Инферно

Никогда не любила такую погоду. Дождь, грязь, сырость. А при наших дорогах, точнее при их практически полном отсутствии, путь до дома был тем ещё удовольствием. Мобильник вибрировал в кармане ветровки, но я старалась не обращать на него внимания. Знала, кто звонит, и не хотела брать. Гордые. Мы оба слишком гордые, и я не хочу ломать уже привычную картину своего мира. Ах, да, я так и не представилась. Меня зовут Инга. Мне семнадцать. И я умираю от рака. Порывшись в сумке, я нашла наконец ключи и медленно отперла дверь своей квартиры. Тишина. Да я уже и привыкла, в принципе. Даже кота родители отдали бабушке, переживали, что это может вызвать аллергию, которая сократит мои дни пребывания на этой грешной земле. Разулась, повесила красную ветровку на крючок и прошла на кухню. В последнее время я снова начала дико мёрзнуть. И сил почти не оставалось. Дошла до магазина, хотела купить пару новых книг, а уже такое ощущение, будто марафон по пересечённой местности бежала. Жутко. Порой становилось страшно. Нет, не от осознания того, что я скоро умру. С этой мыслью я смирилась уже два года назад, когда диагноз мне только-только поставили. Страшно было от того, что я не знала, чего ждать и ждать ли вообще чего-то. Все хоть раз задумывались о загробной жизни, я уверена. И я не была исключением, впрочем, как и всегда. Обычная. Именно это слово так кстати подходило для моего описания. Раньше у меня были длинные русые волосы, где-то до поясницы, но теперь они выпали из-за химии. Правда, сейчас уже отросли немного, так что я себе даже нравилась. Стрижка «под мальчика» мне шла, спорить было бесполезно. Раньше были и щёки, и задорный блеск в глазах, и глупые обиды с депрессиями, и куча энергии. Сейчас остались только острые скулы, так некстати выпирающие, и большие запавшие глаза, которые выдают во мне человека, давно на всё забившего, с головой. О нет, не подумайте, брошенной я себя не чувствовала. Папа старался, как мог, да и мачеха не отставала. У меня было всё, даже сейчас. Ноутбук? Телефон? Поездки к морю летом? Одежда? Игрушки? Никогда мои желания не ставились под вопрос и только сейчас я начинала это ценить. Так глупо, на самом-то деле. Всегда посмеивалась над этими ванильными фразочками вроде «прошлого не вернёшь» и «мы не ценим то, что имеем». Как оказалось, зря. Последняя вообще стала моим кредо. Боли меня почти не мучили, всё-таки не от рака кости умираю. У меня отказывали лёгкие. Одно уже пришлось удалить, так что теперь я ходила с кислородным баллоном в рюкзаке и уродливыми проводками в ноздрях. Отвратительный вид. Не осталось у меня больше и друзей. Нет, конечно, все пытались меня поддержать и делали это даже очень успешно на протяжении этих мучительно долгих пары лет. Но я не хотела быть для них обузой, тяжкой обязанностью, которую следует выполнять, но дико как не хочется. Знаете, вроде нелюбимой тётки, к которой вас отправляют на лето родители. От подобных мыслей раньше становилось тошно и колени даже немного подгибались от страха, что всё это временно, неправильно и зыбко, что я не на том пути. Со временем прошло. Абсолютно на том, целиком и полностью. Я точно умру, это дело решённое. Даже врачи уже не пытались успокоить меня словами, что всё пройдёт, что анализы сегодня лучше, чем вчера, и что это положительная тенденция. Сейчас советовали быть сильной и крепиться. В детской онкологии страшно. Смотришь на этих детей и понимаешь, что у тебя не всё так уж и плохо. Я хотя бы прожила целых пятнадцать лет нормальной, человеческой жизни. У некоторых не было даже шести. Человеческой жизни. Эти слова заставляли меня кривить губы в привычной уже чуть злой усмешке, а руки на секунду — всего на секунду — непростительно немели. Конечно, жить хотелось. Всегда мечтала путешествовать, учиться, читать интересные книги, смотреть на бесконечные закаты и рассветы. Хотелось поступить на филфак, закончить с отличием, потом найти любимую работу, срываться иногда в отпуск, куда-нибудь к морю, где всегда тепло. Да и замуж хотелось. С Денисом мы познакомились, когда мне было пятнадцать. Такая посредственность, как я, кого-то заинтересовала, ну надо же. Это было похоже на мою личную сказку. И быстрые взгляды, и поцелуи, и крепкие объятия, и надписи под окном, и долгие прогулки, всё у нас было. И ссорились, и мирились, а мне всё казалось, что так будет всегда. Что я нашла своего человека, а раз нашла, значит никуда не отпущу. Отпустила. Даже не так, оттолкнула. В конце концов, у мальчика вся жизнь впереди. Симпатичный, умный, перспективный. И тут больная, хронически и смертельно больная я. Не хотелось гробить кому-то жизнь. Да, проревела я где-то дня два, но потом уже было легче. И хоть и не хватало мне и тех быстрых взглядов, и робких поцелуев, и бабочек в животе, которые неизменно порхали там, когда он был рядом, любила я его слишком сильно, чтобы топить вместе с собой. Мы часто путаем любовь и влюблённость между собой. То чувство, когда у тебя бабочки в животе и ноги подгибаются, когда хочешь его до потери пульса и когда обнимаешь до судорог — это всего лишь влюблённость. Любовь, на самом-то деле, намного глубже, чётче, оформленней. Ты просто не можешь дышать без этого человека, мир без него теряет краски, еда — вкус, музыка — звучание. Любовь — это симфония двух душ, это ритм сердец, взятый один на двоих. Моя проблема заключалась в том, что я ждала вот такой вот любви, как в книгах. Я выпила положенную мне три раза в день горсть разномастных таблеток и, скривившись, доползла до комнаты. Упав без сил на кровать, я уставилась на потолок. Сил уже не было. Все онкобольные, которых я знала, всегда говорили, что наступает порой чёткое осознание того, что конец близко. Некоторых откачивали, после чего они таким занимательным опытом со мной и делились, а вот некоторых, естественно, не успевали. Ну, или просто не могли ничего сделать, всяко в жизни бывает. У меня такое было дважды. Первый раз органические жидкости, смешанные с водой, заполнили одно лёгкое и меня срочно пришлось госпитализировать. Именно тогда мне удалили одно лёгкое и обрекли на баллоны с кислородом. Второй раз отказала печень, потребовалась частичная пересадка. Донором стала какая-то девушка, разбившаяся в аварии несколько часов назад. Её даже не было жалко, потом призналась себе я. Ведь трусливая часть моей натуры даже радовалась, что она погибла, ведь мой час мог подойти именно тогда. На самом деле, в очередь на пересадку стать было довольно проблематично. Всё-таки не одна я такая больная. Но отец, да и мачеха тоже, почему-то считал, что мне вот-вот что-то может помочь. Новое ли лекарство, методика ли лечения или что-то ещё, но они искренне верили в то, что я смогу справиться. Так что, в принципе, если ты была в группе риска, у тебя водились деньги и связи, то встать на пересадку вне очереди не представляло собой большой проблемы. И вот, сегодня это ощущение настигло меня снова. Ощущение необратимости. Я прикрыла глаза и слегка улыбнулась. Вот бы там, за гранью, было бы что-то приятное, тёплое и волшебное. Главное тёплое, в последнее время я очень часто мёрзла. Заснуть никак не получалось, а потому я встала с постели и ещё раз прошлась по квартире, рассматривая её интерьер. Дышать с каждым шагом становилось всё тяжелее, так что я очень скоро выбилась из сил. О чём я мечтала, когда была здоровой? Ну, хотя бы два-три года назад? Конечно же я помнила, господи. Хотелось написать свою книгу о художниках эпохи Возрождения, хотелось рисовать самой, выйти замуж за Дениса, купить свой маленький домик, откуда будут так хорошо видны рассветы и закаты, совершенно удивительные. Естественно, ничего этого мне не светило. Но воспоминания были дороги мне. Я перебирала их, словно скупец, рассматривающий самые дорогие его сердцу сокровища. Впрочем, сравнение было достаточно точным. Когда ты находишься на грани смерти, то вдруг понимаешь, что главное в жизни вовсе не материальные ценности. Грустно всё это. Вот и сейчас я еле-еле доползла до постели, буквально рухнув на неё. Конечно, злилась на себя безбожно. За свою немощность, за свою болезнь, за своё существование даже. Ненавижу себя порой, чего скрывать уж. Живу только ради отца и мачехи. У неё не может быть детей, поэтому она была безумно рада, когда узнала, что у отца есть ребёнок от первого брака. Мне было шесть лет и в нашей жизни появилась женщина, которую через год я уже называла мамой. Наташа ни в чём не виновата, в конце концов, я старалась быть благодарной дочерью. Ну, и любила её немножко даже. Она понимала меня, а это дорогого стоит. Вот и сейчас я мысленно восстанавливала перед своими глазами её образ. Миниатюрная брюнетка с вьющимися короткими волосами, от неё всегда очень приятно пахло сигаретами и кофе. Работала режиссёром, снимала какие-то сериалы, мелодрамы и так далее. Обычно её творения я смотрела вместе с подругами, общалась даже с отечественными актёрами, чему одноклассницы тогда безумно завидовали. Как же глупо, господи. Ловлю себя на мысли, что это похоже на исповедь умирающей. Тихо смеюсь и сворачиваюсь калачиком, натягивая одеяло до самых ушей. Рукам очень холодно, они немеют, и я стараюсь согреть их своим дыханием. Вроде помогает. Незаметно для себя я проваливаюсь в тяжёлый сон. Будит меня звонок входной двери. В последнее время сплю очень чутко, вот и просыпаюсь от каждого шороха. Морщусь, заворачиваясь в одеяло глубже. Всё тело болит, меня как будто лихорадит. В голове пульсирует только одна мысль — не трогайте меня. Вот именно в такие моменты очень хочется просто сдохнуть, исчезнуть навсегда из этого мира и больше ничего не видеть, не слышать, не чувствовать. Болезнь убивает не столько организм, сколько личность. А я не хочу умирать внутри себя. Снова проваливаюсь в какое-то подобие забытья и медленно понимаю, что больше в себя я не приду. Странные ощущения. Но звонок в дверь снова заставляет распахнуть глаза. Недовольно вздохнув, я сажусь в постели, ощущая странную лёгкость. И правда, ничего не болит, даже дышать как-то легче. Привычным движением нащупываю трубку, но не нахожу её руками. Волна восторга и какой-то больной надежды топит меня, пробирает до самых кончиков пальцев и заставляет сердце бешено забиться, а что-то внутри стянуться в тугой комок. Неужели стало лучше? Я буду жить?.. Встаю с кровати. Осторожно, пробуя пальцами пол и чувствую странно тёплую поверхность. Встаю в полный рост, не ощущая слабости и просто щурюсь от удовольствия. Делаю шаг, другой, и останавливаюсь, вдыхая, вдыхая, просто не в силах надышаться. Оборачиваюсь к кровати, чтобы взять с неё книгу. И еле сдерживаю жалкий полувскрик-полувсхлип. На постели, свернувшись в клубок и укрывшись одеялом, лежу я. Грудная клетка уже не поднимается, трубка всё так же торчит в ноздрях. Но я не дышу. Истерика подбирается всё ближе, я вдруг понимаю, что случилось. Неужели всё будет вот так? Нет, нет, нет, это невозможно. Не так. Я же хочу жить. Хочу! Господи, как же поздно я это поняла. — Пожалуйста, — бессильно шепчу я куда-то в воздух. — Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… Оседаю мешком на пол, обхватываю руками колени и утыкаюсь в них носом. Всё не должно быть так. Не так я себе представляла смерть. Думала, что за мной придёт мама, бабушка и дедушка, тётя, маленькая сестрёнка. Я обниму их всех, мы посмеёмся и уйдём в свет, яркий такой и тёплый. Но не так. Всё не должно быть так страшно и непонятно. Почему? Почему я? Медленно встаю, прикидывая, есть ли возможность покончить с собой будучи уже мёртвой. И я знаю, что звучит бредово, но сейчас хочется только одного. Исчезнуть. Неспешно нарезаю круги по комнате, не зная, что делать. На глаза попадается шкаф с книгами. Господи, сколько же я всего прочитала за всю свою жизнь и сколько я ещё хотела бы прочитать. А ведь даже книжку новую купила, но так и не успела опробовать, понюхать, провести пальцами по переплёту. Ну как же так? На глаза тут же навернулись злые слёзы, которые я тут же сморгнула. Влага растворилась и будто исчезла, не долетая до пола. Подошла к окну и попыталась открыть его, но ладони просто на просто прошли сквозь ручку. Ощущение своего бессилия пугало. Неужели я теперь вот так вот, навсегда? А за окном уже вечер. С высоты седьмого этажа люди кажутся маленькими-маленькими, огни города будто перемигиваются между собой, а небо словно чуть-чуть ближе — протяни руку и дотронешься. В коридоре слышатся тихие шаги и дверь со скрипом открывается. В комнату осторожно протискивается Наташа, неся в руках мою любимую кружку с котёнком, от которой поднимается пар. — Поднимайся, котёнок, я принесла чай, — нежно шепчет она, дотрагиваясь до моей головы рукой. Она ставит стакан на тумбочку и осторожно гладит мои волосы, а я уже даже не сдерживаю слёзы. Так хочется подойти к ней, обняться, сказать, что я люблю её, очень сильно люблю. Но как же поздно я это поняла. Моё внимание привлекает дверь. Её контур вдруг подсвечивается, а коридор в ней исчезает. Вместо привычного шкафа теперь виден свет, яркий, тёплый, пульсирующий, словно живой. Я медленно делаю шаг в его сторону и вдруг понимаю, что, зайдя в него, я исчезну из этого мира. Меня больше не будет в прямом смысле этих слов. Просто растворюсь в этом тепле, стану его частью. И, что-то мне подсказывает, что это не так уж и плохо. Бреду к свету, зачарованно смотря на блики, которые свет отбрасывает на мои руки. Касаюсь призрачной завесы рукой, ощущая долгожданное тепло. — Инга? Я оборачиваюсь, как от удара. Моё имя. Смотрю на женщину, которую так привыкла звать мамой, и мысленно прощаюсь. Она проводит рукой по моему плечу, прислушивается, касается пальцами моей щеки и тут же отдёргивает руку. Я отворачиваюсь, и вслед за этим раздаётся крик, полный боли и отчаяния. Она поняла. Делаю шаг к завесе, полностью погружаясь в неё, с удовольствием слушая звенящий шум, но не в ушах, а в самой голове. Я свободна. *** Очнулась я в полной темноте. Даже не так. Темнота, по моему скромному мнению, никогда не была такой чёрной, плотной и непроглядной. Нет, это был мрак. Стояла такая чернота, что её можно было при желании, наверное, потрогать руками. Но самое страшное было в другом. Я не ощущала своего тела. Хотелось кричать, буквально орать, срывая голос, но я не смогла издать ни звука. Попробовала пошевелить рукой, но получилось так, будто я находилась в воде. Ладно, Инга, не паникуй. Главное, что ты можешь мыслить. Стоп. Главным желанием, если помнится, было как раз таки ничего не чувствовать, исчезнуть. Неужели так чувствуют себя все умершие когда-то люди? Вечность наедине с собой? Как-то уж слишком ярко смахивает на мой персональный ад. Попробовала вздохнуть, но не смогла, будто что-то мешало. Ладно, девочка, успокойся. Это сейчас не главное. Ты можешь мыслить, приблизительно ощущать хотя бы что-то, а главное, ты можешь анализировать происходящее с тобой. Так что тебе ещё нужно? Так некстати вспомнилось, что там осталась Наташа, причём наедине с моим трупом. На душе тут же стало гадко. Ладно, мама как-нибудь разберётся. Ну, чёрт возьми, не виновата она, что матерью я её в мыслях только сейчас называть начала. Но это сейчас не главное. А вот папа… Что он скажет? Я вдруг внутренне похолодела, стараясь вспомнить имя и лицо отца. А моя фамилия? А имя любимого парня? Кличка кота? Дата начала Великой Отечественной? Ничего. Всё как будто ускользало, все мои драгоценные жемчужины-воспоминания будто кто-то просыпал, а я безрезультатно пыталась собрать их воедино. Голову сдавило так, что я ахнула бы, если могла бы в данной ситуации говорить. Схватившись руками за виски, я судорожно отвоёвывала непонятно у кого любую мелочь. Имена родителей, марка чая, кличка собаки у одноклассницы, звук школьного звонка, любимая книга… Вспоминать было больно. Очень. Не знаю, сколько я так просидела-пролежала, стараясь сохранить каждое своё воспоминание. Вся жизнь прокручивалась легко, будто фильм, по кадрам. То, что я не могла определить своё физическое положение, отошло на второй план. У меня была проблема поважнее. Наконец, я успокоилась, когда вспомнился даже запах подушки, на которую я ложилась спать в свой последний раз. На меня вдруг навалилась резкая, просто непередаваемая усталость. Глаза слипались, хотелось просто устроиться поудобней и уснуть, проспав часов двадцать. И главное, я чувствовала себя в безопасности. Теперь мои драгоценные воспоминания никому не достанутся, они навсегда со мной. Проснулась я из-за нарастающего вокруг давления. Меня куда-то понесло. Окружающее пространство сжималось, проталкивая сонную и обалдевшую от происходящего меня куда-то вперёд, при этом я не могла ничего поделать. Анализировать тоже ничего, абсолютно ничего не получалось. Создавалось ощущение каких-то перегрузок, будто меня поместили из нормального атмосферного давления на глубину метров эдак трёхсот. А ещё резко накатил страх. Даже не так, мною просто управляла паника. Хотелось вернуться назад, а ещё лучше просто исчезнуть. Ну что ж это такое? Сначала я жила последние два года как чёртова великомученица, дыша через трубку и исключительно с помощью газового баллона, принимала горстями таблетки, не могла ходить одна дальше, чем на триста-четыреста метров от дома, страдала бессонницей, постоянно мёрзла, прошла через ужасы химиотерапии…, а теперь ещё и это. Знаешь, судьба, у тебя довольно скверное чувство юмора. Так измываться над одним и тем же человеком. Нет, я не считала себя какой-то особенной, достойной или, напротив, недостойной этих мучений, но никому не кажется, что это уже слишком? Почему просто не дать мне упокоиться с миром? Я ведь обыденность, посредственность, таких, как я, — тысячи, если не миллионы. Повторюсь, это не жалость к себе, не моральный способ затянуть на шее петлю, даже не крик о помощи. Это была просто типичная констатация факта. Обыденность. От рассуждений меня снова отвлекло странное движение и чёртово давление, которое всё нарастало. Чувствовала себя, как при перегрузках. Дядя, работающий когда-то лётчиком, но попавший под сокращение и дорабатывающий свой трудогольческий век в ОМОНе, рассказывал, что при перегрузках у некоторых лопались глазные капилляры, или, например, появлялись гематомы. Шутка ли, вес тела увеличивается в несколько раз, а потом резко достигает своего нормального модуля. Но объём же не меняется. И снова чёртов толчок. Не знаю, сколько это уже продолжалось, но я уже была убеждена, что умираю окончательно. И чем быстрее это произойдёт, тем лучше. В конце концов, я уже не буду испытывать боли, никаких неприятных ощущений, никаких ощущений вообще. Для меня, довольно часто пребывающей в различного рода пассивных и активных депрессиях, это была бы сказка. Ну, сами посудите, ничего не ощущать. Исчезнуть, быть стёртой с лица Земли после стольких лет мучений. Ну не прелестно ли? Я слышу чей-то пульс, он колотится очень быстро, громко, звук заполняет всё моё естество, бьёт в голову, заставляя морщиться. Что это?.. Финальный толчок, и меня ослепляет яркий свет, будто рядом зажглись разом тысячи огней. Я открываю глаза, но все предметы расплываются, их контуры двигаются, а меня держат чьи-то сильные руки. Задрожав от неожиданно холодного воздуха на моей разгоряченной коже, я закричала, чувствуя ломоту во всем теле. Давление прекратилось, но холод просто пробирал до костей. Теперь появилось ещё одно ярко выраженное желание: орать, причём так громко, как только можно. И не для того, чтобы меня услышали. Скорее просто рефлекторно, выражая весь свой ужас в крике. Воздух застрял у меня в горле, когда я услышала голос какой-то женщины, всё это время меня державшей. — Congratulations, Mrs. Pruett! It’s a girl!