***
Трое Величайших стояли перед ним абсолютно обнажённые. Сероглазая и русовласая Афина, такая злая, зябко потирающая крепкие, широкие плечи, несмотря на то, что сегодня Гелиос особо споро гнал своих лошадей и на земли с неба лился золотистый жар. Поодаль, с вызовом, с гордо поднятой головой, будто статуя в своём же храме, стояла Гера, рыжая и жестокая, её бы назвали бесноватой, и родительницей вампиров*, будь она земной женщиной. Её кожа была почти бронзовой, а грудь маленькой, ведь ни сброшенного со скалы Гефеста, ни грозного Ареса, ни вечно-занятую Илифию она не выкармливала. Парису всегда было интересно, пьют ли новорожденные боги молоко божественной матери, или не признают никакого напитка, кроме амброзии? Хотя Громовержец и вкушал молоко молодой нимфы, пастух не мог решить этот вопрос точно. Он перевёл взгляд и сразу же забыл обо всей этой ерунде. И отвлекла его от размышлений она. Рождённая из мёртвого семени, крови и морской мглы, белотелая, губительная Киприда. Афродита. Несмотря на красоту последней, выбор действительно был непростым. Ведь каждая предлагала, помимо бессмысленного, слишком скоро проходящего любования, ещё и дары. Прекрасные, нужные, разные дары. Слава. Власть. Любовь. Каждый мечтал об этом всём, и сам Парис частенько любил так, подложив пастушью сумку под голову, любоваться легконогой Нефелой* и нырять, нырять с головой, как Гермафродит в то проклятое озеро, в свои фантазии. Признание самих царей. Ропщущие люди. Красавица-жена. А сейчас это всё перед ним. Но выбрать можно только одно. Только одну. Прекраснейшую Бесова Эриния. Бесово яблоко. Бесова человеческая сущь, жаждущая всего и сразу, поскорей. Парис всё никак не мог выбрать. Богини бессмертны, они могут вечность стоять здесь, замеряя годы, как часы своего сна. Но взгляд Афины становился всё злее, она с силой сжимала ноги, не показывая своего лона, покрытого белёсым пушком, и руки, не позволяя выглянуть острой, совсем девической груди. Её верный шлем солнцем блестел на голове, а острое, смертоносное копьё тоже было тут как тут, его держала вечная спутница Сотейры* — победоносная Ника, которая утешала свою подругу, незаметно поглаживая ту по плечу и понимающе опуская свои прекрасные карие глаза. Париса не покидало чувство, что Афина сейчас сорвётся, и, с оглушающим рыком «за честь», броситься на него. Это было плохо. И немного смешно. И глупо. Упустить жизнь и возможность, выбирая жизнь и возможность. Он ещё раз глянул на Афродиту. Призадумался. Решил не идти на поводу у эмоций. Разобрать всё по полочкам. Итак. Воинская честь — он умрёт в бою. Азия — перевороты, яд в бокале. Любовь… Может быть нечто страшнее, но ведь и счастье, абсолютное, человечески-вечное счастье, с такой же вероятностью, по капризу изменчивой Тихе*, возможно, свернётся у Парисовых ног. Да. Ладно. Пускай. Он выбрал Афродиту. Отверг одною своей прихотью и глупой, человечьей надобностью, двух Величайших. И как же теперь не накликать своим решением их гнев? Взгляд скользнул по обнажённым фигурам. Хм… Нужно, чтобы они сами отказались от звания, высеченного на золотом плоду. И потому, Парис прибег к дерзости. Настолько обречённой и опасной, что даже грешники, катящие валуны по Тартару, хлопнули себя по лбу. Он поставил условие богиням. — Я помогу решить вам этот непростой спор, но для этого мне нужна помощь. Для такого простого смертного, выбрать из вас троих — попросту непосильная задача. Все прекрасны: воинственны, зрелы, нежны. И пусть вы разрешите облегчить мою ношу… — Да говори уже, глупец, — сорвалась Афина, на мгновение пригрозив пастуху рукой и нечаянно показав затвердевший, от нервного озноба, ярко-розовый сосок. Парис смиренно кивнул, еле сдержав усмешку. Ах, целомудренная Афина, так вы любите красоваться под чужими взглядами? — Я назову прекраснейшей ту, что покажет себя лучшей в плотских утехах. Он услышал свист и едва успел отойти в сторону. Камень пролетел в одной щепоти от его уха. Парис так и не смог понять, Ника ли это была, или Афина, но это было не особо важно. Совоокую воительницу можно списать со счетов, как он и думал. Чистейшая Афина, обожающая лишь своего отца и возненавидевшая почти весь род мужской, после грубых ухаживаний хромоногого Гефеста. Она уходит, призвав своих священных сов и собрав в охапку эгиду и Нику, бормочущую слова успокоения. Вот уж точно, не видать Парису великих побед. Хотя, ему на всю жизнь хватило и тех схваток с бандитами. Нестрашно. Что же скажет волоокая госпожа*? — Я не хочу уподобляться своему муженьку и выхватывать взглядом приподнявшиеся хитоны. — она искренне-смешливо улыбнулась своим красивым, алым, тонким ртом. — Однако, однако… Ты слишком самоуверен, юнец. Гера сотворила замысловатое движение пальцами и с небес спустилась дюжина прекраснейших павлинов, запряжённых в малахитовую колесницу. Осталась одна Афродита. Его истинная цель. Она стояла на этих цветущих лугах, недвижимая, соблазнительная, как Галатея, но одним своим тёмным взглядом выражала все желания мира. И одно своё желание – заполучить яблоко. Да чего же в этом треклятом яблоке такого особенного? — Я согласна, — сказала она, своим неожиданно низким, гладким голосом. — Но ты уже истратил мой дар. Улыбка Париса слетела с губ. Дар Киприды — «любовь прекраснейшей». Любовь. Ты думал вечная, да, глупый пастух? Афродита подбросила в руке яблоко. И стала его прекраснейшей.***
Божественное ложе не скрипело, пахло не салом или протухшей влагой, а розовыми маслами. Афродита ухватила вставшего было юнца за плечи и откинула на белоснежные подушки и пуховые одеяла, будто сотканные самой Нефелой, из её предзакатных облаков. Она уселась на Париса, специально устроившись у него на коленях, но после ещё и проелозив бёдрами по нему, добираясь до самого его торса. Она осмотрела его. Не урод. Почти красавец. Не рыжий, не кривоногий, без замашек тирана и не натыкаюшийся по весне на бивни разьярённого вепря. Для того, кто умрёт через несколько часов, он был вопиюще-цветущ. Афродита разогнала рой мыслей, похожих на гигантских пчёл благовонной Амалфеи*, и начала ощупывать этого дерзкого пастуха, как мясо, как раба, как самую кривозубую проститутку. Раз он хотел воспользоваться Афродитой, то мальчика придётся разочаровать. Мечты молодости бьются с особым звуком. Как любила его Киприда, как любила… Она несколько раз прошлась пухлыми пальчиками по его шее, чуть задерживаясь на кадыке, надавила острым ногтем на пухлую губу, отодвинула её, чтобы глянуть на розовые дёсны, обвела большим пальцем скулы, зарылась носом в русые, жёсткие волосы, пахнущие травой, землёй и чем-то ещё, мерзко-сладким и дерущим горло. В этот момент Парис вспомнил, что это он выиграл богиню и, воспользовавшись её позой, быстро перевернулся, подмяв Афродиту под себя, удерживая её руки по обе стороны, так, что она стала похожей на ручку своего пресловутого зеркала. Боковое зрение ухватило кусочек гобелена, висящего над кроватью. «Похождения Зевса». О, так вот где висит творение великой рукодельницы Арахны, пока его создательница безмолвно плетёт паутину в тёмном углу! Парис посмотрел на женщину, лежащую под ним. Богиня избавилась от убийственного сияния, но, в остальном, осталась самой собой. Овальное лицо, круглые щёки, красивый нос и идеально-пышное, здоровое тело, с маленькой, аккуратной грудью. Афродита, его Дола, совсем не была похожа на прозрачную, стройную и болезненную Энону, милую нимфу, готовившую ему обед, делившую с ним ложе и, кажется, искренне любившую его. Что будет с Эноной, когда её пастух не вернётся, когда Селена загонит свою серебряную колесницу в воды Океана, а она ещё будет ждать его, на пороге их хижины? Впрочем, не это волновало Париса, а то, что Энону было ублажить легко, но вот богиню, а тем более богиню любви… Афродита под ним нетерпеливо дышала, Парис снова нечаянно зацепился взглядом за гобелен. Похождения Зевса. По краям — Ио, Европа, Хлорида, Ананке… — бесчисленное множество женщин, и один мужчина. Парис сжал руки богини и, вдохновившись сценой с розовощёкой Эос, начал покрывать тело богини поцелуями. Начал со лба, затем нос, шея… Переметнулся на грудь. Обвёл сосок языком — никакой реакции, Афродита лишь хмыкнула. Этот малец действительно думал, что она тут ручьём разольётся, от таких примитивных ласк? Но Парис не сдавался. Продолжил линейно покрывать тело богини поцелуями, спускаясь вниз. Задел языком впадинку пупка. Афродита попыталась пнуть наглеца, но тот уже чертил языком круги, вокруг её пупа, постоянно и будто случайно прикасаясь к нему. Наконец, ему это надоело, он продолжил спускаться вниз, а Афродита вздохнула с облегчением. Так щекотно и неприятно, что ты делаешь, глупец? Даже змея была осведомлённей и опытней тебя! Богиня ойкнула, когда Парис добрался до лона и провёл своим треклятым языком по её ещё не набухшим половым губам. Ещё секунду назад богиня думала плюнуть на уговор и предстать во всём своём божественном сиянии — мальчишка казался ей совсем плохим, — но сейчас она лишь поджала ноги, а Парис, уже стоявший на полу, на коленях, продолжил свои манипуляции. Гобелен был весьма подробен, но сцены порой обрывались, чтобы их вышло побольше и поразнообразней. Так случилось и сейчас, и Парис мог положится только на самого себя и своё внутреннее чутьё. Он влажно прошёлся по большим ктеис*, раззадоривая богиню. Прошёлся основательно — от лобка, покрытого золотистым пухом, и до самой звёздочки ануса. Шумно смачивая язык слюной, повторял свои движения вновь и вновь, а потом, когда богиня почти привыкла, сжал губы, совместив одну нимфу* с другой. Афродита вздрогнула и прогнула поясницу. Это был отнюдь не самые лучшие ласки Гебы* в её божественной жизни, но не сказать, что их было особенно много. Пара сотен за целые тысячелетия — абсолютное ничего, а последние приходились лет… Лет много назад, когда ещё был жив Адонис, не стеснявшийся дарить, а не только забирать. Арес до такого не снисходил, Гефест был вечно занят, Гермес слишком быстр, а смертные зачастую даже не знали, что это такое. Парис же, заметив реакцию богини, начал терзать её, то неумолимо медленно скользя языком, то до одурения сильно натягивая её нимфы, зажимая их между своими губами. Он почти растерялся, когда богиня вздрогнула и резко напрягла, а затем точно также резко распрямила колени, когда её лоно и грудь заметно набухли, и когда аккуратные пальцы её ног поджались так, что даже костяшки побелели. — Продолжай, — сказала она. Парис кивнул, припал губами к бугорку, у основания, там где две нимфы сливались в одну, и пригладил одним пальцем половые губы, несильно надавливая. Афродита глухо застонала, сквозь зубы, обняла пастуха ногами и, прижав его к себе, слабо излилась. Её грудь запульсировала, но скоро вернулась в своё обычное состояние, завздымалась ровно. Афродиту будто залили мёдом, она казалась себя невыносимо-липкой, а слабая боль в спине и ступнях, которые ещё сводило судорогой, — удивительно вязкой и сладкой, до зубного скрежета. — Как для смертного, — сказала она, восстановив дыхание и вернув себе свой бархатный, повелительный тон. — Ты очень хорош. Парис, выбравшийся из объятий сильных ног, откашлялся и привычно улыбнулся. — У меня природный дар, моя Прекрасная. Афродита наморщила лоб. Геспер* уже давно скрылся с небосвода, а её любимец, Фосфор* заснул, охраняя своды её святилища, и не думал всходить. Их тётка — луна-Селена, — прошла уже половину пути, а у смертного осталось не так уж и много времени. Афродита даже пожалела об этом — юнца и вправду одарила природа, раз таким малым он сумел хотя бы немного приблизить богиню к наслаждению. — Иди сюда, — Афродита поманила его, как пастушьего пса. И он пришёл. Он склонился над богиней, а она ровно села, сложила ноги под себя и захамутала руками его шею. Приблизила его лицо к своему и… Пользуясь расслабленностью пастуха, опрокинула его на ложе, рядом с собой, быстро перекинула ногу через Париса и снова уселась на него. Парис тоже был нагим, Афродита видела и чувствовала его возбуждение. Богиня протянула руку к килике*, стоявшей на полу, рядом с ложем, и зачерпнула оттуда немного розового масла. Несколько раз провела скользкой рукой по нежно-розовому, гладкому члену своего любовника (у смертных достоинство было намного больше, чем у богов, этого Афродита не могла не признать), не удержавшись, провела языком по всей длине, ощущая горькую естественную смазку, сладковатое масло и какое-то странное, животное восхищение. Одумалась. Протолкнула один скользкий палец в себя, в свой задний проход, до самого конца, постепенно. Добавила второй. Третий. Почти свободно скользя в себе тремя пальцами, богиня приподнялась и, направив стержень Париса, осторожно опустилась на него. Чувство наполненности и приятная ломота в поясница. Богиня то наклонялась вперёд, скользя по члену, то назад, то сидела ровно. Принимала то быстрый темп, то невыносимо медленный. Нечасто встречались женщины, способные получить удовольствие от такой истинно мужской забавы, но когда в твоём распоряжении магия перевоплощения и ты можешь делать со своим телом всё, чего душа пожелает… Парис же в это время просто получал удовольствие. Часто вздыхал, глядя на колышащуюся грудь, потом, нестерпев, проподнялся на локтях, затем сев, облокотившись об стену, и повторил свою попытку доставить удовольствие богине, с помощью её же сосков. Киприда же, увидев его рвение, смирилась и добавила себе чувствительности, хотя раньше не особо любила прибегать к этим чарам. Спустя несколько минут, Парис предупреждающее глянул на Афродиту. Та лишь задвигалась быстрее, отстранившись в самый последний момент. На их кожу попало несколько жемчужных капель. Дав юнцу (да и самой себе) немного времени на передышку, богиня положила свою кудрявую голову на грудь Парису, всучив ему самому отрезок белоснежной, мягкой материи, чтобы он мог обтереть свои бёдра и бёдра богини, от семени. — Моя прекраснейшая, — сказал он, забросив теперь уже грязную ткань куда подальше. Та мгновенно растворилась. — Неужели вы, неутомимая в плотских утехах, могли устать? Афродита озлобленно зыркнула на него (вечно этим смертным не терпится, вечно им нужно разрушить хрупкую, хрустальную тишину!), но поднялась. Условия должны быть исполнены. Богиня ещё раз воспользовалась киликой, пройдясь пальцами по своим, уже давно влажным от чужой слюны и собственных соков, половым губам. Охватила ладонью опавший, вялый член своего любовника. Сделала несколько движений рукой. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Надавила на головку. Все также держа его в своей руке, осторожно ввела в себя. Парис же в это время витал меж реальностью и сном. От него всё никак не уходило чувство, будет сейчас он просто проснётся, а рядом с ним будет его улыбчивая, застенчивая Энона. Он никогда не думал, что женщина, пускай и богиня, может быть настолько властной, но и не хотел врать самому себе, будто бы ему это не нравится. Внутри Афродита, несмотря на многочисленных любовников, была упругой и немного туго сжимала его. Ей хватило всего лишь нескольких быстрых движений, нескольких приподниманий на кончиках пальцев ног, чтобы почувствовать чужую пульсацию и слезть с юношеского загорелого тела. Богине даже стало обидно. Увидев, что Парис так скоро излился, она нахмурилась, и уселась тому на лицо. Сонный юноша повторил свои недавние движения языком, мысленно поблагодарив свою Киприду за то, что ему не пришлось вставать. Меж тем светало. Пунцовая, от вечного стыда, от того, что она видит за ночь, Эос, собирала в кувшин влагу, чтобы распределить её по сочной траве и лепесткам нежнейших цветов. Доведённая до пика Афродита издала стон, которому позавидовали бы искуснейшие из гетер. Она слезла с юноши, который уже блаженно прикрыл глаза и вдруг подумала, что он очень даже хорош. Для такого возраста, а ему было не больше шестнадцати, он управлялся на диво умело. Богиня погладила Париса по щеке, тот очнулся и пробормотал заплетающимся языком: — Уже всё, моя прекрасная? В его голосе не было постоянной усмешки, но и горечи не чувствовалось. Афродита с силой надавила на его губу, как в самом начале и ответила. — Да. Небо занялось розовым.***
— П-парис… — тонконосая, красноглазая, с недосыпу, Энона трясла своего возлюбленного за руку. Бедная нимфа искала его всю ночь напролет, и теперь, когда нечаянно увидала его, лежащим на траве, у источника, куда пришла, чтобы смыть усталость с опухшего от слёз лица, не могла прогнать трепет из своего нежного сердечка. Жив ли любимый? Где он пропадал? Нужна ли ему помощь? Парис разлепил свои веки и с удивлением воззарился на Энону. — Элизиум*? Тут девушка не смогла сдержать слёз. Она прижала голову возлюбленного к своей груди и принялась гладить его, шепча слова утешения. «Всё будет хорошо» «Мы вместе» «Прекрасный мой» Услышав последнюю фразу, юноша вздрогнул и оттолкнул нимфу. Он огляделся кругом, не замечая ошарашенной Эноны, и наткнулся взглядом на какую-то блестящую вещь. Он быстро подхватил сияющий предмет и сжал его в ладони. — Парис? — Энона обняла себя за плечи. Пастух глянул на неё, а затем на найденный предмет. Усмехнулся. Встал сам, отряхнув с грязного хитона траву, и затем и девушку поставил на ноги. — Пойдём уже домой, — сказал беззаботно. И Энона, всё ещё ошарашенная, как ударенная гефестовым молотом, взяла его руку и пошла за ним. На золотом яблоке гесперид, точно таком же, как то, что присвоила себя Афродита, единственном доказательстве прошедшей ночи, было вычерчено «Увидимся».