Замена

Методический семинар затянулся. Сегодня докладывала Майя, и я вроде даже записала тему, и полстраницы блокнота исписала, и слушала внимательно, но… Но все было как всегда. Ибуки путалась в терминах, излагая что-то о спецкурсе по валеологии, и замдиректора Кацураги уже настороженно раздувала ноздри. Нос Мисато-сан был изящен, но выражение лица получалось угрожающим. Дело пахло разгромным обсуждением. Очередная попытка Майи получить в общем нужные часы шла к закономерному фиаско. Каждая запинка усиливала и без того гнетущую очевидность. Педколлектив скучал. Трудолюбивая Майя подавала проект спецкурса уже три раза. В большом методкабинете было душно до желтизны в глазах: окон уже не открывали, а обогрев весь день пробовали в самых разных режимах. Подготовка к зиме прошла динамично, и медсестре Ибуки к вечеру будет явно не до переживаний по поводу проваленного проекта. Карандаш валился из ватных пальцев, все вокруг сливалось в тусклый гул, подернутый переливами боли. Я понимала происходящее только потому, что это все уже было — один в один, только мелочи различались. Вот за мелочами я и следила. Перед Кенске лежала переложенная закладками стопка распечаток. После запоя он занялся делом. Как минимум, до выхода следующего патча его онлайн-игры запала должно хватить. Судзухара что-то увлеченно черкал в блокноте. Это было странно и неожиданно. Хьюга Макото сосредоточенно смотрел в записи, поминутно дополняя их. Ничего необычного: через несколько минут он первый приступит к расстрелу Майи. Просто ради благосклонного взгляда замдиректора. Все совсем просто. Бедная Майя. -…Таким образом, темы распределяются следующим образом… Ибуки начала ошибаться уже в построении фраз. Кто-то сказал ей, что хороший докладчик не смотрит в записи. Причем этот кто-то постеснялся сказать Майе, что она сама докладчик плохой. -…Тематический контроль кон… контролируется в течение… Учительница английского Мари Илластриэс оторвалась от полировки ногтей, перехватила мой взгляд и картинно закатила глаза. Мари — человек хороший, и педагог она тоже хороший, и медиум. Но именно для таких как она в прошлых веках придумали слово «экзальтированная». А еще странно, что она заметила меня. Впрочем, возможно, потому, что рядом со мной сидел Икари-кун. Неловко извиняясь, опоздавший на семинар сын директора пошел к единственному свободному месту. Я как раз смотрела в окно, поэтому увидела в отражении выражение его лица: он был удивлен — обрадован — смущен перспективой сидеть со мной. Именно такая последовательность эмоций, а не более привычная «расстроен — расстроен — скука». -… итоговая контрольная работа… Я вспоминала, как сегодня решилась выпить кофе среди дня. Кисло-горькая жижа вливалась прямо в мозг, она медленно убивала своей горячей лаской, но я стояла у окна, накрепко сжимала стаканчик и пила маленькими глотками. Где-то среди ароматизаторов и консервантов в нем плавал нужный кофеин. «Не хочу заснуть на уроке. Не хочу заснуть на уроке, — повторяла я. — Не хочу заснуть…» Мантра действовала усыпляюще. К двум часам дня начали сладко ныть плечи, в три пятнадцать я едва не оступилась на лестнице, направляясь в методкабинет. Мне только и оставалось, что внимательно смотреть в окно, ловить детали в поведении людей и мечтать о холодных простынях. «Майя, пожалуйста. Ну пожалуйста». Я честно обещала себе, что выдержу обсуждение — гул голосов, многих голосов, разных голосов, — но еще полчаса сбивчивой речи медсестры вгонят меня в дрему. Икари косился в мою сторону с тревогой во взгляде. В стекле отражался только этот взгляд, сразу вокруг взгляда начинался ландшафт лицея: прогулочные дорожки, увешанный каплями сад с беседками, а где-то за поворотом дороги дикого камня — Периметр. Взгляд Икари, окруженный заоконным пейзажем, — это выглядело жутко. Если бы не моя опухоль мозга, мне бы расхотелось спать просто от ужаса. В кармане зажурчал телефон. Три коротких толчка вибросигнала — и он затих. Майя все сбивалась, замдиректора все копила раздражение, коллеги насыщали и без того тяжелый воздух углекислотой, а я смотрела на короткое сообщение: <Медкабинеты>. «Не может такого быть, — думала я, убирая блокнот и ручку в портфель. — Еще совсем светло, ученики на внеклассных занятиях». В глаза словно впрыснули подсоленной воды с кофеином. Был еще исчезающе малый шанс, что меня все-таки хотят обследовать, но обдумать его в полной мере я не успела: рядом со мной озадаченный Икари-кун смотрел в экран своего телефона. Кацураги вопросительно повернула голову, заметив, что мы поднимаемся, и я кивнула на дверь. Ей тоже сейчас напишут или даже позвонят, так что большего не надо. Майя на мгновение запнулась, скучающая публика смотрела на Икари-куна и на меня, и все шло своим чередом, но шло очень странно. Я иду к двери не одна. -…П-подытоживая сказанное, — нашлась Ибуки, — я хотела бы отметить, что спецкурс такой структуры в выпускном классе… Извини, Майя. Я бы с удовольствием доспала на твоем докладе.  — Что это значит? — спросил Синдзи, когда за нами закрылась дверь. Пустой коридор разворачивался в бесконечность. Странный коридор, как если бы я стояла между двух зеркал.  — Я не знаю. Вероятно, Ангел. Синдзи побледнел и замер, перебрасывая ремень своей сумки через голову:  — Ангел? Снова? Еще один? Я кивнула и пошла вперед. Странный взгляд Икари-куна, странный коридор. Мне не нужен сейчас Ангел, мне нужно просто выспаться. За окнами клубился туманный октябрьский день, и одного взгляда в дождливую заоконную серость мне хватило, чтобы понять: это все на самом деле. А так хотелось осознать наконец, что я просто заснула под скучную сбивчивую колыбельную.  — Э-э, Аянами? А как часто они, ну, обнаруживаются? Пустой коридор отзывался призрачным эхом. Сдвоенный ритм шагов, поверх ложится мелодия дыхания, опираясь на фоновый нойз старого корпуса, и вот теперь вступила вокальная партия.  — Закономерностей нет. …С другой стороны, будь это Ангел, объявили бы тревогу, пустили газ. Значит, что-то другое. Что-то странное. «Закономерностей нет», — вспомнила я саму себя секундной давности и в который раз решила, что недосыпание — страшная вещь. Ангелы проявляются ночью — это первая закономерность. Ангела можно спровоцировать эмоциональным или когнитивным потрясением — это закономерность за номером два. Номер «три» я додумать не успела: мы уже стояли перед дверями медицинского кабинета. Икари-кун потянул на себя дверь и наткнулся на металлическую переборку за нею. Металл был тусклый, он матово блестел, и дополнительные ребра жесткости выделялись на его поверхности. И это было совсем плохо.  — Ч-что это?  — Карантинный щит.  — Что?  — Отойдите, Икари. Я достала свой пропуск и приложила к черной панели сканера. Сон выдувало из головы ледяным сквозняком оторопи: «Средь бела дня? Прямо вот так? Никаких оповещений, никакой службы безопасности…» В стене зашипело. Медленно — как этот день, как мой сон — поползла в сторону металлическая пластина, а висок мне выжигал взгляд Икари-куна.  — Что происходит, Аянами? Страх. Когда за дверью медкабинета ты обнаруживаешь бронеплиту — это странно и немного пугающе, даже если не знаешь, зачем она поставлена. Готова поспорить, он ни строчки не прочитал о «Специальных процедурах». Впрочем, это не имеет значения. «Специальные процедуры содержания» не предусматривают того, что я сейчас вижу.  — Я не знаю. Карантинный щит опускают в экстренных случаях.  — Экстренных? Как… Ангел?  — Да.  — Он… Там?  — Не знаю. Щит должен применяться только с общей тревогой. Икари-кун замолчал. Наконец. Щит медленно полз в сторону, а мое зрение менялось. Боль когтями впилась в глазные яблоки, изменяя восприятие. А вместе с восприятием — и меня. «Карминная дрожь» — это симптом, это боль, это рвущиеся капилляры. Это оружие. Если я сейчас возьму кусочек мела, он взорвется белым облачком, но это только побочный эффект. На самом деле важно то, что меня не получится проглотить. Вернее, получится, но это все равно что проглотить моток колючей проволоки. Очень колючей, разумной и упрямой. Внутри медкабинета все молчало и даже горел свет. Было слышно, как стало легче Икари-куну у меня за спиной, было слышно дыхание: одно, второе, третье. И четвертое. Я прислушалась к мнимо пустому пространству, ловя шуршащий в легких воздух. Раз. Я сама. После удаления метастаза похрипывает левое легкое. До сих пор. Два. Икари-кун. Он когда-то курил, но это было давно, а сейчас у него в крови много адреналина. И еще двое, причем один из этих двоих — ученик. Ученица. И она спит.  — Акаги-сан, — громко сказала я, опуская напряженные руки, — мы пришли. Из двери, ведущей в приемный покой, тотчас же высунулась голова доктора. Женщина приложила палец к губам и поманила нас за собой. «Это глупо», — решила я и сделала на пробу скрипучий шаг. Толченое стекло в коленях, толченое стекло в глазах и непозволительно много мыслей о своем самочувствии.  — Она спит, — полушепотом объявила Акаги, указывая на девушку, которая свернулась клубочком под белыми простынями. Прямо на койке для осмотров. Я терпеливо ждала: мозаики событий пока что получалось мало. Всего-то: спящая ученица, карантинный щит на двери и доктор Акаги, переживающая за здоровый сон лицеистки. Ужасно завидую последнему кусочку пазла.  — Это Кэт Новак, 3-С. Ее нашла уборщица под западной лестницей, — Акаги задумчиво покрутила сигарету, потерла ее, но все же спрятала в карман. — Ммм… Ее крепко помяло, но она ничего не помнит. Кэт, вспомнила я. Она писала плохонькие эссе, но у нее всегда была впечатляющая пространственная и зрительная память. И она любила свои французские замки. То есть, любит, как я понимаю.  — «Помяло»? На нее напали? Это Икари-кун.  — Да. Но не в том смысле, о котором ты подумал, — кивнула доктор. — Персонапрессивный удар, степень этак вторая — третья. Я спиной чувствовала растущее недоумение и поспешила ускорить неизбежное.  — Он не читал «Специальные процедуры содержания». Акаги посмотрела на Икари-куна поверх очков и рассеянно заправила локон за ухо.  — Это правда?  — Э, да, — быстро и с явным вызовом в голосе ответил Синдзи. Он обиделся. Глупо.  — Понятно. Не выйдешь отсюда, пока не прочитаешь параграфы безопасности и терминологии. И учти, это не инструкции по ТБ, подписью не отделаешься. Голосом доктора сейчас можно было до блеска отскрести даже самую грязную тарелку. Женщина повернулась ко мне, а я по-прежнему ничего не понимала. И, как это ни ужасно, до сих пор хотела спать.  — Рей, это Ангел. Я ни бельмеса не соображаю, что происходит, но это Ангел. Она устала. Возбуждена и устала. Акаги села на стол и, тряхнув головой, закурила.  — Ее надкусили и бросили, ребята. Причем надкусили с умом, я даже по сомнографии едва поняла, что произошло. Чуть на эпилепсию не списала, дура старая. «Так не бывает», — была первая мысль.  — Почему вы решили, что это Ангел?  — Остаточное синее излучение, — сказала доктор, внимательно следя за связкой дымных нитей. — Едва заметное. Но я его увидела. Ангел, который не поглощает всех и вся на своем пути. Не растет, не развивается в свою нечеловеческую форму. Это как «я научился бегать, но делаю по шагу в день». Или: «у меня после «мыльницы» появилась зеркальная камера, но я пока работаю «мыльницей». Нет, и еще раз нет. Это слишком не по-ангельски. Слишком по-человечески.  — «Помяли», «укусили»… — вдруг сказал Икари-кун. — А можно по-японски?.. Я, конечно, понимаю, что я не читал…  — Персонапрессивный удар — это вторжение в микрокосм, — холодно сказала Акаги. — Уничтожение грани между твоим «я» и «я» агрессора.  — Вторжение в душу? Доктор Акаги вздохнула и не глядя опустила сигарету в пепельницу. Глава научного отдела лицея очень не любила слово «душа». Икари-кун только что или заработал себе развернутую лекцию, или попал в список неприятных доктору людей. Впрочем, ни первое, ни второе меня не волновало: Акаги снова забыла, что при мне курить не стоит. Я старательно дышала носом, ощущая, как внутри становится все меньше места для воздуха, будто бы я вдыхала его в шагреневую кожу. Бум. Бум. Бум. Если бы мне не хотелось спать, я бы сообразила раньше. Если бы Икари-кун не пришел ко мне ночью, я бы не хотела спать. Все просто, решила я: во всем виноват Икари-кун. Колени стали наконец ватными, сердце толкалось между ушей, и я облегченно полетела куда-то вниз. «Хотя бы высплюсь». *** Я очнулась на тахте. Под переносицей взрывался льдом нашатырь, в боку кололо. Было еще какое-то странное ощущение, но сознание возвращалось толчками, мысли путались, а плечи еще помнили, как меня поднимали, несли. Мир был серым в красную прожилку. А потом пришло сияние.  — Рей, детка, скажи, что ты видишь свет. А, да. Я выдохнула, ощутив новый удар боли в боку, и зрачок заработал как надо.  — Вижу, доктор Акаги.  — И что ты меня простила.  — Я вас простила. Сейчас речь пойдет о футболке с надписью «Не курить», а я тем временем припомню, что курение убивает, и в моем случае это не гипербола. Уже пятая ошибка доктора, и три раза до того я успевала выйти из никотинового облака.  — Аянами? Еще одно лицо. Это он перенес меня на тахту, поняла я. Я откуда-то знала, что Икари-кун чуть не уронил меня от волнения, а пока Акаги колола мне антигистамины, он почти отгрыз себе большой палец.  — Икари.  — Вы… С вами?..  — Я в порядке. Мне удалось сесть — хотя и не без помощи стены. Медкабинет светился своим странным светом — точно каждый белый предмет здесь был источником теплого сияния. Акаги убирала в корзину шприц, ампулы и комки ваты — тоже светящиеся, — и в глаза мне старалась не смотреть. А в паре метров от меня по-прежнему спала маленькая Кэт Новак.  — Надо найти слепок Ангела, — сказала я вслух, глядя на девочку. У нее тонкие губы, и она удивительно тихо спит.  — Обязательно, — оживилась доктор. — И ознакомить медиумов с профилем АТ-поля.  — Я готова. Тишина получилась громкая и хрупкая.  — Рей, деточка… — растерянно сказала Акаги. — Ты уверена, что можешь?.. Я прислушалась к себе: могу, конечно. Могу, хотя и многовато «но». Ответный взгляд у Акаги получился мягким, но изучающим. И она не хуже, чем я понимала, что действовать надо быстро. Хотя бы потому, что девочка проспит еще только час или два. Акаги кивнула, и я взрезала те два шага, что отделяли меня от ученицы. Дрожащие веки Кэт были бабочками. Их ритм вколачивался в мой мозг, и там, где болезнь выжрала себе гнездо, что-то шевельнулось. Что-то любопытное и жадное. Я вздохнула, вбирая последний глоток воздуха этого мира — и очнулась на полу. Снова пол. Снова боль в груди. Проклятая сигарета.  — Рей, смотри на меня! Смотри сюда! — пульсировал голос. — Не отвлекайся, просто смотри! Какой-то блестящий предмет, какая-то рука. Белая манжета халата. Внутри все воет, обернутое в боль-боль-боль. Боль выкручивает суставы, боль ломится во все уголки тела, ее трясет, как… Как. Моя EVA мстит мне за неудовлетворенное любопытство.  — Дайте мне обезболивающего. Резь в груди — та, что сорвала вход в личность Кэт, — это ерунда. Это безделица: я слишком привыкла к боли. Но на грани двух «я» я становлюсь капризной неженкой: меня все отвлекает, все раздражает, все уводит в сторону. Это неприятно. Особенно ответная реакция обманутой опухоли.  — Подождите, доктор Акаги. Икари-кун прекратил жевать губу и отлип от стены. «Он не пытался мне помочь, когда я упала». Почему? И почему я об этом думаю?  — Что конкретно надо… Сделать? — спросил он. Его взгляд застыл где-то между мной и Акаги. Взгляд впился в пустоту.  — Надо найти в ее личности отпечаток АТ-поля Ангела.  — Как?  — Проникнуть в ее личность, разумеется.  — Как Ангел?  — В некотором роде. Словно шуршала-скрипела сухая галька. Икари-младший и Акаги обменивались репликами, которые много значили для них обоих. Доктору он не понравился. «Как Ангел», — вдруг поняла я. Икари-кун видел, как я изменяюсь, подходя к Кэт. Он видел — и даже не понял, что я упала: для него во всем мире осталось только откровение.  — Икари, проводник — не Ангел. В глазах Синдзи стоял туман. Туман человека, который на примерах разучивал параграфы «Специальных процедур». И потому вдогонку словам я отправила взгляд. «Мы слабее, чем они, — пыталась сказать я. — Мы никогда не станем сверхлюдьми. Ты же помнишь, что EVA — это болезнь? Помнишь, Икари-кун?». Я много чего пыталась сказать, а он просто кивнул, и я поняла, что зря старалась.  — Что именно я должен сделать?  — Ты помнишь, как убил Ангела? — спросила доктор Акаги. Он замер, а потом коротко мотнул головой.  — Ладно, несущественно. Тогда просто подойди к ней и смотри, пока не почувствуешь… — Акаги запнулась. — Ну, в общем, тебе будет понятно. А что именно ты чувствуешь, ты потом прочитаешь в «СПС».  — Я не понял, но пусть будет так, — глухо сказал Икари-кун и посмотрел на меня. — Что мне там искать?  — Цвет. Яркий синий цвет — это след Ангела.  — Значит, я сделаю то, о чем потом прочитаю, — спокойно сказал Икари-кун, — окажусь неизвестно где, и мне там придется искать синий цвет. Верно?  — Поиронизируешь потом, — скрипнула Акаги. — Быстрее, если не хочешь оказаться в просыпающейся вселенной. Я пыталась представить этот набор слов со стороны, и получалось все плохо. Для меня это были образы — яркие, пережитые уже образы, полные ощущений. Например, синий цвет — это когда анфилада серых комнат заканчивается пронзительным осенним небом. Когда ты всем естеством чувствуешь, что это конец, что это след чужого, такой же явный, как отпечатки обуви у разбитого окна, как отпечаток пальца в пятне крови. Икари, тебе повезло. Тебе не надо пробиваться сквозь синеву, чтобы найти оставившего этот след, найти цепь между поглощенным человеком и пробуждающимся нечеловеком. Не в этот раз. Сегодня хватит просто запомнить цвет — его переливы, оттенки, образные рисунки. Персонапрессивный удар — это когда ты ввинчиваешь себя под веко другого, когда стена чужого разума бросается тебе навстречу. Разум торопится создать бездну ассоциаций, чтобы передать тебе непонятное: струи песка, колонны упругого дыма, всплески пламени… А ты идешь сквозь это все, и все тяжелее давит в голове EVA — ключ и наездник, защита и погонщик. Пробуждающаяся вселенная — это когда ты застреваешь между шестеренками чужой сущности. Личность идет пластами, рушится и ломается, строится заново. Там водовороты и целые течения из острых игл. Там самый настоящий ужас, в сравнении с которым убить ребенка — это сущая безделица. Это — мои образы, и они никак не помогут Икари-куну. Когда я открыла глаза, над спящей Кэт остался только призрак — только информационная оболочка. Дым и пепел, сохраняющие общие очертания Икари Синдзи.  — Терпеть не могу это зрелище, — вздохнула Акаги, вертя в руках сигарету. Она виновато посмотрела на меня и спрятала белую палочку в карман. Комната гудела. Приборы, упрятанные в стены, считали напряженность полей в медкабинете, и я чувствовала, как подрагивают пальцы главы научного отдела: женщина предвкушала небольшой сольный этюд на клавиатуре своего терминала. Гул и свечение медкабинета, колеблющееся марево в форме человека и доктор Акаги, которой хочется курить и курить нельзя — все это было нереально. Методический семинар — реально. Звонок — реально. То, что завтра мне входить в класс, — тоже. И запах столовой, и сломанный сливной бачок в доме, и несданный отчет. А это все — нет.  — Редкостный засранец этот директорский сынок.  — Он меня заменил.  — Да-а? — протянула Акаги, явно думая о чем-то своем.  — Уже второй раз. В кармане халата Акаги пискнул наладонник.  — Что, прости? — отозвалась женщина почти минуту спустя. — Тут, понимаешь, какие-то интересные данные, я пойду… Я покачала головой. Моей реакции не требовалось: Акаги уже шла к себе, на ходу выдергивая из кармана магнитный ключ. Ключ за что-то там зацепился.  — Доктор Акаги, — окликнула я.  — М? Рассеянный взгляд человека, который уже мыслями где-то далеко. Знакомый взгляд. Ей не понравился Икари-кун, но пока он был здесь, доктор была совсем другой. Ну, а сейчас — сейчас здесь я и только я.  — Почему вы поставили карантинный щит?  — А, это… — женщина нахмурилась, и я даже из другого конца комнаты ощутила укол страха. Ее страха. — Я, понимаешь, почему-то вдруг представила, что тут этот Ангел. Который действует, как человек. Как маньяк. Она пожевала губу и снова посмотрела на свой планшет. Потом снова на меня.  — Я пойду. И извини еще раз. Ну, за… — она поднесла два пальца к губам, и я кивнула. Что тут еще сказать. Пискнул замок, Акаги ушла. Тахта была холодная, и тонкая подушка, больше похожая на кусок ткани, светилась белым. Я села, положила подушку себе на колени и принялась ждать. До того, как дымно-пепельный силуэт снова наполнится плотью, оставалось несколько минут. ***  — Это… Это! Нить, и я словно внутри нити, а потом получилось так, как если бы отдельные жгутики внутри нитки расплелись, и я… Синдзи задумался и вместо продолжения рассказа вернулся к тарелке. Вторая порция каши и тушеного мяса исчезала с пугающей скоростью.  — Потише, пожалуйста, — напомнила я ему в сорок шестой раз. Он кивнул, прожевал и снова открыл рот. Рассказ о приключениях по ту сторону личности Кэт Новак затягивался. У Икари-куна оказалась фотографическая память и впечатляющий словарный запас. Он с легкостью расправлялся даже со сложнейшими ассоциациями, и я в первые же десять минут поняла, что завидую. В столовой постоянно приходилось напоминать ему, что нужно вести себя тише, что есть учителя, которым не положено знать такие подробности, что есть ученики. Что его, в конце концов, отпустили ненадолго перекусить, а потом он должен вернуться и прочитать «Специальные процедуры содержания». «А у вас нет аудиокниги?» — вспомнила я насмешливый вопрос и хмурый ответный взгляд Акаги. Я понимала доктора: вернувшийся из чужого микрокосма Икари-кун получил сильнейший удар эйфории. Поэтому когда женщина, глядя на меня, кивнула вслед уходящему сыну директора, я уже была готова к продолжению роли наставницы. А вот к своей зависти — нет. И спать снова хочется. Ряды столов вокруг, огромные окна, невыветривающийся запах еды. Я сидела, сложив руки перед собой, и слушала — добавить мне было нечего, да и не нужно было добавлять. Некоторые моменты его рассказа вызывали противное пугающее чувство. Словно Икари читал мои мысли, посещал интернет-страницы в той же последовательности, что и я. Будто его кто-то впустил не в микрокосм Кэт Новак, а в мой микрокосм. «Мы похожи. Просто нужно это принять и успокоиться».  — О, братюнь! Я подняла голову. У столика стоял Судзухара и весело улыбался Икари-куну.  — Тодзи, привет.  — Как оно, ребра не болят после вчерашнего? Синдзи покосился на меня и улыбнулся:  — Да нет, нормально.  — Славно подурковали, ага? — крякнул Тодзи, упирая руки в бока. Икари кивнул, дернув уголком рта. Видимо, слова «нормально» и «славно» все-таки не были точными.  — Да, это. Там такая потеха была, когда вас двоих вызвали. Майю натянули безо всякого вазелина. Замдиректора была особенно горяча. Куда это вас с Аянами-тян тягали-то хоть? — поинтересовался Судзухара, подмигивая мне. «Он заелся», — подумала я, изучая пятнышко соуса на воротнике спортивной куртки. Судузухара Тодзи был невероятным грязнулей. Я перехватила вопросительный взгляд Икари и поняла, что со списком допусков он тоже не ознакомился. Поэтому просто качнула головой.  — Да так, — неопределенно ответил Синдзи. — Медобследования. Анализы пришли.  — Ну, бухать-то тебе можно? — спросил Судзухара.  — Э, в общем, да, конечно…  — Ну и славно! А ей? Икари-кун еще недоуменно смотрел на меня, когда столик накрыл зычный хохот физрука:  — Ладно, вы это, как это? Общайтесь! Хы-хах! А я пойду… Э, Пьетро, а ну, иди сюда!.. Свистком Судзухара пользовался в любых обстоятельствах. Дальше был громкий разговор о пропусках с второклассником, потом требования объяснительной… В любом случае, после его ухода в столовой стало намного тише.  — Аянами, вы живете отдельно из-за проблем с легкими, да? Можно кивнуть. Именно так и указано в официальных документах.  — Метастаз? Вопрос был как скальпель.  — Да, но дело не в нем. Икари-кун почему-то смутился, замолчал, и мне даже стало интересно. Интересно, что еще он спросит. Синдзи поковырял палочками в тарелке и все же поднял взгляд:  — Аянами, почему вы так разговариваете? Вы ведь на уроках не такая, верно? Я рассматривала Икари-куна, пытаясь понять, почему именно сейчас. Из-за событий в медкабинете? Из-за Тодзи? И зачем мне отвечать на этот вопрос? Но главное — почему хочется ответить? «Возможно, потому, что ему не все равно». Интересная версия, решила я.  — Это личное.  — Эм-м, — сказал Синдзи и вернулся к еде. — Понимаю. Простите. Мне было неприятно, и я не могла понять, что раздражает больше: мое собственное решение промолчать или то, как легко Икари-кун отступился от расспросов.  — Так-так, два маленьких прогульщика. Рей-тян и Син-тян. Кацураги Мисато была неестественно довольна, будто объевшаяся сливками кошка, хотя поднос с ужином она только взяла. За спиной у замдиректора сплетничали, что крепкие разносы методических неудачников ее возбуждают.  — Ну-ка, двигайтесь, — потребовала женщина и бесцеремонно уселась во главе нашего стола. — Я пока перекушу, а вы черкните свои автографы в журнал методсовещаний. И пару строк впечатлений.  — Но мы же не дослушали Ибуки-сан, госпожа замдиректора, — возразил Икари-кун.  — Что за официоз, Син-тян, — отмахнулась Кацураги. — Во-первых, «Мисато-сан», во-вторых, доклад Майи был ад и позор. Можешь так и написать. Она взяла палочки, повертела их между пальцами и добавила:  — В-третьих, приятного аппетита.  — Приятного аппетита, — сказала я, открывая журнал. Строки чужих почерков плыли перед глазами.  — Добрый вечер, господа педагоги. И еще одно приветствие. Я бы предпочла «спокойной ночи». Просто ничтожное «спокойной ночи». У стола стоял Кадзи-сан — все в том же комбинезоне садовника, только куда более грязном, чем я запомнила по утренней встрече. Только сейчас он не улыбался.  — Простите, замдиректора, но мне нужны Аянами и Икари.  — Допишут — и пусть идут, — буркнула Кацураги.  — Простите, это срочно.  — Да ну? — восхитилась замдиректора, вытирая уголок губ салфеткой. — Это по какому поводу?  — Во-первых, я сорок минут как начальник службы безопасности лицея, — спокойно ответил Кадзи, а я с каким-то странным ощущением все пыталась найти в его лице хоть след улыбки. Небритость — есть. Собранный взгляд — есть. А улыбки нет.  — А во-вторых? — полюбопытствовала Мисато-сан, озираясь: в лицее не приветствовали разглашение двойных должностей обслуживающего персонала.  — Во-вторых, Кэт Новак-сан только что скончалась. Я смотрела на стремительно бледнеющего Синдзи и пыталась понять, в который раз за этот день из меня вышвыривает сонливость.