Of Gods and Men

“Этот мир жесток, Делвин, жесток изначально: он съел своих создателей. Неужели ты пришёл в него, чтобы сделать только хуже?” Делвин удивлялся своей сестре: будучи слегка… не-умной, иногда она говорила удивительно разумные вещи. Удивительно вдохновляющие вещи, вдохновляющие настолько, что Делвин решил посвятить себя богу, отдавшему себя, чтобы умерить жестокость милосердием, чтобы заполнить бездушье состраданием. Нелегко служить, когда тебе не отдают прямых приказов, но со временем Делвин научился видеть слово Стендарра в знаках и явлениях, его окружавших, ведь, в конце концов, Стендарр – часть этого мира, неотделимая и незримо присутствующая везде. Когда мир треснул пополам, и города наводнили полчища даэдра, люди боялись, что боги покинули их. Но кто, как не Стендарр, говорил в тех, кто бросался на помощь застрявшим в горящих домах? Кто, если не Стендарр, воплощался в тех, кто делился последним с товарищами по несчастью? И кто, если не Стендарр, направлял тех, кто самоотверженно сражался с демонами? Сражался – и побеждал. “Я пришёл в этот мир, чтобы умерить его жестокость”, – говорил себе Делвин, вступив в Дозор. Он говорил это, выслеживая затерявшихся в Мундусе даэдра и изгоняя их в Обливион. И позже, устраивая охоту на ведьм и даэдропоклонников. И позже… Но он ошибся. Делвин понял это, когда, вместо сострадания и печали по неизбежному падению отступников, увидел в себе… жестокость, буйную и необоснованную, способную лишь разрушать, но не понимать. Ведь истинное, подлинное милосердие – в умении прощать даже тех, кто не хочет прощения. В умении понять тех, кто потерялся во тьме этого мира. Понять – и вывести их к свету. И его счастье, что Стендарр – божественно милосерден и искренне великодушен. Великодушен настолько, чтобы принять потерявшегося сына домой.