Я тебя тоже.

Тренировка начинается рано. В 5.30 Юра едва раскрывает глаза, чтобы смахнуть будильник с прикроватного столика. К шести, после трех-четырех неудачных попыток подняться, все-таки заставляет себя встать с кровати. Он чувствует неприятную ломоту в теле и молится, чтобы простуда его миновала хотя бы на время проката показательных выступлений. Несколько минут – это не так много, а после можно и заболеть. Их с Виктором номера в гостинице находятся по соседству, и те встречаются на общем балконе, где фигуристов уже ожидает топорщащаяся ежиком из множества окурков, пепельница. Никифоров греет руки о кружку с кофе, где на белой керамике красуется алый логотип отеля. Запахнутый домашний халат, несколько растрепанные волосы и легкая вишнево-никотиновая дымка, повисшая в воздухе после очередной затяжки придает его образу привычную мягкость. Виктор щурится, стряхивая толстый столбик пепла в переполненный ежик, и уже через минуту пепельницу подхватывает знакомая рука, рывком отправляя никому не мешавшую композицию, прочь за балкон. Юра смотрит, как грязно-серая пыль растворяется где-то ближе к земле, и привычно тянет из пачки сигарету нелюбимого вкуса. Фильтр кажется сладким, и Плисецкий косится на марку. - Бля, ты сижки сменил? – чуть хмурит брови парень, и вместо привычного уголька, Виктор чиркает зажигалкой у мальчика перед носом. Впрочем, едва ли эти перемены что-то подскажут подростку. Юра не склонен ни к рефлексии, ни к эмпатии и, возможно, именно этим спасает себя от ненужных переживаний, терниями прорастающих на пути к такой вожделенной им золотой медали. Для Плисецкого не существует серебра и бронзы, не существует пьедесталов с отметками «2» и «3». Есть победили, есть проигравшие, и в числе вторых он оказываться не собирается, костьми ложась на ледяную гладь катка. - Не нравится? – с некоторым опозданием мягко спрашивает Виктор, убирая зажигалку обратно в карман махрового голубого халата. Там же гремит карточка номера и прочая мелочь, которую необходимо таскать с собой. В отличие от Никифорова, Юра уже переоделся, и разве что, не успел собрать волосы в хвост, оставив ободок резинки стягивать левое запястье. Он всегда куда-то спешит, что-то не успевает и пытается сделать слишком много. Виктор же придерживается диаметрально иной стратегии, и дело не только в возрасте. Никому бы не удалось объяснить, что же именно позволяет им объединяться на льду. Прежде, чем катать с Виктором, Плисецкий сменил не менее трех партнеров, и в отличие от Никифорова, которому госпожа Фортуна никогда не переставала улыбаться, Юре приходилось выгрызать свой путь в топ буквально зубами. Возможная смена гражданства, попытки обвинить юниора в употреблении допинга (пусть и не безосновательные), несколько тяжелых травм и прочее – слишком много для одного подростка. Он сделал это, даже если переход во взрослую лигу также не обошелся без очередной смены партнера. Может быть, дело было в его неуживчивом характере, может быть – в творческих разногласиях и нежелании импульсивного подростка идти на компромиссы. Впрочем, в пару их с Виктром поставил Яков. Он не упрашивал, не интересовался желаниями сторон, а принял решение. Либо они делают так, как велит тренер, либо ищут другого. Мозер предлагала Юре перейти в ее группу, однако, тот отказался, не объясняя причин. Фельцман, несмотря на подобную Юре импульсивность, обладал по-настоящему ангельским терпением. И умением убеждать. Едва ли кто-то помимо него мог бы заставить Плисецкого выйти на лед под ноктюрн Шопена хотя бы на пробу. Для Якова даже это не было пределом возможного. Они работали вместе с трех лет, и опытный старик прекрасно знал как рычаги давления, так и точки, на которые следует жать, чтобы получить от талантливого, амбициозного, но настолько же нервного и упрямого фигуриста нужную реакцию. Виктор же не любил перемен и его предпочтение Фельцману, который также тренировал пятикратного чемпиона с самого его детства, было скорее закономерностью. Первые прокаты не задавались, они часто ссорились на тренировках, несколько раз доходило до смешного, и даже Никифоров, уверенный в своей способности сходиться с людьми, в какой-то момент был готов принять предложение Жулина, хотя бы потому, что тот сулил ему в партнеры серебряную чемпионку Европы. Не Савченко, конечно, но целеустремленных и амбициозных охотников за золотом Виктору хватало и здесь. Впрочем, он не раз предлагал Кацуки попробовать себя в парном катании. Податливый, нежный и ведомый, тот мог бы стать для Никифорова неплохой партией не только в постели, однако решительно не тянул компонентную часть программы. Сила Юри была скорее в выносливости, и потому если ему было место в фигурном катании, то только среди одиночников. С Кацуки было легко, именно это Виктор ценил в работе с ним. С Юрой временами не шли даже разговоры. Никифоров понимал, они слишком разные, и это, вестимо, часть неотъемлемой платы за магию, которую они общими усилиями воплощают на льду. Он был готов платить ее, если бы пришлось, за двоих. - Я люблю простые сигареты, Никифоров, без всяких вишенок и шоколадок, - он сплевывает за бетонный борт и делает новую затяжку, не оглядываясь на собеседника. Эта оторванность их друг от друга ото дня в день увеличивает пропасть между партнерами. Это понимают оба и пытаются выжать друг из друга все раньше, чем станут абсолютно бесполезны как пара. - Но дареному коню в зубы не смотрят, - заканчивает фразу подросток, наконец, бегло оглядывая мужчину. - Ты, смотрю, про тренировку вообще думать забыл. - Я никуда не тороплюсь. – резонно замечает Виктор, делая небольшой глоток кофе. Он сыплет в него слишком много сахара, сливок и любит сладкую пенку сверху. Пачкает в ней губы, чтобы после аккуратно слизать языком и предложить Юре сделать глоток. Оба делают вид, словно вчера ничего не случилось. Потому что… Не случилось ведь? Плисецкий пробует слишком сладкую бодрящую жидкость на вкус. Касается чужих пальцев своими, чтобы чуть сжать кружку перед первым глотком, а после спросить у Никифорова, как он еще не стал диабетиком, учитывая его нездоровую тягу к сладкому. Виктор дарит юноше легкую усмешку в качестве ответа, а в уголках глаз появляются мелкие морщинки, лишь придающие мужчине большую харизму. – Эту тайну я унесу с собой в могилу, котенок. Начинай разминку, я вернусь через пятнадцать минут. Юра уже знает, что Виктор обязательно опоздает. Знает, что его «пятнадцать минут» занимают не менее получаса. Переодеться, еще раз покурить, обнять японца, с которым он делит номер на двоих, как следует полизаться с этим щекастым очкариком, усиленно изображая семейную идиллию, и назвать его ласково и нежно «малыш» тоном голоса, мало отличающимся от того, которым Никифоров произносит ставшее пресловутым «котенок». Юра кривится в ответ на обращение. Ему неприятно думать о том, что таких «котят» у Никифорова с десяток и больше. О том, что тот слишком увлекается игрой на камеру, и абсолютно не умеет снимать маску после. О том, что их игра затянулась и становится чем-то тягостным, неприятным, лишним. Плисецкий сглатывает возникший в горле ком незаметно и быстро, броском отправляя окурок прочь за бетонную плиту также незаметно, как Виктор покидает балкон.

***

Мышцы разогреваются быстро. В коридоре нет люстр и потолки достаточно высокие, потому на поддержках оба не экономят. Они репетируют показательное выступление, и нашпиговывать его сложными элементами нет смысла, однако эта пара любит оставлять впечатление, иначе каков вообще смысл выходить на лед? Юра сцепляет руки с мужчиной, и тот в пару толчков поднимает мальчика над головой, чтобы после плавно скользнуть рукой вдоль узкой талии и прижать к себе сильное, подтянутое тело. - Ты хорошо себя чувствуешь? – словно бы между делом интересуется Виктор, не выпуская Плисецкого из рук дольше положенного. Юра упирается ребром ладони ему в грудь и прикрывает глаза. - А кажется, что не очень? – с долей недовольства в голосе интересуется парень, только руки партнера не обманешь. Его знобит, но тот терпит. Менее всего в его планы входит пропуск проката. Он дает себе установку «заболеть» не ранее, чем после выступления. Для показательного они выбрали «Everybody Wants to Rule the World». Композиция сильная, как и набор элементов. Юра летает по узкому пространству коридора, и Виктор успевает вовремя перехватить партнера в нужной музыкальной точке, чтобы прижать к стене. Их движения всегда отточены и страстны. Они заставляют поверить друг друга в то, что сейчас эти двое все же любовники, пусть и не в физическом смысле. Плисецкий рвано выдыхает, когда мужчина вжимает его спиной в холодную поверхность. - Этого нет в программе. – коротко бросает юноша, только Виктора такие нюансы уже не волнуют. Горячая кожа плавится под прикосновениями, и по вкусу напоминает мед. Он прижимается к напряженному корпусу всем телом, вынуждая Плисецкого прогнуться навстречу ощутимым давлением ладони на поясницу. Юра не сопротивляется, потому что чувствует необходимость в каждом движении. Крепкие зубы уже смыкаются на его шее и сопротивляться бурной игре гормонов фигурист пока еще совсем не умеет. Да и не хочет, если быть честным. Дело не в гордости или ее отсутствии, дело не в силе воли, перевозбуждении, впрочем, в нем тоже. Их прокаты интимнее секса, страстнее тысячи иных прикосновений, и сейчас они воплощают в жизнь это «что-то» внутри каждого под далеко ушедшие вперед ноты общей на двоих композиции. «…Holding hands while the walls come tumbling down…» Виктор сжимает пальцы на упругих бедрах парня, чувствуя , как приятная ломота внизу живота переходит в боль. Они не касаются губ друг друга, но Юра отвечает на укус укусом. Он коротко вскрикивает, когда Никифоров проходится языком по острой ключице, и толкается бедрами навстречу, стоит мужчине вжаться пахом сильнее, перехватить крепкие ягодицы и сжать их до синяков. «…When they do, I'll be right behind you…» Они сплетаются телами, и танец окончательно превращается в прелюдию именно сейчас. Виктор понимает, что подросток сдался без боя, и тому есть логичное объяснение, которое сейчас не слишком волнует ни одного из них. В руках опытного мужчины мальчик остается мальчиком, и не может сопротивляться реакции собственного тела, когда совсем новые ощущения становятся все острее. Юра похож на оголенный провод, на натянутый нерв, по которому бесконечно распространяются сильнейшие электрические импульсы. Поцелуев и плотных объятий становится мучительно мало. - Это… Тоже часть вашей программы? - растерянно спрашивает только что вышедший из номера Кацуки, моментально выводя обоих из сладкого транса.