Навсегда

Крис выкуривает уже третью сигарету подряд, но бушующую внутри злость утихомирить не удаётся. Тянет с кем-то поговорить, выплеснуть парочку смачных матов или даже пнуть ногой под зад, чтобы полностью отпустило. Иначе весь день проведёт как на вулкане — будет грузнуть, вариться, подыхать в котле оскорблённого самолюбия. Крис снова и снова затягивается, зыркая по сторонам, и ныряет в глубины заднего двора. Смятая пустая пачка со свистом летит в мусорку, и он останавливается в паре шагов от старого гаража, за которым о н и столько раз прятались (о пьяных поцелуях сейчас лучше не вспоминать). Нервно трёт глаза, но одна и та же картинка висит густой пеленой: болезненно-бледное лицо Исака, его окровавленные пальцы, сбитая набок бейсболка и воспалённые страхом глаза. Кто его просил лезть в драку? Кто? — Крис, ты в порядке? — знакомый тихий голосок проезжается по спине Шистада плавленым свинцом — тонкими полосами-ожогами точит кожу и внутри дымной поволокой оседает. Россыпь звуков — как перечень невысказанных признаний. А Крис даже смотреть на Вальтерсена не может. Обещал всегда быть рядом — оберегать, защищать, поддерживать. Впервые в жизни не сдержал своё слово, опустившись до уровня ревнивой сучки. Они с Исаком клялись друг другу в вечной дружбе, но всё внезапно вышло из-под контроля. Между лучшими друзьями выросла бетонная стена, вылитая из загрубелого страха и ошибок. Прятаться от самого себя было огромной ошибкой. — Это не у меня сломан нос, — со злостью выплёвывает Крис, мазнув по заалевшей щеке Вальтерсена. Проклятые Якудзы. Они не знают, с кем связались. — Ничего смертельного не случилось, — Исак выдавливает слабую улыбку, касаясь пятерней его взлохмаченных волос. Приглаживает, греет, оберегает. Всё будто с точностью наоборот. — Один слабый удар и несколько царапин. — Исак, я не хочу тебя потерять, понимаешь? — Крис крепко уцепляется за его руку, сжав пальцами запястье, и вглядывается в глаза. Такая шаткая грань между дружбой и влюблённостью, которую никто не решается порвать уже несколько лет. Будто идут навстречу друг другу по канатам судьбы, норовя сорваться вниз, прямиком в гибельную пропасть, но надежда не позволяет опустить руки. — Понимаю, — Вальтерсен грустно вздыхает и опускается на скамейку рядом с Крисом. На расстоянии нескольких сантиметров — тягуче-острых, царапающих, толкающих друг к другу. О н и привыкли быть друзьями. Которые вместе ходят в школу и обедают за одним столом. Которые ежедневно заваливаются друг к другу в гости. Которые во всех подробностях обсуждают неприличные наряды одноклассниц (утаивая мысли о приглянувшемся соседском пареньке). Которые знают друг о друге всё — каждую деталь, каждую привычку, каждый взгляд, каждый миллиметр. Потому что забыть, потерять или отпустить — это значит оторвать кусок самого себя, отдать сердце на съедение собакам. Но в другое «вместе» верится с трудом, его принимать в сотни раз опаснее. Потому что это «вместе» будет навсегда. — Тогда зачем ты полез в драку? — Шистад склоняется над его головой, удерживая за подбородок. Отвечай смело, иначе одним синяком станет больше. — Мы бы без тебя разобрались. Я не могу трезво мыслить, когда на тебя налетает какой-то полоумный придурок. — Я люблю тебя, — Исак поднимает на него свои блестящие ореховые глаза, глотая едкую слюну. Он уже не помнит, сколько времени живёт с этими словами, как долго переваривает их и принимает. Но пути назад нет, уже давно, и Крис должен знать. — Помнишь, как в детстве? — глаза сверкают ярче, голос — тише. — Куда ты пойдёшь, туда и я пойду. Куда ты смотришь, туда и я смотрю. Если ты падаешь, я падаю вслед за тобой. — Малыш, мы были детьми, — таким уютным теплом веет от этого короткого «малыш», что у Вальтерсена сердце сжимается. — Тогда я даже не думал, что мы будем вместе. — Но мы вместе, — ласковым взглядом за плечи обнимает, и Крис забавно морщит нос, чувствуя на плече его ладонь. — Я хочу, чтобы так было всегда. Вместо «Я буду любить тебя всегда». Раньше Шистад был готов удавиться или сигануть с лестницы вниз головой после таких сопливых признаний. Но сейчас он думает о чём-то другом и улыбается выразительно-нежно, сладко, расслабленно. — Свадьба, дети и любовь до гроба? — Крис подушечками пальцев поглаживает его щеки, и от Исаковой улыбки грудину пламенем трескучим затапливает доверху. Заживо сгорать и чувствовать себя счастливым. Похоже на удачный план. Пачкает ладони в липких разводах крови на лице Вальтерсена, выцеловывает каждую царапину на его щеке. Потому что запачкан любовью уже давно. Необъяснимой, кипучей, бесконтрольной. Крис не верит, что ему хватило сил продержаться так долго. — Нет, — Исак насмешливо качает головой, пододвигаясь как можно ближе, прямо в губы выдыхает. — Ты, я и целая жизнь. Шистаду будет мало этой жизни.