Какая же ты дрянь, Питер

Обычно он засыпает мгновенно, но в этот раз что-то идет не так. За окном виднеется полная — как и всегда на острове — луна. Под боком сопит спящая Венди, укрытая легким одеялом. Питеру жарко, Питеру душно. Он аккуратно вытаскивает руку из-под ее головы, подталкивает подушку и встает с кровати. Так чуть легче. Открывает форточку и чувствует блаженный свежий воздух. Он вообще, честно говоря, не любит спать в закрытой комнате. В лагере у него есть своя личная, но на ночь остается он там крайне редко — чаще всего со шпаной, на улице, укутавшись в старую куртку. Загадка, как она может проводить так много времени в помещении. Питер стоит возле окна и дышит полной грудью, немного наклоняет голову вправо, затем влево, разминая залежаную шею. Стоит так еще недолго, смотрит на звездное небо. Спустя какое-то время беззвучно подходит к столу и присаживается на его краешек, лицом к кровати. Она такая спокойная, когда спит. Свернулась калачиком после того, как он встал, и обняла одеяло. Вряд ли его когда-то так обнимать будет. Теперь точно нет. Не после всего… этого. Такая спокойная, что страшно дышать рядом. Причинять боль ей — причинять себе. Он проводит рукой по сгибу стола, сжимает, стучит пальцами и вспоминает, как он ее тут, тогда… Не надо было. Вспоминает, как полетели на пол чашки, тарелки, разбиваясь вдребезги. Он приходил к ней на той неделе почти каждый день. У него тогда проблем по самое горло было, пираты опять всполошились, лезли на остров как мухи. Сторожевые доложили, как только заметили, неслись к Питеру сломя голову. Он не терял времени, свистал всех, кто не был занят важной работой, пустил в погреб с оружием и погнал на восточную часть острова. Сам с ними не пошел, не до того было. Что там те пираты, через день к ним наведываются. Он писал план разработки нового водопровода — со старым совсем худо было — когда дверь громко распахнулась и к нему в комнату ворвался Феликс. Пэн возмущенно встал из-за стола, готовый выругать салагу за появление без предупреждения, но остановился, увидев его взгляд. Бешеный, мечущийся. — Сэма зацепили, порез большой. Питер помнит, как его подорвало с места, он дернул во двор. Уже выбегая, увидел скопление шпаны, растолкал. Может это и грубо было, глупо, но он не мог по-другому. Сердце колотилось, было страшно, воздуха не хватало. — Питер, он… Мы пытались, просто все так быстро… Пэн рухнул на колени возле кровоточащего тела, за подбородок повернул голову пацана на себя, пачкая руки в кровь, рубашку. Взгляд такой неподвижный, бессмысленный. Сэм не двигается, Сэму — четырнадцать. Это все так бессмысленно. Пэн помнит, как загрохотала кровь в ушах, резкими глухими толчками ударила по стенкам артерий, хотела вытечь из всех дыр на его лице. Сэм не двигается, у Сэма — россыпь веснушек. Он до сих пор чувствует засохшую кровь вперемежку с землей на своих руках Когда перепачканное тело спустили в наспех вырытую яму, Пэн стоял молча. Всматривался в багряные размазанные разводы на теле и колупал носком ботинка рыхлую почву. Тело худое такое, костлявое, на дне ямы терялось бы, если бы кожа была чуть смуглее. Пацанам не в радость тут стоять — на этом кладбище добрая сотня таких закопана, он понимал. Они быстро слиняли. Ну, не сразу, конечно. Сказали пару добрых, пустили скупую мужскую и слиняли. Питер не смог. Сел рядом с только что насыпанной землей, облокачиваясь локтями о колени, голову опустил. Это каждый раз было так больно, что… Боже. Эти мальчишки наполняли остров, кишели на нем, в каждую щель залазили. Вездесущие, ненасытные, вечномолодые. Они не могли вот так просто покидать его. Сэм был у них всего пару лет, Питер принес его последним. Еще помнил, как глаза горели, когда он в первые дни лазил по всем закуткам. Такой забавный, волосы кучерявые, темные, улыбка до ушей и зубы большие, гигантские просто. Усмехнулся. «Питер, здесь так хорошо. Мне никогда так хорошо не было». «Питер, я хочу как все, уметь много, ты научишь?» «Я хочу быть как ты, Питер». «Спасибо, Питер». Пожалуйста, Сэмми. Питер старался, Питер все тебе показал. Рвано втянул воздух, запуская пальцами в рыхлую землю, кидая беглый взгляд на деревянную табличку с именем. Тонкий писк в голове не стихал, дыхание не выравнивалось. Какая же ты тряпка. Он еще вчера, по этой земле ногами… Питер закрыл глаза, откидываясь на ту самую землю, вытягиваясь на сыром грунте. Он представлял себя на несколько метров ниже, среди сгнивших корней деревьев и тел. В омерзительной грязи, лезущей под ногти, в уши, забирающейся под отслаивающую кожу. Просто дерьмо, Питер. И ты — оно, ты дерьмо. Спустя какое-то время резко встал, отряхнул земляные грудки с брюк и рубашки, и ощутил, как сушит кожу на щеках от высыхающих слез. Его слезы на острове — что-то из ряда феноменального. А феномены здесь не разрешалось замечать почти никому. Не заходя в лагерь, двинул прямо сюда, к Венди. Единственное, чего хотелось, — взглянуть на ее вечное спокойствие и впитать его каждой порой тысячелетней кожи, окунуться с головой в ее понимание. Всегда, когда случалось что-то из ряда вон, в его голове ключом била только одна мысль: Венди поймет, только Венди. Теплыми пальцами будет на спине выводить узоры, волосы перебирать, распутывать. Его Венди, с привкусом детской печали, несбывшихся мечтаний и вечно полыхающей надежды. Самое то, когда тебе мутит даже от собственных вязких слюней во рту. Залетел тогда в комнату без стука, она испугалась, не ожидала. В голубом платье, коса распущена. Не задумываясь, подошел, запустил руки в волосы и притянул к себе. — Нет, Питер, стой. Я не хочу, — она начала толкаться, вырываться, но он сильнее прижал ее к себе. — Венди, пожалуйста, мне надо, — процедил сквозь зубы, находясь в паре миллиметров от нее. И с нажимом: — Я прошу тебя. — Я сказала, что не хочу. Пусти, — ему показалось, что ей хотелось подразниться, поиздеваться над ним. А ему вовсе нет. Уже неделю не хотелось, пока он приходил в это чертов душный домик, а она увиливала от его прикосновений и засыпала на другой стороне кровати. Чертова Венди Дарлинг заставляла его принимать необдуманные решения, из ума его выживала. Трахала не только его член, но и его нервные клетки. — Дарлинг, я прошу по-хорошему. Мне надо, просто иди ко мне, — с выдающей хрипотцой в голосе. Он надеялся, что она не заметит слегка истерических ноток. Удивленно приоткрыла ротик, шумно выдыхая. — По-хорошему? Не заметила. — Дарлинг. — Пэн, — сильно оттолкнула его, вывернулась из охапки. — Я устала, — сдвинула брови к переносице, вскинула руки в стороны. — Я хочу решать сама. — Венди, не сейчас, прошу тебя. Я не в том состоянии. — Не сейчас, Питер? У всех мальчиков был выбор, когда ты спрашивал, хотят ли они пойти за тобой. Можно я хотя бы буду выбирать, кто будет засовывать в меня член? И это будешь не ты, Питер. Ей не надо было этого говорить тогда, не таким тоном. Жмурясь от воспоминаний, Пэн отталкивается от стола, делая пару шагов к спящей Вэнди, замирает у подножия кровати. Такая спокойная. Обходит, присаживается рядом с ней и наблюдает. Ее почти не видно в темноте, но за столько лет он изучил ее черты вдоль и поперек. Подносит руку к спутанным волосам и почти невесомо касается их — мягкие. В ту ночь его касания вовсе не были невесомыми. И мягкости волос он не припомнит. Могла ли она представить, как он жалеет, думает он. О том, как подлетел тогда к ней, схватил, выкручивая руки. Ей ведь больно было, она кричала, почти вопила, пытаясь отодрать его от себя, впивалась короткими ногтями, оставляя красно-белые полосы на его предплечьях. Надрывное «пусти» увязло где-то на грани самообладания и отвращения к собственным действиям. Он быстро нашел взглядом стол, приподнял ее, сделал пару шагов. А потом уже не осознавал ничего. Как со стороны наблюдал за тем, как со злостью задирает ее платье, сминает на талии, насильно прогибает ее, заставляя прижаться животом к столу. Как ее щека громко впечатывается в деревянную поверхность, а ногти выскребают на крышке стола крики о помощи. Будто из соседней комнаты слышал ее вопли, даже не мог разобрать слов. Заметил, что посуда полетела на пол только когда осколки неприятно прошлись по голени. Внутри жгло от такой сильной обиды и жалости к самому себе, что он удивлялся. Его руки сильно сжимались — одна на ее боку, вторая между лопаток, пресекая попытки подняться. Это так гадко. Хотелось выблевать всю свою мужскую сущность на ее трясущуюся спину, чтобы не видеть всего этого, не участвовать. Она до хрипа ревела, пока он быстро вбивался в ее тело. Думал только об одном — скорее кончить и оставить ее в покое. Просто дерьмо, Питер. Ты такой ублюдок. А ведь кончить так и не смог. Сам не понимал, зачем все это. Не имел привычки страдать бытовой показухой по типу «кто сильнее», просто так вышло. Сейчас же она расслабленно умащивает голову на перьевой подушке, утыкаясь в нее курносым носом, и сжимает тонкое одеяло худой кистью руки. Питер рядом. Сидит с прикрытыми глазами и вдыхает сырость деревянной комнаты. Пытается не вспоминать взгляд Дарлинг, когда он отошел от нее тогда. Не выходит. На веках уже который день прожектором крутиться одна и та же картина: Дарлинг с раскрасневшимися щеками аккуратно разгибается, боясь обернуться. Легонько отталкивается руками от столешницы и медленно разворачивается. Глаза опухли, коса растрепалась. Дышит неровно, взгляд мечется, на него — ни-ни. Натягивает платье как можно ниже, закрывая красные пятна на бедрах и талии, натягивает слишком сильно, так, что одна рука слетает. Поднимает голову только когда слышит его шаги в сторону двери. Громко сглатывает и смотрит. А ему становится так больно, что… Господи. В глазах Венди Дарлинг читается настолько искренний ужас, что он невольно начинает верить в него сам. И в своих конечностях начинает чувствовать животный страх. Даже когда он, выходя из домика, бросает ей поспешное «Сэм умер», а затем «Я не хотел», она молчит. Как и молчит по сей день. И каждый последующий раз, когда он заходит к ней на огонек. Раздосадованный своими действиями, готовый на коленях ползать, чтобы она снова посмотрела на него так, как смотрела тогда: в Лондоне, а потом, по прошествии нескольких лет, и на острове. Но все, что он видит в больших зеленых — злость и отвращение. Он приходит к ней еще несколько раз, молча раздеваясь и забираясь к ней под одеяло: она лежит на противоположной стороне кровати и ему кажется, пусть ему только кажется, что он слышит едва уловимые всхлипы. Питеру гадко от того, что он находиться сейчас тут. Это его собственноручно выстроенная тюрьма: речь не только о домике Венди. Весь чертов остров — его сраная клетка. Он поднимает руку к переносице, сжимает ее двумя пальцами, когда начинает чувствовать легкую сонливость. Это хорошо, думает он. Во сне он не может делать все эти отвратительные вещи. *** Питер просыпается от того, что ему невыносимо жарко. Он с закрытыми глазами скидывает с себя влажное одеяло, оттягивая момент, когда ему придется взглянуть на мир. Приятно потягивается на постели, ощущая на себе играющие лучики утреннего солнца. Медленно приоткрывает сначала один глаз, а затем и другой, осматривается. Солнце светит прямо ему в лицо, а это значит, что сегодня он беспросветно проспал. Садиться на кровати, расправляя плечи, возвращая осанку на круги своя. Вторая половина ложе пуста и холодна. Ну конечно, Венди ранняя птичка. Пэн ведет губы в ухмылке, вспоминая вчерашнюю ночь в деталях, закусывает нижнюю. «Просто мерзавец, Питер» вперемежку с задушевными стонами, короткие ноготки по спине и легкое сопение ему на ухо всю ночь. Он встает, игнорируя приятной патокой растекающееся чувство внизу живота. На столе замечает остывающий чай, и его улыбка становится куда шире — он помнит, что сама Венди не пьет чай по утрам. Рядом стоит тарелка с тостами. Он натягивает на себя штаны, затягивает пояс, тянет руку за рубашкой. Но ее там не находит. В недоумении сдвигает брови, обходит комнату, заглядывает под кровать. Пусто. Ладно. Надо дождаться Венди. Он садиться за стол, принимаясь за хрустящий поджаренный хлеб. Вкусно, в лагере так не готовят, там на завтрак обычно каша, как и на ужин. Изредка к каше бывают фрукты, но это только когда Дарлинг заглядывает помочь и развеселить шпану. Питер рад, что много лет назад она все-таки решилась на то, чтобы подружиться с пацанами. У него самого не всегда есть время, чтобы развлекать ее. Хорошо, что пацаны в свою очередь помнят, где их место. Когда все, что было оставлено на столе, заканчивается, он нехотя вспоминает о том, что с утра обещал обсудить с Феликсом вязку новых гамаков для ребят. А уже явно не рань. Встает из-за стола, захватывает ножны. Выходит на улицу, надеясь найти Венди во дворе, но, к своему сожалению, не обнаруживает ее и там. Зато взгляд почти сразу падает на сохнущую среди платьев зеленую рубашку. Постирала таки. Быстро срывает ее с веревки, натягивает на себя еще влажную и липнущую к телу ткань. Так даже лучше, так не так жарко. А ведь позаботилась о нем. Даже после всего, что он сделал (совсем недавно или много лет тому назад). У птички прекрасная способность, губящая ее саму: способность прощать. Даже то, что сам он себе простить не может. Наверное, уже бы пора отблагодарить ее за это.