***
— Леди Сириен! Настоящая отрада вновь видеть вас на своём… ох, прошу прощения, временно мной занимаемом вашем пороге, безусловно! Да ещё так рано! О, какое… чудное облачение, эти мужские штаны вам, как ни удивительно, пришлись в пору! Признаться, я в какой-то миг утратил надежду, что вы сможете выкроить драгоценное время и почтить мою скромную персону своим непревзойдённым присутствием! — А мне в свою очередь отрадно видеть вас в столь восторженном расположении духа по утру, лорд Эркель. Я ничуть не сомневалась, что мой запоздалый визит в городское административное поместье встретят рядом неудобных вопросов. Однако реакция господина Эркеля оказалась поистине… непредсказуемой. От былой личности, которую мне довелось рассмотреть во время первого заседания, осталось разве что чувство собственного превосходства как приближённого к короне дворянина. Места же вдумчивого выжидания и строгости манер заняли праздная ветреность и едва ли сдерживаемая распущенность. Признаться, такое преобразование меня одновременно смутило и обнадёжило — вряд ли ты захочешь раскрываться перед чужаком, кому не выказываешь и крохи доверия. Впрочем, такой откровенный, даже дерзкий жест мог являться банальным проявлением неуважения, а это уже совсем другой разговор. Но я предостерегла себя от поспешных выводов и с приветливой улыбкой подсела за всё ещё накрытый к завтраку стол — Эркель, судя по всему, успел ощутить себя полноправным управляющим Хигадеру и облюбовал себе отдельный кабинет на самом верхнем этаже. Где он либо засиделся допоздна и заночевал прямо на месте, либо вовсе устроил здесь опочивальню, скупясь на аренду, — в любом случае это не моё дело. Иллиан тем временем остался дожидаться в коридоре, что меня малость удивило, поминая его былое стремление показать свою широту познаний во всех областях. Впрочем, много воды утекло с тех пор — ни мне, ни ему наверняка не хотелось повторения той постыдной сцены на первом собрании. Не говоря уже о том, о чём вовсе говорить… даже вспоминать не хотелось. Но что важнее, сопроводить меня в центр так же вызвался Илай. И меня не отпускало волнение, не развяжут ли эти двое очередной конфликт, оказавшись наедине? Оставалось уповать на их благоразумие и вес моих угроз. Ох, была бы здесь Шарин… Раздражённая её навязчивостью и опекой, я напрочь упускала из виду всю оказываемую мне помощь. Её нет рядом всего-навсего юби, а я уже места себе не нахожу. С ней как-то… спокойней. Лишь потерявши что-то, мы оцениваем это по достоинству, так и есть. Пожалуй, лучшим решением было бы отослать Илая на поиски Шарин, раз уж виной всему какие-то их личные трения. Да, как закончу пресмыкаться перед этим столичным павлином — немедля распоряжусь. Мои люди. Моя ответственность. Моя головная боль… И как здесь не вспомнить о моём незаконнорождённом брате? Вот уж кто олицетворение сего несчастного трио. Последний из моей кровной родни, прямой потомок линии Ванберга. Как бастард, он ниже меня по статусу, а значит является моей непосредственной ответственностью. А как живое доказательство бесчестия и порока предшествующего главы семьи — заодно и моей величайшей головной болью. Мне до сих пор тяжело смириться с этим, но долгая ночь раздумий, какую я постепенно начинаю припоминать, сумела немного облегчить тяжесть на сердце. Люди не идеальны, это я поняла давно. И глупо было полагать, что отец непременно окажется в числе исключений. А мама… О ней поведали такое, во что даже сейчас непросто поверить. И как ни странно, конец этой вереницы тайн и интриг вёл именно к нему. Кого я приютила в собственной комнате. Кого уже должны были накормить сытным завтраком. И кому по моей просьбе наказали дождаться моего возвращения. Одна мысль о встрече с внезапно возникшим, будто из воздуха, братом пробирала до мурашек, но и отпускать его, запутавшегося и напуганного пуще моего, казалось неправильным. Нам придётся поговорить. Но мне требовалось собраться. Проклятье, я куда увереннее чувствовала себя в противостоянии с городским советом — там хотя бы возможно прибегнуть к грубой силе, если слова закончатся. А что здесь? Если я не найду способ разрешить сложившиеся между нами семейные дрязги — мне его просто прогнать? Заставить отречься от нашего рода?.. Или же вовсе… — И в каких же пушистых облаках наша маленькая госпожа витает, позвольте полюбопытствовать? — Что?.. Я не… — Под пристальным ехидным взглядом лорда Эркеля сохранять чинное спокойствие представлялось непосильной задачей. В какой-то миг я сдалась и виновато склонила голову, не желая больше участвовать в этой ментальной баталии. — Да, вы правы, я отвлеклась. Мои искренние извинения, впредь я постараюсь быть внимательней. Будьте любезны повторить последнюю часть. — Это какую? Что вы успели расслышать последним? — Ох, это… как же там… П-проклятье! Такое чувство, что я «улетела» буквально с начала разговора. Помню только дежурный обмен любезностями и приглашение испить вина, от которого я отказалась. Однако ж пальцы почему-то поглаживали стоящий под рукой кубок… уже пустой. Я напрочь теряю голову — это не предвещало ничего благого. — Леди Сириен, — лорд Эркель снисходительно вздохнул и утёр руки по завершению лёгкой трапезы. — Для чего вы здесь? — И как вас следует понимать? Не вы ли сами засыпали меня письмами с просьбами явиться в кратчайшие сроки? — Да. И последняя из просьб гласила явиться ещё вчера. Мы дважды откладывали собрание из-за вас одной. Посему я и задаюсь этим вопросом: для чего вы здесь с таким… пренебрежительным отношением к делу? — Я совсем не пренебрежительна, просто… Нет, это откровенный бред! Почему я вообще должна оправдываться? И перед кем? Пусть он хоть трижды важная птица в этой их столице, но здесь моя территория. Это мой дом! Почему я должна терпеть подобное в собственном, пекло его поглоти, доме?! — Вы и представить себе не можете, через что я прошла намедни, однако без всякого стеснения позволяете себе попрекать меня за лёгкую рассеянность. Уж простите, если я позволяю себе некоторое мысленное отвлечение после всех пережитых потрясений. Особенно когда меня едва не отправили на тот свет! Последнее я уже выкрикнула стоя, осмелившись даже оттянуть плотный ворот туники и наглядно продемонстрировать ещё зиявший на белоснежной коже крохотный, но оттого не менее безобразный шрам. Потешная искра в глазах Эркеля, кто лишь приличия ради не расплывался в ухмылке, вмиг потухла — взгляд сделался строгим и давящим, будто призывая меня сесть и заткнуться, как подобает послушной девочке. Чему, естественно, я воспротивилась и ответила своим, не менее надменным взором, поминая наставления сеньора Марона всегда держать стать, даже если по итогу ты оказываешься неправ. — На вас было совершено покушение? — наконец подал строгий голос лорд Эркель. — Почему мне об этом ничего не известно? — Как и сказала, — глубоко вздохнув, я успокоилась и медленно опустилась обратно, выправляя осанку, — меня тяжело ранили, и только благодаря лучшему целителю в городе я имею удовольствие всё ещё дышать. В сознание я пришла спустя лишь три-четыре юби, позавчера, и виновного до сих пор отыскать не удалось, а я не смогла вспомнить никаких примет для облегчения поисков. Иными словами, мне нечего было предоставить стражам порядка. К тому же имеются дела куда важнее, чем забота о мелком прихвостне кого-то из министериалов членов совета. Как рьяной блюстительнице чести и благородства, мне изъедало нутро каждое сказанное мной слово лжи. Не то чтобы её оказалось много — искажение некоторых деталей, не более. И всё же я открыто солгала о нападении, дабы защитить Минори, Иллиана… да и себя, чего уж греха таить. Не говорить же, что все те письма до меня не дошли или я их проигнорировала из-за… лени? Нет, это не тот случай, когда можно наплевать, кем ты предстанешь в чужих глазах. Не когда они могут причинить ощутимые неприятности. — А вот здесь, леди Сириен, я бы попросил вас избирательней подходить к выражениям. Вы указываете на непосредственную виновность в том людей, против кого вы и так выдвинули уйму обвинений, часть коих всё ещё обладает слабой доказательной базой. Кроме того, вы начали сей процесс против своих политических оппонентов, с недавних пор открыто выразив намерение занять место главы городского совета. Как временно исполняющий обязанности в том числе управителя города, не одного лишь верховного судьи, я могу счесть подобное как попытку очернения противника для укрепления собственных позиций. И как верно заметил ваш слуга в нашу первую встречу: суд — это не столько выявление истины, сколько столкновение двух позиций, и правой объявляется та, что окажется сильнее. Нравится вам это или нет — лучшего наша система на данный момент предложить не в силах. И даже так в меня прилетел колкий укор. А ежели бы я сказала всю правду… — Оставьте ваши нотации для кого-нибудь другого, у меня от них ноет шея, — оставшись тем не менее довольной его реакцией на упоминание покушения, я невзначай убрала осевшие на плече волосы, аккурат со стороны злосчастного шрама. И внутренне хихикнула, когда глаз собеседника едва уловимо дёрнулся от возмущения — Эркеля по какой-то причине раздражали мои вольность и некоторая распущенность. И это забавляло, учитывая абсолютную зеркальность его недавнего поведения с моим нынешним. Опрометчивый поступок с моей стороны… но так тяжело удержаться. — Повторюсь, мне безразлично, кто и зачем это сделал — я не собираюсь разглашать случившееся, можете не вносить это в заключение. Я в состоянии позаботиться о своих личных проблемах собственными силами. Моя первоочерёдная цель — обеспечить благополучие всего города, не одно лишь своё. И я только вам одному обозначила причину своего отсутствия на последнем заседании, раз уж без официального утверждения моих полномочий королевским двором никак не обойтись. Надеюсь, вы находите эту причину достойной и впредь избавите меня от глупых вопросов. Прошу так же учесть, что я могла вовсе ограничиться гонцом и дальше блюсти постельный режим, поправляя здоровье. Однако нашла в себе силы явиться лично и даже сделать вид, что общество такого, как Вы, доставляет мне неописуемое удовольствие. — Такого, как я? — недоумённо повёл он головой. — Чванливого павлина, вынужденного пресмыкаться и улыбаться перед сильными и влиятельными мира сего, а после охотно отыгрывающегося на слабых и бесславных. Не удивляйтесь так, мне попросту доводилось иметь дело с людьми вашего… склада ума. При моём отце один дворянский отпрыск однажды лебезил так, что чуть ли не сапоги готов был вылизать, а как только отец удалился — тотчас изловил подвернувшегося под руку одного из наших слуг и заставил исполнить крайне унизительную роль коня. И ваш взгляд, лорд Эркель, точь-в-точь как у этого изувера — в нём отчётливо углядывается непомерная гордыня, лишь чуточку прикрытая мнимым и будто бы стыдливым благородством. Прямо как у дурной половины всех дворян. Вам меня не удивить. Я озвучила вертящиеся в голове мысли как на духу, даже не осознав это в полной мере. И по завершению меня тотчас обдало лёгким холодком, отчего пришлось тянуться к бутыли вина — уже истлевшей смелости требовалась срочная подпитка виноградным хворостом. Иначе меня здесь сожрут живьём. Я так переживала, что Иллиан затеет конфликт с Илаем, что не заметила, как разожгла его сама, но уже с куда более значимой личностью: наместником самого короля. Предо мной человек, кому выпала соблазнительная честь определять мою судьбу. И он от меня явно не в восторге. Умею же я наживать себе проблем на ровном месте… прямо как покойный отец. Тем временем напряжённое лицо Эркеля понемногу возвращало невозмутимый и даже слегка праздный вид, пока некогда поджатые, а ныне выравненные безмятежной линией губы наконец не раскрылись в готовности огласить финальный вердикт: — Если ваша страсть не отходит вся без остатка одной лишь заботе о всеобщем благе, то я с превеликим удовольствием готов разделить с вами бразды правления и всю отведённую мне жизнь. — П… простите?.. — теперь уже я округлила глаза и едва не расплескала вино из некстати подхваченного кубка. — Я предлагаю вам свои руку и сердце, леди Сириен, — бесстрастно перефразировал он, деловито скрестив ладони на столе. — Брачный союз, если вам так понятней. — Я-я знаю, что это значит, лорд Эркель, я-я не ребёнок! — В таком случае мне непонятна ваша реакция. Если желаете больше времени на обдумывание — так и следует говорить, а не мямлить… как ребёнок, — на последнем он сделал подчёркнутый, крайне неприятный мне акцент. — Пять малых колб вас устроит? — К-конечно нет! Никак не устроит!.. И что это вообще за вздор?!. Я впопыхах силилась найти убедительные возражения, но разум, такое чувство, бесповоротно отправился в астрал, оставляя пустующую беспомощную головушку пред коварным и циничным разумом оппонента. То, что это отнюдь не признание в любви, ясно и тёмному идиоту, но столь неожиданный ход… Да, я была вынуждена признать: он оказался ошеломляющим и обезоруживающим. И только с этой мыслью ко мне пришло искомое откровение… или по меньшей мере догадка, объясняющая происходящее. И немного успокоившись, я кашлянула в кулачок и смиренно полюбопытствовала: — Вы так ревностно восприняли мои слова о невозможности меня удивить, что осмелились инсценировать ложное признание в любви, не так ли? — Заключение брака отнюдь не всегда идёт рука об руку с любовными чувствами, леди Сириен. Вам, как высокородной дворянке, должно быть это известно в первую очередь. Однако на сей раз предложение и впрямь являлось небольшим фарсом — я в действительности преследовал цель чуточку подразнить вас, дабы урезонить разбухшее самомнение. Рад, что вы поняли это сравнительно быстро, — он расплылся в триумфальной улыбке и отпил победный глоток вина. — Тогда приношу извинения, если мои слова вас поистине задели. И готова отдать вам должное — такого поворота я и вообразить не могла, вы меня потрясли. Однако впредь попрошу вас воздерживаться от столь постыдных и бесчестных шуток при общении со мной, а я в свою очередь воздержусь от оглашения личностных притязаний по отношению к вам, — уняв последние бушующие нервы, я натянуто улыбнулась и вежливо последовала его примеру, прильнув к своему кубку. — Негласность личностных притязаний — есть суть дворянской этики, леди Сириен, что вы поверхностно воспринимаете за лицедейство. Вам предстоит всегда держаться в строгом деловом русле, если вознамерились заниматься политикой. По меньшей мере в кругу более влиятельных господ, нежели вы. Иначе при первой нашей встречи я бы охотно выразил своё негодование касательно вынужденного разбирательства с какой-то заносчивой щуплой девчонкой, осмелившейся не только взбаламутить общественное спокойствие в пределах одного из крупнейших и экономически значимых городов Лендейля, но и планирующей, исходя из прилюдных речей, разрушить традиционные порядки в угоду абстрактному и откровенно надуманному образу благого и справедливого мироустройства. К слову, раз уж вы пропустили собрание, а следующее окажется заключительным, после которого начнутся полноправные судебные прения, перед этим мне бы хотелось обсудить ваши грядущие планы. Я несколько забегаю вперёд, что опрометчиво с моей стороны, признаю, но нет сил сопротивляться сей маленькой блажи. Надеюсь, и вы не откажете удовлетворить моё… — Великодушно прошу скорее обозначить предмет, требующий вашего удовлетворения, — чуть ли не взмолилась я, чувствуя давление усталости на плечах вперемешку с отвращением после его откровенных, хотя и справедливых замечаний в мою сторону. — Мне всё ещё полагается постельный режим, если вы вдруг запамятовали. — Ох, разумеется, не стану вас задерживать — в общем-то я получил всё, что хотел, — его взгляд сделался острее и язвительнее, а мой старательно сохранял равнодушие… или напускал вид оного. — Только проясним всего один момент напоследок. Если верить донесениям, после предсудебного заседания в кругу уважаемых людей города вы вскоре организовали собственное собрание с участием некоторых… вернее будет сказать, почти всех старейшин городских гильдий, а так же некоторых иноземных дворян. — И кто же это вам успел донести, хотелось бы знать? — строго вопросила я со скрещёнными руками. — Вы правда полагали, что центральная фигура одного из самых крупных конфликтов за последнее время останется без чужого внимания? Не обманывайтесь, леди Сириен. Мои соглядатаи по крайней мере исполняли задачу сугубо информативного характера, никак не препятствуя вашей… самодеятельности. Собственно, полную картину мне собрать пока не удалось — мои люди смогли отследить лишь сам факт сборища в вашем родовом поместье: ваша охрана достойна восхищения, раз сумела отвадить всех пытавшихся пробраться за стены. Бывшие служители местной тайной полиции, полагаю? Адъютанты, как их здесь нарекли. Любопытно. Как так получилось, что вы приютили у себя бывших слуг городского совета, кто в том числе был отряжён на охоту за вами? — Этих людей подлогом заманивали в ряды адъютантов ещё с малых якум. Их стремились сделать не просто лучшими из лучших, но бездушными безнравственными марионетками для господ, кто не посмеет ослушаться или колебнуться при исполнении самого чудовищного из приказов. То, что они ранее служили моим врагам, не делает их самих врагами в моих глазах. Оставшись без жёсткого контроля, эти юноши и девушки начали задаваться вопросами и стремиться искать свой собственный путь. И как порядочная дворянка, чей долг в будущем оберегать всех жителей этого города, я не могла отказать заблудшим и обездоленным в убежище и защите. Я не признаю в них виновных и несущих кому-либо угрозу. Более того, один из них встал грудью на мою защиту и сам слёг с тяжёлыми ранами. Посему даже ценой своей репутации я буду отстаивать их права и свободу, если вы надумаете привлечь их к судебному процессу. Инструмент не должен нести наказание за поступки его хозяина. А именно этим они и были: всего-навсего безропотными исполнителями, кому не оставляли выбора. Можете внести мои слова в заключение — я подпишусь под каждым из них. — Ваши смелость и благородство не ведают границ, — надменное умиление прорезалось в голосе Эркеля, благо хоть взгляд сделался мягче и равнодушнее, а с губ сошла потешная ухмылка. Несколькими раздражителями меньше. — Допустим, вашу позицию по этому вопросу я услышал. А что насчёт приёма простолюдинов в вашем доме? Не откроете ли вы цель сего мероприятия? — Помимо сбора ценных свидетельств по бесчинствам городского совета от главных пострадавших, а именно простого люда, до кого, очевидно, никому из вас нет дела, кроме меня одной? — наконец и мне выпал шанс поехидничать в ответ, отчего я даже позволила себе расслабленно отклонить голову чуть назад и вбок. — Что ж, лукавить не стану: мы обсуждали некоторые реформы по деконструкции текущей вертикали власти, а также возможность некоторых послаблений и расширений в экономическом и правовом секторе, как для подданных Лендейля, так и для заезжих купцов. В детали, уж простите, вдаваться не буду — всё это не более чем подготовка почвы. Но ведь сперва требуется получить разрешение на посев, верно, лорд Эркель? — Вижу, некоторые тонкости освоить вы успели, — холодно произнёс он, уже окончательно избавившись от всякой игривости в тоне. — Что ж, я получил ответы на интересующие меня вопросы, леди Сириен. Встреча окончена. Более не смею вас задерживать. — Более не смею отвлекать вас от очень важной работы своим присутствием, — почти что с неподдельным благоговением пропела я, радостная, что смогу покинуть это недружелюбное место. — Благодарю за приём, лорд Эркель. И только оказавшись по ту сторону дверей, я позволила себе глубокий вздох. А затем и вовсе пошатнуться в помрачении — к счастью, подскочивший Иллиан успел придержать меня за плечи прежде. На меня хлынуло настоящее цунами из противоречивых чувств и эмоций. Понять, кем я вышла с этой встречи, победителем или проигравшим, пока что не удавалось. Всего одна прозрачная и доходчивая мысль вертелась в голове: «Я хочу уйти отсюда».***
— И что у нас дальше на повестке дня, мастер? — первым нарушил затянувшееся молчание развалисто следовавший за мной Иллиан. — Если бы я только знала ответы на все вопросы… Неожиданно пространным, даже для самой себя, вышел ответ на весьма тривиальный вопрос. Я неспешно шла, можно сказать, прогуливалась вниз по улице и рассеянно взирала вдаль, где меж домов из-за горизонта выглядывал лес, раскинувшийся на противоположном берегу реки. Этот пейзаж словно гипнотизировал меня, усыпляя сознание и подчиняя тело своей воле, отчего не хотелось задерживать внимание более ни на чём другом. А впрочем, что здесь ещё можно сказать? С лордом Эркелем я переговорила. Илая на поиски Шарин отослала, пускай тот и воспринял мою просьбу без энтузиазма, но хотя бы не высказался против, и славно. Дома быт налажен, все при деле, надзор едва ли востребован. Более от меня ничего не зависело, я оказалась предоставлена самой себе. Вымотанная, смущённая… заблудшая. Не буквально — я прекрасно разбирала дорогу и в полусонном состоянии, ориентируясь по знакомым магазинчикам и строениям. А вот душа уже не знала, к чему тяготеть. С каждым последующим юби мне всё меньше нравилась перспектива стать во главе городского управления. Сплошные нападки, требования, море ответственности, укоры за малейшую ошибку… и никакой благодарности. Не то чтобы я в ней нуждалась, разумеется… но всё же некая обида закрадывалась, едва ли болезненно, но раздражающе покалывая нутро. Не удивительно, что меня манил «аромат» освежающего, отрезвляющего во всех смыслах, речного бриза — мне требовалось хоть ненадолго, но сбежать от всех дрязг. Побыть той самой маленькой беззаботной девочкой, а не увешанной всевозможными обязанностями и ответственностями дворянкой, последним представителем своего дома. Хотя, казалось бы, сравнительно недавно, всего одну цукату назад я из кожи вон лезла, чтобы доказать всем и вся, как я успела вырасти и чего на самом деле стою. Частично доказала. И теперь от меня требовали доказывать всё больше и больше, пока я попросту не сломаюсь. А может мне это так видится, и на деле я всего-навсего безмозглая выскочка, которую другие вели за ручку? И оставшись без поддержки на столь ничтожный промежуток времени, я уже готова опустить руки и послать всех и вся в бездну. Истина, как известно, где-то посередине. — Эй! Меня обвили в поясе две крепко сцепленных руки и сдавили живот. Очнувшись, я с изумлением бросила взгляд на вскоре исчезнувшую из виду, а до тех пор колыхавшуюся почти у самых ног, в каких-то десяти футах ниже, воду — меня оттащили от края пристани, с которой я чуть не свалилась в реку. Не то чтобы мне грозила какая-то опасность — плавать я умела, — но риск простудиться после такого купания до боли велик: вода в наших краях прогревалась лишь к самому концу Имаки, а то и к началу Каена, особенно учитывая лютость морозов последней Фуго. — Отпусти меня, — прошептала я, недовольная действиями, очевидно, своего слуги, но из благодарности не спешащая применять силу… и даже не испытывавшая какого-либо раздражения от наглого вторжения в личное пространство. Хотя, если припомнить, я и Кирби-то далеко не всегда подобные выходки с рук спускала, а он был моей первой… если не единственной любовью. — Только когда пообещаешь начать смотреть, куда идёшь, — необычайно строго, без единого намёка на издёвку или хохму, произнёс Иллиан. И лишь дождавшись моего согласного кивка, он послушно исполнил… просьбу — язык не поворачивался назвать сошедшее с моих уст лепетание требованием — и отступил на шаг, вернувшись на положенную слуге дистанцию. А я, получив желанную свободу, вновь вернулась к тому, на чём остановилась: к незнанию, что с этой свободой делать. Отчего прояснившийся, но ничуть не оживившийся взгляд лениво и безразлично блуждал по переливающейся золотистым от солнца иссиня-изумрудной водной глади, изредка задевая горизонт с противоположным берегом, где раскинулся клочок песчаного пляжа, а за ним разросшийся многообразный лес. В упорядочении вороха противоречивых дум с последующим их решением это, разумеется, не помогало, но мимолётное умиротворение, возможность забыться на какое-то время, в душу поселяло. — Я бы спросил, что мы здесь забыли, но, как я понял, тебе и на это нечем ответить, — вновь подал голос Иллиан, на сей раз будничным тоном, и скорей утверждая, чем вопрошая. — А что обычно делает человек, зашедший в тупик? — задетая его проницательностью, я всё же ответила, пускай и вопросом на вопрос. — Сдаётся, — прозвучал почти мгновенный ответ, что меня несколько смутило: Иллиан словно предугадал мои слова и вынес решение заранее. — По крайней мере я нередко в прошлой жизни отступал от задуманного, если становилось ясно, что дальше не вывезу. — Какое шокирующее откровение, — не удержалась я от ироничного замечания. — Зато не будет откровением заметить, что порой мы делаем так много, а взамен получаем несравнимо меньше… если вообще что-то получаем. И с этой точки зрения отступить кажется наиразумнейшим выбором: малая награда при огромном труде доставляет боли немногим меньше, чем откровенная потеря. — Ты ведь понимаешь, к чему был задан этот вопрос? Мой шанс отказаться упущен давным-давно. Мне никак не развернуться назад, даже захоти я этого от всего сердца… И всё же во мне тлеет слабая искра такого желания. — Потому что ты упёрт… прости, мастер, целеустремлённая донельзя. Как бы тебе ни было страшно, горестно или ненавистно — ты держишься за свои идеалы из последних сил, если полагаешь их верными. За это тебя любят союзники и высмеивают противники. — Но какой прок от целеустремлённости, если ты банально не видишь дороги, по которой идёшь? Раньше она мне казалась прямой и ясной. Теперь же она стала ветвистой, тянущейся через рощи и болота… а нередко и упирающейся в непреодолимую скалу. Я вынуждена продумывать каждый следующий шаг, чтобы не пришлось возвращаться на десяток. Это… это тяжелее, чем я представляла. Столько сил вложено, а отдачи всё ещё не… П-проклятье… Вот же оно… Отдача. Моё смятение вызвано не иначе как отсутствием ощутимого прогресса, что я ошибочно истрактовала как топтание на месте. Но это не тупик. Скорей отсутствие света в длинном коридоре, полного копошащихся под ногами насекомых вкупе с изгнившими, готовыми в любой момент осыпаться под малейшим весом, досками. Кому не было бы страшно в подобном месте блуждать впотьмах? Особенно одной. Но и это чувство ложно, ведь помимо радушной и отзывчивой Шарин рядом всё это время следовал не такой уж радушный, порой и вовсе вредоносный, и всё же безоговорочно верный Иллиан. Я сама выстроила нелепые ожидания, которые не оправдались, и сама же из-за этого впала в уныние. На ком здесь ещё может быть вина, кроме меня? — Художник, когда он хочет нарисовать пейзаж, вынужден спускаться в долину, чтобы во всей красе запечатлеть гору, — заговорил вдруг глубоко проницательным тоном Иллиан спустя недолгое затишье. — И наоборот — подняться в гору, чтобы охватить долину целиком. — И к чему это было сказано? Мне не нужно рисовать какой-то там пейзаж — мои заботы куда обширней и глубинней. — Я надеюсь, твоё тугоумие лишь следствие психологического истощения, а не чего-то наследственного, — со вздохом вымолвил он, избежавший моего наказания исключительно благодаря моему же великодушию и терпению. Которое вот-вот грозило порушиться. — Чтобы постигнуть сущность народа, надо быть государем, а чтобы постигнуть природу государей, надо принадлежать к народу. По факту, ты не особо-то и старалась ещё, отсюда и отдачи нет. Что ты сделала? Составила обвинения на городской совет? Обтекаемо посудачила с новоиспечёнными союзниками о будущих перспективах? Это всё детский лепет, лишь стартовые шаги. Ты хотя бы понимаешь людей, за кого так радеешь и чьи интересы планировала отстаивать? Много ты отпахала в поле или нарубила дров в лесу? А много отстояла у печей в пекарнях или с веретеном в ткацких мастерских? Ты выбиралась в город исключительно поразвлечься и попрактиковаться в магии. Блеск… А-а-а, прости, забыл, ты ведь несколько якум посещала деревушку… где ровно так же ничего полезного не делала, а только общалась с детворой. Ну очень огромное понимание быта простого люда, ага. Макиавелли бы только посмеялся с твоих потугов. — Ч-чего? — я аж опешила от такой наглости со стороны моего слуги. — Не «чего», а «кого». Об этом писал Никколо Макиавелли, видный политический деятель и выдающийся мыслитель своего времени. В моём мире его труды сохранили актуальность и спустя пять сотен якум. Мужик знал, о чём писал не понаслышке. Тебе невероятно повезло, что мне довелось полистать один из трактатов, и кое-что даже запомнить. Ты боишься заплутать в трёх соснах? Прибегни к опыту предыдущих правителей. Или, как минимум, к знаниям их советников и послов. Некоторые из этих знаний даже услужливо оформляются в мемуары и книги. Как раз для таких, как ты: детей, вздумавших поиграться в королей… — Отлично! — обернулась я с испепеляющим взглядом и гневным выкриком, что из-за случайно пробудившихся поблизости частиц эрия преобразовался в скромный, но не оставивший Иллиана равнодушным, как и неподвижным, ударный сгусток плотного воздуха. — Я глупая и примитивная, а ты умный и прогрессивный, доволен?! Так почему бы тебе не стать во главе компании, а?! Вперёд! Покажи мне, как должно действовать хорошему правителю! Зачем в таком случае нужна я, маленькая и несведущая девочка?! Лишь из-за своей родословной?! Так забирай её! Я с радостью наделю тебя всеми положенными грамотами и титулами! Веди нас в светлый новый мир, из какого сам прибыл!.. без меня. Под конец спича голос стыдливо просел, а по щеке скатилась горькая слезинка. Казалось бы, мне давно стоило привыкнуть к его надменно-язвительной манере высказываний, особенно с целью помочь — вот не может он избавиться от рвущегося во вне гонора. Но почему-то именно сейчас его слова — как кинжалом по сердцу. Это не просто указание на ошибки, кои совершают все и всегда. Иллиан расписал эти знания как что-то фундаментальное, что требовалось постичь ещё с самого начала, шагов эдак дюжину назад. И в связи с этим невозможно было извлечь иного посыла, кроме как: «Это не для такой дуры, как ты». А невыносимо больно становилось от того, что я где-то в глубине души была готова согласиться с ним. В конце концов не так важна роль благодетеля, как сотворение самого блага. Что изменится, если я отступлю, а на моё место найдётся кто-то получше? Для народа, быть может, ничего. Только для меня… трусливо запершейся в комнате до скончания жизни. — Не получится, — вдруг легко и лаконично заявил Иллиан с завидным равнодушием на лице. — С чего бы это? — уже растеряв всякую злобу, с опустошением прошептала я. — Даже пропитайся я той же любовью и состраданием, что и ты, у меня всё равно ничего не выйдет. Знания ничего не стоят, если ты не можешь применить их на практике. — А? И что же тебе мешает? — запутавшись в его собственной позиции, я невольно встрепенулась. — Вселенская лень? Наплевательское отношение ко всему и вся, кроме?.. — Трусость, — мягко перебил он меня, не поведя глазом и не дрогнув малейшей мышцей, словно и не было никакого признания собственной слабости… И это от горделивого-то Иллиана. Я умолкла и с нескрываемым интересом уставилась на слугу, ожидая необходимой в таком вопросе конкретики. То ли он не горел желанием отвечать, то ли не считал это нужным, в любом случае мы с некоторое время обменивались непонимающими взорами. — Я трус, если ты ещё не поняла, — со вздохом заговорил Иллиан, сдав позиции под моим напором. — У меня есть некоторая сила и багаж знаний, но нет твоих смелости и добродетелей — я действую лишь будучи загнанным в угол… или когда опасность грозит тебе. Плох тот правитель, кто не спешит добровольно взваливать на себя ответственность, а я всю свою жизнь от неё убегал. В отличии от тебя. Ты порой глуповата… вернее будет сказать, наивна и внушаема, но всегда готова броситься в самое пекло с головой. Ума тебе не занимать, без лукавств и подколов. Но его требуется наполнить нужными тебе знаниями. И в этом я, как слуга, готов оказать всю возможную помощь своему мастеру. Если это так важно для тебя — оно станет важным и для меня. И если моя критика показалась чересчур… обидной — я извиняюсь. Просто старался быть предельно откровенным для наилучшего взаимопонимания. Мы же об этом уславливались, так? — Так… всё верно. Действительно, я так радела за открытость, а как самой понадобилось открыться для той же критики — тотчас поспешила затвориться и выпустить жало, дабы отогнать неприятелей, как их мигом воспринял разум. Но вину Иллиана тем не менее отбрасывать полностью не спешила — это и впрямь было излишне грубо, можно ведь и тактичнее доводить до сведения. Нам обоим есть над чем работать. — Итак, каким будет твоё первое напутствие… советник? Я отчего-то улыбнулась и едва не расхохоталась под конец собственного же вопроса: его образ никак не увязывался с тем же старцем Шогу, кто в том числе служил советником у моего отца. Лицом и шагом Иллиан в лучшем случае походил на телохранителя, а то и на гувернёра. Не говоря уж о его одежде: после моего неукоснительного запрета носить обмундирование адъютантов, подручный из всего разнообразия отцовских нарядов предпочёл грубые рабочие рубаху и штаны бежево-коричневых оттенков и короткие сапогами из мягкой кожи. Благо хоть от накидки с капюшоном он по моей просьбе отказался — шрам на треть лица едва ли красит мужчину, спору нет, однако нельзя вечность прятаться ото всех, рано или поздно придётся смириться со своим новым видом… и тогда окружающие также смирятся и примут тебя как есть. Иначе и быть не может. — Учитывая, что сейчас только начало дня, а тебе необходимо растрястись к вечеру от бессонной ночи… — Иллиан крепко призадумался, а затем довольно щёлкнул пальцами. — Что ж, будем надеяться, старейшина ремесленного союза нам не откажет в маленькой просьбе. — В какой просьбе? Но вместо ответа мой слуга растянулся в хитроумной улыбке и подмигнул единственным живым глазом.***
— И как тебе твой первый юби в шкуре простого работяги? — не без оттенка насмешки, и тем не менее заботливо спросил Иллиан, не разворачиваясь головой, дабы не смущать меня попусту… ведь моя голова буквально лежала на его плече, и наши щёки разделяли считанные дюймы пустого пространства. — Прек… ик!.. асно, — страдая от головокружения, почему и оказалась взгромождённая ему на спину, сквозь икоту пробормотала я. Обессиленная, но неимоверно довольная и одухотворённая. Я и мысли допустить не могла, что его слова про «стать ближе к народу» имели буквальный, поверхностный контекст. Если коротко: мне и впрямь довелось поработать руками и плечом к плечу с рядовыми работягами. Если же говорить развёрнуто… Сперва нам пришлось потратить некоторое время на розыск мастера Эрнхарда — избранного накануне политических волнений старейшину рабочего альянса Хигадеру. Уж не знаю, сами работяги додумались скооперироваться или Шарин постаралась для укрепления своих планов, так или иначе — почти все, как большинство наёмных на мануфактуры, так и единицы самостоятельных ремесленников, у кого я выясняла место работы искомого человека, в едином порыве отвечали крайне однобокими и размазанными фразами, что не давали никакого понимания, при этом отрезали возможность утвердиться во лжи или подлоге со стороны собеседника. Но когда один из расспрашиваемых сам признал меня — тотчас расслабился и охотно указал адрес, где возможно застать их негласного лидера. Не иначе как остерегались избежавших заключения министериалов бывших членов совета, что вполне могли захотеть «прорядить» сторону обвинения в преддверии суда над их покровителями. Встреча же с мастером Эрнхардом прошла в окружении дюжин вооружённых… нет, не наёмников, как мне сперва подумалось, а простых рабочих, судя по неброским одеждам и отсутствующему, так скажем, воинственному виду. Откуда у горожан оказались мечи и копья, догадаться не трудно — после роковой ночной бучи многие жители, кто половчее, обзавёлся казённым военным снаряжением с павших стражей. Всех участников вылавливать и привлекать к ответственности задача, ясное дело, непосильная, да и поди разбери ещё, какие мечи действительно с казарменных складов, а какие из магазина: клеймо залить или стесать опытному ремесленнику труда не составит. К тому же победитель всегда прав, как известно. Другой вопрос, много ли проку от вооружённого, но необученного ополчения? Пускай даже это и временная мера до утряски известных событий? Как знать. Как бы то ни было, Иллиан взялся вести переговоры с Эрнхардом, чтобы мне подыскали свободное местечко на одной из действующих мануфактур, однако без лишней огласки, то бишь учёта и записей — абсолютная конфиденциальность за пределами рабочего круга. Старейшина ожидаемо подивился такой наглости, хоть и весьма сдержанно подбирал выражения в надежде донести простую мысль: «мануфактуры — не место для игрищ; без знаний и опыта можно не только навредить общему течению работы, замедлив, а то и остановив производство, но и банально травмировать себя или коллег». Впрочем, моя искренняя заинтересованность прочувствовать на себе все тяготы рабочей жизни и некоторые уловки Иллиана в какой-то миг надломили его сомнения и добро было получено. Правда, пришлось пойти на маленький компромисс: на действующую мануфактуру меня не пустили — и без того считанные их единицы обеспечивали добрую половину ассортимента местных магазинов, а значит ошибки недопустимы, — однако разрешили, как это называется, расконсервировать один из пустующих цехов и запустить однодневное производство, для чего мне персонально выделили по несколько специалистов для каждой требуемой операции. Но в этом имелось куда больше плюсов, чем минусов: не было надзора со стороны руководства мануфактуры… ввиду его полного отсутствия, и я могла как не беспокоиться за компрометирующие меня слухи среди правящего круга, так и свободно применять все имеющиеся таланты. Под талантами, разумеется, подразумевались в первую очередь магические. А применение оных стало вопросом уже отнюдь не моей прихоти, а скорей вынужденной меры. Ведь, как объяснил ставший во главе производства старик, нам не смогли предоставить «чистый» материал — в нашем случае это обогащённая металлом руда, — а оставили довольствоваться так называемым вторичным сырьём, вроде металлической стружки, сильно окислённых, или вроде того, пород, шлаков от конечной плавки… одним словом — мусор. Для меня этот жест выглядел подло, однако старший заверил, что поставки сырья нынче происходят с перебоями и нам стоит быть благодарными уже за эту малость. К тому же наш маленький артель был организован исключительно с исследовательской целью, а не практической, посему было предложено попросту расплавить имеющееся сырьё в сплав. Он, естественно, никуда не сгодится, но для понимания процессов производства этого мне будет достаточно. И я с ним уже готова была согласиться… Если бы меж делом кто-то не упомянул, что якум так двадцать назад успели открыть технологию переработки вторсырья. Тяжёлая и не оправдывающая трудозатрат, и всё-таки возможная практика. И наш старший даже имел о ней некоторое представление, однако завернул эту идею как неосуществимую с нынешним инструментарием. Вот здесь-то к делу и подключился Иллиан, предложив использовать мои магические техники для упрощения, а где-то и для полноценной замены оборудованию, чтобы полноценно переработать вторсырьё в пригодный материал. Он буквально переборол старика в словесной баталии, чтобы мы хотя бы попробовали применить новейшую технологию. И так я, можно сказать, стала одновременно и рабочим, и инструментом. Со шлаком сразу определились — его пустят на кирпичи, благо известняк добывался в куда бо́льших объёмах, чем руда, и эти процедуры мы оставили до следующего раза. А вот со стружкой и порченной породой возникло затруднение: высокая токсичность при повторной плавке металла. То есть образуется едкий отравляющий газ и выброс осадков, вроде пепла. Вроде как. Столько новой информации разом уместить в голове непросто. В итоге почти все мои действия сводились к чёткому следованию мгновенных указаний: что-то раскалить добела, что-то мгновенно остудить, где-то аккуратно отсеять, где-то слить воедино… Нередко приходилось выводить длинную цепь сигилов, чтобы задать точечную манипуляцию объектом или пространством, вроде создания безвоздушной среды в отдельном участке или «проветривания» помещения от ядовитых выбросов — повязки на лицо, конечно, хороши, но лучше перестраховаться. Когда же вокруг раздались радостные возгласы, а Иллиан ободрительно похлопал меня по плечу — я была выжата досуха, и физически, и эмоционально. Вроде бы и не довелось поработать руками, как это планировалось изначально, а вроде бы я только и делала, что размахивала ими туда-сюда, задавая направление и форму той или иной технике — полагаться лишь на ментальные образы я не осмелилась. Но как только в поле моего зрения оказались ещё дымящиеся с жару, но обрётшие прочную форму слитки железа — я испытала невообразимое удовольствие. Ведь это, без лишней скромности, результат моих трудов. Я впервые что-то создала, а не разрушила. Своими собственными руками… пускай и с детализированным инструктажем старика, чьих заслуг я ни коим образом не умаляю, конечно же. Но если для него и других рабочих это был хоть и необычный опыт, но в привычной стезе — для меня это целый новый, ранее невиданный, мир. И я желаю однажды ещё раз в него окунуться. Рабочий день незаметно сменился праздным вечером. Некоторые сразу засобирались по домам, к жёнам и детям. Но значительная часть мануфактурного персонала после работы привычно держала курс на ближайшее и недорогое питейное заведение. Куда чуть ли не силой утянули и нас с Иллианом. Но смею предположить, силой тащили только меня — Иллиану такое времяпрепровождение только в радость. А впрочем, сказать, что мне совсем не хотелось отпраздновать своеобразное вливание в новый коллектив, пускай и временный, значило бы откровенно солгать. И если во время сборов я ещё для виду отнекивалась, то по приближению к таверне уже спорила с одним здоровяком, что перепью его одной левой. От гордости и блаженства меня привычно понесло куда-то не туда. Но что меня поразило сильнее — простолюдины умели не только работать и веселиться. Пока я вовсю погружалась в кутёж с песнями и плясками, за соседним столиком несколько работяг преклонного возраста в свою очередь погрузились с головой в более чем глубокомысленные рассуждения о недавнем дефиците товаров, нынешнем положении дел на рынке и грамотности руководства их цехов. Разумеется, «глубокомысленность» сих речей имела весьма условный вид, скорей даже лёгкий флёр просто ввиду поверхностного представления о предмете обсуждения собравшихся. И тем не менее у каждого было своё мнение, которое они не стеснялись не только высказывать, но и отстаивать, порой срываясь в ожесточённый спор с пивными пенами у рта. Зрелище неприглядное… но не оставляющее равнодушным. И кто знает, быть может, если каждый горожанин получит общее образование — они сами смогут взять управление собственной землёй в свои руки. Ведь кто с этим справится лучше, чем непосредственно те, на чьи жизни все принимаемые решения возымеют первоочередной эффект?.. — Ты в порядке, Сири? — вновь обратился Иллиан, на сей раз без всякого озорства, а то и с долей сочувствия. — Если тебя потянет сблевануть, то сразу похлопай меня. Это в твоих же интересах, если не хочешь чуять под носом собственные… ароматы. — Всё хор… ик!.. шо, не переж… ик!.. вай. — Задержи дыхание — ослабит икоту. А как дойдём до дому, там уж отвар какой заварим. Я последовала совету, однако в голове не унималась мысль: «С чего это вдруг он такой заботливый? Это подозрительно». Но выражать её вслух по понятным причинам не стала. Прежде всего из-за плотно стиснутого и раздутого от воздуха рта. Впрочем, на миг представив, как я выгляжу сейчас со стороны — болотная жаба, не иначе, — тут же его спустила прямо под ухо Иллиану, заливаясь смехом. — П-прости, — уняв колики в животе, прошептала я и уткнулась подбородком обратно в плечо. — И спасибо, что… ик!.. присматривал за мной. Я проявила… ик!.. беспечность и разгулялась до безобразия. — Ну ещё бы, ведь это кабак — там одно безобразие и происходит, по твоим-то меркам уж всяко, — добродушно усмехнулся под нос Иллиан. — Но тебя это смущать не должно. Ты в своём репертуаре, и всё же честно отработала почти целый день в цеху как рядовой горожанин, так с чего бы тебе запрещалось развлечься под стать им? Как грится, любишь еб… кувыркаться — люби и предохраняться. — И ты в своём… ик!.. репертуаре: никогда не удерживаешься… ик!.. от пошлых аналогий. — Не тебе же одной веселиться, маль… мастер. Он чуть было не использовал опротивевшее мне давно «малявка», но тотчас осёкся и заключил новым, вошедшим с недавних пор в любимый обиход словечком. И что-то мне подсказывало, вряд ли он сделал это из уважения ко мне. Но и какого-то страха предо мной у Иллиана не ощущалось, я в этом убеждена. Если он так сдерживает себя из чувства некоего долга, в желании выслужиться за прошлые обиды, то мне это не нравится. Лучше уж пусть не сдерживается вовсе, чем ограничивает себя под кнутом. Ладно на людях — там вопрос репутации. Но мы сейчас наедине… Почти что на равных, если так можно выразиться. Как простолюдин, Иллиан мой слуга и подручный, бесспорно. Но как личность — близкий друг. Я могу в порыве эмоций об этом запамятовать, о чём впоследствии непременно жалею, но ещё сильнее расстраивает, когда об этом забывает он. А впрочем, какой прок с этих дум? Только грусть наводить. Не хотелось заканчивать столь оживотворённый юби тоской о вещах, на которые я пока не в силах повлиять. К тому же остались и другие волнения. — Как думаешь, они… ик!.. уже вернулись? — Илай с Шарин? — Я кратко кивнула, хотя непонятно зачем, ведь Иллиан смотрел перед собой и едва ли мог заметить моего жеста. Впрочем, проницательности ему не занимать… когда это требуется. — Солнце почти село, и если их до сих пор нет — вряд ли явятся раньше утра. Сама знаешь, нынешние ночи небезопасны. Даже для таких, как эти двое. — Произошёл внутренний… ик!.. разлад. И если его не разрешить — мы… ик!.. станем уязвимы. — Мы и до него были уязвимы, но всё равно выкарабкались. — Мы с тобой — возможно. Но нас… ик!.. теперь много больше, и цена ошибки… ик!.. увеличилась во много крат. Я не хочу… ик!.. терять ещё кого-то. — И не придётся. Я обещал, что воплощу в жизнь все твои мечты. Если это важно для тебя… — Оно становится важным и для тебя, я помню… ик!.. Спасибо. — Придержи благодарности до видимых результатов. А пока сосредоточься на том, чтобы… — Да-да, не опорожнять… ик!.. желудок на твою одежду. Тогда… ик!.. поторопись. — Если невмоготу, могу свернуть в проулок и… — Н-нет, это… ик!.. лишнее, просто иди быстрее. На моё счастье Иллиан воздержался от расспросов и ускорил шаг, можно сказать даже перейдя на бег трусцой. Честно говоря, желудок давно уж затих… а вот мочевой пузырь, напротив, потихоньку давал о себе знать. И лучше я приму мучительную смерть, чем начну делать «эти дела» на улице. Мне хватило этой радости в лесу, когда колесили до Хитс и обратно. Но там по меньшей мере выбора не было — дорога занимала целый день. А здесь можно и потерпеть. Я надеюсь… Главное — не думать ни о чём, связанном с водой. И пока я жмурилась, концентрируясь на удержании злосчастного эля, ласкающий лицо поток ветра сошёл на нет, а слуха коснулся такой желанный тяжёлый скрип дверных петель — мы дома. Я незамедлительно потребовала отпустить меня, чтобы сорваться в ближайшую уборную, однако ноги тотчас разъехались в сторону, лишь коснувшись стопами пола. Благо, Иллиан вновь ловко ухватил меня за талию, а затем и позволил опереться на плечо — всё же придётся сказать ему, куда мне надо… До чего же стыдно. — Если живот скрутит — сунь два пальца в рот и… — Да уйди же ты… ик!.. наконец, извращенец! Снаружи жди! Я ничего не… ик!.. не могу, пока ты рядом ошиваешься! То, что меня малость подкосило, вовсе не значит, что я вовсе беспомощна! Как он только додумался до того, чтобы идти со мной в уборную? М-мерзость… Мне некомфортно уже оттого, что он может услышать… эм… ну это самое. Я уж молчу о перспективе наблюдения оного. Какое варварство… — Я правда ничего такого не имел в виду, просто хотел помочь… — Дай уже сюда эту… ик!.. треклятую кружку. Оказавшись в гостином зале, я наконец смогла вольготно растянуться в кресле, а отлучившийся на кухню Иллиан спешно вернулся со свежезаваренной сумеречной травой: как выяснилось, она не только снимает усталость, но и благотворно влияет на пищеварение — универсальное домашнее средство со слов Мари. И я бесконечно благодарна тому, кто обеспечил нас этим чудом природы. — Расслабляться время от времени необходимо, ничего дурного в этом не вижу. Но не заигрывайся, иначе уже к тридцати обзаведёшься циррозом печени, — в шутку бросил усевшийся рядом Иллиан. — Уж кто бы говорил, пьянчуга, — пробурчала я в ответ… И тут же блаженно выдохнула: икота наконец прошла, да ещё от пары глотков. Отвар воистину божественен. — Мне это не грозит, — с улыбкой произнёс он. — Откуда такая уверенность? — Гены. Видела бы ты, как мой папаша закладывал за воротник — удивляюсь, как ему ещё памятную табличку в местном баре не заказали, учитывая, какую выручку он им делал в первые дни зарплаты. Больше участия в составе студенческих выездов на какие-то местные раскопки или памятные места, хрен знает, он любил только выпить. И если ему отказывали в одном — уверенно брался за другое. — А разве это не плохо? — в сомнениях нахмурилась я. — Яблоко от яблони… или как там говорится?.. — Да, пожалуй. Но суть в том, что он баловался этим делом ещё с юности, хотя крепко взялся за бутылку только якум пятнадцать назад или около того… — Смерть твоей мамы? — Разве я тебе о ней рассказывал? — Нет, но я хорошо помню те ночи, когда ты звал её сквозь сон, жалобно так, словно она… И ещё помнишь тот вечер, когда впервые объявилась Шарин и мы… я прогнала тебя? — А, ну да, что-то такое припоминаю. — Кажется, ты упомянул какое-то убийство. Я так и не поняла, что ты хотел этим сказать, а потом как-то не до того стало, столько всего навалилось и… Сосредоточенные глаза… глаз Иллиана неуклонно смотрел в мои. Без веселья. Без грусти. Даже без злобы, какую я ожидала встретить, затронув подобную тему. Он… ему будто не было до этого дела. Это настораживало. — Так… ты скажешь мне, что подразумевалось под?.. ну… — Ровно то, что я сказал. Навязавшиеся предположения мне категорически не понравились, и я решилась спросить напрямую. Не знаю, зачем я вообще взболтнула об этом. Но деваться уже некуда — я не могла просто сделать вид, что ничего не было. — К-как это? — Я убил её. Свою мать. И вопреки моим надеждам, я получила именно тот ответ, который и предполагала. А тем временем Иллиан продолжал спокойно взирать на меня. Ни один мускул на его лице не дрогнул, когда слова срывались с уст. — Вижу, ты возмущена моими словами, и тебе хочется объяснений, — не иначе как завидев мой ошеломлённый вид, продолжил он. — Прямо скажем, это не лучшая сказка на ночь, но если это необходимо… Не договорив, Иллиан осёкся и дёрнул головой в сторону выхода. Проследив за его взглядом, я отметила какую-то тень за тонкой щёлочкой приоткрытых дверец — кто-то наблюдал за нами из вестибюля. Неожиданный гость, поняв, что его обнаружили, медленно оттолкнул от себя одну из створок. И по мере неспешного открытия двери я также медленно приходила в ужас, различая в тусклом ламповом освещении очертания знакомых рабочих одежд, а вскоре и неухоженных, распустившихся по лбу и тёмных от влаги волос: визитёр или ужасно переволновался, подобно мне, или только закончил принимать ванну. Впрочем, от былого истеричного вида остался лишь едва заметный след — в блестящих от огня синих глазах читались настороженность и даже лёгкая агрессия, но никак не страх. Вчерашний акт помешательства, как видно, не отражал истинного характера юноши — сейчас он казался намного смелее меня, хотя небось в голове весь день прокручивались самые разные перспективы, одни ужаснее других. В таком уж мире мы живём — желай чуда, а готовься к худу. — Леди Сириен Ванберг, — вдохнув полной грудью и переступив порог гостиной, волнительно заговорил гость. — Я безгранично благодарен, что вы так тепло приняли меня в своём доме, учитывая обстоятельства. Меня зовут… — Трейвис, — озвучила я перёд него, поднимаясь на всё ещё пошатывающиеся ноги, благо Иллиан сподручно придержал под руку. — Сир Талмуд мне говорил. Он отзывался о тебе с некоей… любовью. — Он с ранних якум был мне как отец, учил и заботился обо мне… Ведь мой кровный отец… — Наш отец, — отчего-то мой голос сделался строгим, когда я вновь перебила его. — Гаррус Ванберг. Юноша замешкался, прежде чем ответить: — На самом деле для меня это такая же новость, как и для вас. Я никогда его не видел. Вернее, только издалека, когда проводились городские фестивали. Но я никогда не говорил с ним. Я узнал о нашем родстве совсем недавно, когда до дяди… то есть сира Талмуда докатились известия о гибели господина Ванберга… и его дочери. Думаю, лорд Гаррус позволил мне жить из милосердия, но признавать меня как своего сына точно не собирался. Да и я сам ни на что не претендую, так что… поэтому… — Поэтому ты не представляешь угрозы? Просишь сохранить жизнь тебе и твоей матери? — холодно заключила я, ощущая себя словно выброшенной в морозный ручей нагишом… при этом не умеющей плавать. — Хотя бы мамы, — сквозь силу выдавил он. — Если так угодно — избавьтесь от меня, но её оставьте в покое. Глубоко вздохнув, дабы унять нервы, я присела обратно. Столько сил было положено мной на подготовку к этому разговору — требовалось не только собраться с духом, но и подобрать необходимые слова, — и всё равно он умудрился перетечь в совершенно абсурдное русло. И кажется, в том опять исключительно моя вина. Стоило брату предстать воочию предо мной — и сердце рвалось в клочья противоречивыми, мечущимися из края в край чувствами. Как бы я ни хотела признавать, но какая-то крупица меня, пожалуй, и впрямь желала ему смерти. А какая-то желала его возлюбить, как плоть от плоти и кровь от крови моего… нашего отца. Но основная эмоция колебалась где-то посередине, подталкивая меня всё бросить и просто исчезнуть. Из этого дома. Из этого города… Из этого мира. — Присаживайся, — выдохнула я и жестом указала на ближайший свободный стул. Я дождалась, пока юноша неуверенно приблизится и займёт место за столом, и уже затем развернулась к Иллиану. — Будь добр, принеси чего-нибудь выпить. — Ты не думаешь, что тебе уже хватит? — наклонившись, шёпотом поинтересовался тот. — Не мне, — я качнула головой в сторону гостя. — Нам с дорогим братом предстоит долгий и не самый приятный разговор о нашей многострадальной семье. И я усвоила урок, что такого рода известия на трезвую голову не подаются. Так что не задерживайся. Недоверчиво фыркнув, Иллиан шустро удалился в кладовую, и до его возвращения мы с Трейвисом обменивались молчаливыми, но весьма доходчивым взглядами.***
— …Таким образом известие о твоём существовании может как ударить по моей сложившейся репутации в высших кругах общества, так и вовсе усугубить само мероприятие по смене правленческой и, чем Канто не шутит, возможно, экономической и производственной формаций, которое, как ты знаешь, стоило нам всем огромных усилий, а также финансовых и человеческих жертв. В желании поскорее со всем покончить, я опрометчиво выпалила финальную часть развёрнутого рассказа на последних останках воздуха. Отчего тут же зашлась судорожным кашлем. Выпив отвар и подышав полной грудью, я закрыла глаза, дабы унять бешеное сердцебиение, а с ним и возникшую в ладонях дрожь. Это и впрямь помогает. Наконец, выждав глубокомысленную паузу, я ровным тоном обратилась к поникшему и омрачённому брату: — Если остались какие-то вопросы — озвучивай, не стесняйся. — Я… даже не знаю… — взялся бормотать он под нос, нервно перебирая пальцами поверх столешницы. — Госпожа Кэролин… Какой-то ритуал… Ж-жертва?.. Ч-что за… — Бывают в жизни огорчения, скажи? — саркастично бросил обустроившийся в углу Иллиан. На что в ответ сразу же получил укоризненный взгляд от меня. — Меня саму до сих пор изгрызают сомнения по поводу изложенного сиром Талмудом, — мягко начала я. — Но сколько бы это ни обдумывала, никак не могу найти изъян. Поминая всё, что со мной происходило, имеющиеся обрывки на удивление легко складываются в цельную картину. И скорей всего это значит… — Значит, госпожа Кэролин обратилась к тёмной магии и хотела устроить кровавый ритуал с принесением новорождённого меня в жертву?! Просто из-за осложнений с родами?! Да это же безумие! У меня язык не повернулся осадить его за эти слова. Ведь он лишь озвучил то, что я сама ему поведала. Но то, с каким чувством и отвращением он это выкрикнул… Мне отчего-то стало обидно. Не за себя, а за свою мать. Ведь… — Однажды, когда мы с отцом традиционно навещали маму в семейном склепе Ванбергов — она искренне полагала себя частью этой семьи и желала быть упокоена вместе с мужем, — он растрогался и поделился со мной кое-чем. Оказывается, я не первый их ребёнок. И дело не в тебе. Два мальчика и девочка. Все трое «рождались» мёртвыми по неизвестным причинам, не доживая считанные юби. Отец тогда назвал моё рождение милостью богов и признался, что мама сердечно молила их забрать её жизнь, дабы позволить родиться новой. Да, как оказалось, она правда отдала свою жизнь мне. Но это никакое не божественное вмешательство. Шогу… наш смотритель и советник, а после и мой учитель. Он к тому времени уже якуму как поступил на службу моей семье. А до этого провёл значимую часть жизни в Цитадели. Ты наверняка слышал о них — отчуждённое от внешнего мира сообщество магов… Да, так и есть, не боги вмешались в естественный процесс бытия, а мой учитель. Не знаю, откуда у него познания в таких… мерзких техниках, и знать не желаю. Как и то, каким образом эти знания заполучила моя мать. Важно одно — мама больше всего на свете любила свою семью. И ради неё готова была пожертвовать чем угодно. Даже если это значило погубить хоть и греховный, но плод любви своего мужа от другой женщины. Я верю, что она была готова пойти на это ради создания более чистого плода уже их любви с отцом. Остальное ты и так знаешь. — Лорд Гаррус встал на мою защиту и не позволил леди Кэролин убить меня, — отрешённо качнул головой Трейвис. — Пускай и в последний миг. — Ну и дурак, — глухо протянул Иллиан сквозь зевок. — Жёнушка ведь даже не грозилась убить любовницу в случае чего. Ну пустили бы в утиль одного младенчика. В крайнем случае, если так охота иметь отпрыска на стороне, всегда можно заделать нового — у твоей-то матушки, пацан, с репродуктивностью полный… — Богов ради, Иллиан, — угрожающе зашипела я на распустившегося под ночь слугу, на что тот мигом выдал невинную мордашку и произвёл непонятный жест, проведя двумя пальцами вдоль линии губ. — Думаете, он поступил так в конце концов из-за чувства порядочности? — искоса поглядев на притаившегося в углу грубияна, Трейвис тем не менее обратился ко мне. — Не знаю, — устало прикрыла глаза. — Я уже ни в чём не уверена. Но подозреваю, тебе приятней думать, что он поступил так прежде всего из-за любви к тебе и твоей матери. — Н-нет, что вы… и в мыслях… — бросился он лихорадочно отрицать. — Всё в порядке, я понимаю, правда. Быть может, я даже разделяю такое предположение, — с моих губ сорвалась сухая усмешка. — В моей памяти отец всегда такой… отстранённый, чем-то озабоченный. Мыслями он был где угодно, но не дома. Если в детстве он ещё старался уделять мне то редкое время, проведённое в родовом поместье, то по мере взросления мне приходилось довольствоваться вниманием служанок, учителя, затем и деревенской ребятни… Занятно. Сразу после смерти отца я в том числе корила себя за то, как холодно относилась к нему, даже не пыталась понять его бремя в этом его городском совете, эгоистично требовала всё внимание себе… Но сейчас задумываюсь и с ходу ответа не нахожу: кто же из нас от кого отвернулся первым? — П-пожалуйста, не говорите такие ужасные вещи. Я уверен, он вовсе не… — Не такой? Тебе-то откуда знать… братец? Сам ведь сказал, что вы с ним ни разу не общались. — Это так, но… — Твоя матушка небось тепло о нём отозвалась, так? Она успела вбить тебе в голову образ благочестивого и сердобольного отца? Получив в ответ неуверенный, даже боязливый кивок, я внутренне расхохоталась. Этот парень старше меня на несколько якум, однако по виду ещё наивнее меня. Видно, жизнь его мало чему успела научить… не то что меня. — Я нередко слышала подобные высказывания о своей персоне. Что я добрая и справедливая… даже невзирая на некоторые грубость и вспыльчивость. Забавно, как близость к человеку подталкивает нас видеть лишь светлые его стороны, когда как тёмные либо воспринимаются незначительно… либо вовсе игнорируются. — Последнюю часть я проговорила, украдкой глядя на зевавшего во весь рот Иллиана. Но вскоре, встретившись с ним глазами, вынужденно возвратила внимание на Трейвиса. — Ты же, очевидно, слышал обо мне хорошее и плохое в равной степени, и сложившиеся суждения привели тебя ко мне с просьбой… даже мольбой не причинять вред твоей семье. — Я-я вовсе не думал, что вы беспощадная или вроде того, не поймите неправильно, — вновь пустился он в оправдания, что лишь сильнее подчёркивало мною сказанное. — Н-но учитывая складывающиеся обстоятельства… В-вы и сами сказали, что одно моё существование доставляет вам хлопоты, т-так что… — Да. Хлопот от тебя немало, — со вздохом кивнула я. — Прямо как от него, — и тут же указала пальцем на успевшего задремать слугу, что, впрочем, тут же встрепенулся и вопросительно на меня уставился. — Этот доставил мне проблем больше, чем все мои враги вместе взятые. Так что если ты всё ещё полагаешь, будто я раздумываю над тем, отнять твою жизнь или же сохранить, просто держи в уме, что этот паршивец не то что кровью — какой-то горячей симпатией со мной не связан. Была бы я прагматичной — уже давно бы заковала его в цепи и оставила гнить в самом глубоком подземелье. — Я вас тоже крайне ценю, мастер, — глупо ухмыльнулся тот, однако взгляд сделался острым и в какой-то мере укоризненным, словно говоря мне: «Кого ты пытаешься обмануть?» И действительно, мои слова можно счесть лёгким лукавством, раз уж я успела во всеуслышание признать, что мы с ним друзья. Но дружба дружбой, а семья семьёй — это совершенно разные плоскости отношений. Поэтому я отнюдь не лгала. Лишь немного сгустила краски, да. — Кроме того, — избавившись от мимолётного наваждения, сухо продолжила я, — какой смысл тратить драгоценное время на беседы с тем, кого ты собираешься убить? — Вас могли терзать сомнения, и разговор со мной каким-то образом мог их развеять, помочь прийти к верному решению, — заметно расслабившись от моих слов, тем не менее недоверчиво проговорил Трейвис, но хотя бы осмелившись поднять голову и посмотреть на меня прямо. — Как ни крути, у дворян своё понимание допустимого, а у простолюдинов своё. Истребление выродков в высшем обществе даже не то чтобы порицается, как я слышал, а уж к убийству и вовсе не приравнивается. Как забой скота у крестьян — это естественное право хозяина над своей соб… — Ты не собственность! — стол вздрогнул, когда на поверхность обрушились мои кулаки. Не знаю почему, но его слова пробудили во мне искренний гнев. — Ни один человек не может иметь абсолютную власть над другим. Ты не скот. Твоя жизнь не чья-либо прихоть, а твоё право от рождения, и посягать на неё без законных оснований… Я запнулась в растерянности. Только сейчас до моего ума дошла вся абсурдность и противоречивость происходящего. Ведь я, как последний чистокровный представитель своей семьи, буквально решала судьбу бастарда своего отца, дабы избежать возможных последствий. То, что я немедля давила в зародыше мысли именно об убийстве, мало что меняло — я всё равно лишила его самого меньшего, чего заслуживает каждый человек: права выбора. Какая же я… лицемерка. — Прости меня, — охрипло прошептала я, борясь с подступающей к горлу горечью. — Что? О чём вы? — его голос волнительно дрогнул, будто в преддверии худшего. — Я сама чуть не отнеслась к тебе как к скоту. Самовольно взялась решать твою участь. — Но вы в своём праве… — Нет! Ни у кого нет права распоряжаться жизнью свободного и чистого перед законом человека! Вся твоя вина — это… твоё рождение. Это не делает тебя преступником. А меня — твоим судьёй. Я даже не озаботилась поинтересоваться, чего ты сам хочешь. — Как же? Я ведь… — Нет, я говорю не о твоих попытках договориться, пойти на компромисс, выбрать меньшее из зол. Чего ты в самом деле желаешь, Трейвис? Как человек без обязательств и долга. Забудь о традиционных устоях и привилегированности одних над другими. Мы сейчас с тобой на равных. Два свободных человека, каждый несущий ответственность лишь за свои жизни. Чего. Ты. Желаешь? Волнение, читавшееся в его широко открытых глазах, вмиг сменилось замешательством с глубокой задумчивостью. Предположу, вырваться за рамки привычного мировоззрения ему так же непросто, как и мне, дворянке-белоручке, окунуться в тяжёлые будни простого люда. И я не смела тревожить происходящий в его голове мыслительный водоворот. — Я… — наконец подал голос Трейвис, однако тут же запнулся. И потребовалось выждать ещё с несколько собственных вздохов, пока его губы не разомкнулись вновь. — Я не знаю. Это… сложно объяснить. — Хочешь стать законным сыном Гарруса Ванберга и признанным членом нашей семьи? — выдвинула я первое пришедшее в голову предположение. — Н-нет, что вы… Это слишком огромная честь для невежественного простолюдина. Боюсь, я не оправдаю возложенных ожиданий. — Забудь про честь и ожидания. Простой вопрос: ты хочешь этого или нет? — Нет, всё же откажусь. — Значит, хочешь оставить всё как есть? Мы можем сделать вид, будто этой встречи не было. И ты вернёшься к мирной жизни простолюдина. — Ну… — мимолётная уверенность предыдущего ответа испарилась так же быстро, как и прорезалась. — Если переживаешь за благополучие матери или необходимость отъезда, то в этом нет надобности. Вы можете жить, как и прежде, больше я вас не побеспокою. Более того, я готова оказать финансовую и любую другую поддержку сиру Талмуду для вашей защиты от других дворян. — Нет, не в этом дело, просто… Я бы не очень хотел забывать случившееся… То есть я не в плане обиды, никак нет. Я… мне бы хотелось побольше узнать об отце… и о вас, думаю, раз мы… ну… — Семья, — невольно улыбнулась я. — Ты всё-таки хочешь быть частью нашей семьи, но без оглашения? Ты правда настолько обеспокоен ответственностью за дворянский титул? — Просто, думаю, это не совсем моё. Лучше уж я доучусь успевшему полюбиться плотническому ремеслу, чем с нуля выучиваться этим вашим этикетам и… А чем вообще занимаются дворяне помимо просиживания задниц? — немного дерзковато усмехнулся Трейвис, на что я даже никак не обиделась, а охотно поддержала его своим смешком. Этого не было сказано, но у меня возникло стойкое ощущение, что он в том числе проявил понимание к моему положению и не захотел создавать ненужных проблем. А они непременно последуют, и провидцем быть не нужно. Да, я была преисполнена решимостью пойти против всех, если того требует справедливость. Но теперь я стала умнее. Мне не хотелось вновь платить за опрометчивые поступки. И если от чего-то возможно отказаться для минимизации рисков — я смиренно сделаю это. В случае Трейвиса, выкажи он желание стать полноправным сыном Гарруса Ванберга, я была готова пойти на это: его требование казалось мне справедливым, в нас течёт одна кровь. Но отрицать, что я испытала некоторое облегчение, когда он сам отказался от всяких притязаний, было бы ложью. Я лишь надеюсь, что он впоследствии не пожалеет о своём решении. А впрочем, кто сказал, что у него нет права передумать? В любом из исходов он был, есть и будет… — Брат мой, — впервые я произнесла эти слова не с содроганием, а с благоговением, и услужливо разлила вино по двум бокалам: да, на сей юби с меня довольно горячительного, но особый случай требовал хотя бы символически пригубить. — Ты отказался от титула и благ, но не отвернулся от семьи… что от неё ещё осталось. Отныне ты всегда желанный гость в нашем родовом доме… Трейвис Ванберг. — С-спасибо вам, госп… — начал было новоиспечённый братец, однако, правильно расшифровав мой недовольный взор, тут же оправился, поднял свой кубок и с неловкой улыбкой заключил. — То есть сестра.***
— А ты неплохо держишься, мастер, — с некоей долей снисходительности, тем не менее заботливо произнёс Иллиан. — Ты о том, что я всё ещё держусь на ногах после бессонной ночи? Или о моей первой встречи с… почти мачехой, получается? — я и сама в ответ не удержалась от лёгкой язвы, но без всякой злобы или ненависти. — Обо всём сразу… или ни о чём из этого. Как тебе больше нравится, — незатейливо пожал он плечами. Как мне нравится, значит? Самой бы понять… Закончив малость волнообразное, но успешное «примирение» по семейным дрязгам, мы вскоре засобирались в рабочий квартал: Трейвис отлучился из дому почитай на целый юби без ведома матери и крайне был этим обеспокоен. Я бы хотела поговорить с ним подольше, уже подумывала обустроить ему соседнюю со мной комнату, но понимание возобладало над эгоистичной прихотью — пропажа сына в такой ситуации непременно подкосит и без того натерпевшуюся женщину, и мне не хотелось доставлять бо́льших хлопот сверх имеющихся. Признаться, немного боязно встречаться лицом к лицу с человеком, кого ты совсем недавно была готова обвинить во всех своих бедах, тем не менее именно я настояла на сопровождении: я обещала, что впредь буду защищать своего брата и его мать, и личная за то ответственность не позволила мне отделаться лишь одной отмашкой кому-то из адъютантов. А Иллиана я из принципа никуда одного больше не отпущу — он своё уже отгулял в одиночку, достаточно. И в душе я надеялась, что отведу Трейвиса домой и сразу же развернусь назад. Однако Нэйлия, будто ведомая материнским чувством, выскочила наружу, едва мы ступили на порог. Её полные тревоги глаза первым делом устремились на меня, только затем на сына. Брат намеревался что-то сказать, но его чуть ли не за шиворот втолкнули в коридор, и женщина, напоследок одарив меня невнятным взором, то ли выражая молчаливое почтение, то ли боязливую настороженность, бегло поклонилась и скрылась следом за сыном. Наша короткая встреча завершилась скрипом аккуратно закрывшейся двери и лязгом спешно вставшего на место засова. Не самый дружелюбный жест. Но другого за свою вчерашнюю выходку, полагаю, заслуживать не приходится — если Трейвис прознал о моём визите, то Нэйлия и подавно. И её страх более чем оправдан, я не в праве осуждать. — Я когда-нибудь смогу избавиться от этого гнетущего чувства вины? — случайно сорвалась с моих уст блуждавшая в голове назойливая мысль, пока я подсчитывала на ходу протекающие под ногами дорожные плиты: в рабочем квартале дорожка попроще, значит мы выбрались на улицу торгового. — Избавиться можно от чего и кого угодно, — привычно беззаботно протянул Иллиан. — А порядочных способов нет? — насупилась я. — Я не ты. Мне совесть не чужда. — Странно слышать это от будущего политика, — усмехнулся он. Я же его веселье не разделила. — Но если тебя это действительно заботит… Знаешь, любые чувства ведь субъективны. — Ты о чём? — Та же обида, например. Одни обижаются на малейшую шутку… — В твоём случае это неудивительно. — Когда как другие, — проигнорировал он мой выпад, — могут сносить любые откровенные оскорбления, брошенные в лицо, не моргнув и глазом. Суть в том, что мы, возможно, не выбираем, что для нас является оскорбительным, смешным или грустным. Однако мы вполне способны контролировать свои эмоции… и тем самым в какой-то мере даже меняя характер тех или иных вещей. В общем, поддаваться угрызениям совести или нет — не обязательно твоя участь. Это твой личный выбор. — Выбор между совестью или её отсутствием. — Это, опять же, твоё личное восприятие. Ты сама для себя выбрала, что для тебя есть совесть или её отсутствие. Что именно тебя волнует? — Даже и не знаю, с чего начать… — несмотря на негодование от его риторики, я тем не менее всерьёз задумалась. — Начни с главного, — тут же оборвал он ход моих мыслей твёрдым тоном. — Не думай. Возьми то, что лежит на поверхности. — Злость на отца, — последовав его напутствию, сразу выдала я. — И на мать. И на всех, кто оказался в этом увязнут… по своей воле или вопреки. — И ты думаешь, что это чувство неправильно? — А это не так? — Меня злость преследует всю мою жизнь, так что для меня ответ очевиден. — Ну а для меня нет. По меньшей мере то, во что это чувство могло вылиться вчера… и сим юби. — Но ведь не вылилось. — А ты только этого и ждёшь? Для тебя в порядке вещей наворотить бед, а уж затем думать, как быть с последствиями… или вообще забыть о них? — Как грубо. Что бы ты обо мне ни думала, я никогда не хотел кому-то вредить. Дерьмо случается, я это уже говорил. И порой мы действительно в том виноваты. Но разве можно сбрасывать со счетов изначальные намерения? Не буду говорить за себя — ты всё равно не поверишь. Но вот взять тебя: твои действия, приведшие к тем или иным бедам, — это достижение поставленных целей или оплошность? Проявить недальновидность или переоценить свои силы может каждый. Значит, по твоей логике, все люди плохие? — Нет, я не о том… — А о чём, Сириен? — Иллиан грубо остановил и развернул меня к себе, заставив взглянуть в его сощуренные давящие глаза. — Совесть — это инструмент, не позволяющий хорошим людям стать плохими. Но если его не контролировать — этот инструмент превратится в оружие, которое тебя же и убьёт. Медленно и мучительно. Ошибки не есть зло, если ты стремишься их исправить. А ты ведь не хочешь оставлять их без разрешения? Значит, и совесть тебе здесь будет только мешать. Замени её решимостью. Верой в свои идеалы. Не позволяй эмоциям управлять тобой, если они не приведут тебя ни к чему хорошему. Сейчас ты не наделала ни единой ошибки, которую требовалось бы исправить. Да, ты могла. Но не сделала. А значит пошли совесть на хуй. И все прочие ошибки туда же, ведь ты уже на пути к их исправлению. Давай, скажи это. — Что? — «На хуй совесть». Произнеси это. — Э-это как-то чересчур… — Ты уже работала бок о бок с простолюдинами и даже делила с ними выпивку. Что тебя останавливает? Боишься, что белые воротники на оценят? А они сейчас здесь? — Иллиан символично огляделся вокруг, хотя и так очевидно, что в такую темень никто из приличных людей на улице находиться не мог. Мы двое — единственное исключение. — Это правда так необ?.. — Ещё как необходимо. Урок лучше усваивается, если сам ученик его повторит. — С каких это пор я твой ученик? — Меньше думай, больше действуй. Скажи уже. От такого напора я откровенно растерялась, и рот непроизвольно раскрылся, готовясь выдавить такие соблазнительные, но до боли грязные слова. — На… на… — Ну же! — повысил он голос. — На… хуй совесть. — Ещё! — На хуй совесть. — Громче, малявка! — уже перейдя почти на крик. — На хуй совесть!!! — провопила я, такое чувство, на всю округу. Б-боги, хоть бы никто не прознал, что я в самом деле позволила себе материться прямо посреди улицы… пускай и ночной. — Легче? — с противной ухмылкой Иллиан похлопал меня по плечу. — Просто… охуительно! — припомнила я ещё несколько подобных словечек из его лексикона. И меня почему-то продирало до души просто от произнесения их вслух. На сей раз, правда, орать я поостереглась, но голос тем не менее прозвучал достаточно бодро. — Всё же простой люд не только ради красного словца прибегает к мату, — довольно подметил он. — Чем грязнее слова, тем больше невзгод они забирают с собой, когда покидают наш рот. — Правда, после них мне хочется как следует вымыться, — сбросив это непонятное наваждение, уже с ощутимой неловкостью проговорила я, стыдливо отведя взор. — Какие проблемы? Я могу даже потереть тебе спинку. — Ч-чего? — По-дружески, — Иллиан необычайно невинно пожал плечами, отчего я ещё сильнее опешила. — А что такого? Можно подумать, я тебя никогда не видел голой. — А-а ты в-видел? — от такого заявления я и вовсе ушла в ступор. — К-когда это? — Ну-у-у… — уже менее раскованно протянул он, поскребя пальцем щетину. — Как бы сказать?.. В общем, следует запархивать шторы, если ты принимаешь ванну прямо в комнате. С крыши особенно хороший вид открывался. — Т-ты подглядывал, когда я-я принимала в-ванну? — шок сменялся праведным гневом. — Не пойми неправильно. Это было в Фуго, когда обстановка особенно накалилась, вот я и дежурил побли… Договорить ему не дал мой усиленный эрием кулак: удар в грудь вышел столь мощным, что этого извращенца отбросило к стене ближайшего дома, а это ярдов десять, не меньше. — Лучше молись, чтобы та тварь вырвалась наружу, иначе тебе придёт конец, — прошипела я, угрожающе надвигаясь на растянувшегося по земле слугу. Как он и сказал — на хуй совесть. Моё внутреннее чувство справедливости настойчиво подсказывало, что «наказание» за подобное «преступление» положено куда жёстче, чем одна несчастная оплеуха.***
— История повторяется, да? — с усмешкой протянул Иллиан и будто назло встряхнул меня, вновь обессиленно сидевшую у него на спине. — Заткнись, — на что в свою очередь я сильнее обвила его шею, едва не придушив. Допускаю мысль, что он мог сделать это для более надёжного удержания, дабы не уронить меня, но грубость сего действа я спускать не намерена. А вот чего я понять не могла — как одна простейшая техника, пусть и бессигильная, сумела вытянуть из меня все силы. Я всего разок применила эриевый выброс… ну ладно, уже концентрировала второй, контрольный — и меня сей же миг потянуло к земле. Ноги и руки тряслись от малейшего упора, даже когда я оказалась на четвереньках. По меньшей мере я не потеряла сознание… кажется. Хоть и обрывисто, но твёрдо помню, как оклемавшийся от удара Иллиан тотчас взвалил меня сперва на плечо, а затем и подсадил на спину. Прямо как когда мы совсем недавно возвращались из таверны. Вот уж действительно — история повторяется… Но на сей раз «поездка» выдалась не только приятнее, но и быстрее: вид звёздного полотна над головой завораживал, что, казалось, не успела я моргнуть — и небо уже сменилось мраморным потолком вестибюля. Время совсем позднее, посему о ванной уже и речи быть не могло — решила ограничиться утренним умыванием. К счастью, Иллиан и не настаивал, единожды задав этот вопрос и, получив ответ, без возражений поднялся на жилой этаж. Здесь я уже намеревалась сама дойти до своей комнаты — мало ли, ещё кто выглянет в коридор, а тут я верхом еду, как малое дитя или калека, стыдоба несусветная, — но едва стопа коснулась пола, как её тут же повело в сторону. Отчего я пугливо вцепилась Иллиану в плечи, что, судя по шипению, доставило ему неслабую боль. В итоге меня внесли в комнату на руках, прямо как новобрачную из моих наивных детских грёз. Затем помогли снять уличную одежду и разуться, что ещё сильнее возбудило мою фантазию. А под конец и вовсе закутали в одеяло… что, впрочем, свойственно уже родительской опеке, нежели супружеской ласке. Обуревали меня, мягко говоря, смешанные чувства, ведь я к этому времени окончательно протрезвела, и чувство беспомощности убивало наповал. — П-прекрати! — не выдержала я, когда Иллиан попытался вытянуть из-под меня подушку, не иначе как в желании взбить. — Ты что, моя матушка? — Скорей уж папочка, — усмехнулся он, но хотя бы от подушки соизволил отстать. — Только обойдёмся без поцелуев на ночь, — устало вздохнула я. — Эх, какая жалость, а так хотелось, — почти натурально разочаровался слуга, отчего на миг я даже поверила и растерялась. — Если ты закончил, то можешь быть свободен, — пробормотала я и демонстративно отвернулась, натягивая одеяло до макушки. Спустя пару ожидаемых смешков Иллиан неожиданно коснулся ладонью моей головы под толщей пушистой ткани. Так давным-давно поступал отец, когда укладывал меня спать после совместного времяпрепровождения, пока не наступила пора вечной занятости. Но что меня окончательно выбило из колеи — его ровный, с некоей теплотой голос, пожелавший спокойной ночи. Только затем матрац шелохнулся от избавления стороннего веса, а следом зазвучал цокот кованых каблуков по каменному полу. — Постой, — вдруг пробормотала я, как раздался скрип дверных петель. Я перевернулась на другой бок и выглянула из-под одеяла, встретившись глазами с застывшим в проходе Иллианом. Не сказать, что данный вопрос не терпел отлагательств, но сон меня пока не одолевал. А вот любопытство, потревоженное далёкими воспоминаниями… — Ты собирался поведать о произошедшем… с твоей матерью, — с трудом выговорила я, чувствуя некоторую неловкость и даже боязливость, поминая то, как именно он охарактеризовал её смерть. — Как я и сказал, это не лучшая сказка на ночь. — Какое облегчение, что я уже выросла из сказок, — огрызнулась я в ответ на его холодный тон. — Так что, уже передумал откровенничать… друг? — Мне-то что? Это ты у нас излишне впечатлительная, не я. Хмыкнув напоследок, Иллиан затворил дверь обратно, вернулся и плюхнулся на край кровати, игнорируя наличие в комнате табурета… а вместе с ним и мой хмурый взор. Что ж, терпение его слов и выходок уже вошло у меня в привычку — одной больше, одной меньше, не велика печаль. — Знаешь, не могу не отметить одну занимательную странность, — развернувшись ко мне вполоборота, с задумчивостью начал вещать он. — Наги провела отменные ремонтные работы с моим телом и мозгом, отчего я не только чувствую себя живее и крепче, но и память порой выдаёт такое, чего я, казалось, до этого не знал вовсе. Но есть одна вещь, которую я не могу отчётливо вспомнить. Лицо моей матери. Я помню, что от неё мне достались глаза. И вроде как непоседливость, хотя характером я всё же больше в папашу, ну да не суть. И в попытках мысленно отрисовать её почему-то выходит скорей твоя повзрослевшая копия. Не знаю, может дело в схожем окрасе волос или ещё что… — Или ты подсознательно накладываешь образ ближайшего к тебе из живущих людей на давно ушедшего, — вслух пробормотала я невесть откуда всплывшую и явно чуждую для меня мысль. — И давно ты в психологи заделалась на пару со мной? — сухо усмехнулся он. — Ну вообще да, как вариант — мы ведь с тобой долгое время бок о бок, тут хочешь не хочешь, а притрёшься друг к другу, а наш мозг устроен сложно и… своеобразно. Какие только приколюхи он не подбрасывает. В общем, я хочу сказать, что могу вспомнить любую мелочь из самого далёкого детства, но только не свою мать. Как будто я целенаправленно давлю эти воспоминания. А вот юби, когда это случилось, до сих пор стоит перед глазами. Это было воскресенье… Ну, выходной для большинства людей. Мама всегда закупалась именно в этот юби на всю следующую эробу, так как по возвращению с работы предпочитала уделять больше времени дому и семье. А я всегда составлял ей компанию, чтобы не мешаться под ногами вечно корпевшему в своём кабинете папаше — его уже тогда напрягало нянчиться со мной. Образцовый родитель. Так вот, мне тогда было около пяти, и мы привычно ушли сразу после завтрака, чтобы успеть нагуляться к обеду — я жутко капризничал, если к вечеру не сжигал достаточно калорий… не набегался-напрыгался, проще говоря. И я умел настоять на своём — тот ещё малолетний манипулятор. Не то чтобы мама была слабохарактерной или вроде того — она умела говорить «нет», если это для моего же блага. Но утром в воскресенье позволяла мне делать практически всё, что я хотел. Покормить белочек или уточек в парке, поиграть с соседскими детьми во дворе, покататься на местных аттракционах… — Аттракционах? — А, ну это такие устройства, которые либо вращаются, либо поднимаются, либо ещё что-то необычное делают. Так с ходу и не объяснишь, но дети от них приходят в восторг. С возрастом, правда, они теряют свой шарм… Не суть. Я тогда так разыгрался, что дурачился и по пути в магазин. Мама пыталась меня урезонить, но какой неугомонный безобразник слушается родителей? И помнится, я углядел какую-то блестяшку на дороге, ну и ломанулся прямо на проезжую часть. Затем испуганный крик матери, толчок в спину, визг тяжёлых тормозов… и такой тошнотворный звук, как если бы свиная туша плюхнулась наземь с высоты третьего-четвёртого этажа. Если попытаться, я его могу отчётливо воспроизвести в уме, настолько он въелся мне в память. В общем, её сбил какой-то грузовик, когда она ринулась спасти меня… — Г-грузовик? — Грузовой автомобиль. Это что-то вроде повозки, только самоходной, она работает на горючем топливе, как ваше масло, только ядрёней. Не важно. Знаешь, что самое ироничное? Водитель, человек, что управлял грузовиком, вполне успел среагировать и, наверное, проехал бы мимо, не задев меня. По крайней мере я такую версию услышал однажды, много позже. Как бы там ни было, мама увернуться не смогла. Её не просто сшибло, но и частично даже намотало на передние колёса. Этого я тоже не видел лично, уже потом прочёл в копии отчёта, что сохранил отец. Помню только растёкшуюся лужу крови, проступившую из-под колеса. В силу малого возраста я даже не понял, что произошло. Помню, как меня завёл в автомобиль удачно оказавшийся на месте полицейский… Ну, страж закона, — интуитивно пояснил он, хотя я уже не рискнула прерывать рассказ из-за очередной мелочи. — Он отвёз в участок, откуда меня уже забрал отец. Его лицо тогда казалось мертвее, чем у трупа — для него эта потеря ощущалась куда тяжелее моего. Даже когда я всё осознал. За что, кстати, стоит благодарить именно его. Момент озарения произошёл уже на похоронах, тогда собрались родственники по большей части со стороны матери, поэтому наша с отцом очередь прощаться, как ни странно, выпала почти на самый конец. Гроб выставили закрытым по понятным причинам, поэтому я вполне ожидаемо спросил: «Папа, а где мама?» Он меня словно не услышал или тупо проигнорировал, и я от скуки ляпнул: «Мне здесь не нравится, я хочу к маме» или вроде того. Вот тут-то его и прорвало. «Нет больше никакой мамы! Она мертва! По твоей вине!» — он выпалил это с такой искренней злобой и ненавистью, что я заплакал прежде, чем до меня дошёл смысл этих слов. И отца не вывели наружу лишь потому, что тогда он ещё был в неплохой форме и энергично отвесил кому-то из маминых родственников локтем в нос, когда тот попытался схватить его сзади. В итоге вывели меня, зарёванного и потерянного. Вроде бы вслед ещё прозвучало что-то гневное, то ли «ублюдок», то ли «выродок», теперь уж не так важно. В голове маленького мальчика вертелась лишь одна мысль: «Мама умерла… и это моя вина». И эта мысль укоренилась в сознании так глубоко, что я по-прежнему, пускай только частичкой души, но принимаю это за истину… — Но это просто несчастный случай, как ни погляди, — не выдержала я. — Ты знаешь это. И твой отец наверняка сказал это сгоряча, просто из горя, на самом деле он не мог так думать всерьёз. — Да, оплаченный отцом психолог меня в этом усиленно заверял, причём используя моё присутствие на его сеансе как один из доводов. Вообще странный был этот мужик. Надо же было такое ляпнуть неокрепшему уму: «Если бы тебя действительно винили в случившемся — ты бы оказался в приюте». Вот уж успокоил, сучара. Некоторые дипломы и впрямь будто в переходе покупаются… Впрочем, достучаться ему до меня всё-таки удалось. Не сразу, но я принял её смерть и вроде бы даже пережил. С той лишь поправкой, что после я заметно присмирел и даже замкнулся в себе, осмеливаясь заговаривать лишь со специалистом. С отцом уж окончательно пропал контакт — он на меня даже смотреть не желал без необходимости. Не знаю, что он там думал, но на отцовские обязанности положил крепкий и увесистый. На школьные собрания ходил, одежду и принадлежности покупал, даже карманные деньги выдавал в умеренных объёмах. Но я уходил и приходил в абсолютной тишине. Больше не было семейных застолий — я ел в своей комнате, он у себя в кабинете. Про развлечения или даже банальные прогулки я забыл надолго, уйдя с головой в самобичевания с редким отвлечением на компьютер… Ну это такое компактное устройство, через которое можно получить любую информацию и даже больше… Иллиан смолк, пространно уставившись на стену. Мне был открыт вид лишь на левую, обожжённую часть лица, отчего с трудом удавалось счесть настроение по уже мёртвому, заплывшему чем-то безобразным глазу. Но ни один живой человек не в силах сохранить хладнокровие после такого рассказа. Здесь было над чем подумать не только мне, но и ему, кто живёт с этим грузом уже якум пятнадцать, если верно подсчитала. — Блин, — вдруг встрепенулся он, когда я уже подумывала потянуться к нему рукой, дабы… даже не знаю для чего, то ли просто вывести из раздумий, то ли символически поддержать… а может и вовсе обнять, чтобы разделить с ним эту боль. В любом случае ко мне быстро развернулось привычное безразличное с ироничной ухмылкой лицо. — Меня уже куда-то далеко понесло. В общем, как-то так. Надеюсь, моя новоиспечённая подруга удовлетворена и мне не нужно пересказывать всю жизнь целиком. — Не беспокойся, мне всё равно уже пора спать. Поделишься чем-нибудь ещё в следующий раз, — ровно проговорила я, демонстративно ныряя головой под одеяло. — В следующий раз делиться будешь ты, иначе это нечестно, — с усмешкой проговорил он, уже поднимаясь с моей кровати. — Спокойной ночи, — только и буркнула я напоследок. Правда, моё запоздалое пожелание выпало уже на хлопок резко затворённой двери: Иллиан, похоже, утомился моим обществом куда сильнее, чем я его.