It's been seven hours and fifteen days Since you took your love away. I go out every night and sleep all day Since you took your love away. Since you been gone I can do whatever I want, I can see whomever I choose. I can eat my dinner in a fancy restaurant, But nothing — I said nothing can take away these blues, 'Cause nothing compares, Nothing compares to you. Nothing Compares to you — Sinead O'Connor
Ничто не сравнится с тобой… ©
Дождь лил, как из ведра. Он, как ненормальный, спятивший придурок, хлестал, колотился, бился в окна, сшибая с деревьев последнюю пожухлую листву. Стояла осень. Мое любимое время года. Время года моей жизни. Сезон, когда в моей судьбе происходят самые яркие события, перемены и разрушительные стихийные бедствия, что-то вроде урагана, который уничтожает все, что есть на его пути, то есть все, что существует живого в моем сердце, не оставляя от так старательно построенной, переделанной, перекроенной жизни и камня на камне. Безжалостная осень. Бескомпромиссная. На улице было сыро и промозгло, и дождевая вода потоками, сбиваясь в ручьи, текла по мокрому асфальту прочь, скатываясь в канавы. Я стояла у окна, до боли в суставах стискивая пальцами ледяной подоконник так, что белели костяшки. Мое вечернее темно-синее шелковое платье в пол мягко струилось по моей коже, холодя и обволакивая. Волосы мои, по-прежнему длинные и светлые, были собраны в прическу на затылке, и лишь несколько завитых локонов были распущены у лица. Яркий макияж глаз, алая помада, пушистая меховая накидка на плечах… Я смотрела на свое отражение в оконном стекле, почти не моргая. Во взгляде застыли слезы: оттуда в ответ на меня глядела чужая, незнакомая мне девушка, совсем не та юная, нежная, милая Джеки в мягких Томс на ногах и майке с Дональдом Даком, на меня смотрела безликая одинокая душа с почти потухшей искоркой где-то в самой глубине бледно-зеленого взгляда. Почти бесчувственная, холодная, молчаливая. На моих губах застыла тень улыбки, просто тень, мимолетная, жалкая. Она замерла там, бесполезно доказывая всем, что я в порядке, что я все еще жива, что я иду вперед, не смотря ни на что, сбивая ноги в кровь, я иду, спотыкаясь и улыбаясь от боли, будто бы ее не существует. Но она есть. Она есть, где-то в самой глубине моего сердца, скрытая и тщательно замурованная там, она все еще живет — моя боль. И у этой боли есть имя… Имя, которое я стараюсь забыть. Стараюсь. Стараюсь… Но воспоминания слишком свежие… И эта боль… слишком живучая. Ее нужно душить в себе, топить, заливать раскаленным железом. Но она продолжает хрипеть, кровоточащая, измученная, она живет. Продолжает жить. Отпусти меня! Отпусти… Как вдруг я резко вздрогнула, выдернутая из собственных мыслей, и будто бы вернулась в реальность. Телефон на журнальном столике неожиданно и гневно завибрировал, разрушая пелену. Встряхнув головой, я опустила лицо, прикрывая веки, устало выдохнула, выпрямилась и, сделав один шаг, потянулась к столу, чтобы взять гаджет в руки. Экран светился, я открыла пришедшее сообщение от мамы: «Джеки, надеюсь, ты готова. Артур скоро будет на месте». Ох, мама, ты всегда пытаешься помочь мне, ты всегда на моей стороне, ты всегда со мной, но если бы ты знала, что творится с твоей дочерью на самом деле. Если бы ты знала, как мне больно бывает в минуты отчаяния и одиночества, одиночества не физического, а душевного, когда так много хочется высказать, поделиться, но ты понимаешь, что все, кто окружает тебя, не смогут этого принять. Они пусты и бесчувственны, они фальшивы, но они рядом, на расстоянии вытянутой руки, но в то же время так далеко, что ни достучаться, ни докричаться до них нет возможности. И есть только тот, тот самый, один-единственный, кто может понять и принять, выслушать и пожалеть, он — один способен на это, но… имя ему Боль. И нет мне спасения. Вот как удивительно все-таки устроена жизнь на самом деле, и какая хитрая штука эта наша с вами судьба: вот ты вроде бы простая девчонка из Огайо, ты любима и любишь до потери сознания, до дрожи, до физической боли… И вот все вмиг исчезает, на место этого приходит череда странных событий, оставивших только незатянутые раны на душе и рубцеватые шрамы на сердце. Устало выдохнув, я посмотрела на часы: половина девятого. И, если честно признаться, на самом деле я бы вообще уже никуда не шла. Но… снова существует тысяча всяких разных «Но», с которыми я не могу бороться, и мне следует просто подчиниться и действовать не так, как я хочу, а так, как нужно. Хотя кому это нужно, мне тоже непонятно. Но это неважно. Это все совсем неважно. Это глупости, это мелочь. Ведь скоро приедет Артур, и все будет так, как всегда. С Артуром мы знакомы почти год, с тех самых пор, как я переехала в Канаду на постоянное место жительства. Казалось бы, чем Торонто отличается от наших американских северных городов, типа моего родного Кливленда или, скажем, Коламбуса? Ничем. Такой же холодный, мрачный, угрюмый, но это другая страна, пусть совсем такая же, но подсознательно от слова «другая» ты начинаешь чувствовать разницу, вроде бы ты сбежал, вроде бы ты в безопасности. И пусть до Кливленда всего несколько часов пути на автомобиле, я чувствовала себя огражденной, мне не сиделось на месте, Штаты на меня давили. Но вне зависимости от этого мне всегда казалось, что жизнь и все происходящие в ней события проходят мимо меня. Телефон снова завибрировал. — Привет… — выдохнула я в трубку, прижимая ее плечом к уху и на ходу надевая на ноги черные туфли на высоких шпильках. Я отдувалась, откидывая непослушный распущенный локон, который так и норовил упасть мне на глаза, мешая. — Привет, дорогая, спускайся, — Артур. Он приехал. Всегда такой пунктуальный. Всегда вовремя. Он почти никогда не опаздывал, никогда не ошибался, никогда ничего не упускал из виду. Умный, расчетливый, строгий. Артур был успешным тридцатипятилетним адвокатом, самым дорогостоящим в Торонто. Он еще ни разу не проиграл ни одного процесса. И разница в десять лет меня совсем не смущала. Он был не глуп и приятен в общении. «Хороший парень» — как называла его моя мама. И да, она была абсолютно права — хороший парень, хороший, положительный. Главное, он нравился ей. Все остальное — полный бред. А я… А что я? Меня все устраивает. Я выскочила под дождь, зажимая подмышкой маленький блестящий клатч. Каблуки простучали по асфальту, и, хлопнув блестящей дверцей, я уселась на переднее сидение дорогого красного автомобиля. — Привет, чудесно выглядишь, — улыбнулся мне Артур, чуть наклоняясь и мимолетно целуя в щеку. — Спасибо, — негромко ответила я, слегка прикрывая ресницы. Он всегда называл меня «дорогая» и никак иначе. Мне это льстило и бесило одновременно. Мне нравилось быть дорогой, это значило, что ты недешево стоишь, что ты имеешь значение, но это значение исчисляется лишь в денежном, материальном эквиваленте. Я была для Артура «дорогой»: дорогой штучкой, игрушкой, дорогой запонкой на рукаве его рубашки… Это значило продаться за дорого, это значило забыть о чувствах. Сегодня он пригласил меня в ресторан, намекая на то, что это будет не просто ужин, намекая на особо знаковое свидание, которое изменит нашу жизнь. Я понимала к чему он клонит и обреченно склонила голову. Моя мама вчера сама лично выбрала для меня платье, сережки и даже клатч, она продумала все до мелочей, и я не имела права разрушить ее старания. Она желала мне счастья. Она думала, что я все еще могу быть счастливой. Как она ошибалась. Но это неважно, потому что я буду стараться создавать видимость, хотя бы ради нее, чтобы не разбивать еще одно сердце, ведь мое навсегда уже было разбито. За все время в машине Артура мы не проронили ни слова, слишком громко шумел кондиционер, слишком интенсивно работали «дворники», разгоняющие дождевые потоки на стекле. Мы вообще очень часто молчали в присутствии друг друга: он всегда был слишком занят для меня, слишком много работал, такой значимый, такой серьезный, так много судеб зависело от него, а я просто боялась нарушить тишину. Сейчас я смотрела в окно, смаргивая слезы. Я сидела, отвернувшись, и бездумно пялилась на проезжающие мимо автомобили. Сейчас я ехала навстречу чему-то неизбежному, чему-то, что изменит навсегда все, что у меня осталось, все, что осталось от меня самой. И я не понимала, что нужно мне, или я просто неслась по течению. Через какое-то время машина остановилась. Артур вышел и, отдав ключи работнику парковки, помог выбраться из автомобиля мне, галантно подавая руку. — Мистер Колдуэлл, — любезно улыбнулся Артуру метрдотель, вышедший нам навстречу. — Рад приветствовать вас и вашу очаровательную спутницу. — Спасибо, Эдвард, — улыбнулся в ответ Артур. — Самый лучший столик — для вас, — чуть склонив голову, отозвался администратор. Мы прошли к предварительно забронированному месту у окна, и Артур отодвинул передо мной стул. Послушно опустившись на него, я позволила ему помочь снять накидку с моих плеч, как вдруг Артур едва заметно коснулся ладонью моего открытого плеча, потом положил руку на мою шею и чуть сдавил кожу. Я поежилась: — Не надо… — прохрипела я, передергивая плечами. — Как знаешь, — кивнул мужчина в ответ и сел напротив меня, откидывая пола дорого пиджака. — Но, пойми, дорогая, это не сможет продолжаться вечно… Рано или поздно нам нужно будет стать ближе, — он говорил это так, как будто это было что-то вроде банковской операции, которая проводится только в рамках какого-то определенного рабочего процесса. Я сглотнула, еле заметно кивнув: — Я понимаю. — Чудесно, — кивнул Артур, кашлянув. — Что будешь пить? — Не знаю, — безразлично ответила я. — Я полагаюсь на твой вкус. — Ты очаровательна, — губы мужчины дрогнули в улыбке. — Я знаю, что выбрать. Тебе понравится. Он подозвал официанта. Заказ был сделан, и бутылка дорогого, самого дорогого шампанского через пару мгновений появилась на нашем столе. — Дом Периньон, — улыбнулся Артур, поднося бокал и втягивая носом его легкий аромат. — Отлично, — кивнула я, положив на стол руку, которой я мяла и комкала только что положенную передо мной салфетку. Артур положил свою ладонь поверх моих пальцев, но я тут же выдернула руку. — Артур… — снова прохрипела я. Меня передергивало от одного этого ощущения, ощущения его теплых пухлых рук, меня коробило от одной мысли о его поцелуях, которые, наверное, предстояли нам в будущем. Я не могла этого себе даже представить. Мне делалось дурно. — Джеки, — начал он, вздохнув. — Ты не понимаешь… — Понимаю! — с жаром прервала его я. — Дай мне время… Я… Я клянусь… — Ну, тише-тише, — успокоил меня он. — На нас все смотрят. Не повышай голос. Все хорошо, — он взглянул на кого-то и, кивнув, улыбнулся, показывая всем своим видом, что у нас все в порядке. Потом он сказал: — У меня кое-что есть для тебя, — и мое сердце ухнуло в пятки. Я знала, что это было. Я не могу… Я не смогу… Я должна отсрочить этот момент. Я должна предотвратить это сейчас. Мои мысли работали, и я не придумала ничего лучше, кроме как сказать: — О, это очень мило с твоей стороны, совсем не стоило, Артур… — я глупо захихикала, жеманничая, как последняя дурочка, и добавила. — Если это снова сережки, то… — Подожди, дорогая, — прервал меня мужчина. — Это не сережки… Я громко сглотнула, уставившись на него, почти не моргая; я ждала, а сердце грохотало в висках, каждый удар отдавался глухо и болезненно, а мужчина, тем временем, достал из кармана пиджака маленькую красную бархатную коробочку. Он держал ее в руке, после чего положил на стол передо мной: — Джеки, — начал Артур, чуть откашливаясь. — В этой коробочке кольцо. Очень дорогое кольцо с очень дорогим бриллиантом, оно настолько же дорого мне, как то, что ты примешь его. Это кольцо — знак моей признательности, знак моего особого увлечения тобой… Увлечение, значит… Признательность… Все ясно. — Я хочу знать, я хочу быть уверенным в завтрашнем дне, я хочу, чтобы моя жена мне соответствовала, мне нужна красивая, умная и скромная девушка, такая, как ты. — О, Артур… — я снова громко сглотнула, чувствуя, что наш разговор идет совсем не в том направлении, не в том ключе, вообще все не так… — Подожди, Джеки, дослушай, — он качнул головой. — Мне тридцать пять лет, я уже в таком возрасте, когда мужчина способен быть надежной опорой и защитой, стеной, если хочешь. Я защищу, я помогу, я буду поддерживать, — крышка коробочки открылась, и моему взору предстало кольцо. — Ты согласна принять мое предложение? Мои глаза бегали, я не могла сосредоточиться, но после произнесла: — Артур… Но… Я… — Я знаю, о любви не может быть и речи, — скупо произнес он. — Но пойми, и без любви можно быть прекрасной парой, ты можешь составить для меня отличную партию. И ты — пока единственная кандидатура, которая мне подходит… Господи… Господи, о чем он говорит?! Кандидатура?! Партия?! Мы не на судебном процессе! Мы не истец и ответчик, мы мужчина и женщина! — Хорошо, — вдруг неожиданно произнес он. — Обещай подумать. Я понимаю, для такой молодой и красивой леди, как ты, это немного неожиданно, поэтому я хочу дать тебе время. — О, — я выдохнула. — О, Артур… О, Боже… — Не благодари, дорогая, — он улыбнулся, пытаясь снова дотянуться до меня рукой, но я вновь отдернула ладонь. Я и не благодарю, черт тебя подери! — Хорошо… хорошо… — я активно закивала. — Я подумаю. Сколько… сколько у меня есть времени? — До завтра, — он вытер губы салфеткой. — До завтра, а пока… — но он не успел договорить, потому что мой телефон завибрировал. Я подняла палец, показывая, что отвлекусь на мгновение, второй свободной рукой, доставая телефон из сумочки. На экране высветилось сообщение, но дисплей почти сразу потух. Я нажала еще раз, разблокировав девайс, и открыла сообщение, пришедшее мне с незнакомого номера. Но в этот самый миг мне показалось, что волосы на моей голове, видимо, зашевелились, а лицо мгновенно осунулось: «Я в Торонто, малышка.» Что?! Что это такое?! Это розыгрыш?! Это чья-то шутка?! Чья-то глупая, дурная, идиотская, безжалостная шутка?! Что это значит?! Мои глаза истерично бегали по экрану, въедливо рассматривая его, изучая, так, как будто я могла через дисплей разглядеть отправителя. Как будто простые буквы могли дать мне ответ. — Кто это, дорогая? — услышала я вопрос Артура, что все еще сидел напротив меня, но я уже напрочь успела забыть о его существовании. — Ма… — начала я, выдохнула и пролепетала. — Мама… — О, передавай ей привет, она замечательная женщина, — пытался поддержать беседу Артур, а я только кивала, бездумно, тупо пялясь на мигающий телефон. Как вдруг, еще мгновение… и он завибрировал снова. От неожиданности я выронила его из рук, и девайс с грохотом шмякнулся на столешницу. — Боже, дорогая, не волнуйся, я понимаю, мое предложение тебя обескуражило, но… — он что-то еще бормотал, но я не слышала. Просто заткнись, придурок! Схватив телефон в руки, я открыла новое пришедшее сообщение: «Я смотрю прямо на тебя… Ты такая красивая, Джеки…» Взрыв! Все происходило, как в замедленной съемке. Я резко вскинула голову, тряхнув волосами так сильно, что шпилька, держащая всю мою прическу, выпала, и локоны упали на мои плечи тяжелыми волнами. Ураган! Цунами! Землетрясение! Любое стихийное бедствие и все вместе сразу. Это был он.I never meant to cause you any sorrow I never meant to cause you any pain I only wanted one time to see you laughing I only wanted to see you laughing in the purple rain… Stacy Francis — Purple Rain.
Моя боль. Он стоял в дверях, руки в карманы и просто смотрел на меня, чуть исподлобья, не отрываясь, не моргая. Эдвард суетливо бегал вокруг него, но ему не было до него никакого дела. Он просто стоял и смотрел на меня, а я смотрела на него. И мир остановился. Моя боль вновь ворвалась в мою жизнь. И имя моей боли — Тайлер.Мама — разговоры начистоту. Мама, у него руки все в тату. Мама — это драма моя, ни грамма вранья. Мама — а всегда говорила ты, помнишь, Чтобы верила я в мечты, после Расставаний, измен прощала, прощалась. Но просто, он тоже любит дым. И так легко, как с ним, Мне не было с другими. Так просто, все просто… Мари Краймбрери — Он тоже любит дым.