«Этᴏ былᴀ ʜᴀшᴀ пᴏᴄлᴇдʜяя ʜᴏчь ʙмᴇᴄтᴇ, и я пᴘижимᴀл ᴇгᴏ ᴋ ᴄᴇбᴇ тᴀᴋ ᴄильʜᴏ, ᴋᴀᴋ будтᴏ пытᴀлᴄя зᴀпᴏмʜить ᴇгᴏ ʙᴄᴇми ᴏᴘгᴀʜᴀми чуʙᴄтʙ. Зᴀпᴏмʜить пᴘиᴋᴏᴄʜᴏʙᴇʜия ᴋ ʜᴇму, ᴇгᴏ зᴀпᴀх, зʙуᴋ ᴇгᴏ дыхᴀʜия.»
Возвращение из отдела №27 домой теперь кажется Бёну издевательством и неприятной обязанностью. Но Джуно тянул за уши напарника и гнал взашей пока еще стажера с рабочего места, когда стрелки на настенных часах переваливали за одиннадцать вечера. Однушка на двенадцатом этаже встречает Бекхёна привычной мертвой тишиной и холодом, хотя батареи исправно работают. Но дома всё равно холодно. Тепло ушло с ним. А Бекхён остался среди бежевых коридоров и ковров с длинным ворсом, которые выбирал Сехун. В углу до сих пор пылится старая гитара с шатающейся декой и раскрашенная перманентным маркером. Старший никогда не умел играть на гитаре, но буквально терроризировал О, чтобы тот сыграл что-нибудь из Битлов или «Ну, Сехун-и, ты ведь недавно придумал новую песню, сыграй хёну». Бекхён стал ненавидеть день, но так влюбился в те ночи, когда до его окон доходил лишь тусклый отблеск луны, а внизу неслись машины-муравьи, автобусы, трамваи. Балкон совсем узкий, скрипит, грозится сорваться с хлипких креплений и ухнуть стальной грудой вниз, но у парня вошло в привычку иногда сидеть на ледяной решетке, просунув ноги между прутьями и пустым взглядом смотреть на тлеющую сигарету, но никогда не подносить никотин к потрескавшимся губам, не вдыхать сизый дым. Просто смотреть, пока уголек съедает папиросу, превращая ее в пепел, а серая струйка поднимается в небо. Так легче избавиться от воспоминаний, которые будят мертвых бабочек в душе Бекхёна. — Сехун-и. — Да? — Поцелуй меня на прощанье. Сехун тогда стоял у открытой двери своего шевроле подставляя лицо под теплые капли летнего ночного дождя. Вода стекала по его кожанке, барабанила по капоту, мочила черные волосы. А Бекхён прятал лицо под ярко-желтой тканью зонтика, который цветным пятном светился на пустой ночной улице. Нос покраснел, а глаза щипало от слёз. Хотелось спать. И чтобы эта ночь кончилась. Бён ощущал себя глупо, словно его запихали в пространство какого-то дешёвого фильма, снятого кем-то очень одиноким на дурацкую мыльницу. Но потом зонтик тянут за край назад, отодвигая его. Сехун смотрит на него своими грустными глазами, тянет холодную руку к заплаканному лицу Бекхёна, одергивая ее на середине, будто обжигаясь, а потом чувствует, как болит сердце от желания одновременно свалить и остаться. Когда мокрые губы касаются дрожащих и горячих, они замирают, роняют чертов зонтик и отпускают дверь машины. Сехун гладит старшего по щекам, шее, аккуратным ушкам, чувствует в своих волосах дрожащие пальцы, на языке соленный привкус слез и боли. Они прощались. И если бы не дождь, Бекхён всё же увидел бы соленные дорожки на скулах Сехуна, которые смешались с дождевой водой, пряча чувства. На балконе слишком холодно, снег ложится на перила белой простыней, щипает колко щеки и путается в красных волосах. Но Бекхён привычно стоит в домашних тапочках на два размера больше положенного ему и держит между пальцами тлеющую никотиновую палочку. Та же марка, совсем как у Се. Бекхён думает о том, какие документы надо подобрать к сегодняшней ночной смене, и какое дело они вообще сейчас ведут. Мысли отвлекают, и Бён не особо задумываясь подносит сигарету к губам, обхватывая фильтр и втягивает воздух, пропитанный дымом, впуская его в свои легкие, сдерживает рвущийся кашель. Его с непривычки кроет, ноги ныть начинают, и голова болит, но парень из принципа докуривает стлевшую сигарету и выкидывает окурок за границы балкона. Сумка, папки с архивными документами, шапка, чтобы уши не заморозить, ключи. Дверь на замок, сердце в окно. Окно желательно закрыть. Бекхён любит свою работу, ночные дежурства, пропахший порохом тренировочный зал в подвале и небольшой рабочий стол в кабинете его отделения. Джуно снова купит всем кофе и расставит стаканчики с «капучино для Техёна, латте с обезжиренным молоком для Лисы и чай для Бекхёна» и уйдет в свой кабинет. Вот только теперь не встречает никто после дежурств, не звонит по время заданий чтобы сказать «будь осторожен», не слушает причитания о сбежавшем подозреваемом. Сехун — его потухшая звезда, дающая свет в расстоянии миллионов световых лет, а он его сонный пьяный бред. И Бекхён не знает, но Сехун все еще носит в левом ухе ту сережку, которую они стащили из магазина давно, так давно, что уже и не важно. Сехун помнит, как они слишком веселые от вина без стука ворвались в квартиру Чанёля и кое-как уговорили проколоть Сехуну ухо катетером и вставить маленькую серьгу-кольцо. Пак только закатил глаза и пообещал себе закрывать входную дверь на замок.«Пройдёт время» — уверял себя О. — «Я забуду его. Забуду запах его кожи, забуду его улыбку, его глаза, наш первый поцелуй. Забуду то, как переживал, когда он простужался. Я все забуду…»
Но вот только не забывалось.«Я люблю его. Что бы не делал с этим, как бы не пытался, все равно люблю.»
В метро шумно, Бекхён снова слушает наушники и ждет своей станции, стоя в полупустом вагоне. Хочется прижаться лбом к холодному стеклу и снова закурить. Плохие привычки быстро становятся необходимыми, а ведь Бён всегда ругался на младшего за эту отраву. Ну и вот. Докатились. Как только двери вагона разъехались в стороны, а скрипучий голос проговорил название станции, Бекхён направился к эскалатору, стуча каблуками ботинок по мраморному полу. Запах метро особенно сильно ощущается, когда Бекхён проходит через тяжелые металлические двери и держит шапку за край, спасая ее от порыва сильного сквозняка. И снова конец зимы холодит до мурашек. Бекхён бежит по ступенькам, поднимается из подземки и торопится к своему участку, поправляя сползающую лямку сумки и пихая в карман куртки надоевшую шапку. Зажигалка щелкает перед носом, потухает под ветром, загорается и вновь гаснет. Но все же опаляет кончик сигареты, Бекхён затягивается, кашляет, не докуривает и бросает ее в лужу, вытирая зачем-то рукавом губы. Дождь сменил мокрый снег, и теперь мелкие небесные капли бьют по крышам домов и пятнам асфальта, выглядывающим из-под снега. За поворотом видно знакомое здание и резные ворота с калиткой для сотрудников. А ещё у входа стоит Сехун. — Опять без шапки зимой носишься. Бекхён тормозит в нескольких метрах от него, вцепляясь в ремень сумки. Сейчас есть тысяча причин, чтобы просто уйти, проскользнуть мимо, не обратив внимания, есть тысяча причин, чтобы стыдливо спрятать глаза или ударить по лицу младшего. — Ты начал курить? — Нет. Но есть тысяча одна причина для того, чтобы Сехун оказался рядом слишком быстро и забрал пачку из руки Бекхёна, смял ее и бросил на дорогу вызывая хмурую складку меж бровей старшего. Есть тысяча одна чертова причина, чтобы Сехун, взяв теплой рукой замерзшие руки Бекхёна, увел через дорогу к скамейке у обочины, на которой стоит его машина. За несносное молчание хочется накричать или безнадежно разрыдаться, а Сехун смотрит именно так, как тот успел почувствовать. Смесь безнадёжности, воспоминаний и какой-то тёплой нежности, словно Бекхён потерявшийся глупый пес, которого в очередной раз приходится искать. — Ты покрасил волосы. — А ты все такой же. У Сехуна куртка расстегнута и джинсы слишком разодранные на коленках для минусовой температуры. Бекхён знает, что он всё равно не заболеет, но привычки срабатывают быстрее здравого смысла, и через секунду он уже закутывает младшего шарфом, болтающимся на плечах, а потом одергивает руки и смотрит как-то неловко. Так необходимо сейчас посмотреть в родные когда-то глаза. Он чувствует, как Сехун вдруг касается крашенных прядей, гладит осторожно и трепетно, и не выдерживает, прижимается к груди младшего, вдыхая его запах, сжимая в пальцах ткань свитера, который, кстати, он подарил на прошлое Рождество. Сехун утыкается Бекхёну в пушистую макушку, чуть влажную от усиливающегося дождя и, боясь спугнуть, ведет рукой по спине. — Хённи, я… — Молчи. И Сехун молчит, немного улыбаясь в макушку, обнимая старшего. Вспоминая, какого это. И держит за руку крепко, просит прощения, целует в открытый лоб и не может остановиться. Он тонет, он снова тонет в Бекхёне. В мире нет любви. В мире есть что-то другое, более ценное, более интимное и непонятное. Любовь обесценена, абстрактна и тривиальна. Есть нежность. Есть доверие без сомнений. Есть переплетенные пальцы рук. — Держи меня сильнее, — слышит Сехун голос, по которому скучал, чувствует, как теплеет замерзшее сердце. Как заходится оно птицей. — Я больше никогда не отпущу тебя, Хённи. Есть ток по венам от дыхания над холодным ухом. Есть пухлые губы, целующие покрасневший нос и стопка фотографий на антресолях в однушке на двенадцатом этаже. Есть связь, которую сложно разорвать, стереть и сломать. Ее трудно понять. Она просто есть между двумя людьми, которые не идеальны, нет, они далеки от этого. Сехун не будет рисовать новый мир только ради Бекхёна, а тот не сможет сдержать многих обещаний. Они будут падать в это чувство, одно на двоих.Ты заставляешь мое сердце стучать. Как дождь. Бекхённ-и.