Искажение

— Говоришь, ты видела её в метро примерно с двенадцати до часу? Это какая-то ошибка, Лив. Время смерти около семи вечера, — говорил Картер, согнувшись над трупом девчонки, уже порезанной, зашитой и накрытой простынёй по шею. Оливия сжимала губы и зубы, позволяя ему закончить доклад и сдерживая себя от эмоциональных всплесков. Хотелось орать «Да как такое возможно?» или сдаться мозгоправу, чтобы убедиться, что в порядке. — Причина — передозировка эфедрина, девочка приняла убойную дозу. Причём, она не наркоманка со стажем, — он аккуратно, трепетно, словно боясь повредить или обидеть тело очередным вторжением, взял кисть руки жертвы.— Ты знаешь, глядя на неё, на состояние её кожи, ногтей, я бы сказал что она из приличной, даже состоятельной семьи, не работала, ни руками, ни за офисным столом, возможно, студентка. Следов изнасилования, насилия нет, она сама это сделала с собой. Иен Картер, главный судмедэксперт Управления в своём царстве мёртвых он казался слишком живым. Он напоминал ей серфингиста с Западного побережья, и на человека, привыкшего проводить больше времени с трупами чем с людьми, Картер был совершенно не похож. Его светлые волосы казались выгоревшими на солнце, а от его ослепительной улыбки таяла почти вся женская половина Управления, независимо от возраста и семейного статуса. — Связались с её семьёй? — Джина занимается. Оливия поняла, что не смотрит на Картера, а смотрит куда-то внутрь себя. Его силуэт расплывался перед глазами и странным образом отдавал запахом антисептика и сухого льда. — Лив, я говорю, пошли обедать. Работа никуда не денется. Видимо, Иен продолжал что-то рассказывать ей, но Хардли не услышала ни слова. Странное чувство, что всё уходит из-под контроля, завладело ей. Она не могла сконцентрироваться, не могла сфокусировать внимание, как тогда, в вагоне метро, словно от трупа этой несчастной продолжала исходить какая-то больная аура, которая действовала избирательно. Только на Оливию Хардли. — Твои ребята точно не убегут, — отмерев, Хардли криво улыбнулась и обвела взглядом холодильники. — Не сегодня, извини. — Ладно, — Иен развел руками, принимая очередное поражение. Картер был добрым малым и вовсе не ловеласом, как то могло показаться на первый взгляд, просто природа наградила его чертовским обаянием. Оливия сбилась со счёта, в который раз динамила его. Сначала причиной был Лэнс, а сейчас — простое желание ни с кем не контактировать вне работы, тем более ощущать чей-то интерес, помноженный на цель рано или поздно добиться взаимности. Она не слишком переживала на его счёт — компанию ему составит любая другая, более заинтересованная особа. Оливия думала о других вещах. Сидя в собственном закутке из трёх гипсокартонных стен, который почти с любовью называла «загоном» — до собственного кабинета этажом выше она ещё не дослужилась — Оливия отправляла запрос в Нью-Йоркское городское транспортное управление. — Иен был прав, она — студентка биологической кафедры Нью-Йоркского университета, — к ней заглянула Джина Галлахер и села на стул для посетителей, поставив на столе две пластиковые чашки с дымящимся чернейшим кофе. — Отец — управляющий банка, мать владеет сетью ателье. Девчонка ни в чём не нуждалась. Училась отлично, занималась бегом. Я взяла несколько адресов, надо опросить её друзей. — Ты всё ещё думаешь, что это не самоубийство? — Хардли и сама так не думала. Составляя запрос о предоставлении записей камер метро, она думала о единственном свидетеле, который знал, что девушка мертва. — Никаких изменений в поведении, конфликтов с родителями, предсмертных записок, — Галлахер отхлебнула кофе и серьёзно посмотрела на неё. — Я смоталась ещё в одно место. Клерк с Уолл-стрит убил жену и собаку и чуть сам себе горло не перерезал. Никто из соседей на них не жаловался, только, говорят, трахались громко, значит, душа в душу жили. Он клянется, что не хотел. Говорит, его заставили. Спрашиваю, кто, он говорит, не видел их, только слышал, — Джина пожала плечами. — Отправила его на психиатрическое освидетельствование. — У парней с Уолл-стрит всегда нервы не в порядке, чему ты удивляешься? — Да как-то всё это странно, — Джина словно внутренне сжалась, обнимая себя за плечи. Она знала, что Хардли не любит разговоров про карму, переселение душ и прочие эзотерические премудрости, в которые буддистка-Галлахер так свято верила, но в этот раз не сумела сдержаться. — Эта твоя девчонка из метро, клерк этот. А помнишь, случай с подругой Горски? — Которая отрезала себе уши? Она художница наркоманка и шизофреничка. Наверное, подумала, что она — Ван Гог, — съязвила Оливия, прицельно выбрасывая пустой стаканчик в мусорное ведро. — У неё всего лишь депрессия, Лив, — Джина выглядела обиженной и Хардли вдруг почувствовала, что злится, но не знала на что конкретно: на свою толстокожесть, или на то, что при своём и без того критическом положении дел она должна заботиться о ранимости других. — Что ты от меня хочешь? — вышло слишком грубо. Вспышку злости сменил укол совести. Джина не была виновна в её бедах, как и в том, что Хардли не обладала способностью беречь чужие чувства. — Ничего, — Галлахер отвела глаза и собралась уходить. — Извини, я чертовски устала от всего этого дерьма, — на одном дыхании произнесла Хардли. Признавать свою слабость и извиняться — последнее, что бы она стала делать даже в минуты жесточайшего отчаяния, но Оливия совсем не хотела обижать напарницу. — Понимаю, — Джина снова вернулась на свой стул и ободряюще, до тошноты понимающе взглянула на неё. — С тобой съездить к Вуду за вещами? — Точно, я совсем забыла. Было бы здорово, Джин. Иначе я разнесу там всё. В этот раз отвергать помощь было глупо. Хардли не надеялась, что в этот раз сумеет сдержаться и не вынет пистолет снова. Писк смс заставил её прервать трудный разговор и взглянуть на экран. Оливия ждала его. В сообщении от неизвестного были лишь адрес и время. Взглянув на часы, Хардли засобиралась. — Слушай, Джин, когда придут записи с камер, пусть кто-нибудь из стажеров-аналитиков посмотрит их, найдёт на них меня и установит личность человека, с которым я разговаривала, — она проверила патроны, щелкнула обойму на место и встала из-за стола. — Мне надо уехать. — Оливия, — Джина сурово окликнула Хардли полным именем и это значило, что она была готова чуть ли не встать поперёк двери. В этом её строгом «Оливия» было что-то отрезвляющее, почти материнское, давно забытое предупреждение не совать голову в пекло, как-то делал её отец. — Ты опять?! Опять. Снова. Даже спустя пятнадцать лет. Дело которое всю её положительную статистику по раскрытым преступлениям обращало в ничто перед лицом её совести. Она знала, что за убийство её отца сидит не тот человек, знала каким-то звериным чутьем, натренированной профессиональной интуицией, способной распознать ложь в полу-взглядах и полу-намеках. Ковыряться в рассаднике гарлемского гетто не решался ни один детектив, следствию скормили ту версию, которая была удобна местным акулам, а за решетку отправили очередную шестерку, которую не жалко. — Всё нормально, — Хардли почти бегом выскочила из своего закутка, чтобы нотации Галлахер не заставили её сомневаться. Оливия направлялась в Южный Гарлем. Она готова была предложить, что угодно: от слива дат рейдов и вплоть до прикрытия наркопритона лично, лишь бы ей дали имя. Доказательства она найдёт сама.

***

Мемориал, простоявший полтора десятка лет под толстой кованой решёткой, пришёл в негодность. Его установили коллеги её отца — на этом месте тогда обнаружили его тело. Здесь не осталось ни фото, ни подсвечника, ни цветочной вазы, лишь гладкий камень, покрывшийся грязью и плесенью, сто раз осквернённый, размытый от мочи, с именем, должностью и годами жизни. Каким-то чудом решётку до сих не спилили на металлолом. Хардли не находила времени заниматься им. Был день, но и днём в Гарлеме было небезопасно. Парни на улицах в открытую демонстрировали оружие и курили косяки, слоняясь нестройными толпами по загаженным собачьим дерьмом тротуарам. Полицейская машина была здесь, как бельмо на глазу, а женщина-коп привлекала ещё больше внимания, но Хардли отчего-то не было страшно. Страшнее было тогда, в метро. Она ехала медленно, слушая, как шуршат шины по разбитому асфальту и сверяя номера домов с номером, высланным ей в смс. Возле нужной двери Хардли остановилась. Она постучала, но ей не ответили. Оглядевшись по сторонам, Хардли решила ждать в машине. Так было безопаснее. Через пять минут, проведенных за рулём полицейского «Форда», под щелканье рации и удушающую тишину салона, она услышала рёв движков. Её окружили два мотоцикла. Мотоциклист, который был впереди, вытащил из-под куртки короткоствольный автомат, ткнул дулом куда-то в сторону и тронулся. Хардли поняла, что ей нужно следовать за ним. Когда они въехали на пустующую площадку брошенного бетонного завода, Хардли не было страшно. Даже когда её попросили выйти и сесть на переднее сиденье чёрного седана, она не чувствовала страха, лишь упрямое желание добиться цели встречи. — Снова вы. Знаете, а вы мне нравитесь. Вы храбрая. Мексы не рискуют сюда соваться. Её настойчивость окупилась — на сей раз она обратила на себя внимание серьёзной фигуры. Он говорил иначе, чем парни из гетто, которые изъяснялись, как любила говорить Джина, на «неандертальском» английском — слэнг, сокращения, междометия, нецензурщина. Хардли не видела его, лишь слышала голос с заднего сиденья, впитывала его слова, запоминала акцент. Он не был главарем местной банды, с которыми ей уже доводилось иметь дело, скорее он был драгдидером средней руки. На месте водителя сидел простой чёрный парень в синем костюме «Адидас», у него в наушниках грохотал рэп, а в руках блестел золочёный ствол, направленный дулом в её сторону. Здесь главенствовали свои законы, отличные от общепринятых, где детектив полиции Нью-Йорка была лишь мелкой пылью на приборной панели, которую можно было стереть с минимальными последствиями. — Я не мексиканка, — Хардли не раз сталкивалась с проявлениями расизма. Её пуэрториканское происхождение некоторым порой не давало покоя, особенно тем, кого она заталкивала в наручниках в полицейское авто. — Какая разница? Латиносы везде одинаковы. — Вы ведь знаете, зачем я здесь? — она пропустила его реплику мимо ушей. Ее информатор уверял, что сегодня ей дадут то, чего она так жаждал — имя. Ради этого можно было стерпеть многое. — Вы не можете ничего предложить мне взамен. Не будьте так самоуверенны, детектив, вы скорее потеряете работу, чем сделаете то, что предлагаете. И это в лучшем случае. — Мой парень, — она запнулась. Этот аргумент совсем недавно стал неактуален, но от старой привычки избавиться не так просто. Оливия не знала, что должно заставить её обратиться к Вуду после всего. Но возможность узнать имя убийцы её отца заставила бы. — Он адвокат. У него есть выходы на прокурора и судей. — Вот что я скажу вам, детектив. Вы найдёте здесь только пулю, если не отступитесь. Как и ваш отец. Дверь с её стороны щелкнула и распахнулась настежь. Прежде чем её выволокли за локоть на улицу, Оливия успела резко повернуть голову и посмотреть назад. Лицо её собеседника было скрыто темными очками, вдоль дужек которых сверкали бриллианты. Он был мулатом, толстые, характерные для его расы губы кривились в снисходительной ухмылке. Его портрет ничего не дал ей, лишь пополнил богатую коллекцию лиц и обрывков образов, которые хранились в её фотографической памяти в порядке полицейской картотеки. Чёрный седан вместе с эскортом скрылись за ржавыми воротами. Хардли осталась одна на асфальтированной площадке завода, сплошь покрытой трещинами и жухлой травой, которая пробивалась сквозь них. Кузов её «Форда» собрал на себе слой серой пыли и теперь почти не выбивался из антуража. Хардли села в машину и завела мотор. Она не чувствовала ничего, кроме разочарования и злости. Хотелось заехать в алкогольный супермаркет и купить бутылку дешевого виски — по отношению к элитному алкоголю, к которому её приучил Вуд, она теперь была финансово несостоятельна. И это бесило ещё больше. Она вернулась лишь под конец рабочего дня. Загнав «Форд» на подземный паркинг Управления, Оливия заметила автомобиль Брослин. —Тебя за каким хером занесло сюда? — Хардли выругалась сквозь зубы. Выйдя из машины, она заметила саму Брослин. Она нетерпеливо вышагивала вдоль прохода и смотрела на часы. — Ну, наконец-то! — визгливый, недовольный голос Эбби позвенел по всей парковке. — Твои шмотки у меня в машине. Сама заберешь или попросить кого? — Какого хрена ты лапаешь мои вещи? Выступление Брослин стало последней каплей, Хардли почувствовала, что вот-вот сорвётся. Злоба, которая, так и не нашла выхода, грозилась выплеснуться через край. Оливия сжала руки в кулаки. — Скажи спасибо, что я не доложила наверх, как ты используешь служебное оружие, — с видом хозяйки положения, Эбигейл отчитывала её, словно накосячившего стажора. — И, кстати, я сменила замки, так что тебе не удастся снова помахать пистолетом. Эбигейл Брослин вытолкнула её с наезженной колеи, разрушила её налаженную жизнь и сейчас словно дала ей ментального пинка под зад. Брослин наслаждалась своей победой и это, как показывала практика все годы их знакомства, был далеко не конец. Оливия готова была поклясться, что эта тварь уже придумала сотню способов её унизить. Ярость распирала изнутри и Хардли решила не ждать, момента, когда придётся защищаться от её нападок. Она решила напасть первой. В буквальном смысле. — Ты сучка бешеная! — взвизгнула Брослин, когда кулак Оливии прошёлся вскользь по ровной линии её челюсти. Эбби успела отчкочить и тем смягчила удар. Она по-бабски замахала руками и завопила ультразвуком, напрочь лишая Хардли концентрации. Среди мельтешения её рук Оливия никак не могла выбрать место для следующего удара. Самооборону Брослин нещадно заваливала, зато хитрожопость была в ней природная — Хардли получила удар по корпусу, пока отвлекалась на её руки, визги и собственную ярость, но почти сразу пришла в себя. Бегущую к машине Эбби она поймала за волосы и от души приложила головой о стойку кузова. Оливия была уверена, что сломала ей нос. Брослин выла от боли, пытаясь попасть по кнопкам брелока, чтобы заблокировать багажник, но Хардли оказалась быстрее — она раскрыла его настежь и забрала свои вещи. Поймав возле Управления такси Оливия чувствовала, как в груди чешется удовлетворения, а на костяшке среднего пальца — корочка засыхающей крови. В данную секунду ей было плевать на возможные последствия, гораздо больше её волновало то, что на такси до Бруклина она рано или поздно разорится.