следовало бы быть повежливее, ведьма, — процедил он, глядя на Корделию снизу вверх. — Твое племя живет на нашей земле, пользуясь королевской милостью. Когда наше терпение лопнет, вам придется убраться. Отец говорит, что Фамбрия обгоняет нас во всем, потому что там не терпят колдунов. Но сам он слишком снисходителен. Когда я стану королем, я не буду к вам так добр. Корделия криво улыбнулась. — Фамбрия обгоняет вас во всем, потому что там есть море и нет королей. И мой отец не говорил мне этого. Я додумалась сама. На этот раз принц Филипп не дрогнул. Он снова опустился на стул. — Разумеется, отец ничего тебе не говорил. Зачем бы ему обсуждать важные дела с дочерью-ведьмой? Мне жаль его. Моя мать умерла несколько лет назад, но перед смертью она выполнила свой долг: оставила отцу и государству меня. Но твоя мать ничего не оставила, кроме позора. Дочери — ненужные, бесполезные дети. Они не сохраняют имени и разваливают династии. Уверен, твой отец каждый день жалеет о том, что ты… Он не успел договорить. Корделии показалось, что невесть откуда взявшийся ветер задул разом все свечи, все мысли и чувства, а потом напомнил о себе впившийся в тело корсет. Однако боль ничего не значила: пусть бы все ребра треснули — главное, раздавить врага. Корделия была совершенно спокойна, потому что поняла: она сильнее. Даже без магии, даже в удушающей одежде — всё равно сильнее. Должно быть, принц Филипп тоже понял это, потому что он начал истошно голосить. Корделия тем временем вырвала у него из рук трость. Она забыла о мести — просто хотела, чтобы мальчишка замолчал, а еще хотела узнать, как глубоко клюв ястреба войдет в его кудлатую голову с первого удара. Не успела, однако, хорошенько размахнуться, как дверь с грохотом распахнулась и комнату наполнил женский визг. — Ваше высочество! — вскрикнула одетая в лазурное платье дама, бросаясь к принцу. — Ты что делаешь, мерзкая девчонка? — возопила вторая и попыталась оттащить Корделию за волосы, но, не успев коснуться ее, с диким криком отлетела к стене. — Дьявольское отродье! — вскричала ее подруга. — Как профессор посмел привести ее? Агнесса, нужно позвать его величество! Агнесса не без труда поднялась на ноги и скрылась за дверью. Корделия выпрямилась, дыша как можно глубже. Принц Филипп — бледный и хмурый — стоял неподалеку. Женщина в лазурном платье то и дело льстиво заговаривала с ним, но он не отвечал. Все трое вздрогнули, когда дверь распахнулась и в комнату широким шагом вошел король. Корделия, однако, смотрела не на него. Стоило ей взглянуть отцу в лицо, и внутри у нее всё похолодело — таким жалким и несчастным он выглядел. — Ваше величество, эта гадкая девчонка едва не убила его высочество своей грязной ворожбой! — Лазурная дама картинно всплеснула руками. Корделия увидела, как у отца задрожали губы. — Ваше величество, — прошептал он, — умоляю, простите нас… Его ноги подогнулись, будто он собирался бухнуться на колени, но король вовремя ухватил его за локоть. — Полноте, полноте, друг мой… Баронесса! — он досадливо взглянул на лазурную даму. — Неужели стоило беспокоить меня из-за детской ссоры? — Простите, ваше величество, — залепетала та. — Мы так испугались! Еще немного — и эта девчонка убила бы его высочество! — Насколько я вижу, мой сын совершенно цел! — Перепуганная баронесса снова открыла рот, но король лишь устало отмахнулся: — Оставьте нас. Обе дамы поспешили убраться восвояси. Отец положил Корделии на плечо дрожащую руку, и вся дерзость и все силы разом покинули ее. Король строго взглянул на принца. — Филипп, я разочарован! Не пристало наследнику так обходиться с дамами. Ты должен немедленно извиниться! Лицо принца снова скривилось, но на этот раз гримаса не показалась Корделии такой забавной. — Прошу прощения, — вымученно пробубнил мальчик, но его глаза, выражение лица и сжатые кулаки кричали о том, что он с радостью вцепился бы ей в горло, и Корделия впервые за весь вечер испытала к нему что-то похожее на сочувствие. Она тоже извинилась — даже заставила себя улыбнуться, — и на этом вопрос посчитали исчерпанным. Они с отцом вскоре уехали, и злополучный вечер растворился в ночной хмари. Однако случай во дворце оставил в душе Корделии отпечаток, который не стерся ни на следующее утро, ни через неделю, ни через месяц. Она думала, что отец поговорит с ней, быть может, накажет впервые в жизни, но тот вел себя, словно ничего не случилось: не отругал, не утешил. И Корделия ждала подходящего случая, чтобы выплеснуть переполняющую ее злость, которая с каждым днем становилась всё горче. Возможность представилась в середине лета. В тот вечер они вдвоем пили чай в полутемной гостиной, и в ходе беседы отец рассказал, как принц Филипп впечатлил его, оригинально решив весьма заковыристую задачу. — Что же, папа, тебе нравится его высочество? — спросила Корделия, делая маленький глоток из чашки. — Конечно. Он весьма сообразительный молодой человек. — Иногда ты говоришь так, будто он твой собственный сын… — Это отчасти верно. — Отец тепло улыбнулся. — Ведь для нас, учителей, ученики в некоторой степени как родные дети. — Тогда я очень рада за тебя. — Корделия аккуратно поставила чашку на блюдце. — Хорошо, что у тебя появился сын. Ведь ты, наверное, каждый день жалеешь, что тебе досталась бесполезная дочь-ведьма, с которой нельзя обсуждать важные дела и которая не сумеет сохранить твое имя. Представляю, как ты страдаешь, что твоя жена не оставила тебе ничего, кроме такого позора. Она была довольна тем, как сказала всё это — совершенно ровно, безо всякой обиды или упрека. Отец же смотрел на нее так, будто только сейчас как следует разглядел, чашка у него в руке накренилась, чай пролился на скатерть. — Это он сказал тебе тогда? — задушенно прохрипел он, и чашка с глухим стуком упала на дощатый пол и раскололась надвое. Отец не заметил. Он подошел к Корделии, встал рядом на колени и взял ее лицо в свои большие шершавые ладони. — Неважно, что они говорят, слышишь, Корделия? — прошептал он каким-то жутко чужим, продирающим тоном. — Мы — это мы. Только ты и я. Навсегда. А все остальные… да пусть шепчутся, пусть показывают пальцами — они никогда не узнают нас, никогда не доберутся до нас по-настоящему. Принц Филипп наговорил ерунды, он ведь ребенок, всего лишь глупый мальчишка… — Ты же только что назвал его сообразительным! — зло напомнила Корделия. — Назвал, — тихо согласился отец. — Нельзя быть одновременно глупым и сообразительным! — выкрикнула она, не в силах справиться с новой волной холодной ярости. — Не имеет смысла! — Ох, Корделия, люди гораздо сложнее, чем ты можешь представить. Их не измеришь формальной логикой. Понимаешь? Отец поднялся на ноги и прижал ее к себе, но Корделия не обняла его в ответ. — Понимаю, — произнесла она упрямо. — Люди не имеют смысла. Странное и мучительное чувство охватило ее. Корделия выплеснула злость, но та не исчерпалась — будто в сердце обнаружился неиссякаемый источник, возвращающий отданное стократно. Со временем стало легче, но злость никуда не делась — успокоилась, никогда больше не изливалась ни на отца, ни на слуг, но подспудно искала настоящего врага, на которого могла бы обрушиться сполна. И всего год спустя враги нашлись: дети из фабрийской деревушки, а сразу после — целый город. Поначалу Лантия — сонная, безлюдная и по-домашнему теплая в летних сумерках — понравилась Корделии. Здесь пахло привычной свежестью, а из-за прикрытых ставен нет-нет да и доносилась родная речь, казавшаяся особенно прекрасной после фамбрийского говора. В восточной части города стояла церковь с двумя колокольнями. В полумраке белоснежные стены светились собственным потусторонним светом, и Корделия, несмотря на усталость, потянула отца туда. Замысловатые символы на фасаде показались занимательными, но по-настоящему ее зачаровали витражи. Длинноволосые и крылатые человеческие фигуры будили в душе смутную, прежде неведомую тоску. — Папа, — спросила Корделия с внезапным смущением, — а почему ангелы всегда девочки? — Они вовсе не девочки, — улыбнулся отец. — Как же не девочки? У них длинные волосы и тонкие руки, и никакой шерсти на лице. — Корделия потянулась к жестким щекам отца, и он наклонился, чтобы она смогла достать. — Слово «ангел» мужского рода, но сами они бесполые существа, потому что… — Корделия насупилась, и отец поспешно добавил: — А ведь правда похожи на девочек. Думаю, они приняли бы тебя в свой сонм. Но я тебя не отдам. Так что идем… Он поднял ее на руки, а она обхватила его за шею и закрыла глаза, но всё еще видела перед собой ангелов, красновато тлеющих в последних лучах заходящего солнца. Ей хотелось забрать их всех с собой — домой, а после в Город магов. Навсегда. А несколько часов спустя Корделия дрожала под одеялом в чужой кровати, и крылатые девочки с огненными волосами не могли заслонить пережитого кошмара. Они всё еще были здесь, толклись на задворках сознания, мрачно взирая на снова и снова разыгрывающуюся сцену: крик, вонь и кровавая постель; «Кто ты? Ангел?» — шептала мученица; «Что за девочка?» — снова и снова повторяли злые голоса, и врач выталкивал Корделию за дверь. А потом опять крик, вонь и кровь, и покойница с пылающими волосами гневно вопрошала: «Кто ты? Ангел?»… Хлопнувшая дверь прервала бесконечный кошмар. Корделия открыла глаза. В комнате было светло, отец спал одетым на кушетке. Она взглянула в отворенное окно и наконец разделила сон и явь: она не в доме главы Лантии, а у его соседа, который только что ворвался в комнату в крайне возбужденном состоянии. — Господин ученый! — завопил тот, бросаясь к отцу. — Мой дорогой господин! Слуги говорят… Ох, какие тревожные слухи! — В чем же дело? — отец с трудом поднялся, сдерживая зевок. — Что за слуги… слухи вас так растревожили? — Глава… Наш глава пытался удавить собственного новорожденного сына! — Что вы такое говорите? — То и говорю! Говорят, сегодня за завтраком ринулся к колыбели с совершенно зверской мордой — поколотил кормилицу, слуги насилу оттащили. — Ох, — отец спрятал лицо в ладонях, — это наша вина. Мы позволили ему напиться. — Но это еще не всё, — пролепетал побледневший хозяин. — Вызвали врача, чтобы тот проверил, нет ли у господина главы горячки. Врач и заключил, что горячки нет, да только признался, что ночью-то в доме творились странные вещи. Говорит, в отсутствие хозяина в комнате хозяйки-роженицы появилась беловолосая девочка, — он в ужасе уставился на Корделию, но тут же отвернулся, — а после хозяйка и… ожила. — Как это, ожила? — А вот так… Померла бедняжка от родительной муки вместе с наследником, а пока врач раздумывал, как бы хозяину об этом сообщить — господин глава-то ведь уже праздновал, — беловолосая девочка всех оживила. Вот только слуги шепчутся, что магия — грязное дело и за одного воскрешенного заберет десяток. Малыш и кормилица уже пострадали… Господин ученый, ваша дочь... — Довольно! — резко осадил его отец. — Это какая-то ерунда… Корделия не может… Ни один маг не может оживить мертвеца! Этот ваш врач что-то напутал. — Ни один маг… — тихо повторил хозяин. — Значит ли это, что ваша дочь всё же ведьма? Ох, господин ученый, вам надо уходить немедленно. — Но нам нужен экипаж! Я хотел взять лошадей в гостинице. — Ни в коем случае! Когда люди нагрянут сюда, я скажу, что вы сбежали ночью. Но вы должны уйти как можно скорее. Пока не поздно… Отец открыл рот, словно хотел возразить, но резко передумал. Он поднялся, велел Корделии скорее одеваться, а сам сгреб весь их скарб. Вскоре они вышли через черный ход, перелезли через ограду и бросились через луг прочь от Лантии. — Стой! — резко окликнул ее отец, и Корделия замерла, но не обернулась. Она не выдохлась и знала, что еще рано для привала. — Стой… — Он схватил ее за плечи и повернул к себе — резче, чем обычно. — Корделия, то, что он сказал… Неужели это правда? Неужели ты оживила ту женщину? — Я только взяла ее за руку, — ответила она, глядя в сторону. — А проклятие? Ты прокляла кого-нибудь в доме главы? — Я просто разозлилась… — Разозлилась? — неверяще повторил отец и слегка тряхнул ее. — Ты не можешь злиться просто так! Я сотни раз говорил: нужно нести ответственность за свои мысли и поступки. А на тебе двойная ответственность! Люди будут жестоки к тебе, они никогда не простят тебя за то, что… — За то, что я не такая, как они?! — в ярости закончила Корделия, глядя на него в упор. — Все злые и никто ничего не делает с этим! Почему только я не имею права на злость? Почему должна за всё отвечать? — Потому что они не могут делать то, что можешь ты! Ты едва не убила младенца, понимаешь? Чужими руками! Корделия сжала кулаки и стиснула зубы, но разом сникла, почувствовав себя чудовищно уставшей. Ей сделалось холодно. — Он всё равно умрет, — пробормотала она. — А если нет, то никому не принесет добра. Он лишний. Не должен был рождаться. Совсем как я. — Что ты такое говоришь? — отец отшатнулся, и в его голубых глазах не осталось и тени гнева — только страх и боль. — Не говори так никогда, слышишь? Почему ты дрожишь? Ох… Смотри-ка, погода переменилась… Они вместе вскинули головы — в вышине истошно выл поднявшийся ветер, мгновение — и он добрался до близкого леса, согнул молодые деревца; небо на глазах заволакивало тучами. И куда девалось ясное летнее утро? — Иди сюда, ко мне, — дрожащим голосом позвал отец, и Корделия бросилась к нему в объятия, обхватила его широкую шею. — Ничего страшного, — шептал он, гладя ее по голове. — Это я виноват. Не нужно было там останавливаться. Нужно было уехать со всеми. Всё будет хорошо. — Не виноват, — пробормотала Корделия, уткнувшись ему в плечо. — Но… ничего хорошего больше не будет. Мне придется уйти... Я уеду в Город магов к этому ужасному магистру. Она знала это еще тогда, в Фамбрии, когда море шептало ей на своем холодном текучем языке обо всем, что есть и будет. Но тогда решение казалось правильным, а теперь — горьким. Таким оно и оставалось до самого отъезда, назначенного на начало августа. Они с отцом отправлялись еще до рассвета, чтобы избежать жары, которая была особенно невыносимой в последнюю неделю. Корделия стояла на крыльце, оглядывая сад, утопленный в серой предутренней хмари. Что-то не давало ей переступить порог, и она замерла в сонной растерянности, пытаясь разобраться в чувствах. Но, как и прежде, неправильное сердце не давало ответа. Вещи были сложены, экипаж стоял за воротами, но вокруг не было ни души: никаких трогательных прощаний с хозяйской дочкой не ожидалось. Корделия прекрасно знала, что слуги ее опасаются, и это ее вполне устраивало. Впрочем, любимый сырный пирог, испеченный в дорогу кухаркой Ритой, показался ей достойным прощальным подарком. Что до остальных, то Корделия едва их знала. В последний месяц, когда Линда больше не могла о ней заботиться, ее горничной назначили новую девушку по имени Альда. У Альды были карие глаза, круглое лицо и просто огромная грудь. Она нещадно краснела безо всякой причины и умудрилась за целый месяц не сказать Корделии ни слова, и Корделия отчего-то — быть может, из-за этой громадной груди — тоже молчала как рыба. Впереди, в тумане шевельнулась человеческая фигура. Корделия, погруженная в неловкие воспоминания, ошарашенно пригляделась, но это оказалась, конечно, не Альда, а Хромой Бенедикт — самый старый слуга в доме, доставшийся отцу еще от дедушки. Бенедикт не копался в земле по своему обыкновению, а стоял вдалеке, глядя прямо на Корделию. Дымка скрывала его ноги, и казалось, солдатская ливрея парит в воздухе. Призрак… В этот миг сзади послышались тяжелые шаркающие шаги. Корделия резко обернулась — Линда приближалась к ней, переваливаясь с ноги на ногу. В последние дни ей стало тяжело подниматься с кровати. Все знали, в чем причина, но почему-то делали вид, что не знают. — Что же, госпожа Корделия, уже уезжаете? Корделия посчитала, что кивка будет достаточно. — Оно и к лучшему. Будете с такими же, как вы. Здесь-то никто вас не понимает. Корделия отвела взгляд. Ей было неловко и почти больно смотреть на свою прежнюю горничную. За последние месяцы Линда стала жалкой, оплывшей и унылой, а еще порядком облысела, словно бы старость уже добралась до нее. Кухарка Рита бубнила, что Линда нашла своего принца, но находка, очевидно, не пошла впрок. Корделия готова была поклясться, что горничная даже как-то съежилась, несмотря на этот ее огромный живот, однако умом понимала: нет, это она сама выросла за последние месяцы. Уже сейчас они обе были одного роста. — Я буду скучать, госпожа Корделия, — продолжала Линда сипло. — Но вы ведь еще вернетесь? Я уверена, что вернетесь. А я-то здесь буду — куда мне деваться? Хозяин мне комнатку выделил, для малыша. Замечательный он человек, ваш батюшка. Корделия ничего не ответила. Она снова отвернулась, снова посмотрела на туманный сад — такой пустой и огромный, что легко вместил бы еще один дом. Бенедикт куда-то испарился. — Я вот думаю, — горестно продолжала Линда, — может, будет у меня девочка. Конечно, не такая красивая, как вы, госпожа Корделия… — Это будет мальчик. — Корделия привалилась лбом к холодному дереву дверного косяка. Ее одолевала сонливость. — Мальчик? — живо подхватила Линда. — Скажите, а у него будет счастливая судьба? Корделия не нашла сил ответить, но Линда, казалось, поняла ее без слов. Она зашлась в рыданиях, что в последнее время с ней случалось довольно часто. — Госпожаааа Кордеееелия… — заголосила она. — Да что же это такое? Пообещайте, что позаботитесь о нем, что не прогоните… — Обещаю, — прошептала Корделия, закрывая глаза. — Я оставлю вас обоих при себе. Навсегда. Она услышала: отец зовет ее, а через мгновение на ведущей к дому дорожке послышались шаги. Линда, увидев хозяина, конфузливо поздоровалась, пробурчала прощальные слова и скрылась в темноте. — Может, хочешь пройтись по дому? Корделия мотнула головой и опустила глаза: хриплый голос отца пугал ее. — Нет смысла в прощании. Я вернусь. Это всё еще мой дом. — Разумеется, твой… Разумеется, вернешься. Ну… пойдем же. Корделия думала, что непременно уснет под цокот копыт, но когда повозка тяжело покатилась по проселочной дороге, весь сон ушел. Она сидела, привалившись к плечу отца, и перебирала в руках один из вышитых платков. — Почему мне надо отказаться от твоего имени? — спросила она. — Потому что мое имя ничего не значит для тех людей. Корделия провела пальцем по вышитой букве «К» в ромбе. — Та женщина выбрала мне имя, а теперь мне надо взять еще и ее фамилию. Я не хочу. Так у меня ничего от тебя не останется. — Как же ничего? А волосы и?.. — Он легонько ухватил ее за кончик носа. — Да кого волнуют носы и волосы? — возмутилась Корделия, выворачиваясь из захвата. — Теперь я буду дочерью той женщины, а не твоей. А для тебя стану всего лишь одной из «тех людей». — Ну что еще за глупости? — с грустью усмехнулся отец. — Ты всегда-всегда будешь моей дочерью. И дочерью своей матери тоже. Почему ты называешь ее «та женщина»? — А как я должна ее называть? Она не как ты. Я ее не знаю. — В этом нет ее вины. Но Корделия знала: вина есть. Все вокруг считали, что это она виновата перед женщиной с портрета. Но ей самой иногда казалось, что всё совсем наоборот, что это Оливия де Тенебра сделала ей что-то очень плохое. Однако она не собиралась говорить отцу об этом. По крайней мере, не сейчас. Остаток пути они почти не разговаривали. Корделия делала вид, что дремлет, но сама размышляла о предстоящей жизни в Городе магов. Она твердо знала, что научится там управлять своей силой, однако прежде почти не задумывалась о людях, с которыми ей придется провести, возможно, не один год. Линда сказала, что дома ее не понимали, и теперь Корделия гадала, встретит ли она в Городе магов понимающего человека и мучительно пыталась представить себе, каким он должен быть. Почему-то эти размышления нагнали на нее тоску, и даже любимый пирог совсем не улучшил настроения. Солнце уже поднялось высоко и жгло нещадно, когда экипаж остановился у маленькой уютной деревушки. — Дальше мы пойдем пешком, — сказал отец, и кучер пообещал подождать его в деревне. — Это ведь там? — Корделия ткнула пальцем в невысокий пологий холм. — Так и есть. Город магов лежит в низине за холмом, помнишь? Кстати, отсюда недалеко до столицы. Я смогу навещать тебя. — Не надо, — пробормотала Корделия. — Не часто… Она взяла отца за руку, и они вместе начали подниматься. Добравшись до вершины, перевели дух, огляделись. Деревня скрылась за склоном, однако по другую сторону холма за редкими деревьями проступил полукруг убогих деревянных домишек. Корделия помнила: это и есть Город магов. — Дальше я пойду сама, — заявила она твердо, высвобождая руку. — Уверена? — спросил отец — грустно, но без удивления, и Корделия поняла: он ждал этого. Ей захотелось броситься прочь без дальнейших объяснений. — Да, — она сдержанно кивнула. — Хорошо, иди… Великий магистр знает, что ты приедешь. Тебя должны ждать в Городе. А я… подожду здесь. На случай, если еще понадоблюсь. Ну… поцелуй меня, — он наклонился, и Корделия послушно подошла, обняла его за шею и чмокнула в колючую щеку. — До свидания, папа. — До свидания… Она отвернулась, чтобы не видеть влажного блеска в его глазах. Хотелось бежать, но Корделия заставила себя идти спокойным шагом, дышать ровно и глубоко. Не помогло. Злость поднималась в сердце. Ей ведь совсем не хотелось идти одной. Она многое отдала бы, чтобы отец держал ее за руку, когда она войдет в Город магов, чтобы он одним своим присутствием дал понять всем вокруг — и прежде всего огромному косматому Великому магистру, — что за нее есть кому заступиться. Однако для обитателей Города магов имя отца ничего не значило, и ей пришлось взять имя мертвой женщины с портрета… Корделия уже знала, что родитель-обыватель — редкое явление для детей-магов. Каково же быть таким ребенком среди ровесников, чьи отцы и матери состоят в магической общине? Она не могла знать точно, но подозревала, что это примерно как быть ведьмой среди обычных людей или беловолосой среди чернявых, или как иметь сердце с правой стороны… Она остановилась, тяжело дыша. Всего десятка шагов хватило, чтобы понять, какая же это нелепая и несправедливая вещь — семья: она дает одним множество незаслуженных преимуществ, а других загоняет в безнадежный тупик. Если бы мир был совершеннее, в нем не существовало бы семей! Корделия стиснула зубы, и в глазах у нее потемнело. На мгновение подумала, что падает, кубарем летит с холма, но в следующий миг поняла, что бежит, бежит назад со всех ног. А потом она изо всех сил обнимала отца, а он гладил ее по голове, что-то шептал и явно плакал. На мгновение Корделии показалось, что и она тоже плачет, но когда отстранилась и коснулась щек, те оказались сухими. Она взглянула отцу в глаза, не сказав больше ни слова, повернулась и бросилась прочь. На склоне едва не упала и, чудом удержавшись, ощутила, как неодолимая сила тянет вперед, облегчая бег. Поддавшись внезапному чувству свободы, вынула последние шпильки из растрепавшейся прически, швырнула их в траву и, уже не боясь падения, помчалась вперед во весь опор. Она добралась до подножия, но не сбавила шаг. Только добежав до первого деревянного домика, остановилась и согнулась пополам, переводя дух. Огляделась — в глубине круга по улицам сновали люди, но здесь, на окраине, никого не было. Корделия шагнула за стену дома. Она знала, что не сможет долго прятаться, но хотела выгадать еще несколько секунд, чтобы привести в порядок разбросанные мысли. Однако она не успела успокоиться, как поняла: нет, ошиблась, рядом кто-то есть. Обернулась — к ней стремительно приближался высокий черноволосый мальчик. Даже в жаркий летний день на нем была черная накидка мага. — Приветствую в Городе магов, — он быстро вскинул правую ладонь. — Меня зовут Магнус Корвинус, и я старший среди младших в нашей общине. Вы ведь Корделия де Тенебра? Великий магистр отправил меня, чтобы я встретил вас. Корделия кивнула в ответ на единственный заданный вопрос. Она помнила его лицо и имя еще с прежних недолгих визитов в Город, но не собиралась говорить об этом. — Идемте, — позвал ее Магнус. Корделия думала, что они направятся вглубь по одной из улочек, но ее проводник двинулся вдоль подножия холма. Некоторое время они молчали. — Может, вы хотите что-нибудь узнать? — поинтересовался он с настойчивой кротостью. — Всё что угодно, — осторожно ответила Корделия. Она искоса разглядывала Магнуса Корвинуса. Он был черноглазым и черноволосым — чистокровный люцидиец, вполне сошел бы за королевскую родню. Собственно говоря, Магнус куда больше походил на будущего правителя, чем неказистый принц Филипп. А еще — и это немало возмутило Корделию — он был по крайней мере на полголовы выше ее. Уже сейчас. Сколько же ему лет? — Если позволите, я немного расскажу о жизни в Городе, — предложил он невозмутимо. — У нас нет четкого распорядка, но подъем всегда в шесть. Колокол зачарован и звонит сам по себе, однако часовые бодрствуют всю ночь. После подъема иногда начинаются занятия, а иногда находится работа — вашим временем распоряжается наставник. В Городе их несколько. Мой наставник — сам Великий магистр. Уверен, он же станет и вашим. — Откуда такая уверенность? — поинтересовалась Корделия. Магнус повернулся к ней. — Вы, наверное, не помните, но я присутствовал, когда наставник испытывал ваш дар. Это было два года назад. Ваш отец ненадолго привозил вас сюда. Я был еще мал, но достаточно разбирался в магии, чтобы понять, что передо мной маг исключительных способностей. Корделия помнила и это, но ничего не сказала. Она всё еще не знала, как относиться к старшему среди младших. То, что он сказал, вполне можно было бы посчитать комплиментом или даже лестью, но ни в его голосе, ни в лице Корделия не обнаружила ни следа слащавой душевности. — Большая удача, что вы вернулись в общину, — задумчиво продолжал Магнус. — Нас и так слишком мало, чтобы позволять сильным магам прозябать среди бездарей. — На его лице промелькнула тень гнева или возмущения, но в следующий миг оно снова сделалось непроницаемо. — Я ведь никуда не вернулась. — Корделия испытующе взглянула на него. — Моя мать никогда не была частью вашей общины, а мой отец служит его величеству. — Как и все мы, — подхватил Магнус. — Что до вашей матери, то Великий магистр был крайней опечален, что не смог удержать ее в Городе. Однако в нашей общине происхождение не имеет никакого значения. Все мы — семья равных, и роднит нас исключительно талант. И снова никакой сердечности. Он словно в который раз повторял самоочевидные вещи. Корделия решила не отвечать, и Магнуса, судя по всему, вполне устраивала прогулка в полном молчании. Несколько минут они брели, погруженные в свои мысли. Дорога не была безлюдной — то и дело им встречались люди в накидках — иногда взрослые, но чаще дети и подростки. Последние с интересом поглядывали на Магнуса и Корделию, но не останавливались и ничего не спрашивали. Предоставленная самой себе, Корделия наконец вспомнила, зачем приехала в Город магов. — А есть ли здесь библиотека? — спросила она у Магнуса. — Разумеется, — кивнул тот. — На втором этаже дома Великого магистра хранятся весьма редкие и ценные сочинения. Конечно, вам нужно будет получить разрешение, чтобы прочитать их или переписать. Обычно наставник ничего нам не запрещает, ведь магические книги защищают себя сами: тот, кому рано браться за них, просто ничего не поймет. Русоволосый мальчик, поравнявшись с ними, тихонько окликнул Магнуса по имени, но тот словно не услышал. Маленький маг насупился, скользнул по Корделии злым взглядом и бросился прочь. — Не хотите прогуляться в лесу? Корделия кивнула, проводила взглядом незнакомого мальчишку и сразу забыла о нем. Мысли о невиданном сокровище поглотили ее. Дома у нее остались от матери два гримуара, и она многому выучилась по ним. Целая библиотека — подумать только! Даже если учителя здесь окажутся никудышными, она вполне справится сама. Интересно, есть ли у Великого магистра книги по некромантии? Она не хотела задавать Магнусу конкретные вопросы, и он тоже был немногословен: молча шел вперед и только ненадолго останавливался, чтобы показать, где проходят занятия по магии стихий — поляну, уставленную обожженными шестами, огромный дуб с раскидистыми ветвями и заросшую водорослями речку. Магнус также коротко упомянул, что за звездами следят на высоком холме у северной окраины. — Сколько же те… вам лет? — спросила Корделия, когда они пересекали реку по шаткому веревочному мосту. Магнус обернулся. Мост заходил ходуном. — Через два дня исполнится одиннадцать? — ответ отчего-то прозвучал вопросом. Корделия крепче вцепилась в веревочные перила. Значит, всего на полгода старше ее. Как это возможно? Он казался куда старше, ощущался старше! — Думаю, пора возвращаться. Возможно, наставник захочет увидеться с вами. С этими словами Магнус направился вперед по мосту и больше уже не оборачивался, пока они не вышли из леса. — Подождите меня здесь, — он кивнул на деревянную скамейку. — Если наставник занят, я сам провожу вас в Город. Они стояли друг напротив друга, и она впервые открыто и внимательно посмотрела ему в лицо. Это было правильное лицо — красивое, как ни придирайся. Корделию вдруг охватила невесть откуда взявшаяся досада, захотелось разбежаться, толкнуть Магнуса в ближайший колючий куст и потребовать, чтобы перестал вести себя как напыщенный индюк. Мгновение — и безумный порыв угас. Она выпрямилась, заложила руки за спину и приветливо улыбнулась: — Благодарю вас за добрый прием и приятную прогулку. Магнус ушел. Корделия опустилась на скамейку. Ей было жарко и снова хотелось пить. Быть может, стоило вернуться к реке, зачерпнуть пригоршню сладковатой ледяной воды? Но она пообещала ждать и не хотела в первый же день навлечь на себя неприятности. Великий магистр наверняка разозлится, если она уйдет. Что до Магнуса… Корделия не знала, что о нем думать. Только в одном была уверена: он тоже не такой, как она. — Эй! Корделия обернулась — из-за дерева выглядывал тот самый мальчишка, который окликнул Магнуса во время прогулки. Теперь он стоял совсем близко — маленький и тощенький, со смазливым, прямо-таки девчачьим личиком, обрамленным длинными, песочного цвета локонами. — Ты кто такая? — гневно вопросил он, смешно сдвинув брови, и подошел ближе. — А ты кто? — устало поинтересовалась Корделия. — Я Кастор де Сильва, — высокомерно представился мальчишка и сердито сощурился, поняв, что его имя не произвело никакого впечатления. — Конечно, ты не знаешь! Ты ведь новенькая, да? Корделия молча наблюдала за тем, как остроносая физиономия наливается румянцем. — Почему ты приехала только сейчас? — взвился Кастор де Сильва, гримасничая и запинаясь. — Ты слишком… большая! Давно должна жить в Городе! Наверное, у тебя очень слабый дар и ты теперь будешь учиться вместе с пятилетними малышами! — С тобой, что ли? — Корделия откинулась на спинку скамьи. Подниматься не имело смысла: противник и так был слишком жалок. — К твоему сведению, малыш, совсем скоро я стану здесь самой лучшей. На мгновение мальчишка оторопел, а потом его лицо скривила еще более забавная гримаса. — Ты не можешь быть лучшей! — Он стиснул зубы и в ярости топнул ногой. — Ты девчонка! Девчонки не становятся Великими магистрами! — Огромная потеря для вашей деревни. — Корделия не сдержала улыбки: старая добрая перепалка немного взбодрила ее после разговора с чопорным Магнусом. — Не можешь, не можешь быть лучшей! — захлебывался слюной мальчик. — Ты вообще не одна из нас! Откуда ты взялась?! Твой отец бездарь! Твоя мать иноземка! Убирайся отсюда! Корделия вспомнила слова Магнуса о семье равных и неважности происхождения и с мрачным удовлетворением подловила его на лжи. Она немного подалась вперед. — Нет, лучше уж тебе убраться, Кастор де Сильва. Прямо сейчас. — А то что?! — пуще прежнего распетушился малец. Видимо, он решил, что Корделия дала слабину. — Что? Что ты сделаешь? Великий магистр не станет тебя слушать! Наоборот, он накажет тебя, если ты меня ударишь! И кому ты тогда пожалуешься? Мертвой мамочке или папочке — придворному прихвостню? Корделия наклонилась к нему еще ближе. — Да кто бы говорил? — Она не чувствовала ни ярости, ни обиды — только продирающий до костей холод. Солнце светило ярко, но отчего-то перестало греть. — Думаешь, за тебя есть кому постоять? — прошептала Корделия, и Кастор де Сильва замер на месте, на его лице застыло сердито-удивленное выражение. — Напомнить тебе, сколько раз отец бил тебя? И сколько еще избил бы, если бы твоя мать не вступилась? Та самая мать, которой ты так стесняешься… О, больше не придется, малыш, потому что ее больше нет: умерла вчера от пурпурной лихорадки! Никто даже не сказал тебе, что она больна. Но не переживай, твой отец недолго будет одинок — получит разрешение у Великого магистра, чтобы жениться на городской лавочнице! Мачеха не станет защищать тебя. Нет, она будет подзуживать мужа бить тебя чаще и больнее, чтобы ты больше никогда не появлялся дома. А потом она родит ему троих детей, и все они — твои сестры и брат — будут бездарными. И в Городе магов станут смеяться над тобой! Она тяжело дышала, будто после долгого бега. Кастор де Сильва смотрел на нее с ужасом. — О чем ты? — мальчик силился вернуть прежнюю браваду, но его голос дрожал, в глазах блестели слезы. — Что ты говоришь?! — закричал он визгливо. — Я получил письмо от матери! Сегодня! — Но ты не открыл его, — Корделия задыхалась. — Конечно, ты не был бы так языкаст, если бы прочел письмо! Там ведь всё написано. Беги… беги и проверь… — Это она его написала! — Так беги же… беги и проверь, — повторила Корделия, едва понимая, что говорит. Краем глаза она заметила, что Кастор де Сильва бросился прочь, сгорбилась и спрятала лицо в ладонях, чувствуя себя измотанной и замерзшей. — Эй. — Кто-то мягко тронул ее за плечо. Корделия вздрогнула и резко опустила руки. Над ней стояли две черноволосые девочки. Та, что повыше, смущенно улыбнулась и приветственно вскинула руку. — Извини, не хотела тебя напугать. Тебя ведь зовут Корделия? Это Эсти, а я Тереса. Надеюсь, Кастор не слишком тебе досаждал? Он просто ревнует, потому что Магнус долго с тобой разговаривал, а Кастор обожает Магнуса, всюду за ним таскается. Так что не обращай внимания. Пойдем лучше с нами, мы тебя со всеми познакомим. Девчонки умирают от любопытства! — О чем ты, Тереса? — изумилась Эсти. — Она не может уйти. Магнус велел тебе ждать здесь, правда, Корделия? Велел ждать… Корделия вскочила на ноги. Эсти и Тереса от неожиданности отпрянули. — Позже, позже… — она неопределенно махнула рукой. — Сейчас мне пора. И Корделия, не оборачиваясь, зашагала вдоль кромки леса. Она не представляла, куда направляется, однако, добравшись до подножия крутого холма, поняла: ей нужно наверх — туда, где по ночам ясно видны звезды. Наверное, жара затруднила бы подъем, но слепящие лучи всё еще не грели. Корделия приложила руку к груди справа. Она знала: солнце ни при чем, оно по-прежнему горячо, а холод изливается из ее сердца — знакомый обволакивающий холод. Она без труда добралась до вершины и заслонила глаза тыльной стороной ладони. Здесь было очень светло и очень зелено, а небо казалось одновременно близким и бесконечным. Корделия опустилась в мягкую и густую траву, радуясь, что они с Магнусом не поднялись сюда во время прогулки. Но что произошло сейчас? Она знала: всё сказанное — правда. Дар предвидения проявился снова, уже второй раз за день. Быть может, в этом нет ничего удивительного? Наверняка многие маги так могут. А если нет — тем лучше для нее. Корделия оставалась на холме до тех пор, пока силы не вернулись к ней, а солнце не начало обжигающе палить. Она больше не думала о Магнусе и Великом магистре, Город магов потерялся внизу — невидимый, почти несуществующий. Здесь было хорошо, пусто, и Корделия решила как можно скорее выучить чары, которые не пустят на холм никого, кроме нее. Когда стало совсем жарко, она спустилась к Городу и в одиночестве направилась по одной из улиц-лучей, однако не успела сделать и десяти шагов, как Эсти и Тереса нагнали ее. Девочки поглядывали на Корделию с некоторой опаской, однако разговаривали приветливо и даже вызвались проводить ее к новому дому — одному из сотен одинаковых бревенчатых срубов. Внутри обнаружилась кровать на козлах, выскобленный стол и сундук, на мансарду вела приставная лестница. Не чета отцовскому дому, но суровый быт не пугал Корделию. Она была довольна, что ей предстоит жить одной, а разочаровала ее только близость к центральной площади: уж очень хотелось поселиться на окраине, поближе к лесу или высокому холму. Близилось время обеда, и Тереса с Эсти потащили Корделию к накрытым на лесной поляне столам. Там уже собралось не менее пяти десятков девочек и девушек. Новенькая явно вызывала у всех живой интерес, но молодые ведьмы старались не слишком ей докучать. Корделия честно, но коротко ответила на немногие заданные вопросы, но сама слушала вполуха. Она всерьез заинтересовалась разговором, только когда одна из девушек упомянула, что в Городе переполох из-за маленького Кастора де Сильва, но и тогда не стала ничего спрашивать. После обеда ускользнула ото всех и побежала домой. У нее не было с собой вещей, которыми можно было бы заняться на досуге, однако в мансарде обнаружился вековой слой пыли, а сундук оказался полон грязных и рваных тряпок. Она как раз подумывала об уборке, когда дверь домика распахнулась. — Корделия! — позвала ее девушка, которая сидела напротив во время обеда. — Великий магистр зовет тебя! Он всех нас собирает на площади. Ведьма бросилась прочь, и Корделия не стала ее догонять. Тревожное любопытство торопило, но она шла спокойным шагом. Когда добралась до площади, там уже собралось много людей, но явно не весь Город: дети и подростки выстроились вокруг каменного дома, Великий магистр Стефан Нефаст — всё такой же огромный, горбатый и рябой — стоял у сигнального колокола. — Корделия, дитя, подойди сюда. Он махнул рукой, и плотный круг расступился. Эсти, Тереса и не менее сотни незнакомых лиц глядели на нее из толпы. Корделия вдруг поняла, что все они одеты в черные накидки магов, и почувствовала себя чужой и уязвимой в своем сером платье. Глядя прямо перед собой, она шагнула внутрь. Рядом послышался сдавленный всхлип. Спиной к толпе и лицом к Стефану Нефасту стоял, вытянувшись, Магнус, по левую руку от него сгорбился зареванный Кастор де Сильва. Поразмыслив, Корделия встала справа от Магнуса. Стефан Нефаст неторопливо оглядел всех троих. — Корделия, дитя мое, ты еще и дня не провела с нами, а Кастор уже обвиняет тебя в чудовищных злодеяниях. — Да! — всхлипнул мальчик. — Она сделала это! Она убила мою мать! — Что ты скажешь на это, Корделия? — мягко поинтересовался Стефан Нефаст. — Знала ли ты Инессу де Сильва? — Никогда ее не встречала. — Ей не нужно было знать! — закричал Кастор. — Она прокляла меня сегодня, а потом пришло письмо! Он ринулся к Корделии, сжав кулаки, но Магнус вцепился ему в плечо, удержав на месте. Стефан Нефаст нарочитым жестом выхватил из внутреннего кармана желтоватый кусок бумаги. — Это письмо? — Да! — яростно закричал Кастор, но Великий магистр не смотрел на него. — Магнус, скажи-ка, во сколько сегодня прибыла почта? — В семь часов, учитель, — последовал мгновенный ответ. — И во сколько к нам прибыла наша дорогая Корделия? — В начале одиннадцатого, учитель. — Выходит, письмо прибыло на четыре часа раньше Корделии, — вкрадчиво начал Стефан Нефаст, — а подписано оно и вовсе вчерашним днем. Что же это получается, Кастор? Неужели ты возводишь напраслину на нашу сестру? — Не возвожу! — взвыл Кастор. — Не возвожу напраслину! И она мне не сестра! Письмо было обычным, мама пишет их каждую неделю. А потом я поссорился с ней, — он снова попытался кинуться на Корделию, но Магнус держал крепко. — Она всё знала, сказала и про пурпурную лихорадку, и про отца… И всё сразу стало как она говорит. И письмо… изменилось! — Глупый мальчишка! Уж не пытаешься ли ты уверить всех нас, будто десятилетняя ведьма обманула само время, чтобы насолить тебе? Стефан Нефаст не сдержал смешка, но никто больше не издал ни звука. На площади стояла мертвая тишина, даже Кастор де Сильва перестал всхлипывать. Великий магистр перевел взгляд с него на Магнуса, а потом на Корделию. — Что же ты молчишь, дитя? Не пора ли тебе опровергнуть выдумки Кастора? — Я правда всё так и сказала. — Корделия посмотрела в лицо Стефана Нефаста, и усмешка погасла в его прищуренных глазах. — Что же это получается — ты поддерживаешь басни Кастора о собственном всемогуществе? — спросил он вкрадчиво. — Я просто говорю правду. Великий магистр улыбнулся шире, чем прежде, и развел руками. — Так вы заодно! Вижу, в нашем собрании не было никакого смысла! Что ж, я накажу вас обоих. Все могут вернуться к… — Разрешите сказать, учитель! — Магнус порывисто шагнул к наставнику. Тот явно был удивлен, но кивнул и взмахом руки велел толпе задержаться. — Я не могу не просить за них обоих, — Магнус говорил четко и быстро. — Умоляю вас проявить снисхождение. Кастор потерял мать, и воображение сыграло с ним злую шутку. Неужели нельзя простить его? А Корделия… она ведь только стала одной из нас. Как мы можем наказать ее, если еще не дали ей мантии мага? Стефан Нефаст больше не улыбался. — Ты ведь знаешь, что мы — семья равных, а потому у нас нет отцов и матерей. Ты знаешь, что стать одним из нас нельзя, потому что вовсе не мантия определяет родство магов. — Знаю, учитель. Ведь именно братские чувства заставляют меня вступиться. Поэтому… Если вам нужно кого-то наказать, накажите меня. Я ведь старший… Он потупил взгляд. С минуту Великий магистр молча смотрел на Магнуса. Его лицо разгладилось, смягчилось и от этого стало еще уродливее. — Что ж, — изрек он наконец, — твои слова растрогали меня, мой мальчик. Пусть сегодня будет по-твоему. — И он мановением руки отпустил собравшихся. Корделия отвернулась, применила скрывающие чары и поспешила прочь — подальше от хныканья Кастора де Сильва, рябой физиономии Великого магистра и чопорной заботы Магнуса Корвинуса.

* * *

Неприятности первого дня забылись быстро. Корделия свыклась с жизнью в Городе магов, смирилась с Великим магистром и его любимым учеником и не замечала ненавидящих взглядов Кастора де Сильва. Она почти не тосковала по дому, ведь у нее была цель, которая и заняла все мысли на ближайшие два года. В своих изысканиях Корделия полагалась только на книги. Она не обращалась за помощью к другим магам: знала, что ступает на неторную тропу, по которой должна пройти в одиночестве. Тайна должна была оставаться тайной для всех, особенно для ее наставника, которым, как и предсказывал Магнус, стал Стефан Нефаст. И всё же однажды Корделия не выдержала и как бы невзначай поинтересовалась: — Скажите, учитель, возможно ли вернуть мертвого к жизни? Они с Магнусом и парой ребят занимались в лесу — общими усилиями пускали вспять течение ручейка. Стефан Нефаст благосклонно наблюдал за потугами. Стоило Корделии отвлечься, и вода, смирившаяся было с чужой волей, неудержимым потоком хлынула назад, обрызгав всех с головы до пят. Несколько человек засмеялись. Корделия в который раз почувствовала на себя пытливый взгляд Магнуса, но сама не сводила глаз с Великого магистра. Тот нахмурился, но всё же ответил: — Разве ты никогда не слышала сказок о маге-воскресителе? Традиционно такие возможности приписывались магии воды, однако письменная история не знает ни одного случая воскрешения. Сильный маг может поднять мертвеца и даже диктовать ему свою волю, но ведь с таким же успехом можно дергать за руки и ноги тряпичную куклу. Разумеется, остается еще некромантия. Но вот ведь какая штука: в разговорах с мертвыми никогда не знаешь точно, с кем говоришь. — Благодарю, учитель, — пробормотала Корделия, возвращаясь к занятию. Она жалела о своем вопросе. Ни одного случая? Что же тогда произошло в Лантии? Нет, она вовсе не собиралась так легко сдаваться. Корделия и прежде немало времени проводила в библиотеке — читала об оживлении и перерисовывала магические круги, — а теперь совсем зарылась в книги. Быть может, у других магов и выходили только безмозглые марионетки, а именно у нее получится вернуть покойника по-настоящему, потому что она и есть легендарный маг-воскреситель! Ответ учителя заставил задуматься и о некромантии. Однако жажда постичь неизведанное теперь всё чаще встречала сопротивление Стефана Нефаста. Должно быть, тот что-то заподозрил и теперь под разными предлогами не пускал Корделию в библиотеку и строго-настрого запретил переписывать тексты. Она не отчаивалась, в короткое время запоминала целые страницы, а по ночам в мансарде почти слово в слово воспроизводила их при свете оплывшей свечи. С каждым разом нетерпеливые пальцы оставляли всё больше клякс, а расползающимся строчкам становилось всё теснее в бумажных границах. Корделия чувствовала, что знает достаточно, что теория уже пожирает истину. Пора было воплощать задуманное. Совсем скоро, в середине мая, она получила первый отпуск домой, и поездка наконец позволила получить целый день в свое распоряжение. Корделия пробыла в Городе магов почти два года и за это время видела отца всего трижды, а теперь ужасающий замысел затмил всю радость встречи. Она написала домой, что уезжает на день позже назначенного срока, и никто ничего не заподозрил, когда она в одиночестве направилась к пологому холму: все привыкли, что отец Корделии никогда не появляется в Городе во время посещений. В полдень она спустилась с холма к крытой телеге, запряженной вороным конем. Корделия целую неделю втихаря колдовала над деревенским почтальоном, и сейчас, стоило ей забраться за полог, он, не задавая лишних вопросов, дернул поводья, и телега покатилась на восток. Корделия вынула из внутреннего кармана ритуальный нож. Она стащила его из дома Великого магистра в надежде начертить магический круг, который сумеет пробудить или хотя бы разговорить Оливию де Тенебра. Мать задолжала ей немало ответов, и сегодня в полночь Корделия собиралась расспросить ее и об инициалах на вышитых платках, и о неправильном сердце, и об отсутствии сходства в их лицах. Они добрались до кладбища слишком рано — до темноты оставались долгие часы. Корделия беспокоилась: Дом в лесу и деревня были совсем близко, откажи магия хоть на мгновение — и ее могли бы узнать. Кроме того, она сомневалась, что они вдвоем с возницей сумеют быстро раскопать могилу, так что после наступления темноты подкралась к таверне и околдовала двух пьянчуг, ненадолго вышедших подышать свежим воздухом. И страшная ночь началась. Земля поддалась безропотно, крышка гроба распахнулась легко. Зачарованные помощники не пошевелились, но Корделия отпрянула, врезавшись в еловые ветви, тянущиеся сквозь покосившуюся ограду. Впервые в жизни она смотрела в лицо матери, и в смертной честности, безо всяких прикрас оно казалось еще более надменным, чем на портрете. Чудом взяв себя в руки, Корделия велела невольным сообщникам уйти с кладбища и осталась один на один со своим кошмаром. Она вслепую, по памяти чертила магические символы вокруг разверстой могилы. Замкнув круг, принялась читать наговор. Истлевшие кости слышали зов, но не могли повиноваться — череп перекатывался с места на место, вокруг него волосы, подхваченные магическим ветром, метались огненными всполохами, но руки, распавшиеся на десятки косточек, не шевелились, ноги давно рассыпались в пыль. Корделия сжала кулаки и громче зашептала заклинания. Лоб обожгла горячая боль, и, послушный ее силе, скелет поднялся в воздух. Он безвольно парил над землей, в глазных провалах читался немой укор, волосы медными нитями падали на землю. Поддавшись любопытству, Корделия дернула за невидимую веревку, и покойница протянула к ней костяную пясть, а в следующую минуту свалилась наземь грудой костей, волос и истлевшего тряпья. Корделия упала рядом на колени. Бессмысленно. Она ведь пришла, чтобы вернуть утраченную волю, а не навязать собственную. Наставник был прав. Марионетка не расскажет правду. И, позабыв о бесполезных книгах, Корделия вернулась мыслями в Лантию — в тот день, когда ее обвинили в невозможном чуде. Я только взяла ее за руку. И, не колеблясь ни секунды, она коснулась рассыпавшейся кисти, соскользнула в бескрайнюю прохладную тьму, но тут же, будто наткнувшись на окованную железом дверь, отлетела назад — в грязь и тлен. Из глаз посыпались искры, из носа потекла кровь. Корделия далеко не сразу пришла в себя. Не сразу смирилась с провалом. Прошло еще часа два, прежде чем она, охрипшая и перемазанная в грязи, с разбитым лицом и готовая выть от досады, признала, что не может вернуть мертвеца к жизни, что ее сила такая же бесполезная, как у остальных магов. Пора было остановиться — привести себя в порядок, залечить раны и вернуться к Городу магов, чтобы встретиться с отцом. Корделия пыталась собрать кости в прежнем порядке, но разброд мыслей не давал преуспеть. В конце концов она всё же вернула изломанный скелет в трухлявый гроб и побежала проверять, не освободились ли от чар ее помощники. К счастью, те нашлись за оградой кладбища. Все вместе они зарыли могилу, и Корделия сама обсыпала ее прелой листвой. Она надеялась, что этого хватит, потому что сил на сложные скрывающие чары у нее не осталось. Впрочем, ее не слишком беспокоило, что селяне могут подумать, будто ночью по кладбищу гуляют вурдалаки. Заставив протрезвевших пьянчуг забыть о минувшей ночи, Корделия отпустила их восвояси и велела почтальону отправляться в обратный путь. Она успела умыться и переодеться в платье, а ссадины на лице оказались не такими уж серьезными и легко поддались исцеляющим чарам, так что приехавший отец не заметил шишку на лбу, однако унылый вид дочери не ускользнул от его внимания. Наверное, он подумал тогда, что временная хандра испарится под родной крышей, но на следующий день лучше не стало. Корделия тяжело переживала провал. Она не могла спать, потому что на грани серой яви и беспокойного сна ее поджидал теперь скелет с огненными волосами. Покойница ничего не говорила, ничего не знала, и только в черных провалах глазниц ясно читался самый бессмысленный вопрос. В бессонной муке Корделия повторяла: «Зачем? Зачем?» и не могла ответить. Она утратила цель, и только желание выучиться некромантии не давало ей навсегда покинуть Город магов. На третий день обеспокоенный отец отвез ее на рынок и пообещал купить любой подарок. Корделия отнеслась к затее безо всякого интереса, однако в лавке старьевщика ей всё же приглянулась старинная колода карт. Уже к вечеру ей удалось освоить пару пасьянсов из старых книг, и занятие оказалось неожиданно увлекательным. В эту ночь Корделия наконец смогла уснуть: сочетания цифр и картинок заслонили мрачный призрак, а на следующий день она привела Линду в неописуемый восторг, испытав на ней свой талант гадалки. Отпуск пролетел за разучиванием раскладов, и, когда пришло время возвращаться в Город магов, Корделия забрала карты с собой. На многие годы они стали ее верными друзьями, а вот с некромантией складывалось далеко не так гладко. Наверное, Великий магистр заметил временную пропажу ножа, потому что он явно затаил злобу на Корделию — даже не утруждал себя предлогами, чтобы не пускать ее к книгам, и всё чаще придирался: ставил ей в упрек пренебрежение ценностями братства и нежелание работать сообща. Корделия не противилась в открытую, но и не подчинялась. Она не собиралась по-настоящему делиться силой: дар делал ее особенной, и было бы предательством променять его на чужое одобрение. И всё же год без целей дался ей нелегко. Через несколько месяцев Корделия научилась вызывать духов. Первым делом, разумеется, попыталась связаться с матерью и снова натолкнулась на запертую дверь. Наверное, Оливия де Тенебра всё еще обижалась за потревоженный покой, потому что другие покойники были совсем не прочь поболтать — галдели без умолку, несли сущий вздор и быстро наскучили Корделии. Она недоумевала: какое бесполезное гадание! Почему духи карт оказались мудрее и искуснее? Потому ли, что никогда не были людьми? Корделия забыла о некромантии, вернулась к знакомым раскладам и начала изобретать новые. Со страшной ночи на кладбище и до встречи с Эскилем карты оставались ее единственным развлечением. Но вот пришло время Великому магистру отправить подросших магов к древнему святилищу. Среди ровесниц поднялось волнение, было много разговоров о болотном городе и загадочном сердце Эскиля, но Корделия не участвовала в них. Она знала от старших, как проходит посвящение: каждый год подростки ночуют в лесу у начала топей в надежде, что едкие пары откроют им неведомую истину. Никакой опасности, никаких странствий к зловещим руинам — скука смертная! Корделия с куда большей охотой провела бы день на вершине холма за картами или чтением. Хорошо хоть, что Магнусу предстояло ночевать в другом лагере: мальчики и девочки постигали истину по отдельности. Ясным осенним днем пятнадцать молодых магов и два наставника направились в обход столицы к Западному лесу. Все вместе миновали хижину лесника и разделились. Ведьмы свернули налево и пробрались топкой тропой до заросшего травой пригорка, где наставница велела им разбить лагерь и оставаться до утра, а потом вручила Корделии нож и скрылась в тумане. Оставшись в одиночестве, шесть девчонок спустились к заросшему ряской прудику и замерли в нерешительности. Они знали, с чего нужно начать — принести жертву, — однако всех вдруг охватил суеверный трепет. И Корделия, не смея пошевелиться, чутко прислушивалась: ей казалось, что в тумане кто-то шепчет ее имя. Разозлившись на себя, она полоснула ножом по левой ладони и отдала грязной воде несколько капель крови. Девочки последовали ее примеру — все, кроме Бекки, которая никак не могла решиться и подняла истошный вой, который разнесся над болотом жутковатым задушенным эхом. Не выдержав, Корделия выхватила у нее нож и разрезала ей руку. Разделавшись с неприятной задачей, все взбодрились и вспомнили, что впереди целая ночь свободы. Девочки принялись бегать по пригорку и брызгаться водой, а утомившись, расположились на вершине и развели костер — поджаривали ломти хлеба и топили кусочки сыра. Корделия скоро отошла от подруг, легла на влажную траву и всмотрелась в темное небо, почти полностью затянутое набегающими облаками. Поднимающийся над болотом туман нес с собой тяжелый аромат неведомых трав — дурманящий и пьянящий. Корделия вытянула перед собой руку — в сером мареве кожа казалась серебристой, светящейся; тонкие длинные пальцы легко управились бы с любыми струнами. Собственное изящество наполняло ее тихим довольством. В последний год Корделии всё больше и больше нравилось быть собой. Многим взросление добавляло лишней тяжести, словно пригвождая к земле, но ее тело тянулось ввысь еще более гибким и ладным, чем прежде, и жить в мире осязаемых вещей становилось легче и свободнее. Даже набухшая болью грудь ни капли не смущала: пускай защищает ее уязвимое неправильное сердце. — Корделия! Эй, Корделия! Она недовольно приподнялась на локте. Наедине с собой было так хорошо, что она совершенно забыла об остальных, но те про нее не забыли и теперь таращились с жадным любопытством. — Слушай, — отчего-то шепотом начала Тереса, — мы тут говорили о мальчиках. Получается, после сегодняшней ночи все мы станем взрослыми… И вот мы тут подумали: а как мальчики узнают, что повзрослели? — Никак! — раздраженно ответила Корделия. — Они вырастают, но не взрослеют. — Как же так?.. — задумчиво протянула Бекка. Корделия откинулась на траву. Она знала, что не права. Взять хотя бы Магнуса и Великого магистра — они явно отличались не только ростом. Стефан Нефаст с его кудлатой головой, кустистыми бровями и зарослями на щеках и подбородке походил на больное облезлое животное, и Корделия со злорадным терпением ждала, когда Магнуса постигнет та же незавидная участь. Она закрыла глаза, глубоко вдохнула болотный воздух, но чувство приятной отчужденности не возвращалось. — Помните, Августа говорила, в эту ночь можно загадать любое желание? — напомнила Ибби у костра. — Я загадаю, чтобы Винсент взял меня в жены, — тут же выпалила Бекка. — Думаю, многие загадали бы Магнуса, — подала голос Тереса, — но Корделия будет против… Корделия закатила глаза. Ее так и подмывало сказать, что они могут делить Магнуса на сколько угодно кусков, но она вовремя прикусила язык. Однако совсем смолчать не могла. Села на траве и сердито оглядела подруг. — У вас всего одно желание, и вы собираетесь потратить его на тех, кого едва знаете! Как вам не, не… — она никак не могла подобрать верное слово, — не стыдно?! — Я знаю Винсента, — пролепетала Бекка, но Корделия не обратила на нее внимания. — Думаете, кто-нибудь из мальчиков потратит на вас свое желание? Да как бы не так! Я знаю их лучше вас и скажу: все они загадают что-нибудь для себя. И если бы у каждого было по десятку желаний, и тогда бы ни одного на вас не потратили! Девчонки притихли. Подозрительный плеск неподалеку и уханье совы разбавляли повисшую тишину. — А ты знаешь желание Винсента? — прошептала Бекка. — Я загадаю для него… Корделия знала, что хочет забрать у Бекки еще немного крови, но прежде чем она успела высказать это намерение вслух, в разговор вступила молчавшая до сих пор Каталина. — А ведь правда, это несправедливо. Но что же нам делать? Может быть, устроим восстание против мальчиков? Корделия, будешь предводителем? Корделии очень не понравилась усмешка, с которой всё это было сказано, но она только пожала плечами. — Зачем столько мороки? Справедливости можно добиться куда проще. Просто не любите их. Никогда. — Но я не могу не любить Винсента! — воскликнула Бекка. — На самом деле, это вполне возможно, — деловито заметила Эсти. — Существуют самые разные отвороты. Я могу выучить для тебя… — Не хочу никаких отворотов! Как я буду жить, если перестану любить Винсента? — Спроси у Корделии. Она-то отлично знает, как жить без любви. Она обо всем знает куда больше нас, верно? В этот раз Каталина даже не потрудилась скрыть усмешку. Более того, она поднялась на ноги, неторопливо подошла к Корделии и опустилась рядом на колени. В черных люцидийских глазах читался вызов. — Никогда, говоришь? Никакой любви на целую вечность? Какой тяжелый обет! Хотя… может, мы неправильно тебя поняли? Мальчиков любить нельзя — это ясно, но что насчет девочек? Быть может, Корделия совсем не против девочек? Надо проверить. Она наклонилась очень низко и вытянула вперед тощие руки, будто собираясь пощекотать Корделию, но та не шелохнулась. От нее не ускользнуло, как вызывающая ухмылка на долю секунды сменилась опасливой улыбкой. — Попробуй, если осмелишься, — процедила она, легла на траву и заложила руки за голову, не сводя с Каталины пристального взгляда. Конечно, не осмелится. Струсит. Отступит. Так и вышло. В последний момент Каталина сжала кулаки и отвернулась. — Поздно уже, не находишь? Прикажи ложиться спать, — в ее голосе всё еще слышались веселые нотки, но Корделии было не до веселья. — Почему это я должна вам приказывать? — Да ты ведь главная! Августа оставила нож тебе. — Потому что только я совсем не боюсь крови. Но я не вызывалась быть главной. Ложитесь спать когда хотите. Она глянула на остальных — кажется, те даже не заметили их с Каталиной перебранки. — Почему Корделия не разрешает мне любить Винсента? — хныкала Бекка, а Тереса и Ибби гладили ее по плечам. Эсти колдовала над костром. С Корделии было довольно. Она отвернулась к туманной зыби, и девочки больше не беспокоили ее, но в одиночестве гнев не затих — стал как будто осязаемым, и она сама не знала, почему и на кого злится. Плащ пропитался влагой, рука затекла, но Корделия и не думала привести постель в порядок или перевернуться. Она не смела пошевелиться: пусть все думают, что она спит: и ведьмы, и туман. Девочки легли скоро, и шелест предсонных разговоров недолго висел над пригорком. Дурманящий дух болот сморил всех. Но не Корделию. Небо затянуло облаками, туман поднялся высоко, и над болотом повисла белесая, залитая мертвым сиянием ночь. Под покровом вязкой тишины Корделия признала: ее недавняя злость — это зависть. Вот бы ей тоже было достаточно Винсента. Или Магнуса. Тогда и она смогла бы уснуть с верой в достижимое счастье. Но нет. Так и не загаданное желание мучило ее, беспокойный разум цеплялся за обрывки фраз и слов, пытаясь отыскать ясное выражение для неохватного смысла. И туман подсказывал, нашептывал… Корделия была уже не на болоте, а дома, у себя в комнате. Она скорее знала это, чем видела: вокруг по-прежнему стояла мгла. Но что это блеснуло справа? Всего лишь старое зеркало в резной деревянной раме. Отраженная ночная муть слегка мерцала. Корделия пошла на свет и замерла, потрясенно глядя на себя — окутанную потусторонним светом, такую сказочно, чарующе прекрасную. Она улыбнулась своему отражению — и оно ответило ей восхищенной улыбкой, но тень, набежавшая на лицо, почти сразу приглушила фантастическое сияние. Тоска отразилась и в ее сердце. Безнадежно. Недостижимо. В отчаянии она протянула руку ко второй Корделии, и — о чудо! — стекло не стало преградой. Они обвили друг друга руками, их губы соприкоснулись, и на несколько мгновений все границы стерлись. По какую сторону зеркала она стоит теперь? Стоило подумать об этом, и двойник отстранился. Корделия с досадой последовала его примеру и взглянула в собственное лицо — ярко-зеленые глаза померкли, сменившись беспокойной, растекающейся чернотой. Она отшатнулась, зажмурилась и вернулась на туманное болото. Мокрый плащ снова лип к телу, рядом слышалось сопение спящих, а вот воздух стал другим: к травяному аромату примешивался теперь странный едкий запах. Сон или неведомое волшебство? Корделия коснулась сомкнутых век кончиками пальцев. Зеленые или чернильные? Как узнать без зеркала? Она открыла глаза, села в траве и замерла в восхищенном удивлении: костер всё еще горел, и его пламя переливалось голубыми, зелеными и фиолетовыми всполохами. Кто бы мог подумать, что Эсти умеет так ловко управляться с магическим огнем? Почему никогда не говорила? Ко мне. Иди сюда. Корделия огляделась — казалось, голос звучит одновременно и у нее в голове, и в мутной дали, — поднялась на ноги, прислушалась — не повторится ли призрачный зов. Но болото молчало. И вдруг она краем глаза заметила, как дрогнуло пламя костра. Повернулась — и у нее на глазах разноцветные всполохи свернулись в шары беспокойного света и один за другим вылетели из огня, который разом усох до чахлых желто-оранжевых язычков. Сияющие сгустки полетели прочь, спустились над склоном и заплыли в зеленоватую мглу. Недолго думая, Корделия бросилась следом. Она сразу нашла их: туман скрывал стоящие в десяти шагах деревья, но не мог поглотить фантастические огни. Сотни, тысячи их блуждали в мерцающей зелени, которая всё настойчивее подтачивала и вытесняла серый сумрак. Едкий запах стал тяжелее, но слезы не застилали глаз — напротив, Корделия видела глубже и дальше, чем прежде. Шаг ее сделался на удивление легким, и она, не глядя под ноги, бежала по заболоченным тропам — казалось, окажись на пути сплошная вода, и та ни на миг не задержала бы. И слух ничего не упускал. Сколько же голосов! Тот первый, зовущий, заглушался шепчущим гомоном: — Какая неповоротливая. — Отчего не сбросить ненужную тяжесть? — Зачем границы? — Зачем тюрьма? — Зачем бессмысленное прозвание? — Вернись в воду и пар. Но шепотки, не успев отзвучать, затухали навсегда, а упрямый зов не смолкал. Ко мне. Иди сюда. И Корделия шла к нему. Она не оглядывалась и не прислушивалась. Голос доносился отовсюду сразу, отдавался в голове, но она не боялась сбиться с пути: сердце отзывалось, колотилось всё быстрее, и каждый шаг становился правильным. Она вдруг поняла, что всегда чувствовала зов, но до сих пор не могла услышать. И теперь наитие вело вперед, а вопросы и сомнения остались позади, за зеленым туманом. Только блуждающие огни злили ее: никто никогда не называл Корделию неповоротливой! Она легко взобралась на очередную кочку, спустилась к воде и остановилась в замешательстве. Путь закончился. Болото молчало. После недавней многоголосицы тишина казалась неправильной, опасной, по-настоящему мертвой. Туман обступил со всех сторон, и Корделия словно оказалась в коконе или в склепе с низким арочным потолком и черным зеркальным полом. Здесь было светло. Она видела свои руки в зеленоватом сиянии — слишком ярком для мерцания тумана. И словно следуя за недавним кошмаром, Корделия подобралась вплотную к воде, заглянула в темные глубины, и ее взяла не меньшая оторопь. Нет, чернильная тьма не наполнила глаз — напротив, они горели теперь ярче блуждающих огней, всех вместе взятых. Корделия поднялась на ноги и оглядела туманные своды, залитые холодным зеленым светом. Ее собственным светом. Быть может, снова сон? Но даже если так, она не хотела возвращаться, не хотела, чтобы ее сияние померкло так быстро. Но где же бесплотный проводник? Почему замолк, будто выполнил задачу? Корделия не надеялась на ответ, но он пришел. — Я ждала тебя, дочь моя. Я звала тебя. Голос снова звучал и внутри, и вокруг, но он изменился: приблизился, стал молодым и очень благозвучным. Несомненно женским. — Кто ты? — выдохнула Корделия. — Хотя… знаю. Ты дух болот! — Я вовсе не дух, — в голосе слышалось снисхождение. — Не больше, чем ты. — Кто же тогда? Человек? Но где твое тело? — Так вот что делает их людьми, — насмешливо протянул голос. — А где твое тело, Корделия? Уж не позабыла ли ты его в трясине? Корделия даже не успела задуматься, откуда голосу известно ее имя. Она взглянула на ладони, и ей показалось, что они просвечивают, расплываются… И чем дольше смотрела, тем сильнее истончалась плоть. — Я всё-таки сплю, — заключила она. — Сама знаешь, что нет, — возразил голос спокойно. — Разве ты не проснулась только что? Разве не видела, что твои глаза наконец открыты? — Открыты… — Она зажмурилась на несколько секунд, и когда снова взглянула на руки, те обрели плотность. — Но как тогда?.. — Какие бессмысленные вопросы ты задаешь, — протянул мелодичный голос. — Разве ты не хотела спросить что-то важное? Неужели всё померкло перед надобностью знать, кто я и что с твоими глазами? Что-то важное? Ведь правда, у нее было столько вопросов, на которые ни карты, ни духи, ни истлевшие кости не смогли дать ответа. И сейчас, когда пришло время попытать судьбу еще раз, нужные слова ускользали. «Почему моя мать умерла? Правда ли я могу то, чего другие не могут?» По какой-то причине сейчас всё это казалось неважным. В раздумье Корделия опустилась коленями на клочок влажной земли. — Я отвечу, — пообещал голос. — Но будь благоразумна и честна. Нет смысла лгать. Корделия спрятала лицо в ладонях. Как ни цеплялась за прежние тревоги, ничто не могло заслонить недавних сомнений. — Другие девочки… — пробормотала она. — Я смеялась над ними. Я осуждала их. Но правда в том, что я хочу того же. Нет у меня других желаний. Я только хочу знать, есть ли на свете человек для меня. Тот, кого я смогу полюбить по-настоящему. Ты обещала — так покажи! — Человек? На свете? — растерянно перепросил голос. — Что ж, посмотри… С неизъяснимым трепетом Корделия поднялась на ноги и подошла к воде. Она больше не видела себя. Она больше ничего не видела, потому что зеркальная гладь исчезла, сменившись непроницаемой чернотой. — И это всё, что ты можешь мне показать? — разозлилась она. — Хочешь сказать, во всем мире никого для меня не найдется? — Мир меньше, чем ты думаешь. — Корделия почувствовала, как невидимая девушка пожимает плечами. — Тогда нужно его расширить! Чернота под ногами казалась глубже ночного неба, но что это меняло? Корделия никогда не боялась ни высоты, ни темноты — только одиночества. И сейчас, не колеблясь ни секунды, она шагнула в неизвестность. В первое мгновение отчетливо услышала плеск, но когда черная пелена сомкнулась над головой, окутавшее ее вещество уже не было водой. Более вязкое, оно, однако, ничуть не замедляло падения и не цеплялось за волосы. Корделия откуда-то знала, где оказалась: в первобытной пустоте, где один удар сердца растянут на всё время Вселенной; ни вдохнуть, ни задохнуться не успеешь — только и остается, что мчаться в никуда целую вечность. И никакого дна, никакого проблеска… И вдруг она вспомнила, что, прыгая в омут, инстинктивно зажмурилась, заглушив собственное сияние. Что ж, пришло время осветить неосветимое. И Корделия открыла глаза. Первой пришла боль. Ее тело разрезали на куски. Она была в крови, она дышала кровью, кровь горчила на языке. Своя, чужая — всё путалось в вихре ощущений. А потом ярко вспыхнул пожар — деревня и Город магов пылали, отблески пламени плясали на стенах родного дома. В огне закружился ворох тотчас сгорающих видений. Окровавленные книги. Веревка на ветке старого дуба. Оторванные руки ребенка. Пустые стены в гостиной. Дом в плюще — уродливый собрат напротив. Две свечи. Пять монет. Разбитое окно. Проткнутая ладонь. Деревянный сыч. Бурые пятна на дырявой рубашке. Кровь. Кинжал. Колокол. Видения замелькали нестерпимо быстро. Они слепили глаза, оставляя после себя ожоги невозможных воспоминаний, но Корделия не отворачивалась и не заслонялась от боли. Пусть. Где-то в агонии скрыт нужный ей смысл. Но прежде чем она успела в чем-либо разобраться, падение прекратилось. Ноги врезались во что-то мягкое. Неужели дно? Сделала шаг вперед и вверх, ещё один — и огненные картины потухли. За их завесой не обнаружилось ни грязи, ни воды — только уходящий наверх косогор. Летнее солнце в вышине светило ярко и ровно; густая трава поднималась выше колен, цеплялась за плащ и зеленой сетью оплетала ноги. Корделия брела вперед, не оборачиваясь. Она узнала высокий холм, на котором провела в одиночестве немало часов. Значит, позади Город магов, а туда ей не нужно. Только вперед. Точно услышав ее мысли, с неба обрушился неистовый порыв ветра — ударил в грудь и дернул за волосы, явно вознамерившись опрокинуть навзничь, но она успела припасть к земле. Трава хлестала ее по лицу, а она, цепляясь за колючие стебли, карабкалась вверх. Стоило добраться до вершины, и ветер разом стих, оставив после себя слабый морской запах. Корделия выпрямилась, перевела дух и увидела: впереди кто-то есть — лежит в траве без движения. Мертвец? Она ускорила шаг, подошла ближе и опустилась рядом на колени. Это была девочка примерно ее возраста, но меньше ростом, более хрупкая, с совсем еще детскими чертами лица. Заплетенные в косички рыжие волосы горели на солнце отголоском недавнего пожара и упреком потревоженной покойницы. Сложив на груди маленькие худые руки, девочка спала, и сон ее был тревожен: она хмурилась, дыхание прерывалось, сомкнутые веки подрагивали. Корделия почувствовала легкое разочарование. Для прыжка в небытие награда казалась скудной. — В ней нет ничего особенного, — пробормотала она. И действительно, если не считать ярких волос, ничто в девчонке не цепляло глаз: безвольное смазливое личико не слишком выделялось бы среди юных ведьм или горожанок. Корделия ни минуты не сомневалась, что уже видела такие тонкие вздернутые носы, острые подбородки и чуть опущенные уголки глаз. Конечно, она не могла припомнить все эти черты именно в таком сочетании, но разве подобного нельзя сказать о любом лице? Поддавшись внезапной неловкости, она отвела взгляд от приоткрытых губ спящей. Кошмарные видения открыли ей правду, и, не успев толком разобраться, Корделия сумела всё прочувствовать и теперь знала куда больше, чем видела. Она знала имя этой девочки — хоть почему-то никак не могла произнести его, — знала, что у той самое правильное сердце и самая прекрасная магия. — Ты забыла самое главное. — Теперь голос звучал глухо и как будто неуверенно. — Она любит тебя больше всего и всех в этом мире. И даже больше самого мира. — Как же я ее заставила? — проворчала Корделия, всё еще не в силах справиться со смущением. — Наверное, напоила приворотной отравой. — Сама знаешь, что нет. Всего лишь предстала в самой худшей своей ипостаси. Корделия не нашлась, что ответить, только искоса глянула на девчонку. Сколько еще она будет спать? До крови и пожара, а потом еще сотню лет? Неужели никак не разбудить? И она наклонилась и крепко поцеловала спящую в приоткрытые губы. Девочка не пошевелилась. Поцелуй ни на миг не отвлек ее от тревожных картинок в голове. Корделия отвернулась. Что это на нее нашло? Что за глупая слабость? Ей стало стыдно — отчасти перед непонятным вездесущим голосом, но прежде всего перед собой. — Она не проснется сейчас, — заметила невидимая собеседница. — Конечно, не проснется, — раздраженно согласилась Корделия. — Ее ведь не существует. Она уже знала: девочка живет в том самом будущем — кровавом и невозможном. — О нет, она существует, — насмешливо поправил голос. — Просто очень далеко. Сама позовет тебя, когда проснется. А пока… она не знает твоего имени. — И что мне делать? — Ждать и не сомневаться. Ты сможешь вернуться сюда, когда захочешь. Не обязательно заходить в туман. В твоих глазах всегда была его магия, и теперь ты вспомнила об этом. Заслонись от обыденности и сможешь вернуться. — Во сне, — задумчиво протянула Корделия. — Но что я буду здесь делать? С тобой беседовать? — Почему бы и нет? — хмыкнул голос. — Разве ты не делаешь это всё время? Но я не смогу болтать с тобой вечно. Когда вы встретитесь, я замолчу. Но это не значит, что я тебя брошу. Обещаю, я буду приглядывать за тобой. Корделия собиралась сказать, что ей не нужна забота всяких сомнительных сущностей, но голос опередил ее: — Тебя уже ищут. Пора возвращаться. И в тот же миг зеленый туман набежал на небо, поднялся от земли густыми потоками. Вскоре завеса начала рассеиваться, и Корделия обнаружила, что по-прежнему стоит у воды в дымчатом коконе, однако зеленоватые волокна истончились и кое-где оборвались, сверху проглядывало серое рассветное небо. Она отряхнула плащ и обнаружила, что он почти сух. — Что ж, надеюсь, у тебя не осталось вопросов. Разумеется, у нее остались вопросы. Она ведь даже толком ничего не спросила. Однако время истекало. Корделия слышала: голос таял, подобно туману. — Погоди, — выдохнула она. — Я хочу знать, с кем говорю. Покажись! — Что ж, — откликнулся усталый голос. — Подойди и посмотри. Мне нечего скрывать… И, подступив к воде, она увидела, как шевелятся губы ее отражения. — …потому что ты говоришь с собой, — оно самодовольно ухмыльнулось, подалось к поверхности и протянуло руки, и прежде чем Корделия поняла, что происходит, она уже сама склонялась навстречу. Чуть ближе, чуть ниже — ее ноги соскользнули, и она упала ничком в воду. В этот раз плеск получился оглушительным, ноги провалились в хлипкую грязь. Корделия без особого труда выбралась на пригорок, однако всё же успела окунуться, и теперь с волос стекала холодная коричневатая жижа, а на зубах скрипел песок. Стоя коленями в грязи, она кашляла и отдувалась, но никак не могла прийти в себя. Немного прочистив горло, обхватила голову руками, глотая оставшийся ил вместе с гневом и отчаянием. Нет, дело было вовсе не в испачканной одежде. Ее свет. Ее голос. Она ведь думала, что говорит с богом, а на самом деле кричала во внутреннюю пустоту и слушала ответы бестолкового эха. Привели ее в чувство зазвучавшие совсем близко голоса. Корделия вскинула голову и изумленно прислушалась. — Ой, мне так хочется рассказать вам, что я увидела, но ведь нельзя? — щебетала Бекка. — Нельзя, — подтвердила Ибби. — Иначе я рассказала бы тебе не меньше. — Да где же Корделия? — протянула Эсти. Девочки разговаривали совсем близко — на вершине пригорка, на который Корделия только что выбралась. Но как это возможно? Выходит, она оказалась там, откуда пришла! Или всё время была здесь? Но как же долгая дорога через зеленый туман? На раздумья не оставалось ни времени, ни сил, и Корделия несколькими быстрыми шагами поднялась к остальным ведьмам. Ее появление вызвало некоторое смятение. Все примолкли и уставились на нее. — Ну и вид у тебя, — протянула Каталина. — Эй, с тобой всё в порядке? Где ты была? Ты… что-то увидела? — Эсти потянула ее за мокрый рукав, и Корделия отдернула руку. — Я ничего не видела! Она перевела дыхание и подобрала лежащий на земле кинжал. — Идемте. Хватит прохлаждаться. — Ты покажешься перед Магнусом в таком виде? — ужаснулась Бекка. — Конечно! — огрызнулась Корделия. — Я же специально для него искупалась. И больше ни на кого не глядя, она в одиночестве направилась к ведущей с болота тропе. Однако уйти оказалось не так-то просто. В тот день Корделия вместе со всеми вернулась в Город магов, но, как и предсказывал лживый двойник, унесла с собой магию болотного тумана, которая ощущалась теперь разъедающей пустотой в груди. Ей всё чаще казалось, что, прыгнув в бездну, она потеряла нечто очень ценное. То, чего у нее никогда не было. В поисках никогда не существовавшей утраты Корделия больше, чем прежде, думала о прошлом. Ей часто снился Дом в лесу — пустой, в зарослях плюща и с голыми стенами в гостиной. Иногда в долгих бессмысленных грезах она будто безо всякой цели бродила из комнаты в комнату. При пробуждении приходила к выводу, что искала отца, который никогда ей не снился, хоть Корделия и часто думала о нем. В минуты умственной усталости казалось, что она не помнит его лица, а в дни душевной опустошенности — что ничего больше к нему не чувствует. И только новый страх, что отец однажды разлюбит ее, никогда не отступал. Потому как где же можно скрыться от чудовищной нелюбви, если мир так тесен, как сказал пустой двойник? Корделия часто ловила себя на желании опровергнуть неприглядную истину. Увидеть бы далекие страны, теплые южные моря и иной узор на звездном небе! Но она позволяла себе побег только во сне, когда возвращалась в летний день на холме. Иногда рыжеволосая девочка тоже была там — по-прежнему спала на траве, — а иногда холм оказывался пуст, и Корделия вздыхала с облегчением. Она не могла прогнать или разделить кошмары спящей и не могла не знать, что является их частью — видения открыли ей ее роль. Иногда она снимала плащ и, тщательно избегая прикосновений, укрывала девочку. Должно быть, иллюзорная ткань спасала от холода не лучше фальшивого солнца, но Корделия больше ничем не могла помочь. Впрочем, у нее нашлись другие занятия. Города магов, к ее радости, здесь не существовало, а вот по другую сторону холма открывалось неожиданное и ошеломляющее зрелище. Обрыв. Словно бы тот самый берег, где Корделия некогда поквиталась с фамбрийскими детьми. Она узнала скалы и жесткую траву, серое небо и морской запах, но там, где прежде разливалась беспокойная вода, теперь простиралась неподвижная бездна. И покой был чудовищным обманом: Корделия видела, что пустота, исподволь подтачивающая скалы и небо, вовсе не пуста. Если как следует всмотреться, в бесконечной глубине можно было разглядеть немыслимые образы. Казалось, бездна шепчет: «Иди ко мне. У меня есть все ответы. Надо только найти», но Корделия не поддалась. Она отвернулась, решив во что бы то ни стало обуздать бушующий хаос. Что, если рыжеволосая девочка проснется в одиночестве и бездна приманит ее? Были сомнения, что во сне можно колдовать, но после некоторых усилий у нее получилось укротить хаос, заключить его в серые волны, неотличимые от тех, что по-прежнему разбивали фамбрийский берег — где-то там, в далекой реальности. Ей помогал вездесущий голос. Сначала Корделия делала вид, что не слышит его, но тот не замолкал. Наконец не выдержав, она громко закричала: — Я не желаю говорить с собой! Резонное возражение не заставило себя ждать: — Мне пришлось говорить через тебя, ведь никого другого ты бы не послушала. Корделия смягчилась, догадавшись, что невидимая собеседница всё же не повторяет ее мысли, и перестала притворяться. Голос никогда не говорил ничего напрямую, но и намеков было достаточно для того, чтобы вернуть море и создать тени, однако заставить воду отражать несуществующий мир так и не получилось. Наконец Корделия сдалась, решив держаться от моря подальше: хаос в любое мгновение мог разорвать сдерживающие его сети — не стоило лишний раз дразнить его. Но если не считать упрямой воды, реальность грез оказалась на удивление пластичной: здесь правильным усилием мысли менялись местами восток и запад, а ночь опускалась за считанные секунды, разукрашивая небеса невиданными звездными узорами. Корделия почувствовала себя хозяйкой и решила дать имя тайному убежищу. Название пришло само, без раздумий: Оливийский сад — то ли насмешка, то ли последняя надежда приманить ту, кто до сих пор отвергала все магические призывы. И почему-то именно когда у мира грез появилось название, что-то пошло не так. Однажды Корделия обнаружила неподалеку Лантию — летнюю и пустую: там не было никого, кроме оживших витражей в церковных окнах и отчаянного крика. Первым порывом было уничтожить проклятый город, но в следующий раз он вернулся нетронутым. Бесплотный голос не желал ничего объяснять, намекнул только, что Лантия существует здесь по воле самой Корделии. А тем временем ее обычные сны начали вторгаться в Оливийский сад: однажды за лантийской церковью Корделия обнаружила заросший плющом дом, а вскоре наткнулась в саду на рыжеволосый скелет в сером истлевшем платье. Теперь покойница говорила — простирала костлявые руки и клялась в материнской любви, — но голос ее дрожал и менялся, да и Корделии трудно было поверить в слезливые заверения от гордой женщины с портрета. Она потребовала доказательств, и покойница протянула платок. Похожий на один из тех, что остались от Оливии де Тенебра, он всё же отличался вышивкой. Корделия не находила сил изгнать гостью и отчего-то избегала спрашивать бесплотный голос. В конце концов она заставила скелет облачиться в плащ и заточила его в гостиной пустого дома, пообещав поговорить снова, когда на платке будет правильный вензель — первая буква ее имени. С тех пор приходила нечасто, с облегчением отмечала, что узница так и не справилась с задачей, и возвращалась к солнечному холму. Только лантийское кладбище вызывало смутное беспокойство: иногда Корделии казалось, что оно растет само по себе, но она не была уверена, а с утренними лучами тревога забывалась полностью. Она мало что могла забрать с собой в Город магов из Оливийского сада. Образы стирались, чувства мельчали, а знания становились мрачными предчувствиями. Закрыв глаза, Корделия не могла увидеть лица рыжеволосой девочки, хоть и сумела запомнить черты по отдельности. Несколько раз она пыталась нарисовать портрет, но результат оказывался плачевным. Пережитое в Оливийском саду не уходило за его пределы и потому не могло тягаться с дневной жизнью — унылой и бессмысленной. Корделия отметала мысли о побеге не только из чувства долга — она знала, что у магии есть более надежные пути спасения, и, не до конца признаваясь себе в причинах нового интереса, взялась изучать Чары забвения. Доступные любому магу в простейшем виде, они оказывались весьма непростыми, когда приходилось применять их к себе или убирать воспоминания выборочно. И во всё время бесцельных мысленных блужданий Корделия не забывала о картах. Теперь она нередко коротала вечера за игрой с девочками, а иногда Магнус, воздавая должное ее способностям, звал потягаться с мальчиками. Ей нравилось побеждать, но совсем не нравился ход игры, соперники и ненужные разговоры. И уж точно она ни за что не позволила бы использовать свою драгоценную колоду для подобных глупостей. На самом деле ей была невыносима мысль, что кто-то просто прикоснется к ее картам. Корделия хранила их только для пасьянсов и гаданий, которые оставались ее любимыми занятиями, и именно эта страсть совершенно неожиданно сблизила ее с деревенскими жителями. Однажды летним днем она сидела на лугу, увлеченная новым раскладом — казалось, карты сами собой выстраивались в круг, и Корделия, пытаясь понять, что они хотят рассказать, отрешилась от окружающего мира. Она не услышала шагов и резко оглянулась, когда кто-то окликнул ее. Рядом стояла девушка в простом платье с передником, белый чепец скрывал ее волосы — темные, судя по выбившимся прядям. Корделия вопросительно оглядела подошедшую. Смутное узнавание сменилось уверенностью: это дочка мельника улыбалась ей сейчас. Но зачем она пожаловала? Маги и деревенские обычно молча терпели друг друга, избегая прямого общения. — Я уже давно заметила, что ты приходишь сюда. — Девушка села рядом на траву. — Давно хотела подойти, да не решалась. Надеюсь, ты не против? — Не дождавшись ответа, она с видимым усилием продолжила: — Тебя ведь зовут Корделия, правда? Корделия кивнула, и дочка мельника назвала ей свое имя. — Мы почти всех вас знаем, — продолжала она, чуть приободренная. — Только делаем вид, что нет, а на самом деле… Знаешь, скучно тут. Моя семья держится особняком, и с тобой ведь так же? Ты же не жила с магами с детства, и поэтому мне кажется, что ты немного ближе к нам… обычным людям… Корделия уже хотела сказать, что, когда она жила с отцом, пропасть между ней и деревенскими была куда шире, но что-то удержало ее от грубости. Быть может, только что прозвучавшее имя собеседницы или ее грустные глаза с чуть опущенными уголками? В любом случае Корделия вдруг поняла, что почти не возражает, чтобы мельникова дочка считала ее ровней. Наверное, эти мысли отразились у нее на лице, потому что девушка улыбнулась шире и вдруг подалась вперед. — Не трогай! — воскликнула Корделия, заслоняя карты. — Никто не может прикасаться к ним, кроме гадателя, — пояснила она, чувствуя себя неловко за внезапный окрик. — Извини, пожалуйста, — пролепетала девушка. — Я не смогла удержаться. Магия пугает меня и завораживает. Как и всех, я думаю. Но, знаешь, я не собиралась трогать твои карты. Просто… У тебя такие красивые руки. Прямо как у какой-нибудь… графини. Девушка залилась румянцем и отвернулась. Корделия тоже опустила взгляд. Она прекрасно знала, что ее руки идеальны, но, прозвучав из чужих уст, этот факт вдруг стал более правдивым и сомнительным одновременно. Ощущение двойственности только усилилось, когда девушка всё же коснулась ее ладони кончиками пальцев. Корделия не стала отдергивать руку. Она размышляла над тем, чтобы кое-что предложить новой знакомой, но та ее опередила. — Не погадаешь мне? — она кивнула на карты. Корделия на минуту задумалась. До сих пор она гадала только себе и Линде, но никогда подругам из Города магов, потому что суеверные ведьмы не желали, чтобы их лишний раз касалась чужая магия. Но у этой девушки не было своей магии, да и Корделии не терпелось поговорить с картами от чужого имени. — Да, конечно. — Она наконец позволила себе улыбнуться. — Что ты хочешь узнать? Они не договаривались встретиться снова, но еще много раз виделись на лугу в предзакатный час. Мельникова дочка всегда прибегала с новыми вопросами: что означает сон, когда поправится отец, что именно думает о ней кинтуррийский башмачник. К собственному удивлению, Корделию не раздражало тратить магию карт на такие глупости — напротив, погружаясь в чужую жизнь, она как будто отдыхала от своей собственной. Спустя некоторое время подруга потянула ее в деревню, умоляя подсказать мачехе, где искать потерянный кошель. В тот же день Корделия помогла пастуху вернуть домой загулявшую корову. Деревенские обращались к ней еще не раз и постепенно стали признавать и уважать ее — единственную из всех магов Города. Неудивительно, что всё это пришлось не по нутру Великому магистру. Он запретил Корделии покидать Город, но добился только того, что она стала сбегать чаще, чем прежде. Никакие наставления и наказания не заставили бы ее отказаться от своих владений, будь то высокий холм, Дом в лесу или деревня рядом с Городом магов. И именно тогда, когда Стефан Нефаст почти сдался, Корделии пришлось противостоять вторжению иного рода. В тот день они с дочкой мельника, как всегда, сидели на лугу. Подруга как раз закончила рассказывать об очередном кавалере, когда вдруг понизила голос до доверительного шепота. — Знаешь, в последнее время у нас не пойми что творится. Некоторые на ваших грешат, но ничего не делают, даже мужьям боятся говорить. Только между собой шепчутся… — В чем дело? — рассеянно поинтересовалась Корделия, не сводя глаз с расклада. В разговорах с мельниковой дочкой она куда больше слушала, чем говорила, а карты по-прежнему казались ей интереснее собеседницы. — Да даже не знаю, как начать… Говорят, всё начинается со стука в окно. Поглядишь — а там птица, большая, черная… Корделия вскинула глаза, и подруга подалась ближе и горячо продолжила: — И сразу так хочется открыть, но откроешь — и всё, мрак и чернота, будто сон. И можно бы подумать, что сон и есть, да только наутро кое-где на теле остаются следы то ли когтей, то ли клюва, то ли… — Птица? — в ярости выдохнула Корделия. — Огромная ощипанная ворона? — Да! — Глаза подруги расширились. Она придвинулась еще ближе. — Ты, что ли, знаешь, что это может быть? — Многие ли пострадали от этой… птицы? — перебила Корделия. — Пять девушек рассказали мне по секрету. Все нашего возраста или чуть старше. Может, кто-то молчит, конечно… — Что насчет тебя? Подруга замотала головой, в карих глазах читалось любопытство и нетерпение. — Да что же это творится? Что мы будем делать? — Мы? — непонимающе повторила Корделия, но сразу взяла себя в руки, глубоко вдохнула и улыбнулась, а потом быстрым движением закрыла подруге уши, за мгновение до этого поймав в Чары убеждения. — Тебе ничего не придется делать, дорогая, — ласково, нараспев проговорила она, — ведь ничего не произошло. Жаркие ночи приносят беспокойные сны, которые становятся общими в праздных дневных разговорах. Но и те, наскучив, рассеиваются без следа, так что иди домой и забудь о чужих грезах, потому что ничего не было и впредь ничего не будет. Обещаю. Она отстранилась и принялась собирать карты. Мельникова дочка растерянно оглядывалась по сторонам. — Еще не поздно. Почему уже уходишь? — У меня дела. Я ведь говорила, помнишь? Они вместе дошли до деревни, и Корделия свернула к пологому холму. Только оказавшись наедине с собой, она дала волю гневу: сжала кулаки и бегом бросилась к Городу магов, намереваясь немедленно со всем разобраться. Однако Камиллы не было дома — наверное, опять блуждала по лесу. Пришла ночь, но ее дом оставался темным и пустым. Когда Город уснул, Корделия выбралась на крышу через мансардное окошко и до утра просидела там под Чарами обезличивания, зорко всматриваясь в нависающую над низиной тьму — не поднимется ли большая черная птица, не полетит ли к спящей деревне. В тишине и безделье она уже не в первый раз задумалась о фамильяре. Ей нравился вызов, который ставила задача его сотворения, но удручала необходимость постоянно терпеть при себе разумное существо. Ночь так и прошла за бесплодными раздумьями и тщетным ожиданием: темнота оставалась пустой, а в доме Камиллы не блеснул ни один огонек. Увидев ее за завтраком, Корделия немало удивилась, однако время и сонливость притупили мучительный гнев достаточно, чтобы спокойно назначить встречу на окраине Города в три часа дня. Если приглашение и удивило Камиллу, она не подала виду — только пожала костлявыми плечами. С трудом отделавшись от наставника к условленному времени, Корделия пришла на встречу с некоторым опозданием. Камилла уже ждала ее — сидела на скамейке, закинув ногу на ногу, и жевала щавелевый лист. Их взгляды пересеклись, но обе обошлись без приветствий. Корделия села рядом, но не спешила начать разговор. Теперь, когда ярость, ее первая советчица, утихла, она уже не была уверена, о чем именно хочет поговорить. — Так зачем ты позвала меня, малышка Корделия? Корделия смерила ее недовольным взглядом. Камилла была примерно одного с ней роста — долговязая и костлявая, с редкими сальными волосами и белеющими проплешинами на голове. Наверное, как раз по образу создательницы ее птицы и получались такими облезлыми. — Где Нера? — поинтересовалась Корделия, решив не огрызаться раньше времени. — Улетела. — Камилла развела руками и прищурилась, отчего сеточка морщин в уголках ее глаз обозначилась четче. — Я давно подозревала, что ты ее пугаешь. — Надеюсь, страх не погнал ее в деревню, — медленно и четко выговорила Корделия, не спуская с Камиллы глаз. Та засунула в рот очередной лист и принялась вяло жевать. — И что бы ей там делать? Ждать, когда бездари пристрелят? Нет, она не так глупа. — Ну конечно, — протянула Корделия. Гнев снова сдавил грудь и горло склизкими змеями. — Вы с ней осторожны. При свете дня не заявитесь. Только по ночам. — О чем ты говоришь? — равнодушно осведомилась Камилла. — Видишь ли, я тут узнала, что кто-то из Города докучает по ночам деревенским девушкам. — И что ты пристала ко мне? Это наверняка кто-то из мальчишек. Похотливые паршивцы! — Камилла пожала плечами с неподдельной небрежностью, зажевала очередной лист вместе с клоком волос и принялась яростно отплевываться. Корделия торжествующе ухмыльнулась. — Вряд ли мальчишки могли украсть твоего фамильяра. Смотрю, повторяется история с господином аптекарем и его женой. Им ведь тоже докучала облезлая ворона. Великий магистр отыскал у тебя яд и приворотное зелье. Он, конечно, подумал, что яд предназначался женщине, а зелье — мужчине. Но многие догадались, что на самом деле всё было наоборот! — Многие? — повторила Камилла горько. — Какого ты высокого мнения о многих! До сих пор я думала, что все — абсолютно все — предпочли не понять. Она взглянула на Корделию как-то по-особенному, но та и не думала смягчаться. — В тот раз Великий магистр сделал всё, чтобы история не вышла за пределы общины, — отчеканила она. — Но теперь он тебе не спустит. Если ты немедленно не прекратишь, я расскажу ему. В ответ Камилла рассмеялась — судорожно и беззвучно, обнажив перепачканные зеленью зубы. — Ничего ты не расскажешь, — хмыкнула она, качая головой. — Не пойми меня неправильно. Я ни в коей мере не хочу умалить твоей отвратительности, но думаешь, я не понимаю, что уж ты-то никогда не побежишь к Стефану за помощью? Корделия поджала губы. У нее в запасе оставались только проклятия, но она сомневалась, что такими угрозами стоит бросаться вслух среди бела дня. Камилла примирительно подняла руку. — Ладно-ладно, давай начистоту. Чего ты взъелась-то? — она понимающе склонила голову набок. — На кого-то глаз положила? Так ты скажи, и я твою зазнобу не трону! Ну говори, кто это. Дочка мельника, я права? — Конечно, нет, — Корделия вложила в голос всё презрение, на какое была способна. — Нет у меня никаких зазноб. Просто… это отвратительно. Принуждать — противно женской природе. Камилла вытаращилась на нее. — Не могу поверить, что ты читаешь мне мораль. — Кажется, она действительно была потрясена. — Они — наши соседи, — упрямо продолжала Корделия, с каждой секундой чувствуя себя всё более глупо. — Не трогай их. Найди другую деревню. — Ой, значит, принуждать не соседей подходит женской природе? — Камилла откровенно веселилась. Корделия замолкла. Она едва сдерживалась, чтобы не заскрежетать зубами от злости, и судорожно перебирала в уме все известные ей проклятия. Камилла отсмеялась, смерила ее понимающим и снисходительным взглядом. — Да не кипятись ты так. Подумай о том, что однажды можешь оказаться на моем месте. — Я никогда не опущусь до подобной мерзости! — выпалила Корделия, чувствуя себя окончательно побежденной. — Так что же, мне показалось? На самом деле ты предвкушаешь долгую счастливую жизнь с Магнусом? Мечтаешь ночами, как будешь рожать ему ребятишек… — Замолчи! — Замолкаю, — согласилась Камилла мягко. Она откинулась на спинку скамьи и устремила вперед задумчивый взгляд. — Ты еще слишком молода, и жизнь кажется тебе… просторной. А жизнь — это такая узкая колея, и ты по шею в ней сидишь. Выбраться, может, и получится, но для этого придется и брыкаться, и рыть, и грызть. Вот я… Знаешь, мне пришлось изуродовать себя, чтобы Великий магистр поверил, что я не способна поставлять ему маленьких магов. Да, мне позволили остаться, но с тех пор сторонятся, открыто презирают. В глазах мужчин ты имеешь право жить, пока производишь на свет других мужчин. Если нет — почему до сих пор не умираешь? Но знаешь… когда думаешь, что никого ужаснее их нет, оказывается, что женщины гораздо хуже. Они будут заглядывать тебе в глаза, плакаться на плече, умоляя о помощи, благодарно сжимать руку и бросаться на шею. А потом в одно мгновение променяют тебя на большой кошель или… — за неимением слов Камилла возмущенно всплеснула руками. — В лучшем случае назовут подругой — почти сестрой, — а чаще будут смотреть как на пустое место. Она умолкла, тяжело вздохнула, повела головой к правому плечу и засунула в рот два кислых листа. Корделия понемногу приходила в себя. — Извини, я не могу винить тех девушек, — заметила она. — В конце концов ты немногим красивее нашего Великого магистра. Камилла повернулась к ней, снова сияя широкой улыбкой. — Как мне нравится твое незамутненное самолюбование! — воскликнула она с искренним восторгом. — Но поверь, ты не всегда будешь такой, — она ткнула в Корделию длинным тонким пальцем. — Посмотрим. — Да-да, я была не хуже в твои годы. Корделия ограничилась скептическим взглядом. — Да и потом, — бодро продолжала Камилла, — сильно твое великолепие помогло очаровывать девиц? Небось твоя деревенская подружка только и болтает, что о новых кавалерах. Ей и в голову не приходит, что у тебя на нее виды. — У меня нет на нее видов, — сказала Корделия ровно. — Как может быть иначе? Она обыкновенная. Камилла удивленно подняла брови. — Так тебе нужна только ведьма? Ба! Да с такими запросами тебе точно ничего не светит. Что ж, попробуй принять Магнуса как свою судьбу. Он-то тебя любит, в конце концов. — Любит? — Корделия рассмеялась. — Такое ощущение, что вы все никогда его не видели. Как вообще можно предположить, что Магнус способен любить? Камилла задумчиво рассматривала ее. — Он заботится о тебе. Он относится к тебе с уважением. Он никогда не обидит тебя. Это куда больше, чем многие могут даже мечтать. — Никогда не обидит… — Корделия закрыла глаза тыльной стороной ладони, заслоняясь от послеполуденного солнца и от правды, которую больше не хотела скрывать. — Да что ты знаешь об обидах? Помню, как я впервые увидела его, и он был таким… правильным. Всё в нем было хорошо: и происхождение, и манеры, и способности, и пол единственно верный, и внешность — люцидийская в самом лучшем варианте. Ты говоришь, что он не обидит меня? Но сам факт его существования оскорбляет меня. И всегда будет оскорблять. Ответа не последовало, и Корделия, не выдержав, опустила руки и взглянула на Камиллу. Та благоговейно наблюдала за ней. — Ох, какая чистая, какая восхитительная ненависть! И что же, малышка Корделия, какой из всех мучительных смертей ты желаешь своему суженому? — Смертей? О нет… — Корделия, улыбаясь, откинулась на спинку скамьи. Она и не представляла, насколько мучительны были ее невысказанные чувства к Магнусу. — Нееет, — задумчиво повторила она, — я всего лишь хочу, чтобы он стал самым неправильным, самым безобразным и отвратительным. И чтобы это было очевидно каждому. И чтобы все ненавидели его… Камилла бросила листья на скамью и захлопала в ладоши. — Потрясающе! Ох, какая нас всех ждет трагедия! Какая катастрофа! Тебе ведь придется выйти за него. И что тогда будет — проклятие или безумие? — Ничего не будет, — холодно откликнулась Корделия. Но Камилла как будто не могла справиться с собственным весельем. — Получается, ты выбираешь одиночество! Ведь если тебе нужна только ведьма, то я твой последний вариант. Но и тут ничего не получится. Прежде чем скажешь, что тебе не нужна такая старая кочерыжка, поспешу заявить, что ты мне тоже не по душе. Знаешь, я ведь ко всем нашим девчонкам присматриваюсь, а к тебе — никогда. Хочешь знать почему? — Думаю, тебе не терпится мне рассказать, — любезно заметила Корделия. Камилла, до сих пор глядевшая на нее с интересом и насмешкой, вдруг помрачнела, задумалась, лицо ее потемнело. — Не буду говорить, что ты злая, — начала она как будто нехотя. — В конце концов настоящая ведьма должна быть злой. Но с тобой всё иначе… Ты… холодная. Нет в тебе душевного тепла. Ни на йоту. Ни для кого. Да, люди бывают разными, часто — теми еще гадами. Но ты… ты вообще из другого теста. Она вдруг сникла, будто сожалея о сказанном, опустила взгляд и снова повела головой к правому плечу. И Корделия наконец поняла, куда нужно бить. На нее сразу накатило ледяное спокойствие. — Вижу, не только Нера меня боится, — заметила она благожелательно. — Неудивительно, что она улетает. Даже самые сильные фамильяры слабее создателя. С них удобно начинать, если хочешь насолить. Или проучить. Вот так я и поступлю. Всё, что можешь представить, — всё сделаю. Так что повторю в последний раз: оставь в покое мою деревню. И Корделия поднялась, опустила руку на правое плечо Камиллы, крепко сжала, словно вороньими когтями, и неторопливо направилась прочь. Она ни разу не обернулась: знала, что победила, что теперь деревенские девушки в безопасности, однако успех не радовал ее. Легкость, испытанная от откровенности, сменилась гнетущей тяжестью на сердце. Корделия чувствовала: в насмешках Камиллы скрывалась какая-то ужасная истина, но не находила сил снова пережить разговор, чтобы найти ее. Время шло, и услышанное возвращалось нечаянно, урывками. И когда та судьба, которую Корделия так яростно отрицала, стала реальностью, она вспомнила и другие слова Камиллы. Ей стало невыносимо в Городе магов, хотелось куда-то идти и кого-то искать, и тогда, точно услышав немой зов, к ней приехал отец. В тот день она готовилась к поездке в Кинтуррию вместе с Великим магистром. Новый король ждал делегацию из Дреорланда, и маги должны были занять тайные посты вокруг дворца и читать наговор против злого умысла. Из учеников Стефан брал только Корделию, Магнуса и Кастора де Сильва. Все трое как раз повторяли заклинание в библиотеке, когда на пороге появилась Эсти. — Эй, Корделия! — окрикнула она почему-то шепотом. — Там твой отец. По ту сторону холма. Мы заметили его, когда гуляли. Видели издалека, но я уверена, что ошибки нет. Корделия вскочила на ноги. Кастор смерил ее ненавидящим взглядом, но промолчал. Он никогда не говорил с ней в присутствии Магнуса. — Сегодня все мы заняты, Корделия, — напомнил Стефан Нефаст из смежной комнаты. Эсти подскочила от неожиданности. — Ой, простите, учитель, я не знала, — затараторила она, но Корделия уже не слушала. Она быстрым шагом пересекла холл, сбежала по лестнице и выскочила из дома. В ушах гудел ветер, заглушая угрозы Стефана, однако Корделия ощущала его гнев, точно горячий шквал в спину, и мчалась изо всех сил. Дома вдоль улицы-луча слились в сплошную бурую полосу, склон и выжженная августовская трава лишь слегка замедлили бег, и вскоре она уже бежала вниз с холма в объятия удивленного отца. — Папочка… — выдохнула Корделия. — Почему ты вдруг приехал? Она не так давно вернулась из недельного отпуска и не думала, что отец приедет навестить ее раньше дня рождения. — Возвращался из Кинтуррии и захотел тебя увидеть… Ты чего так запыхалась? — он чуть отодвинул ее, удивленно разглядывая. — Всё в порядке? Не занята? — Больше нет. Без меня справятся. Пойдем. — И Корделия потащила отца к Городу. — Ты уверена? Может, останемся здесь? — слабо запротестовал он, но покорно поплелся следом. Корделия почти надеялась попасться на глаза Стефану, но тот, видимо, оставался в библиотеке или искал ей замену в другой части Города, так что, если не считать нескольких заинтересованных взглядов от проходящих мимо ведьм, на них никто не обратил внимания. Отец первым зашел в домик и сел на кровать, жалостливо оглядывая убогое убранство. Корделия прикрыла дверь и опустилась на сундук. — Я совсем не ждала тебя, — начала она бодро. — Разве сейчас не время симпозиумов? — Так и есть, — подтвердил он деланно веселым тоном, но сразу тяжело вздохнул и опустил голову. — Но меня симпозиумы больше не касаются. — В чем дело? — В груди у Корделии разлился мерзкий холод предчувствия. — Его высочество… то есть его величество даже не рассматривает мои новые работы. Говорит, что нужно дать шанс другим, что науке нужен свежий взгляд. — Но у тебя самый свежий взгляд! — закричала Корделия. — Большинство твоих коллег намного старше. Да и откуда новому королю знать, что нужно науке? Он ведь мой ровесник. Отец поднял на нее усталый взгляд. — В том-то и дело, — сказал он грустно. — Его величество боится собственной слабости и ненавидит всех, кто знаком с ней слишком близко. Он не хочет оставлять при себе тех, кто видел его маленьким, глупым и неумелым. Так зачем ему старый учитель? Боюсь, мне придется уйти из университета… Корделия задыхалась. Ярче, чем когда-либо за прошедшие годы, она видела распростертого на полу принца Филиппа — жалкого, мерзкого, противно хнычущего. — Мстительный гаденыш, — выдохнула она сквозь стиснутые зубы и ясно увидела, как металлический клюв ястреба наконец врезается в кудлатую голову. Это зрелище позволило ей вдохнуть полной грудью, и она вдруг поняла, что отец стоит рядом на коленях и гладит ее руку. — Успокойся, дочка, — прошептал он. — Не трать силы на этого мальчишку. Мы справимся. У меня есть друзья, дом и сбережения. Всё будет в порядке. Но Корделия могла думать только о том, что еще и полугода не прошло, как новый король взошел на трон. — Ничего не могу с собой поделать, — проговорила она, глотая спазм тщетной ярости. — Королю всё позволено. Но разве это справедливо? Пусть бы он узнал, каково это — быть беспомощным. Если бы я могла, я бы прокляла его и всех его потомков, чтобы они стали самыми жалкими и беспомощными во всем королевстве… — Прекрати, Корделия, не случилось ничего ужасного, — увещевал ее отец. — Король не твоя забота. Пообещай, что не будешь думать о нем. — Обещаю. — Корделия обняла его и заставила себя улыбнуться, но когда отец отстранился, заметила, что он почти полностью седой. А ведь всего месяц назад серебристые пряди терялись в светлой шевелюре. Она отвернулась, чувствуя, как в душе снова поднимается ненависть и новое, куда более мучительное чувство. — А у тебя какие новости? — спросил он, явно пытаясь начать разговор заново. Корделия задумалась над ответом. Прежние горести теперь казались пустяковыми, и всё же она опасалась расстроить отца еще больше. Но какой был смысл скрывать от него? — У меня теперь есть жених, — сказала она безо всякого выражения. — Что? Корделия поморщилась, вспоминая безумие, охватившее Город две недели назад. Для ее ровесников пришло время найти пару для церемонии связывания и последующей женитьбы, и, разумеется, по традиции выбирали парни. Впрочем, завидовать тут не приходилось: с самого начала было ясно, что девушек на всех не хватит: в Городе магов вообще недоставало ведьм. Должно быть, мысль остаться ни с чем очень не нравилась мальчишкам, потому что соперничество разгорелось нешуточное. Корделия с удивлением наблюдала за происходящим. Два мира, до сих пор связанные лишь непониманием с одной стороны и презрением — с другой, вдруг соприкоснулись, и это было смешно и противоестественно. Почему фамбрийцы выбрали жить отдельно от люцидийцев, но люди, имеющие куда больше явных различий, вынуждены сосуществовать, отказываясь от предпочтительного общества себе подобных? Утешало только то, что ее-то парни обходили стороной. Никто не побеспокоил Корделию даже тогда, когда все девочки-ровесницы были разобраны и оставалось искать только среди старших. Ей казалось, что неудачливые парни выглядят скорее голодными, чем расстроенными, будто более проворные соперники стянули сочные куски мяса из-под самого их носа. И как раз когда она размышляла над причиной своего особого положения — было ли дело в той душевной холодности, о которой говорила Камилла? — к ней подошел Магнус. — Надеюсь, вам никто не докучал сегодня? — вежливо осведомился он. Полная мрачных предчувствий, она мотнула головой. — Рад, что все уже уяснили, что мы предназначены друг для друга. Корделия уставилась на него. Выходит, не было у нее никакого особого положения. Конечно, нет. Во всем виноват Магнус. Наверное, это понимание отразилось у нее на лице. — Надеюсь, вы не против? — он чуть нахмурился. Ей вдруг стало по-настоящему смешно. — Нет, что вы, я рада быть самым сочным куском. Магнус поинтересовался, что она имеет в виду, и Корделия ничего не ответила, встала и, сославшись на усталость, отправилась домой. Впрочем, наутро всё это показалось ей скорее забавным, чем унизительным. Она была даже немного благодарна Магнусу за то, что избавил ее от лишней суматохи. Обряд связывания прошел через неделю, и жизнь в Городе вернулась в привычное русло, однако чувство предопределенности, и прежде хорошо знакомое Корделии, теперь не отпускало ее. И вот сейчас, читая во взгляде отца горечь и ужас, она чувствовала себя до боли беспомощной. — Кто... кто это? — спросил он несчастно. — Магнус. — Корделия знала: это имя ничего ему не скажет. Прежде она избегала говорить о Магнусе и только мельком упоминала его. — Он хороший молодой человек? Корделия растерялась. Любой ее ответ сейчас был бы ложью, и она выбрала не отвечать. Вместо этого подошла к отцу и опустилась рядом на колени. — Всё это ерунда, глупость, игра. Я не выйду за него, папа. Я скорее умру. Она говорила твердо и уверенно, но добилась только еще более испуганного взгляда. — Нет! Нет, не надо, Корделия… Уж лучше выйди, хорошо? Но что, если потом… И отец умолк, тяжело вздохнул и отвернулся, а она пораженно смотрела на него и не знала, что сказать: только сейчас осознала то, что ускользало от нее многие годы. Женщина с портрета, изначальная вина — оказывается, эта тяжесть всегда была их общей, а Корделия, присвоив себе всё без остатка, никогда и не догадывалась. Она взяла отца за руку и крепко сжала. — Я не умру, папа. Не сейчас. Не скоро. Я непременно переживу тебя. И за Магнуса тоже не выйду. Пробуду здесь еще пару-тройку лет и вернусь домой. Она верила в каждое слово, и, должно быть, отец тоже поверил. Они поговорили еще немного — о Доме в лесу, о книгах, о Линде и маленьком Луи, — и вскоре он уехал, а Корделия осталась в одиночестве и еще большей растерянности. Уже на следующий день она убедилась, что Стефан рассердился по-настоящему. Прежде он придирался и насмехался, а теперь как будто забыл о существовании своевольной ученицы: не заговаривал, не давал заданий, даже смотрел словно сквозь нее. Корделия не обращала внимания. Так было даже лучше. Куда больше ее занимало то, что карты перестали идти в руки. Она даже начала опасаться, что, несмотря на все предосторожности, прогадала судьбу и теперь может только безучастно наблюдать, как дела меняются от плохого к худшему. Потеряв единственного советчика, всё чаще обращалась мыслями к той, которая уже однажды дала невозможный ответ на неразрешимый вопрос. Но готов ли дух болот выслушать снова или вечно будет прятаться во снах за голосом сновидицы? В начале сентября ей удалось получить двухдневный отпуск. Пришлось придумать болезнь отца, но если Стефан и заподозрил обман, то ничего не сказал: он по-прежнему едва замечал Корделию и, быть может, хотел, чтобы она уехала. Предстоящая встреча с Эскилем лишила ее и сна, и аппетита. Корделия знала, что слабость не лучший спутник на болоте, но не могла заставить себя ни есть, ни спать, и когда всё же ступила нетвердым шагом на обманчивую землю, невольно вспомнила вопрос двойника-невидимки: «А где твое тело?» Но руки выглядели плотными, и она шла вперед. Поиск верной тропы походил на игру в карты, где каждый следующий шаг был одновременно и выбором, и свершившейся истиной. Но эта игра казалась бесцельной и безнадежной: белесый туман, пропитанный запахом сырости, травы и гнили, не вел к склепу из едкой зелени и бестелесному голосу. Закатная ржавчина уже разлилась по небу и сквозь туманную кисею просочилась в воду, когда Корделия остановилась и не без опаски заглянула в зеркальную гладь. Она увидела себя — осунувшееся угрюмое лицо, слипшиеся волосы и тусклые глаза — и обессиленно опустилась коленями в грязь. — Почему ты оставила меня? — пробормотала она. — Явись хоть отражением, хоть фантомом. Почему все молчат? Мои карты, голос и Девочка из сна. Ты обещала мне надежду, но я до сих пор не помню ее лица и не могу произнести ее имя. Моя надежда безымянна, тоньше призрака, а закономерное зло всеобъемлюще и бесконечно. Я видела его тогда, и я чувствую, как оно приближается — каждый час, каждую секунду… Вот только не могу понять своей роли. Кто я? Жертва черной судьбы, ее помощница или же… я и есть сама судьба? Она замолчала, не в силах выдать секрет даже птицам, сверчкам и лягушкам. Однако над болотом повисла густая неподвижная тишина. — Во мне нет душевного тепла, — прошептала она, зачерпывая полные пригоршни ила. — И я знаю почему. Ты ведь не просто так назвала меня дочерью — тогда, в первый раз? Ребенок получает душу от матери. Но у меня нет матери и нет души. — Корделия сжала кулаки, и грязь потекла между пальцев. — Нужна ли? Сама не знаю. Что бы я стала с ней делать? Зачем мне то, что есть у той старой развратницы, принца Филиппа или Стефана? Вот только… быть может, тогда жизнь среди них не была бы такой невыносимой. А сейчас… что ж… Я вижу только один путь. Хочу найти твое Сердце, хочу узнать, насколько оно неправильно. Так что… Веди или забери. Как угодно. Она поднялась на ноги и вытерла руки о плащ. Один шаг — и туман отступил, воздух наполнился гомоном невидимой и беспокойной жизни. Корделия шла, словно под заклятием, и скоро птичий крик, плеск и трескотня слились в сплошной гул звучащей тишины. Больше не было нужды угадывать шаги: болото словно вело ее за руку, но Корделия не обманывалась: знала, что в любой момент проводник может стать убийцей, и, несмотря на высказанную покорность, не собиралась легко сдаваться. Если Эскиль и впрямь вознамерится забрать ее назад, пусть сначала откроет свое Сердце. Если захочет одолеть ее, пусть вызовет на неравный бой и закружит в волшебном зеленом тумане. И Корделия прислушивалась и присматривалась, одновременно опасаясь болотной магии и призывая ее. Но чудеса бездействовали в сгущающихся сумерках, и чавкающая грязь под ногами оставалась единственной опасностью — обыденной и оттого мерзкой. И когда однообразный путь стер все ожидания, Корделии коснулся зеленоватый отблеск — она скорее почувствовала его, чем увидела. Огляделась — кругом густая и вязкая серость, глубоко вдохнула — едкий дух магии не щекотал ноздри. Что за морок? Сон? Воспоминание? Или… отражение? Посмотрела вниз — и у нее на глазах в зеркальной глубине разлилась мерцающая зелень. Надводный мир остался нетронутым: туман не мог просочиться сквозь водную грань. Но звук оказался тоньше. Корделия услышала шаги — кто-то с трудом прокладывал себе дорогу чуть впереди, — и без колебаний бросилась вперед. Ноги сильнее увязли в иле, но она легко преодолела сопротивление. Не для того ведь прыгала в черноту, не для того столько ждала и просила, чтобы пропустить эту встречу! И вот они стояли по пояс в воде, словно две части карточного образа — Корделия и Девушка из сна. В одно мгновение долго ускользающий облик собрался из отдельных черт в неповторимое целое. Корделия наклонилась ближе и протянула руку, и девушка подалась навстречу, заплетенные в косы волосы свесились к воде, грустные глаза расширились от удивления. И в тот невозможный миг, когда их пальцы соприкоснулись, магия была разрушена. Потревоженная грань дала течь, и туман просочился в надводную реальность, уподобляя явь отражению, а отражение — яви, и теперь в воде Корделия видела только себя. Но кое-что осталось. Тепло на мокрых пальцах. Она сжала кулак и огляделась. Непроизносимое имя рвалось изнутри и отдавалось в ушах вместе со стуком сердца. Так громко. И Корделия звала, но туман душил ее крики. Нет. Нет. Еще не время. Она сдалась и отступила, только теперь осознав, как глубоко увязла в трясине наваждения. С трудом выбралась на твердую землю и в смятении оглядела мерцающую зыбь. Куда же идти? Зачем ей Сердце Эскиля, если ее собственное жаждет другого пути? Неистовое биение успокаивалось, и Корделия всё яснее понимала, что пора возвращаться. Девушка из сна ушла вперед, но чтобы поравняться с ней, нужно идти назад, оставить отчаяние и, подготовившись, вернуться и разведать путь. Чтобы когда они обе окажутся по ту сторону воды, Корделия смогла отыскать тропу сквозь едкий туман. Она поднялась и осторожно, шаг за шагом направилась к лесу.

* * *

Вернувшись в Город, Корделия сразу взялась за карты, и те впервые за долгое время заговорили. Пару дней назад она обрадовалась бы, но сейчас приняла возвращение дара как должное. Как можно было подумать, что он ушел навсегда? А на следующий день с ней снова заговорил наставник. Она, конечно, не подумала, что Стефан сменил гнев на милость. Нет, должно быть, не замечать ее оказалось скучным занятием и он предпочел вернуться к обычному третированию. Жизнь, казалось, возвращается к привычному порядку, но Корделия не обманывалась: она видела грядущие перемены и твердо знала, что их не остановить. И началось всё зимой. Заморозки наступили необычно рано, а уже в декабре деревенские старики сетовали, что не помнят подобных холодов. Магия огня помогла обитателям Города пережить зиму без потерь, и Корделия едва заметила начало всеобщей катастрофы. Настоящей бедой для нее стали новости из дома. Отцу всё же пришлось уйти из университета. Друзья из Фамбрии предлагали помощь, но он согласился уехать только на время. Корделия знала, что дело не только в ней — отец не меньше нее был привязан к Дому в лесу. Иногда ее посещали ужасные мысли, что особняк придется продать, и тогда на помощь приходили кошмары. Заросли плюща и пустые стены в гостиной — всё это однажды случится с ней, а значит, Дом в лесу никуда не денется. И когда страх уходил, не оставалось ничего, кроме холодной ярости. Корделия всем сердцем ненавидела короля и безо всяких видений знала, что поквитается с ним — жестоко, так, как он себе не может представить, так, как она сама пока не может представить. Но даже проникающий в дом студеный ветер и удушающая ярость отступали перед другим, новым чувством. Оно не отпускало Корделию с того вечера на болотах. Начиналось всегда со смутного ощущения: влажного тепла на кончиках пальцев, которыми она прикоснулась тогда к видению в воде. За недели и месяцы воспоминание не притупилось — напротив, стоило прислушаться, и оно расцветало. Корделии казалось, будто она только что погрузила пальцы в живую кровь, и вязкое тепло осталось на них. Она поднимала руку к лицу, пытаясь уловить запах, и, быть может, то была игра воображения, но иногда ей это удавалось. Она неплотно сжимала кулак, чувствуя тяжелые удары сердца в груди и — наверное, опять-таки не без помощи воображения — их слабые отзвуки в сомкнутой ладони. В эти мгновения Корделия остро сознавала, что прикоснулась к хрупкой и неопределенной жизни, и ее охватывали одновременно чувство бесконечного всемогущества и прежде неведомая, невыносимая, раздирающая грусть. Существовала ли Девушка из сна и где она была, когда Корделия не думала о ней? Неужели пряталась в бесконечном океане черноты, терпеливо ожидая, когда зеленый взгляд осветит ее бытие? Как бы то ни было, после встречи на болоте она перестала появляться в Оливийском саду. Корделия искала ее сначала, но вскоре оставила попытки. Образ спящей померк, но всякий раз в предсонных грезах Корделия видела озаренное зеленым мерцанием лицо. И как раз когда она совсем перестала ждать встречи, Девушка из сна вернулась в Оливийский сад. Это произошло осенью, под магический Новый год. Люцидия была в снегу, и метель пахла теперь не только свежестью — неурочная зима принесла с собой страх и отчаяние. А еще ненависть. Хоть Корделия и не слишком интересовалась тем, что происходит за пределами Города, она не могла не заметить, что жители деревни охладели к ней. Мельникова дочка не избегала встреч — кажется, она уже и пары дней не могла прожить без гадания, — однако перестала приглашать Корделию к себе домой. Они всё чаще встречались под открытым небом — на заснеженном лугу или холме, — где карты пропитывались холодом, руки коченели на морозе, а дыхание белым облачком поднималось к небу. В Оливийском саду стояло вечное лето, но его слепящее солнце не грело, и долгожданная встреча стала слабым утешением. Корделия проснулась тогда в смятении. Быть может, неистово колотящееся сердце помнило гораздо больше, но разум только бессильно хватался за обрывки чувств и воспоминаний. И когда она пыталась вспомнить лицо Девушки из сна, оно по-прежнему представало перед ней озаренным потусторонним мерцанием, а имя оставалось непроизносимым при свете дня. Время шло, и хоть Корделия ждала встреч, фантазии Оливийского сада так и не стали ей настоящим утешением — всего лишь передышкой, неспособной заслонить безрадостную реальность. Она помнила, что во сне ее охватывали удивительные чувства, но в жизни никогда не испытывала ничего похожего и не могла найти точку опоры, чтобы воссоздать переживание. Зато предчувствия постепенно становились знанием, и она всё яснее понимала, какую именно цену ей придется заплатить за увиденное в темных глубинах будущее: изуродовать разум и тело, лишиться памяти и стать чудовищем с чернильным взглядом. Отчего-то в Оливийском саду судьба не страшила ее, но при свете дня Корделия всё сильнее убеждалась, что не согласна платить так дорого. Не выдержав очередного озарения, она прогнала Девушку из сна. Когда пробуждение стерло гнев, облегчение сменилось опустошающим чувством потери, но Корделия напомнила себе, что вовсе не лишилась чего-то необходимого, а всего лишь стерла фантом, которого никогда не было и не должно было быть. Она сумела убедить себя, но не смогла побороть чувство одиночества, которое с того дня разрасталось в груди тяжелой пустотой. А тем временем настали беспросветные дни. Лето выдалось холодным и дождливым. Крестьяне боролись за урожай, но никто не пришел просить помощи у магов. До Города долетали слухи, что знать старается уверить народ и короля, будто это проклятые колдуны навлекли на страну несчастья. Корделия больше не могла отгораживаться от общих невзгод, но известия из дома тревожили ее сильнее. Отец перестал полагаться на помощь фабрийских друзей, потому что бедствие коснулось и их тоже. В конце концов ему пришлось разжаловать всех слуг, кроме Линды, Луи и Бенедикта, которые отказались уходить. Бессонными ночами Корделия всё чаще вспоминала Дом в лесу, каким он предстал в ее вещих кошмарах — опустевшим и чужим. Почему кровавое будущее приблизилось, хоть она и отказалась платить за него? Отгоняя ужасные картины, пыталась вспомнить видение в болотной воде, но образ, прежде приходивший так легко, теперь сопротивлялся, а когда всё же удавалось насильно вытащить его на поверхность, Девушка из сна сразу отворачивалась. Оливийский сад, на первый взгляд никак не изменившись, сделался ужасным местом. Брешь от потери оказалась такой огромной, что впустила море тоски и отчаяния и сонм пустых призраков. Корделия больше не чувствовала себя главной: словно бы в мире ее фантазий вдруг воцарился бог одиночества — невидимый и вездесущий. И она бы навсегда оставила ему Оливийский сад, однако глупая надежда заставляла возвращаться снова и снова. Зеленоглазая кошка, Серпента, встречала, шла на руки и утешала утробным урчанием. В нем чудилось одно обещание. Всего два слова. Она вернется. Вернется ли? Ведь даже воспоминание об отражении таило обиду… И всё же Корделия увидела ее очень скоро. Правда, совсем по-другому. Не в воде. И не в Оливийском саду. Она сама была в огромном полутемном зале. Рядом сидели кошмарные зрители, а по сцене сновали кошмарные актеры, и среди них стояла она — главная героиня, такая настоящая и прекрасная среди гротескных статистов. Девочка беспомощно оглядывалась, из глаз текли слезы, с кончиков пальцев капала кровь. Корделия отлично знала, кого она ищет в толпе. Хотела встать, но ноги словно отнялись. Хотела крикнуть, но голос отказал ей. Несколько мучительных секунд боролась с неведомой удерживающей силой, а потом поняла, в чем дело. На самом деле ее нет в этом зале. Она не пришла. Проснувшись, долго сидела в кровати. Обхватив себя руками, пыталась заслониться от понимания, но оно уже проникло в разум и только прорастало всё глубже и глубже. Нет, она никогда не держала в руках чужую жизнь. Никогда ничего не решала. Никакого выбора никогда не было — только трусость и самообман, потому что Девушка из сна не фантом и не фантазия — она уже сейчас живет в далеком кровавом мире, и если Корделия не придет за ней, никто ее не спасет. Но как же быть теперь, когда не осталось даже хрупкой связи? Бесконечное бессилие придавило к земле неподъемной ношей, и в тот день Корделия так и не вышла из дома. А на следующую ночь, как и обещала Серпента, Девушка из сна вернулась, и на смену бессилию пришла спокойная решимость принять свою судьбу. Зима, еще более долгая и холодная, стала для Корделии всего лишь частью уготованного пути. Если судить по письмам, дома всё оставалось по-прежнему, однако напряжение между магами и обычными людьми росло с каждым днем. Деревенские старались держаться от соседей подальше, вели себя враждебно, и только мельникова дочка по-прежнему не могла отказаться от гадания. Корделия уже давно поняла: карты околдовали ее подругу, и она не сможет проститься с ними по собственной воле. Нужно было помочь ей, и подходящий случай представился в начале лета. Они вдвоем сидели на лугу — впервые за долгое время, потому что сугробы сошли недавно и талая вода едва успела впитаться. На самом деле, грязь еще не высохла до конца, но их обеих в этот день потянуло на привычное место встречи. Дочка мельника взволнованно рассказывала об очередном кавалере, а Корделия перекладывала карты. — Придется далеко уехать… От папы и от Доры. Ну и от тебя, конечно же. А еще он старше на восемнадцать лет. Вот… Но знаешь, что-то есть в нем такое… ну такое, понимаешь? Корделия помотала головой, не отрывая глаз от расклада. Уж очень странно всё сегодня получалось. Казалось, карты неопределенно разводят воображаемыми руками. — Ну так что? — жадно вопрошала мельникова дочка. — Моя судьба или нет, а, Корделия? Может быть, надо еще подождать? Что говорят? Корделия вместо ответа смешала карты. — Тебе надо уехать, — заявила она твердо, встречаясь с подругой взглядом. — Уехать далеко и как можно скорее. Не возвращайся сюда в ближайшее время. — В чем дело? Это карты сказали тебе? — мельникова дочка не спускала с ее рук жадного взгляда. — Нет, это я тебе говорю, — отрезала Корделия, быстро собрала колоду и вскочила на ноги. — И это последнее, что я тебе скажу. Нам уже давно пора прекратить, и я больше не приду. Надеюсь, ты меня послушаешь. Прощай. Она отвернулась, не слушая возмущенные оклики, применила Чары обезличивания и бросилась назад в Город. Корделия знала, что могла убедить подругу магией и что, возможно, так было бы правильнее, милосерднее, но не смогла себя заставить. Нет. Пусть право выбора будет ее прощальным подарком. Остаток лета пролетел незаметно, и уже в последних числах августа повалил снег. За это время Корделия успела только наведаться к болотам. Она много думала и бродила — даже добралась до Королевского леса, — но больше ничего не спрашивала: не хотела снова ввязаться в бесполезный спор с судьбой. А в начале октября во время утренних занятий Магнус обратился к ней с весьма необычной просьбой: пригласил пообедать вместе с мужчинами. Корделия удивилась, но не стала возражать, и когда колокол прозвонил час дня, направилась непривычной тропой к поляне, на которой собирались колдуны. Несколько ведьм прислуживали за столами, и Корделия впервые задумалась над тем, что ее никогда не заставляли выполнять подобную работу. Но прежде чем она смогла найти какое-либо объяснение, Магнус жестом позвал ее сесть рядом. Сам он занимал место по правую руку от Стефана, сидевшего во главе самого большого стола. Корделия послушно опустилась на скамью рядом с Магнусом, осмотрела знакомые лица — молодые и старые, — и ей показалось, что она читает в них неприязнь, на которую у нее сейчас не хватало сил. Многие опускали глаза под ее взглядом. Женщины удивленно косились на Корделию, но ни одна из них ничего не сказала. В молчании накрыв на стол, они поспешно ушли, и Магнус, постучав по столу, остановил начавшиеся было разговоры. Все примолкли и уставились на него с немым почтением. — Друзья! Думаю, многие догадываются, о чем я хочу вам сегодня сообщить. Как вы знаете, совсем недавно мне исполнилось двадцать лет. Теперь я взрослый маг, и мне предстоит доказать, что я достоин в будущем возглавить магическую общину. Сразу после Нового года я собираюсь на время покинуть страну — отправлюсь на поиски знаний, которые помогут справиться с нашим общим несчастьем. Я не пойду один. Надеюсь, моя невеста, которая, несомненно, является самой сильной ведьмой нашей общины, поможет в моих исканиях. Корделия почувствовала, что он смотрит на нее, но не встретила его взгляд. Просто не смогла. Вместо этого закрыла глаза и спрятала лицо в ладонях. Казалось, она не спала сто дней кряду — такая чудовищная, высасывающая усталость навалилась на плечи. — Я прошу своего учителя, Великого магистра, оказать нам честь и совершить обряд в ближайшее время, — продолжил Магнус, — чтобы мы могли отправиться в путь мужем и женой. Корделия услышала возгласы и смешки, и ей подумалось, что это они — чужие ненужные люди — насмехаются над ней. До чего же ей опротивело бесконечное лицемерие и еще больше — собственное участие в нем! — Я не выйду за тебя, Магнус, — сказала она, отнимая руки от лица. — Никогда. И я никуда с тобой не поеду. Она подняла голову — Магнус не отрываясь смотрел на нее, его лицо — бесстрастная маска. Вокруг висела оглушительная тишина. Точно очнувшись, Корделия огляделась. Она думала, что изнеможение лишило ее голос всякой силы, но, судя по всему, ее услышали даже за самым дальним столом. Все и каждый смотрели на нее, и ей вдруг показалось, что они каким-то образом украли ее ненависть и разделили между собой. И только у Великого магистра она была своя собственная. Он в ярости саданул кулаком по столу. Стоявшие рядом чашки и тарелки перевернулись, несколько человек вздрогнули. — Тогда убирайся! — заорал Стефан Нефаст. Гнев еще сильнее изуродовал его косматое, испещренное шрамами лицо. — Убирайся сию же секунду! И зачем только я возился с тобой все эти годы?! С самого начала ведь знал, что дурная кровь! Но нет же, принял безродную как собственную дочь, и вот теперь… Если мы тебе не нужны, то и ты нам без надобности! Так что убирайся немедленно! Корделия замерла в растерянности. Она не могла уйти сейчас: судьба велела ей оставаться в Городе магов. — Чтобы ноги твоей здесь не было! — гаркнул Стефан и навалился на стол. — Учитель, пожалуйста, — воззвал Магнус, подаваясь вперед и загораживая Корделию. — Это моя ошибка. Всё получилось слишком неожиданно. Я не должен был… — Почему ты всё еще защищаешь ее? — прорычал Стефан. — Позвольте мне разобраться самому. Пожалуйста. Корделия не видела лица Магнуса, но на мгновение ей показалось, что она слышит мольбу в его голосе. Стефан с присвистом вдохнул, клацнул зубами и снова воззрился на нее. — Вон, — прошипел он. — Вон с моих глаз. Чтобы я тебя сегодня не видел. Корделии не нужно было повторять дважды. Ни на кого не глядя, она выбралась из-за стола и заснеженной тропой направилась к дому. Она собиралась провести остаток дня за картами в надежде, что те откроют, сколько еще ей нужно оставаться в Городе магов и куда в последние дни запропастилась Девушка из сна. Но прошло около часа — раз за разом выпадала полная бессмыслица. Корделия даже немного разозлилась и твердо решила, что не сдастся и не ляжет сегодня спать, пока не получит хоть какие-то ответы. Но прежде чем она успела разложить карты еще раз, в дверь настойчиво постучали. — Войдите, — разрешила она после секундного колебания. Не было никаких сомнений, что это Магнус, хоть прежде он ни разу не заходил к ней. Так оно и оказалось. Он ссутулился, проходя в низкую дверь, и, не дожидаясь приглашения, сел на сундук напротив Корделии. С минуту оба молчали. — Погадаете мне? — Магнус кивнул на карты у нее в руках. — Что? — она удивленно посмотрела на него и замотала головой. — Нет. Нет… Я не хочу знать вашу судьбу. — Да я и сам не хочу, — признался он и сложил руки перед собой. — Тогда сыграем? Не волнуйтесь, я не собираюсь покушаться на ваши карты. Принес свои. Корделия пожала плечами, и Магнус вытащил из кармана плаща знакомую потрепанную колоду, умело перетасовал ее и раздал карты. Корделия приняла свои и неверяще уставилась на них, подняла глаза на Магнуса и сразу поняла, что от него не укрылось ее удивление. — То, что я сказала… — начала Корделия, давая слабину. — Не беспокойтесь, — перебил ее Магнус. — Я не должен был сообщать об этом так неожиданно. Да еще в присутствии людей, которые вам несимпатичны. Прошу прощения. Я пришел, как только смог. Признаться, боялся, что вы примете слова учителя близко к сердцу. — Я не собираюсь уходить, если вы об этом, — заверила его Корделия. — Но, Магнус… я говорила серьезно. — Знаю, — сказал он бесстрастно. — Я пришел вовсе не для того, чтобы усомниться в вашей серьезности. — Тогда зачем же? — Хочу узнать, что вы собираетесь делать. Ваши планы. В общих чертах. — Получив молчаливое согласие Корделии, он положил на стол очередную карту. — Допустим, вы не хотите связать свою жизнь со мной. С кем же тогда? Кто мой счастливый соперник? Бросьте, Корделия, вы знаете, я не опущусь до драки или мелких колдовских пакостей. Я приму удар достойно. Скажите только, кто из магов вам милее, кого вы считаете лучше и талантливее меня, и я отступлю. Корделия посмотрела ему в лицо — лицо, которое, несмотря на все ее надежды, так и не стало уродливым. Магнус самодовольно улыбался. Он был очевидно и бесконечно уверен, что никого лучше него нет и быть не может. Корделия перевела взгляд на свои карты, и их заслонило внезапное видение — Девочка из сна грустно улыбается со сцены и протягивает к ней руку. — Я не могу назвать имя. — Она зажмурилась, силясь прогнать сон наяву. — Потому что не удосужились запомнить? — усмехнулся Магнус. — Я помню все имена. — О, я никогда не сомневался в вашей памяти, всего лишь в вашей привязанности к нашей общине. — Магнус положил на стол еще одну карту. — Разумеется, за пределами Города магов тоже есть люди… Но я не собираюсь даже предполагать, потому что отлично знаю, что здесь мы одинаковы. — Он понизил голос и наклонился чуть ближе. — Для вас лишенные дара люди тоже представляют собой… иной, несовместимый с нами вид. Корделия отпрянула. — Мой отец — обычный человек! — вскинулась она. — Надеюсь, у вас нет на него видов? — усмехнулся Магнус, но тут же сник. — Простите меня, я забылся… Разумеется, ваш отец — исключение. И для меня тоже. Но что насчет вашей матери? Мне думается, от нее вы унаследовали не меньше. Она ведь была путешественницей, верно? И разве вам самой никогда не хотелось посмотреть на другие страны? Быть может, узнать магию с другой стороны? Не сомневаюсь, что хотелось. Так почему бы не поехать со мной? Распрощаться наконец с Городом магов… Неужели я один для вас отвратительней всей остальной общины, включая нашего дорогого учителя? Его серьезный тон привел Корделию в еще большее замешательство. У нее не осталось ходов, кроме… — Но вам-то зачем всё это? Нет, правда, Магнус, почему я? Вы ведь не любите меня. — Она знала, что ему нечего возразить на это. — Разумеется, я люблю вас. Его голос не дрогнул, в лице не промелькнуло ни волнения влюбленного, ни сомнения лжеца. И она словно впервые в жизни по-настоящему посмотрела ему в глаза — в черные, глубокие, засасывающие глаза. Да ведь они сотканы из той самой тьмы, которую Эскиль показал ей тогда! «Это он, — подумала Корделия в ужасе. — Он моя судьба по эту сторону воды. У него, как и у меня, нет души». А Магнус, будто ничего не замечая, продолжал: — С самой первой встречи я знал, что наши жизни будут связаны. Следовало сказать об этом раньше? Но мне казалось, вам это не нужно. Что ж… Еще совсем мальчишкой я ждал, когда вы приедете в Город. И я подожду теперь… пока вы не одумаетесь. Он вскрыл свои карты и аккуратно разложил на столе. — Туз, король… валет и десятка, — Магнус провел пальцем по красным ромбикам. — Надо же. Еще немного, и был бы непобедимый набор, но нет… пустышка. Не хватает дамы. — О… она у меня. Они обе у меня. Корделия положила на стол бубновую и червовую даму — лица нарисованных женщин были обращены друг к другу — Я выиграла, — пробормотала она удивленно и накрыла карты ладонью. — Вот чего я не могу понять, — задумчиво протянул Магнус. — Вы ведь совсем не умеете обманывать, и игрок из вас никакой. Откуда же такое везение? Я не чувствую никаких чар… — Поверите, если скажу, что умею менять судьбу? — Корделия искоса взглянула на него. — Почему бы и нет? — Правда, только в худшую сторону… — Какая разница, если вы в конце концов выигрываете? — Магнус, слегка улыбаясь, пожал плечами. — Не напомните, на что мы играли? — Ни на что, — Корделия повторила его жест. — Мы просто убивали время. — Что ж, будем считать, что цель достигнута. Но что насчет моей просьбы? Может ли ваш ответ измениться? Корделия неохотно вернула красных дам в колоду и подняла на него взгляд. — Думаю, всё может измениться. Магнус как будто был доволен. Он поднялся и, пожелав ей доброго вечера, скрылся за дверью. Корделия уткнулась лбом в сложенные на столе руки. Она была совершенно измучена. Казалось, заснет на сто лет и проспит всё на свете. Нет, нет… Пока нельзя. Еще несколько часов. Она подняла голову, прогоняя гул подступающих сновидений. Люди шумели за окном, лучи послеполуденного солнца падали на лицо, и отчего-то было больно дышать. Пусть замолчат. Пусть погаснет. Пусть неправильное сердце перестанет мучить ее. Утомленный разум тянул в тишину — темную и мертвую. Чтобы бродить там целую вечность и наконец отыскать ту, кого всегда искала. Ни удары Стефана по двери, ни звон проклятого колокола не должны разорвать их священной тишины. Пусть Город заснет вместе с ней. Пусть умрет. Он, наверное, тоже устал. Ждать. Ждать. Ждать. Собственное дыхание казалось вымученным и ненужным, стук сердца в ушах заглушал мысли, и нестерпимо хотелось домой. Скоро. Уже очень скоро. Еще несколько часов… Тишина пришла внезапно. Миг — и Город умолк, солнце погасло. Корделия подскочила, словно кто-то потряс ее за плечо. Сонливость отступила. Дверь не скрипнула, снег не хрустнул под ногами. В эту ночь всё служило тишине. А она ждала своей жертвы. Уже у колокола, читая разрушающее заклинание, Корделия услышала звон — поначалу далекий, едва слышный, он стремительно приближался, разбивался на тысячи голосов, сдавливал и наполнял, и вибрировал в груди, вытесняя неугомонное сердце. Корделия обхватила себя руками и упала на колени. Рядом лежал расколотый колокол. Кругом — ни звука. Снег скрыл преступление. Тишина приняла жертву. Но отзвук предзнаменования повис пеленой над помутневшим разумом. Всего только шаг до потери себя. Как решиться? Чьи-то руки — легче ветра и предзнаменования — обняли ее за плечи. Корделия вздрогнула, попыталась поймать их, но тщетно — только холодная пустота вокруг. Нет. Здесь нет той, кто терпеливо ждет ее в кровавой темноте, той, кто протянет к ней руки со сцены в театре уродств, той, кого она сможет полюбить снова — даже через тысячу лет, даже позабыв себя. Клара. Корделия глубоко вдохнула и поднялась на ноги. Ей еще оставалось навести на Город сонные чары, а после и самой вступить в вечную тишину. Вот и всё. Так всё закончилось. Так всё началось. Тебе пора возвращаться, но прежде хочу сказать, что именно ты так и осталась для меня самой большой загадкой. Прости, что испугала тогда. Когда вы подошли к моему Сердцу, соблазн стал слишком велик. Мне захотелось рассмотреть тебя поближе, попробовать на вкус, соединить пустую мечту с человеком из плоти и крови. Но теперь я вижу: мне не суждено узнать, кто ты на самом деле. Оказывается, у детей огня есть своя собственная, недоступная мне сила. Следовало это понять, еще когда Корделия не раздумывая прыгнула в омут. Дети огня отчаянны, они не боятся тьмы. И разве это не достойно восхищения? Быть может, пришло время прекратить давнюю вражду. Возвращайся, и я освобожу вас обеих. Нашлю очищающие слезы на ваших врагов, и они не увидят вас. Отверну от вас свой взор, чтобы вы смогли сами выбрать новую дорогу. Но если однажды бесконечное путешествие утомит вас, вы сможете найти желанный покой у моего Сердца. А теперь возвращайся. — Клара! Сначала был голос, а потом отблеск свечи на бледной щеке, и наконец образ склонившейся Корделии выплыл из мрака с поразительной четкостью. — Ты вернулась? Ты правда вернулась? — шептала она, и ее голос дрожал. Клара села на полу. Что-то изменилось — в комнате, в знакомом лице, во всем. Чувства, казалось, ослабли и усилились стократно: она так ясно ощущала щекочущие прикосновения отблесков пламени, и довлеющую силу пространства, и давление сомкнувшихся на плечах рук, но что-то внутри нее замолкло навсегда. И, прислушавшись к себе, Клара поняла: это боль, вечная спутница смертной жизнь, теперь молчит. — Как долго?.. Как долго меня не было? — Две минуты, три… Не могло быть дольше. И всё же… это была целая вечность. — Да, — прошептала Клара. — Так и есть. Целая вечность… Грудь сжалась в пустом рефлекторном вздохе. Попытка не причинила боли, но отдалась смутной тоской в неподвижном сердце. Клара откуда-то знала, что может заглушить тоску, но пока не поняла как. — Ты что-то видела? — спросила Корделия. — По ту сторону… Потому что я ничего не помню… Клара задумалась. Она не могла избавиться от ощущения, что кто-то говорил с ней, однако отдающаяся в голове мелодия голоса не распадалась на слова. — Я что-то слышала, — начала она медленно. — А может, и видела. Почему-то только одно слово вертится в голове. Истоки. — Истоки? — Да… Странно, правда? Быть может, наши истоки? Тот день, когда ты купила меня за пять монет? — Пять монет? А разве это был не весь мир? Они посмотрели друг на друга. — Твои глаза. — Корделия провела кончиками пальцев по ее бровям. — Всё так же прекрасны. Тьма не тронула их. А Клара смотрела на ее губы — обычно бледные, они сейчас ярко алели от крови. Ее крови. Вот чем заглушается тоска бессмертия! Она безотчетно подалась вперед и поцеловала Корделию, отчаянно желая забрать то, что отдала добровольно, вцепилась в плечи и с удивлением обнаружила, что неподатливая прежде плоть сминается под ее пальцами. Это открытие отозвалось в самой глубине ее нового существа, и тело с готовностью подхватило жажду разрушения, удлинившиеся клыки наткнулись на мягкую теперь кожу и прокололи ее. Клара в ужасе отпрянула и сжала руки в кулаки, давя чувство мерзкого всемогущества. — Всё хорошо, любовь моя, всё хорошо. — Корделия снова привлекла ее к себе. — Ты можешь забрать всё. Она отвернула манжету рубашки, прокусила запястье, и Клара, чувствуя себя отвратительной, приникла к быстро затягивающейся ране. Однако всего через несколько глотков ненависть к новой себе и тоска по ушедшему утихли. Она отстранилась. — Нужно как можно скорее раздобыть живой крови, — сказала Корделия, всё еще обнимая ее за плечи. — Но как это сделать? Клара мягко высвободилась из объятий и поднялась на ноги. — Думаю, здесь уже не осталось ничего живого. Она направилась к занавешенному окну — чувствовала, как свет изо всех сил рвется сквозь завесу матерчатой тьмы, нужно было помочь ему совсем немного. — Что ты делаешь? — настороженно спросила Корделия. Клара потянулась к шторам. — Зачем?.. Стой! Но свет уже хлынул в комнату. Он пытался дотянуться как можно дальше, охватить как можно больше. Клара обернулась — Корделия стояла, сгорбившись и закрыв руками лицо, но ее белая кожа больше не плавилась под солнечными лучами. — Иди же сюда, ко мне, — позвала Клара в восторге. — Смотри, как прекрасно… Корделия медленно и недоверчиво опустила руки, но не двинулась с места, и Клара сама распахнула все шторы. Свет щедро разливался по стенам и дощатому полу, его желтые блики рассыпались по деревянным панелям и портретам, блестели на амулетах и лезвии кинжала. Клара улыбалась, радуясь блистательному триумфу. Подумать только, свет так долго осаждал этот неприступный замок, и теперь она могла в полной мере разделить его победу: солнце не жгло глаз и не могло ослепить. — Корделия, иди же сюда, — снова позвала она. — Посмотри… Клара протянула руку, обернулась — Корделия стояла на коленях у стола и шарила руками по полу. — Где же она? Куда подевалась? Помоги мне! — сердито потребовала она. У Клары сжалось навек замершее сердце. Она медленно отошла от окна. — Ее здесь больше нет, — сказала она тихо. — Ты ведь знаешь. Серпента никогда не принадлежала этому миру. Она и так приглядывала за нами слишком долго, но теперь мы сами по себе. Она помогла нам совершить самое невероятное чудо и ушла… — Нет, нет, нет! — Корделия яростно замотала головой. — Наверное, выскользнула на улицу. Рано или поздно Серпента всегда возвращается ко мне. — Но не теперь, — с трудом выговорила Клара. — Ты ведь видела, она никогда не смогла бы стать целой в нашем мире. Она, наверное, очень устала за все эти… — Да что ты можешь знать?! — Корделия в ярости ударила по полу кулаком, и стол и оба дивана разом опрокинулись. Клара едва успела отпрянуть, а Корделия несколько секунд смотрела на результат собственной спонтанной магии, а потом вдруг снова закрыла лицо руками и согнулась пополам, содрогаясь всем телом. Клара оцепенела от ужаса, происходящее просто не укладывалось у нее в голове. Справившись с собой, бросилась через развалы, упала рядом на колени и крепко обняла Корделию. — Мне так жаль, — исступленно бормотала она, зарываясь пальцами в гладкие и холодные пряди. — Мне очень-очень жаль… — Она оставила меня, — всхлипывала Корделия, уткнувшись ей в плечо. — Тоже оставила меня! Как папа. Как ты… — Но я же здесь! — в отчаянии напомнила ей Клара. — Я больше никогда не оставлю тебя. Никогда-никогда. Мне так жаль, что тебе пришлось слишком дорого заплатить за меня. Но больше не придется, обещаю. Пусть это всего лишь я, но я сделаю всё, что захочешь. Можем уйти отсюда далеко-далеко — подняться на самые высокие горы, узнать, что скрывается в глубинах океана, увидеть новые звезды. Но если хочешь остаться дома, я останусь с тобой… Думаю, мы сможем сопротивляться какое-то время. Может быть, долго. А когда уже не сможем, главное ведь погибнуть вместе, одновременно… Упиваясь мучительной искренностью, Клара не сразу заметила, что Корделия перестала вздрагивать. — Всего лишь ты? — повторила она ровно. — Остаться? Погибнуть вместе? Да как тебе такое в голову пришло? Сдаться за шаг до победы… Кто вообще так делает? — Она отстранилась, но не поднимала головы, чернота заливала ее белые щеки. — Время пришло. — Задумчиво проговорила Корделия. — Мой дом — моя тюрьма, мой старый друг… Пора вырваться на свободу. Пора освободить его. Как Серпенту. Он, наверное, тоже измучен. Она подняла голову. — Твои глаза… — ахнула Клара. — Снова те же… Чернота, заполнявшая пустые провалы, ушла, и глаза вновь стали такими, как во сне, как много-много лет назад. — Как?.. Ты вернула и их тоже? — Корделия подняла руку к лицу, смахнула со щек текучую тьму и отвернулась, словно смутившись. А потом резко поднялась на ноги, увлекая Клару за собой. — Солнце поднимается всё выше, но люди еще далеко. Ты чуешь их? Клара кивнула, близость живой крови отзывалось внутри легким покалыванием, и ей безотчетно хотелось усилить это ощущение. — Думаю, мы сумеем проскользнуть, — продолжала Корделия. — Но нужно выходить немедленно, пока они не приблизились. Наверное… я сумею наложить Чары обезличивания. — Она озадаченно взглянула на свои ладони. — Мы не будем прибираться? — Клара оглядела разворошенную комнату. — Нет. Я здесь больше не хозяйка. — И ты не хочешь взять что-нибудь с собой? — Нет… — Твои книги? Корделия оперлась ладонью о стену. — Книги… Я вывезла их из сожженного и окровавленного Города магов. Кто же знал, что в конце концов они всё равно попадут в руки короля? Клара искоса взглянула на нее. — Знаешь, я рассказала о твоей библиотеке Нильсу и Клаусу. Они непременно придут за ней. Твои книги еще могут послужить магам. То есть могли бы… Но теперь… — она не договорила, не в силах озвучить то, что люди короля могут сделать с проклятым домом, и запоздало добавила: — Только не сердись, пожалуйста! Но Корделия явно не собиралась сердиться. Она в задумчивости постукивала пальцами по стене. — Я могу закрыть потайную комнату заклинанием, чтобы только маг сумел попасть туда. Что до остального — возможно, страх защитит эти стены еще на какое-то время, что, впрочем, не гарантирует, что твои маги смогут проникнуть сюда. — Они смогут! — заверила ее Клара. — В любом случае, — Корделия пожала плечами, — как ты сама сказала: это уже не наши проблемы. Пойдем. И она, не оборачиваясь, первой шагнула в полумрак коридора. Клара задержалась на пороге еще на пару мгновений: соблазн воспоминаний был слишком велик. Однако развороченная, залитая светом гостиная выглядела совсем чужой и больше ничего не будила в душе, и Клара поспешила за Корделией. Они скоро пересекли коридор, помедлили только у сваленного в холле тряпья — того, что осталось от верных слуг Дома ночных кошмаров. Казалось, Корделия хочет что-то сказать, однако, помешкав несколько мгновений, она направилась прямо к ведущей в кабинет лестнице. Слой пыли словно бы не изменился за три года — Клара готова была поклясться, что он ни на йоту не осел и не увеличился. Впереди показалась так хорошо знакомая деревянная дверь, и перед внутренним взором сама собой возникла небольшая, плотно занавешенная комната с длинным столом, во главе которого стоит резное кресло с высокой спинкой, а по правую руку высятся книжные шкафы, скрывающие потайную библиотеку. Но Клара так и не смогла сравнить воспоминание с оригиналом. Взявшись за дверную ручку, Корделия замерла на месте. — Ты… позволишь мне всё сделать самой? Я оставлю дверь приоткрытой. Клара на мгновение опешила. Чем она заслужила недоверие? Однако обида мигом отступила перед более сильным, понимающим чувством. Разумеется, она позволит Корделии провести еще пару минут в одинокой темноте своего дома. — Хорошо. Я подожду. — Никуда не уходи. — И Корделия, не оборачиваясь, скользнула за резную дверь. Клара опустилась на верхнюю ступеньку, но не выдержала и минуты. Почему-то именно теперь, когда ей не нужно было дышать, затхлость покинутого дома стала невыносима. Поднимаясь, она схватилась за перила, и на старом дереве остался отпечаток руки. Надолго ли он сохранится здесь или в тот миг, когда Клара отвернется, магия могильного постоянства сотрет любые ее следы? Но старое любопытство больше не имело власти, и безответный вопрос повис в воздухе вместе с неистребимой пылью. Не оборачиваясь, Клара сбежала по ступеням и выскочила за порог. Солнце разгорелось ярко. Лучи отражались в снежной глади, и земля слепила сильнее неба. Прежде Клара едва смогла бы открыть слезящиеся глаза, но теперь не было ни боли, ни слез. И холод не проникал под бескровную кожу, хоть плащ так и остался в беспорядке гостиной — должно быть, лежал там мертвой кучей тряпья, неотличимой от останков Луи, Линды и Бенедикта. Так всё закончилось. Так всё началось. Утихшая было тоска вновь поднялась в неподвижной груди. Клара закрыла глаза, прислушиваясь. Мир полнился миллионами звуков, движений и чувств, другая жизнь задевала и волновала ее сильнее, чем когда-либо прежде. Однако сейчас она желала найти только одного человека и, следуя памяти ощущений, быстро его отыскала. Вот он. Еще далеко. Почему медлит? О чем думает? Зол? Страдает? Быть может, напуган?.. — Клара! Я же сказала тебе не уходить! Она открыла глаза и обернулась. Корделия стояла рядом — белые пальцы вцепились в обгоревший дверной косяк, лицо — по-прежнему в тени. Не говоря ни слова, Клара протянула ей открытую ладонь. Корделия отступила на шаг, оглянулась, а потом покачала головой и, взявшись за протянутую руку, переступила порог. С минуту они стояли на крыльце плечом к плечу. — Почему ты улыбалась сейчас? — спросила Корделия. — Да так… Вспомнила одного вредного мальчишку. Помню, выговаривал мне однажды, что я, в отличие от него, никогда не умирала. Теперь он уже не смог бы этим похвастаться. А ты о чем думаешь? — Я? — Корделия вскинула голову к небу. — Вспоминала последний день, когда было светло. Но… и тогда не было так ярко. Почему враги медлят? — Возможно, кто-то задержал их для нас. — Кто бы это мог быть? — Понятия не имею, — улыбнулась Клара. — Знаешь, на всякий случай можем пробраться под оградой. Она как раз высоко поднимается за домом домочадцев рядом… — …со старым вязом, — закончила за нее Корделия. — Нет, я не собираюсь уползать из собственного дома. Пойдем. — Она сжала и разжала кулак, накладывая скрывающие чары. Едва они спустились с крыльца, как сзади послышался треск и грохот. Клара обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как каменная розетка на одном из карнизов рассыпается в пыль. Внутри послышался звон разбитого стекла. Вдруг дом не устоит? Да и на шум непременно сбегутся люди. Клара обеспокоенно посмотрела на Корделию — та не обернулась и не замедлила шага, только крепче сжала ее руку и решительно направилась к воротам. Вскоре рассыпающееся прошлое и запах чужих жизней остались позади, и одна из бессчетного числа тропинок увлекла их прочь. Магия не скрывала следов — их занесет скорый снегопад. Однако пройденные пути остаются навсегда. Тернистые и извилистые, они причудливо пересекаются, соединяют прошлое с будущим, а будущее с прошлым, почти все ведут в никуда, и только самые невозможные — в бесконечность.