***
«Однако жаль, что его улыбку я вижу лишь через запотевшее холодное жёсткое стекло» — волей-неволей подумал про себя я, позже озвучив эти слова рыча и хрипя, переходя на крик.***
Пряди цвета морской волны мне мешает расчесать и погладить жуткая, старая деревянная рамка, стоящая на ледяном мраморе. Черная атласная лента обвивая её, будто душит меня своим присутствием.***
«Кто её вообще сюда повесил?! Терпеть не могу…»***
«Все эти цветы… они слишком много напоминают. П-почему… они… синие?» В ту ночь также неестественно синие тюльпаны устремились вместе с хрустальной вазой вниз, разлетаясь по окровавленной комнате. «Его слова звучали для меня как приговор… и звучат по сей день…»***
— Ларри! Ларри Джонсон! Послушай меня! — У-убери эту хреновину, Салл, убери! — Прости меня, Ларри! — Ч-че... чел! Я не шучу, серьёзно, отдай нож! Давай поговорим без всего этого дерьм... Я был прерван… прерван поцелуем этих губ… С ножом у горла я дрожал от страха, будто беззащитный кролик, ищущий место обитания. Я также, как чёртово животное, метался взглядом по комнате, в поисках спасения, помощи…, но искал я вовсе не для собственной трусливой задницы, а для Салли. Я видел его жалостливые глаза. Они будто просили меня о чём-то. Наконец, я замолк и застыл в полном недоумении, панике, ужасе. —… — Ларри, этот д-де-е… д-е… — «Д-д» что? — Дееее… — Ты говоришь о... В ту роковую секунду его глаза налились кровью, не оставляя пробелов, всё больше приобретая алый, а затем бордовый цвет. Тогда я понял, чего он от меня хотел. Своей просьбой он лишь подтвердил мою страшно-кошмарную мысль: — Ларри! Пырни меня этим! — Ч-что?.. — Вот сюда… сюда, Ларри, смотри, посмотри же скорее! Я увидел, что голубоглазый низкий мальчишка дрожащей рукой показывает в область сердца, а второй протягивает мне тяжёлый, выточенный из стали нож, в котором мельком проскакивает моё отражение лица, полного страха. — Ч-что? З-зачем? Что ты делаешь, Салли, положи это, не надо, прошу, Салл! Хоть я прекрасно понимал всё то, что сейчас мне придётся сделать, что сейчас я стану героем для своего мальчика, что сейчас, я избавлю его от мучений, от душевной боли и горьких слез, но, чёрт, я и не думал, что когда-нибудь буду задумываться о плане убийства, да ещё и родного мне человека. Это было трудно сделать. Нет, не трудно. Невозможно. — Ларри, чёрт бы тебя побрал! Ларри, умоляю! Я убил своего отца, Пыха, я подписал и ей приговор, Ларри! Я убил Лизу, Лизу Джонсон! Я изуродовал твою мать, вывернул наружу кишки каждому, Ларри, открой же скорее глаза, со мной уже ничего не поделаешь! Эта дрянь топит меня! Я не смогу уже выбраться! Ты должен! Ради всех остальных, Ларри! — Не смей говорить подобного, придурок! Ты издеваешься, да?! Что ты принял сегодня?! Чуть ли не смеясь от непонятого происходящего отрезал я. Зная, что он убил мою мать. Зная, что она мертва, и где-то там, в подвале, сейчас тело моей хладнокровно зарезанной и зверски растерзанной мамы истекает тёмной, даже чёрной кровью, раскрашивая кафель в алый. Зная, что я потерял всё. Я помню, что на этом моменте, что-то щёлкнуло у меня в голове. Я помню, как с силой скинул со своей спины потрёпанный рюкзак и выхватил из маленькой, бледной ручонки огромный нож. Я был готов отомстить за страдания матери, за травмы и страх моих друзей, за предсмертные слёзы всех жителей Апартаментов Эддисона. Стоило лишь мне взглянуть в его глаза, как всё это потеряло значение. Ну как же? Это же мой Салли-Кромсали, часть меня, улыбчивая синевласая Мальвина моего сердца. Моя жизнь, судьба, надежда… моя первая и единственная навеки любовь. — Чего стоишь, как вкопанный?! Мне больно, идиот! Я снова и снова прошу твоей помощи! А ты снова и снова молчишь! Не хочешь делать по-моему, не желаешь меня слушать! — Заткнись! Один миг, пара секунд, а сколько нервов. Стоило мне зажмуриться, как нож тут же, словно по инерции, вошёл в печень. Промах. Вскоре после моих тревожных раздумий, эта тварь смела полностью захватить тело мальчишки. Взяв за трикотажный свитер, я потянул его слегка на себя. Эта мерзость, что больше не являлась Фишером младшим, а лишь носила маску его лица, выкручивалась, выкрикивая латынь и извиваясь, что есть мочи, лишь бы не оставаться в моих объятиях. Но мне было в общем-то плевать. Поняв, что уже как минуту или две назад, я потерял единственного по-настоящему любимого моим сердцем человека, я перестал его чувствовать. По моим венам лишь прошёлся мертвецки сильный холод. Держа в руках последнее на тот момент, что осталось от моего Кромсалли, то есть несчастное тело, игравшее роль марионетки, я думал, что должен удержать хотя бы это. С ещё большей силой я притянул тельце на себя, надеясь, что почувствую что-то, но тщетно. Сливая слёзы в ткань его одежды, я, глотая скорбь, ринулся шептать про себя всё, что не успел прокричать этому парню при жизни. «Я... я любил тебя» — Было последним из тех слов. Тепло живого человека, исходящее от пара из моего рта, припугнуло монстра, что всё это время пытался удрать от меня. На моих ладонях осталась лишь одна из многочисленных материй, существующих на земле. Как все многочисленные материи, и эта была также бесполезна. И тогда уже решительно, точно в грудную клетку, я нанёс удар ножом, целуя бездыханного. Солёные, сливающиеся с кровью от ссадин и порезов, слёзы стекали по щекам и скулам, пока звонко не стукнулись о серую, скользкую плитку в коридоре. После, всё так утихло, что невозможно было поверить в то, что я остался наедине с окровавленными трупами. Полицейские сирены, шелест листьев, гул ветра. Я ничего не слышал. На мозг давил лишь чудовищный писк, словно от аппарата жизнеобеспечения, стоит только выдернуть его из розетки. Я понял лишь одну тяжёлую, неисправимую правду—почти все, кого я знал и жаловал в Апартаментах Эддисона были мертвы, а их судьбы исколечены. Стерев все свои отпечатки с ножа, я совершил одну из самых ужасных вещей, что мог—вину за смерть всех, в том числе и самого Салли, я возложил на его хрупкие плечи, оставив нож в его руке, подстроив самоубийство. «Не знаю, было ли это единственной уликой, подтверждающей моё причастие к убийству Салла, но как преступник я так и не значился за всю свою прожитую жизнь. До... одного момента...» Ты же помнишь, Салли? Ты помнишь. Я прошу прощения. Самого искреннего, что только может быть. Я тебя любил.