(Не)его правда

- Вы всё ещё поддерживаете общение с Лурдес? - Следующий вопрос. *** - Ваше сердце свободно? - Следующий вопрос. *** - Вы с кем-нибудь встречаетесь? - Следующий вопрос. *** Тимоти хотел бы так же обрывать вопросы про Арми. Не расписывать, какой он прекрасный человек, как ему повезло с ним работать. Не хвалить его профессионализм и готовность помочь на площадке. Не восхищаться его женой и их семьёй как образцом идеально прорисованного счастья. И дело даже не в том, что подобное поведение навредило бы продвижению фильма, а ему подправило бы образ в сторону "зазнавшегося юнца". Безусловно, всё это – правда. Выверенная до мелочей, подретушированная до нужных эмоций, подходящая. Он не врёт и даже верит в свои слова. Но все они – не те. Не его правда. У его правды – безумный взгляд, требовательные касания и полное отключение здравого смысла в угоду обнажённым чувствам. Тимоти (не)думает, что сам это спровоцировал. Тимоти вспоминает тёплые пальцы на своей шее, не дающие дыханию спешить, а пульсу – выбраться наружу. Они должны были просто пройтись по отдельным сценам, чтобы предупредить возможную неловкость перед камерами, и всё прошло хорошо, профессионально. А перед уходом Тимоти закурил для закрепления образа – и не успел понять, куда исчез правильный во всех отношениях старший коллега, почти наставник. Уже потом выяснилось, что курящий Тимоти срабатывает на Арми как катализатор. Раньше Тимоти думал, что нет, не бывает так, чтобы раз – и разряд, два – и вы в изоляции. С ним всё понятно, но и Арми наверняка что-то чувствовал до этого. Из чего-то ведь должен был возникнуть вихрь, лишивший их обоих искусственности. Теперь он не думает. Дневник Тимоти стал похож на конспект лекций, лишь изредка его прорывает – и слова затапливают тонкие страницы, погребают их под мятыми, ядовитыми обрывками своих чувств, чтобы оставить после себя затишье на пару недель. С каждым разом оно длится всё дольше, и какая-то часть Тимоти жалеет, что скоро всё закончится, но в основном он рад этому. Он хочет вернуть себя себе. Он отвечает на вопросы журналистов, снимается в других картинах, пытается привыкнуть к постоянному вниманию окружающих. Иногда – чаще, чем сам замечает, - включает их фильм. Не от начала до логического (нет) завершения, чтобы не проводить параллели, но – отдельными случайными вспышками. И каждый раз он не понимает, что именно видит. Сколько в Элио от него? Сколько от Элио – в нём? А сколько Арми в них обоих? Тимоти кажется, что весь фильм – это Арми. Он вспоминает шершавую кору дерева под лопатками, итальянский зной и нехватку сухого воздуха под ненасытными губами Арми. На нём тогда осталась лишь расстёгнутая рубашка, свисающая с одного плеча, и кожа раскрасилась яркими пятнами не от солнца, и сделай-уже-хоть-что-нибудь прорывалось просящей мелодией. Но Арми не спешил. У Арми словно было всё время Вселенной. Думал ли он тогда, что это время есть у них? Тимоти не назовёт его ни своим именем, ни именем Элио. Это было бы неправильно и неприлично – очередная выученная наизусть правда, от которой почти не противно. Да и нет у него подобного самомнения. Он курит снова, больше, чем действительно хочется, пытаясь словить тот давний фантом, оставшийся под небом Италии, и одновременно надеясь на неудачу. Трёт шею и замечает своё отражение в оконном стекле – дымного призрака на пыльных разводах. Он словно двойник, но не совсем. Тимоти не назовёт себя так, как хочется, не может, но почти-себя – запросто. Это ведь не считается. И шёпот всё равно никто не услышит. Арми.