Огоньку?

            Во сне было холодно. Вокруг лужи, сверху по голове, спине и рукам стучит дождь. На коленях лежит мертвым грузом тело. Тело Натана, у него из груди течет кровь, она скатывается по моей одежде, из-за неё слипаются пальцы. Я рыдаю, не слышу даже пиликанья ожерелья по поводу того, что время превращения оканчивается. Рядом психованно и громко смеется Лев. Я лишь вижу его сапоги в крови дорогого мне человека. И наконечник его копья. У меня в душе пустота, не могу ничего сделать, не могу ничего сказать, не могу даже кричать. В горле — ком, в груди — камень, а руки просто дрожат, ходят ходуном. Тело падает у меня с коленей.       Я резко проснулась. Дрожь у меня не унималась. Щеки стягивали слезы. Я не могла даже смотреть на голые, не одетые в привычные мне перчатки, ладони. У меня стучали зубы, как будто от холода. Я села и уставилась в стену, чтоб опустошить голову от слишком уж ярких образов из сна, вымести их, будто метлой. Схватила пальцами кулончик от своего ожерелья и шумно выдохнула.       — Саша? — я услышала тихий голос снизу и резко опустила голову. На меня смотрели два больших желтых глаза моей маленькой птички-квами. От неё шел теплый свет, и звук такой был… приятный, будто потрескивали дрова в камине. — Как ты? — голос у маленького феникса был приятный, высокий и мелодичный, прямо как у настоящей певчей птицы.       — Как обычно, — не доставая руки из-под теплого одеяла, я вытерла лоб от холодного пота. Фаана обеспокоенно подлетела к моим глазам и мягко улыбнулась. — Те же кошмары, тот же мертвый Натан, тот же лев. И моя паническая боязнь открытых ладоней, без перчаток. А ещё отсутствие Зои в Париже.       — Милая, это было полгода назад, — квами погладила меня по голове, попытавшись пригладить мои растрепанные, темно-каштановые волосы. — К тому же, именно ты уговорила Одри Буржуа переехать в Париж.       — Но я все равно не могу отделаться от панического страха, что он где-то рядом, следит за мной и хочет убить, — я сглотнула. В памяти всплыл тот самый, тяжелый взгляд узких и острых темно-синих глаз. Такого же цвета, как и у меня. — Он же не в Париже, Фаана? А может он уже здесь? — у меня к горлу подступил ком, тяжелый, который навязчиво не хотел сглатываться.       — Саша, ты Огнесса, к тому же, здесь, в Париже есть ещё Суперкот и Ледибаг, — маленький феникс вспыхнула ярче и села там, где у меня должны были быть под одеялом ладони. — Попроси их о помощи, если она тебе будет нужна. Я уверена, что они помогут. Тикки и Плагг недостойных не выбирают, как хозяев.       — Тикки и Плагг? — я удивленно подняла брови. Фаана довольно распушилась, будто я спросила о чем-то, что она давно хотела рассказать, но не решалась на это. Либо ждала моего прямого вопроса.       — Тикки — это квами Ледибаг, а Плагг — Суперкота, — она ностальгически улыбнулась. Видимо эти трое были хорошими друзьями. Я мягко погладила Фаану по голове из-за чего та, оказалась чуть ли не в ловушке из теплого одеяла. Птичка легко вывернулась из моих рук и зависла прямо перед глазами. — И все, заканчиваем разговоры. Тебе спать надо — завтра школа, Саша. Найдешь ты ещё друзей, но и про Зои не забывай.       — А ещё у меня есть мой дорогой голос в голове, — я хмыкнула, чуть наклонив голову на бок. Фаана звонко рассмеялась.       — Ну как же ты без него, — квами легла рядышком на тумбочку, на импровизированную кроватку. — Спи, завтра ещё поговорим.

***

      Я всю жизнь слышала в своей голове голос. Сначала он был высокий, просто детский, а потом сильно изменился, возмужал, стал низким и мелодичным. Когда я однажды рассказала об этом Зои она долго пищала и говорила, что это такая редкость. У меня есть связанный судьбой со мной человек. А для меня он был… Единственным дорогим человеком. Для меня, у которой не было ни семьи, ни большого круга друзей, этот мальчишеский голос был чуть ли не тем божеством, что поддерживало меня в трудные минуты. А ещё он — музыкант: у меня частенько в голове играла какая-то мелодия.       — Первый день в новой школе, — неожиданно отозвался знакомый голос, тихо хмыкнув. — Волнуешься?       — Конечно, — я ответила, натянув на руки перчатки, и посмотрела в зеркало. — Ты бы не волновался?       — Волновался, — такое ощущение, что он хмыкнул. Единственная проблема нашего общения — мы не можем назвать имен, ни чьих. Ни своих, ни чужих, и мое геройское прозвище тоже. Вот например сказать Ледибаг — могу, а вот Огнесса — нет. — У меня перед первым днем в лицее руки тряслись настолько, что я не мог держать в руках гитару.       — А как твоя сестра? — поправила криво закрепленный бантик на гульке и улыбнулась своему отражению. Мне дорогой голос в голове частенько рассказывал про свою семью — мать и младшую сестру. Первая — по его словам — громкая и очень активная женщина, а вторая — маленькая и тихая девочка, которая пару лет назад решила, что хочет как и брат покрасить волосы. Но не в бирюзовый, как рассказывал мой ментальный собеседник, а в фиолетовый.       — Она в первый день дома забыла почти все от волнения, — он тихо рассмеялся. — Удачи тебе, Апельсинка.       — Тебе тоже, — я улыбнулась и, схватив сумку, побежала в коллеж.