Вепрь и Ворон

Алва снова посмотрел на кровать: Ричард не шевелился, и только бьющаяся голубая жилка на виске свидетельствовала о том, что Повелитель Скал жив. Алва сжал губы: у него будет возможность поразмышлять об этом, когда Дик придет в себя и даже, возможно, попросить прощения, хотя, видит Леворукий, он не подозревает, как это делается. О том, что его надорский вепрь может более никогда не открыть глаз, он запретил себе думать. Дик Окделл решил, что он должен жить и вытащил его из Багерлее. Он тоже решил, что никакая пуля безумца не помешает ему не пустить Повелителя Скал гулять в Закате одному. Без него Ричарду там нечего делать, а он пока не спешит оказаться там. Он осторожно отбросил одеяло и замер, разглядывая неподвижное тело, а потом медленно провел рукой по перевязанной груди, чуть коснулся живота и бедер. Повелитель Скал был хорош собой, и Рокэ любил смотреть на него просто так: когда он, небрежно отбрасывал со лба пушистую челку, злясь, что она падает на глаза и мешает разглядеть острие клинка летящего ему в лицо, когда небрежно подвязав рубашку и закатав широкие штаны, бежал навстречу ласковым волнам, когда, дурачась, мчался с ним рядом, сжав ногами бока лошади и широко раскинув руки, когда без сил падал на скрученные простыни, тяжело дыша и глядя на него темными от страсти глазами. Живой, подвижный и сильный, как не похож он был на статую, лежавшую сейчас перед Алвой. -Дикон! — кончики пальцев совсем ледяные, а холодные губы сжаты, он и в беспамятстве борется с болью. Алва прижался щекой к прохладной коже: сердце билось чуть слышно, но билось. –Дик, ты должен, слышишь? Ты должен! Закат мерзкая штука, туда никогда не поздно, ты его не минуешь, слышишь? Ты меня слышишь? Тебе рано туда! Несколько секунд он вглядывался в его лицо, надеясь найти хоть какой-то отклик, хоть малейшее движение ресниц, но Повелитель Скал оставался недвижим, как и его стихия, и Первому маршалу стало казаться, что жилка на виске Дика бьется все слабее. Если верно то, до чего докопался сьентифик, то именно благодаря тому, что Дик не привязал его к себе, у него сейчас есть шанс. Почему все-таки он этого не сделал? Алва тряхнул головой. Если Дик выживет… нет, когда Дик придет в себя, они с ним поговорят. А сейчас… Первый маршал торопливо рванул завязки штанов, стягивая их вместе с нижним бельем, закатал рукава рубашки и, закусив губу, склонился к любовнику. Руки его заскользли по бесчувственному телу, нежа и лаская. Пожалуй, он никогда не был с ним таким бережным. Страстным, ласковым -да, но беречь…впрочем, Дик и не позволял такого в их столь бурные и ночи. Он уже прекрасно понял, что не добьется отклика, впрочем, его это и не особо волновало: именно такую позу полного безразличия и отстраненности приписывала церковь добропорядочным эреа в постели, и это не мешало их мужьям исполнять супружеский долг, дело было в другом. Сможет ли он сам? Он всегда испытывал желание по отношению к Ричарду, а сейчас –только жалость и ужас от сознания того, что он может его потерять. — Дикон! — он целовал его плечи, грудь, там, где она не была перетянута бинтами, ласкал губами и языком внутреннюю сторону бедер и кожицу промежности, гладил твердый мускулистый живот, зарывался пальцами в жесткие завитки внизу. –Дик, пожалуйста! Но с таким же успехом можно было обращаться к каменному изваянию. Рокэ склонился к нежной кожице входа, действуя сначала губами, потом облизал пальцы и решительно протолкнул в узкий поход сначала один, а затем-второй. Он действовал очень медленно, и поэтому достаточно нескоро добрался до нужной точки, провел по ней подушечками, лаская и теребя одновременно и вдруг почувствовал, как тело Дика дрогнуло. Рокэ замер, а потом принялся ласкать ещё и ещё. Ласки пришлось продолжать довольно долго, но под конец Рокэ был вознагражден: по телу Ричарда прошла легкая, чуть заметная дрожь. -Умница, -прошептал Алва, касаясь губами сначала колена, а потом бедра возлюбленного. –Ты умница, Дик. Он почувствовал, как внутри у него все сжалось, низ живота напрягся и с облегчением выдохнул, а потом закинул ноги Ричарда себе на плечи и развел его бедра в сторону. Он входил медленно и осторожно, не сводя глаз с застывшего лица партнера и чувствуя, как мелко-мелко у него дрожат колени, а пот заливает глаза. –Дикон, пожалуйста! Дик! Но тот оставался недвижим, и Рокэ стало казаться, что все, что он делает- зря, более того, он просто насилует беспомощного человека. Он наклонился ниже, вглядываясь в лицо Ричарда, с черными кругами вокруг глаз и спекшейся коркой губ. И голубая жилка на виске….- Нет! –Алва и предположить не мог, что умеет так реветь.-Нет, слышишь? Он схватил Дика за плечи, тряхнул, как тряпичную куклу и резко, не жалея и не думая ни о чем, ворвался внутрь. Раз, другой, третий. Он сжимал его плечи до синяков, касался губами виска, жилки, ощущая её еле слышное биение и вновь и вновь врывался в него, чувствуя, как перед глазами начинает плясать красноватое марево, а внутри все скруживается горячим жгутом, который постепенно разворачивается горячими кругами, охватывая все его существо. –Леворукий, Ричард! –прорычал-простонал он и, содрогаясь всем телом, навис над Диком, чувствуя, как жизненный сок изливается в любовника. Руки дрожали, но он продолжал нависать над возлюбленным, жадно вглядываясь в застывшие черты. Волосы свешивались влажными прядями и он нетерпеливо тряхнул головой, пытаясь отбросить их назад и одна из прядей небрежно мазнула Дика по лицу. Дик неожиданно что-то пробормотал и кровавая корка на губах дрогнула, лопаясь. -Дикон! — Рокэ склонился к самым его губам, но тот лишь облизнул их кончиком языка, слизывая выступившую капельку крови. –Пить! Рокэ спрыгнул с кровати и метнулся к столику у окна. Бутылка, бокал, кинжал лежали там, где он их оставил. Боли от разреза он не почувствовал, с лихорадочным нетерпением наблюдая за тем, как тонкая струйка капля за каплей стекает в бокал.Когда, по его мнению, тот наполнился на одну треть, он плеснул туда вина из бутылки и встряхнул его, разбрызгивая вокруг кроваво-винные капли. -Пей, Дик, пей! –руки предательски дрожали, когда он подносил питье к его губам, но Ричард тихонько вздохнул и начал пить мелкими глотками. Когда бокал опустел, Рокэ бросил его на пол и замер, прислонившись головой к спинке кровати. Ни сил, ни мыслей не осталось. Он не знал, сколько так просидел, когда вдруг услышал еле слышный, хриплый голос — Ты знаешь, что сделал с собой? — А вы, юноша, знали, что с собой сделали? — он осторожно коснулся пальцами его щеки и вздрогнул- кожа была горячей и сухой. — Пить, — снова попросил Ричард и он, привстав с кровати, чтобы налить ему воды увидел, что тот смотрит на него широко раскрытыми, лихорадочно блестящими глазами. — Что…с тобой? Рокэ посмотрел на себя и расхохотался: в одной рубашке, забрызганной кровью, с кое-как перевязанной рукой, растрепанными волосами, он смотрелся, действительно дико. Он осторожно напоил Дика, поудобнее устроил его на подушках и принялся лихорадочно натягивать штаны, тихо чертыхаясь, как унар на утреннем подъеме. Неожиданно Ричард беспокойно зашевелился, что-то пробормотал и глухо застонал. Рокэ обернулся и застыл: простыня, где лежал раненый, окрашивалась в красный цвет. Вспороть тугозатянутые бинты оказалось не просто, лекарь постарался на славу, но когда Алве это все же удалось, он увидел, что края безобразной раны с обожженными краями разошлись и оттуда сочиться кровь вперемешку с гноем. Он осторожно провел по ране краем простыни, и почувствовал, как что-то острое кольнуло его в ладонь. Пуля, которая чуть не забрала жизнь у Повелителя Скал, оказалась совсем крошечной. *** Герцогу Ноймаринену, пожалуй, впервые за долгие годы хотелось напиться. До потери пульса, до поросячьего визга, так, чтобы рухнуть потом, как есть, в сапогах на кровать и забыться тяжелым сном. Сначала весьма нелицеприятная беседа с Габриэлем Тювье, которого он застал уже полностью готовым в дорогу и ожидавшим отряд сопровождения, а вернее, конвой, который будет провожать его до родного дома. Алва желал, чтобы его приказ был выполнен буквально: граф препровождался в родовое поместье, которое не имел права более покидать, а потом… Отправляясь к бывшему сослуживцу, старый волк размышлял, что поступок Габриэля был, конечно, чудовищен, но все равно — герцогу было его безумно жаль. До конца дней его ждал огромный опустевший дом, построенный для большой семьи и отныне населенный лишь тенями. Он понимал, что Габриэль сорвался, ведь Окделл совсем не молочный поросеночек. У него давно выросли клыки и задубела кожа, несмотря на молодость: слишком многое мальчишке пришлось пройти. Он вытащил Рокэ, но ведь и Анри убил он. И теперь он разрывался между чувством благодарности Окделлу и жалостью к Габриэлю. Когда он зашел, Тювье пил, и бутылка была явно не первой. — Не смей! — Он отобрал бутылку и швырнул её в угол. — Прекрати! — Ты не понимаешь, — зло бросил граф. — Прекрасно понимаю, — не менее зло ответил Рудольф. — Да, мерзко получилось, но и тебя можно понять. Это для других он герой, а для тебя –убийца, чтобы он ни совершил. Подожди, Габриэль. Окделл может выжить, тогда я попробую поговорить с Алвой. Он к нему привязан, но отойдет. Он не мстителен, поверь. Не сразу, но, думаю, простит. — С ним не о чем говорить, — Тювье сгорбился в кресле. — У Окделла пистолеты из мастерской соберано, дружище. Рудольф недоумевающее глянул на сослуживца. — Тебе бы неплохо отдохнуть перед дорогой, — пробормотал он. — Этими пистолетами владеют лишь члены семьи. Или те, кого герцоги считают таковыми. — У меня пистолеты были разряжены, — проговорил Тювье. — Один — в зверя, а другой — в него. Только вот, видно, рука дрогнула. Он на земле корчился, я сначала хотел так его оставить, а потом… словом, взял его пистолет. А на нем — знак Дома Ветра. Если он умрет, Алве будет также больно, как и мне. — Нет, — проговорил герцог. — Нет… — Да. Такое Вороны не прощают. А если он умрет, вряд ли Алва оставит меня в живых. Но оно и к лучшему, зачем она мне, такая жизнь? Рудольф смотрел на него с недоумением и жалостью, это было невыносимо. Но все же лучше, чем-то, как он смотрел бы, если бы знал правду. Окделл обещал Пьеру молчать, и даже если он умрет, Алва в память о нем не нарушит слова. Пусть имена Анри и Пьера останутся ничем не запятнаны. Он согласен заплатить за это вечной ссылкой и пламенем Заката. Тювье давно спустился вниз, к ожидавшему его вооруженному конвою, а регент все стоял в опустевшей комнате, бесцельно рассматривая кончики начищенных сапог. Потом медленно повернулся и направился по узкому коридору в северное крыло, где в одной из комнат лежал Окделл. Алва должен был быть именно там. У двери в комнату раненого стоял, прижимая свиток к груди, Корнелис Тиджс. — Мэтр? — Рудольф с недоумением взглянул на библиотекаря и взялся за ручку двери. — Монсеньор, — Тиджс буквально метнулся к нему, по-прежнему сжимая бумаги, — монсеньор, не надо. Туда нельзя! — Он умер? — голос у Рудольфа стал хриплым. — Нет, монсеньор, просто там герцог Алва, не надо их тревожить, пожалуйста! — голос мэтра срывался, и герцог с недоумением посмотрел на него. — В чем дело? — Не мешайте, пожалуйста, туда нельзя! — Можно подумать, там Закатные твари собрались! — Рудольф совсем не хотел вновь смотреть, как умирает сильный, молодой человек. Но после разговора с Тювье остался такой горький осадок, что он чувствовал потребность убедиться в том, что Окделл жив. Не обращая внимания на отчаянные вопли библиотекаря, он приоткрыл дверь, вошел в комнату и замер. Склонившись над сбитыми, залитыми кровью простынями, Рокэ Алва, шепча проклятия и ругательства, гладил спутанные волосы Окделла, а тот, не отрываясь, смотрел на него лихорадочно блестящими глазами.