***
Выпрямленные с утра волосы вели себя просто по-скотски, цепляясь за все подряд. Реджина боролась и с ними, и с желанием обкромсать их в первой же попавшейся парикмахерской. Решение дождаться длины, когда волосы можно собирать в хвост, перевесило. Сэндвич с ветчиной, что она приготовила с вечера, пришлось доедать на ходу. Срочный вызов от мисс Мюррей: приехать надо было раньше обычного. Какая-то большая важная встреча, на которой Реджине необходимо выступить. Что там за встреча такая? Почему не запланированная? Откуда такая срочность? Такие сюрпризы Реджину не радовали. Сэндвич мешал думать, кончик ветчины норовил выскочить и шлепнуться на пол, а квартиру она вычистила вчера и надеялась, что надолго. Мисс Мюррей продолжала написывать всю дорогу, подгоняя. Еще вчерашним днем Огасту хорошенько засыпало снегом, и хотя снегоуборочная техника старалась всю ночь, к утру насыпало еще. Снег жадничал: забирал все пространство, все прятал под собой, словно под полы безмерного пальто. Нелегально, втихаря, но у всех на виду. Ненасытный снег. Вместо двух полос всего одна. Машины толпились в очереди, недовольно пибикая, если кто-то занимал место получше. — Вот козлина! — присоединилась Реджина к ругающимся и недовольным, со всей силы вдавливая клаксон обеими руками. — Я на работу опаздываю! — погрозила она кулаком тому, кто поморгал ей аварийкой в знак благодарности. — Засунь свое спасибо знаешь куда? Я тебя не пускала вперед меня! И где твои поворотники были? А? Новый сигнал покрыл последующие слова ругани. Снег сыпал. Сегодня он не такой, как случился в ту странную волшебную ночь: не кружился пухом в танце. Сегодня снег сыпал песком: мелкий, сухой, противный. Крупинки вместо хлопьев утрамбовывались под собственным грузом, ветер укладывал их в барханы с острыми краями, сталкивая людей лбами на тесных дорогах-тропинках. Ну и погодка! Мисс Мюррей позвонила опять. Реджина буксовала, выруливая в сторону работы.***
— Что за срочность? — влетела Реджина в офис мисс Мюррей раньше, чем в свой, но тут же остановилась. Мисс Мюррей. Ее лицо. Камень. Что-то случилось. — Ты новости смотрела? Реджина пожала плечами, скидывая пальто, поправляя волосы. У нее блокировка на большинство новостей, подальше от новых циклов. Реджина не смотрит ничего и не слушает. — Нет. — Все каналы только об этом и вещают. Как ты могла не знать? А нельзя по делу сразу? — приподняла Реджина бровь и уселась на тот самый неудобный стул, поправляя юбку. — Так что случилось? Какая тема встречи? — Безопасность. В учебных заведениях. Вчера один из учащихся открыл стрельбу во Флориде, Орландо. Есть жертвы. Вся Флорида на ушах, президент сегодня выступает с речью, нам надо… Все остальные слова полетели мимо. Реджина отключилась на одном только слове. Флорида. Сидела на стуле, и только он ее держал. Стрельба. Флорида. Жертвы. — Реджина, ты меня слушаешь? Надо подготовить доклад о системе безопасности нашего штата. Реджина? — Есть список жертв? — Не могу поверить, что ты ничего не слышала, — помотала мисс Мюррей головой. — Соберись уже! Встреча через час. Подготовь материал. Если надо, привлекай всех, кого потребуется. Скажи, что задача высокой важности, ссылайся на меня. Реджина заставила себя встать. Прошагала до выхода на деревянных ногах. Но когда переступила порог, бросилась в кабинет. Новости! Ничего толкового! Как так? Все СМИ пестрели заголовками: имя стрелявшего, штат, город, школа. Ничего про жертв! Ничего, совсем. Только количество. Зато про парня, что открыл пальбу прямо в стенах учебного заведения, расписано все от даты рождения до того, что он делал накануне. Реджина щелкала ссылку за ссылкой, проклиная себя за то, что не узнала об этом вчера днем. Идиотка! Как ты могла быть такой идиоткой?! Еще этот доклад! Как к нему сейчас готовиться, если пальцы дрожат так, что по клавишам не попадают? Взгляд пробегался по диагонали каждой открытой страницы браузера, выдергивая ключевые слова. Нет, опять ничего. Глаза метались по тексту, а в голове толкались мысли, словно назойливые насекомые. Вот если бы ты читала новости. Вот если бы ты позвонила ей, как хотела после того видео-послания. Если бы ты не оставляла письма черновиками, если бы все они доходили до адресата. Если бы вы не поругались из-за выставки в Огасте. Если бы… Пружина все сильнее разматывалась с каждым «если бы», давая пощечину на каждом развороте. Распрямлялись кольца, приводя ее к изначальной точке по прямой. Если бы ты не настояла, Эмма осталась бы в Бостоне, как и хотела. Ничего этого бы не было! А может, решение изначально должно было сложиться иначе. Если бы не мама, то жили бы сейчас в совсем другом городе, вдвоем. Новости не заканчивались, как и мысли. Мало толку. «Мы ведем репортаж с места преступления. Никак иначе, как место преступления, мы это назвать не можем. Майкл Николсон…» «Майкл Николсон, семнадцатилетний подросток, открыл стрельбу по своим сверстникам и персоналу…» «Мы продолжаем работать на территории школы. Здесь все еще небезопасно…» «Стало известно, что Майкл Николсон не является коренным гражданином Соединенных Штатов Америки, и до этого проживал и учился…» «Президент выступит сегодня с речью в три часа дня. Оставайтесь с нами…» «Власти пытаются выявить причину проблемы и найти дыру в обеспечении безопасности…» «Родители Майкла Николсона утверждают, что не замечали в поведении ребенка ничего необычного…» «На текущий момент стало известно точное количество жертв: девять из них убито на месте, как мы сообщали ранее. Еще трое находится в тяжелом состоянии в больнице…» «В католической школе Святого Джона до сих пор ведутся работы по…» Пять минут. Среднее время длительности одной песни, что передают на радио в хит-листе. За пять минут можно сделать набросок. Пять минут. Девять обездвиженных тел. Трое тяжело раненных. Майкл Николсон не смог проделать всего, что запланировал. И застрелить себя тоже не успел. Майкл Николсон стал героем новостей. Эмма запомнит этот момент навсегда. Будто щелчок, и время встало. Ты обездвижена. Можешь только стоять и наблюдать. Глаза-хамелеоны внимательно вглядывались в лицо подростка, кадр за кадром, будто кто-то замедлил время, и каждая секунда укладывается бессмертной кинолентой в голову. Кадры. Его лицо. Майкл Николсон. Он обычный человек — вот, что она понимала в это мгновение. Она рассматривала его лицо и не находила в нем ничего необычного, никаких подсказок о том, что перед тобой — убийца. Утром они завтракали с Мэрлином в кафе гостиницы, сразу после утреннего сигаретного ритуала, планировали день. Только утро, а уже жара. Сели ближе к кондиционеру, айс-кофе вместо обычного американо. В три у них встреча с ребятами из колледжа. Реббекка, парень, имя которого она теперь постарается запомнить, все остальные, что стояли вчера в очереди. Неожиданно телевизор заглушил разговоры таких же завтракающих. Страшные новости прорывались сквозь только начинающееся утро. Стрельба в учебном заведении, католическая школа святого Джона. Соседний городок. Сегодня во Флориде все школы, колледжи и университеты закрыты. Объявлен траур во всем солнечном штате. Президент готовит речь. Эмма забыла про завтрак, про планы вообще можно было не думать. Она, как и все здесь сидящие, уставилась в телевизор. Не могла не смотреть. На экране лицо подростка. И чем он отличается от тех, кто приходил к тебе вчера? А чем от них отличаются все те, им убитые? Эмма поняла, что плачет, когда тронула лицо, потому что щека зачесалась. От влаги. Мэрлин молча достал пачку и зажигалку. Пять минут на сигарету. Что можно сделать за это время? Достать оружие, поймать застывший ужас в глазах одноклассников. Спустить курок.***
Начальница департамента образования выступала с докладом. Отчитывалась за то, в чем была не виновата. Но почему-то чувствовала вину. За то, что заранее не знала. Чиновники за переговорным столом слушали ее внимательно, не замечая, как подрагивают ее руки. Она запросила список жертв и пострадавших по своим каналам. Успокоилась уже тогда, когда узнала название школы. Католическая имени святого Джона. Эмма туда и ногой не ступила бы. Но список запросила все равно. Чиновники слушали, не задавали вопросов. Сегодня они собрались за этим столом не для критики. Следующий выступающий — глава правоохранительных органов. Реджина присела на свое место, потянулась к бутылочке с водой. Рука все еще подрагивала. Девять убитых. Это мог бы быть твой штат. Это могла бы быть твоя Эмма. Тебе повезло. Кому-то — нет. Пять минут.***
Кошмар расползался всюду, как большое чернильное пятно по мокрому. Пиликающие сигналы с телефона, частые, раздражающие. Телефон Мэрлина. Он все еще молчал, игнорируя и эти уведомления. Ответил только на звонок. Это Гвен. Он поднял трубку, и по его лицу Эмма поняла, что плохие новости не закончились. В группе проекта нездоровый ажиотаж. Бунт на корабле, возглавляемый Темным Лордом. Они присели на скамейке возле подъезда какого-то дома, листали сообщения на стене странички. Мэрлин прокручивал ленту: километры сообщений, злобных, ядовитых, насмешливых. «Стрельба в католической школе какого-то там Святоши. Темная Свон, ты довольна? Нарисовала уже рисунки мертвых детишек? Отличная тема для пиара. Что-то вы не шевелитесь». «Когда будет мясо? Почему ничего не вижу? Я тут для чего подписан на уведомления?» «Президент готовит речь, а вы что-то не торопитесь. Подкинуть вам идей для «творчества»? Как вам, например, девять кругов ада? На каждого убитого? Давно надо было там провести чистку, во всех этих школах фанатиков». «Как думаешь, Свон, Майкл смотрел твои религиозные картинки прежде, чем зарядить свою пушку? Клянусь, я видел его аккаунт в группе». — Тварь! — ругнулась Эмма, приостанавливая Мэрлина, который мотал ленту все быстрее. Он, так же молча, скинул все сообщения в мусор, закрыл стену от комментариев, погасил экран. В нем отразились их лица. — Нам надо отреагировать, но только позже. Нужен совет команды, мозговой штурм, — впервые за все это время высказался он. — Переспим с этим, чтобы не на горячую голову. Горячая голова, это когда не сидится на месте. Это когда меришь комнату шагами, мечешься зверем, заочно ругаясь с незнакомцем в сети, которого и не видела никогда вживую. Горячая голова не давала заниматься ничем другим. Мэрлин слышал метания Эммы, прерываемые частым хлопаньем балконной двери. Горячая голова может натворить что угодно. А если таких голов — толпа, то хватит одной искры, чтобы погорело все разом. Бунт продолжался. Темный Лорд оставлял личные сообщения, писал лично самой Эмме. По меткам Мэрлин понимал, что Эмма все это читала, прямо там, за стенкой, пока наворачивала круги, материлась. Снова хлопнула балконная дверь. Не ведись на него, Эмма, не реагируй. Успокой свою горячую голову. Горячая голова устроилась на подушке. Она обещала себе не заходить на страницу. Мэрлин долго с ней беседовал: рассказывал про техники дыхания, про новости от Гвен, про линию поддержки, что сегодня полыхала огнем. Отвлекал ее. Темный Лорд множил странички. Что хуже — он сменил аватарку. Один из образов Темной Свон, нарисованный кем-то из фанатов. Темная Свон пишет Эмме. Припоминает ей все ее самые страшные высказывания про религиозных фанатиков, библейские фразочки и Иисуса у доски. Горячая голова кипит.***
Заправить машину до полного бака, снять наличку, не забыть зарядку. Все это в список напоминаний. Завтра еще одна важная встреча. Сегодня Реджина заканчивала с нововведениями по безопасности в образовательных учреждениях. Мисс Мюррей ждала документа перед отправкой на согласование по всем последующим инстанциям. Время почти девять вечера. Мисс Мюррей ждет. Ну ничего, подождет! Для нее все это — шахматы. Очередная партия. Ты же понимаешь, Реджина, какой это шанс? Не упусти его. Ходи! Реджина слушала ее, а сама наблюдала, как стремительно фигура мисс Мюррей летит с доски, теряя все свои пешки. А ты разве не ее пешка? Реджина слушала, а верить отказывалась. Мисс Мюррей, вы вообще человек? Речь ведь не только о правилах. Это же дети, их семьи. А что сталось с теми, кто тоже был на месте преступления? Кому повезло. Повезло ли? Видеть, как на твоих глазах расстреливают тех, с кем вчера сидели за одной партой? Вы об этом обо всем задумались? Реджина смотрела на мисс Мюррей и сдерживала все, что в ней накопилось за сегодня. Сейчас не время для истерик. Но выводы вырисовывались сами. Мисс Мюррей нет дела до людей. У нее и правда нет ни черных, ни белых, ни правых, ни виноватых. Есть только ситуация и выгода, что можно из нее извлечь. Мисс Мюррей совсем не думает про людей. А ты сама об этом думала? Эмма — вот про кого ты вспомнила в первую очередь. Достойна ли ты этого места, если не предусмотрела всех этих действий заранее? А разве мисс Мюррей не права в своих решениях? Ты же по ее указке пишешь этот документ. Может, у нее и нет сердца, зато голова холодна, а движения четкие. Партия. Воспользуйся случаем. Во всем плохом есть выгода. Установи новые порядки, пока шанс есть. Реджина перепроверяла готовый документ, а сама продумывала, как зайти в кабинет начальницы и не смотреть ей в глаза. Ты выбрала себе в наставницы чудовище. Тебе самой-то далеко до этого статуса? Но сейчас Реджина выполняла свою работу, отрабатывала долг. Безопасность. Это тебе не шкафчики с электронными замками. Это не смена пароля каждые две недели. Что толку, что ты можешь спрятать написанные стихи под стол в приклеенный конверт, если потом тебя казнят на кухне? Реджина все сделает правильно, а разговор с мисс Мюррей отложит до лучших времен.***
— Что тебе приснилось, сестренка? — всматриваются в нее его светло-карие глаза. Лицо серьезно, нет и намека на улыбку. Мне приснилось кое-что странное, мне приснилось, что я испачкала руки. Что именно тебе снилось? Она задала мне вопрос. Кто? Ты о ком? Что тебе приснилось? Эмма, открой рот. Я плохо тебя слышу. Я говорю, что мне снилась мисс Фокс. Она плакала. У нее губы такие тонкие, одной линией. Но линия подрагивает, и опять, и опять до тех пор, пока не идет резкой молнией. А брови такие, что она похожа на птицу. Острый взгляд. Но сейчас — испуганный. От ужаса. Ледяного, липкого ужаса. Потому что она смотрела на мои руки, Мэрлин, на такие же ледяные и липкие. Я испачкала руки. Тру пальцы, а они мокрые. Но я смотрю только на мисс Фокс. Мне страшно смотреть вниз, на руки, ведь мисс Фокс что-то про это знает. Я говорила тебе, что назвала кошку мамы в ее честь? Нет? Клео Фокс спросила меня: — Эмма, что ты наделала? Что ты наделала, Эмма? Что тебе приснилось, Эмма? Я не слышу тебя. Не молчи. Я испачкала руки. Мне приснилось, что они в крови по локоть. Я поднимаю их вверх, будто сдаюсь. Будто стрелять должны были в меня. Но это чернила, а не кровь. Мисс Фокс показала мне, что я рисую грязь, которая пачкает весь мир. И больше я не достойна того, что люблю делать. Эти люди в религиозной школе были правы тогда. Это был знак. Ты знал, что вселенная дает нам знаки? А я его проморгала, Мэрлин. Мисс Фокс плачет, хочет утереть слезы, но вокруг только толстая скользкая бумага. Она не мнется. На ней чернила. — Что ты наделала Эмма? Разве такому я тебя учила? — плачет мисс Фокс, царапая лицо твердой бумагой, оставляющей полосы на коже. Горячая голова моталась по мокрой подушке. Что тебе снится, Эмма? Открой глаза. Открой свой рот. Подними руки, чтобы я их видел. Ты сказала мне что-то, будто испачкала их. Или испачкала целый мир вокруг себя. Что ты мне сказала? Я так и не понял, сестренка. Эмма вскочила, хватаясь за одеяло. Руки ничего не чувствовали. Хватали, но не схватывали. Почему? Где она? Почему она ничего не чувствует? Будто свинец налился в плечи. Руки онемели. Она подняла их перед лицом, всматриваясь в ладони, в пальцы. Щекотливое тиканье онемения по всем рукам до самых локтей. Она глотала душный воздух самого солнечного штата, но никак не могла сделать полный вздох. Ощущения возвращались. Руки ледяные, липкие, как и вся кожа. Голова горячая. Кошмар продолжался. Это что было такое? Это, блин, что такое было вообще? — Это всего лишь сон, сестренка. Из-за вчерашнего. Из-за стресса. Расслабься, отдохни. Нам же в школу еще сегодня. — В школу? В какую еще школу? — В школу Святого Джона. Там Майкл, он нас ждет. Эмма повернулась на голос и увидела его лицо. Мэрлин плакал. Белые слезы текли по его темной коже, стирая ее, словно ластик. Она потянулась к нему, чтобы утешить, чтобы его не смыло слезами полностью, но в этот же момент заметила свои руки. Они все в крови. — Мэрлин! Эмма подскочила. Темнота вокруг. Дышать тяжело.***
— Этот Голд словно скользкий угорь! Залог — и снова на свободе. Нашел себе каких-то непроверенных адвокатов. Откуда у него столько денег? Ах да, мы знаем откуда, — улыбнулась мисс Мюррей собственной шутке. Реджина кивала головой на каждое слово: и так все это знала, и без мисс Мюррей. Одно только странно: мисс Мюррей сегодня не прячется, никаких тебе загадок и намеков. — А про Спенсера уже слышала новости? — Слышала. Мисс Мюррей, я предполагала, мы обсудим результаты моего последнего документа. Про безопасность. — Все отлично. С твоим документом все отлично. Реджина, Спенсер долго не протянет. — Я не готова сейчас, — ответила Реджина. Вот значит, откуда такая прямота и спешка, столь непривычные от мисс Мюррей. — Реджина, сейчас! Сейчас у тебя есть реальный шанс. Сразу, как пустим документ на согласование, ты должна начинать кампанию. — Но я планировала только через год! Средства, реклама, анализ аудитории и подготовка — у меня еще ничего не готово. Да я даже не планировала ничего толком. В этот раз она не прогнется под нее. Никаких партий, никаких игр. Ей не до этого сейчас. — Реджина, ну что ты как маленькая! Как думаешь, почему президентская гонка начинается за два года до самого финала? — Это не президентские выборы, — махнула Реджина рукой. — Это всего лишь место мэра какого-то там городка! — тыкала она пальцем в сторону. — Я не готова, говорю же вам. — Ты всегда была к этому готова, Реджина. С того самого момента, как появилась здесь, уселась у кадровика и заявила, что с места не сдвинешься без ответа. Вот это — настоящая ты. — Позвольте мне самой решать, какая я настоящая, — выпалила Реджина, подскочив. Наглость какая! Да что не так с ней сегодня? Мисс Мюррей резко выдохнула через нос, засопев. — Пора тебе повзрослеть и раскрыть глаза пошире. У тебя реальный шанс сделать что-то стоящее. Или тебе для добрых дел нужны враги? Все эти кошки-мышки с твоей матерью давно в прошлом, — произнесла она ледяным голосом. Реджина застыла, будто и правда маленькая девчонка, пойманная за постыдным делом. Словно за руку поймали, и тебя ждет то ли порка, то ли наказание в виде игнорирования. И лучше бы первое. Мисс Мюррей приподняла подбородок, не отрывая взгляда от лица Реджины, считывая все ее метания. Брови все выдавали. Все, до малейшего колебания. Реджина шагнула назад, обхватила себя руками. — Вы все знали? — произнесла она дрожащим голосом. — Разумеется, я все знала. Не брать же мне кого попало на службу. — И что же? Для чего тогда все это? — судорожно соображала Реджина. Ее точно накажут. Почему ее все еще не уволили? Что она вообще тут делает? — Ты нужна мне на этом месте. Иди и делай свое дело правильно. Реджина не сделала и шага. — Так значит, вы меня тут выращивали для своих экспериментов? Для этих ваших игр и партий? Подкидывали идеи для Голда, Спенсера! Заставляли шпионить за ними?! Познавать систему, в которую мне теперь нужно вклиниваться? Так, получается?! Реджина завелась, уехала далеко, не оборачиваясь. Догадки сыпались, и все — в точку. Мисс Мюррей не просто чудовище. Даже у чудовищ есть хоть капля эмоций, хоть что-то звериное. — Ты закончила? — спросила мисс Мюррей, когда у Реджины кончился воздух в легких. — Ты сама хотела этого. Искала пути. Вот он — твой путь. Сделай хоть что-нибудь правильно, а не ради своей личной выгоды. — Да как вы смеете? — набрала Реджина новую порцию воздуха в легкие. — Хотите сказать, вы все это затеяли не ради выгоды? Все эти ваши манипуляции! — тыкала она пальцем. — Плевать вам на меня и на все, что я пережила, пока по вашей указке ковырялась во всем этом грязном белье! Вам вообще нет дела до людей. Стрельба во Флориде? А, невелика беда! Ну и пусть, зато напишем такой расчудесный приказ. Пропиарим наш штат, лучший из лучших, — пустилась Реджина в сарказм, с удовольствием выливая накопившееся. — Сядь на стул, тебя шатает от сотрясаемого тобой же воздуха, — как ни в чем не бывало ответила мисс Мюррей, на что Реджина только плотнее скрестила руки на груди. — Я, верно, кажусь тебе безжалостной? Бесчувственной? Мертвой? Ну, что ты там думала? Не стесняйся! Давай! Наверное, мне надо было проплакать все это время. Не делать ничего, не выполнять долга, закрыться в офисе и пострадать всласть. Думаешь, я не переживала, зная, что мой сын где-то там в Нью-Йорке ходит на пары в свой нелепый колледж вместо Гарварда, где любой такой же Майкл Николсон может припереться на уроки с пистолетом? Думаешь, мне не было страшно, когда он позвонил мне впервые за все время учебы? Что мне надо было сделать? Пожалеть всех, да? — склонила мисс Мюррей голову. — И тебя тоже пожалеть. Бедная, маленькая Реджина. Реджина вцепилась в спинку стула, всеми силами за него удерживаясь. Мисс Мюррей пересекла уже все границы, куда уж дальше? Страшно было и шага сделать, осталось только прятаться за стулом. Захотелось совсем под него забиться, закрыться, притаиться. — Реджина, ты и есть маленькая, бедная девочка, которая получила все, что хотела. Но все равно несчастлива, — развела мисс Мюррей руками. — Послушай меня, посмотри на меня, ну, не прячь взгляда, — почти ласково проговорила она. — Я тебе сейчас говорю: ты важна мне на этом месте. Нет никого с такими данными и знаниями этого города, кому бы я еще так доверяла. Не расстраивай меня. Решайся. Пора взрослеть, Реджина. Ты все еще хочешь быть бедной маленькой? Или хочешь исправить то, что остальные не могут? Наведи там порядок. Сделай так, чтобы люди за тобой пошли. Время говорить за них. Возьми их голоса, — сжался кулак. — Найди пути. Я знаю, какие там у тебя связи. Готовь кампанию, программу, лозунги. Заимей их голоса!***
— Нет! — отрезала Эмма и вцепилась в стакан, пальцы скользнули по влаге. Жара, даже поздним вечером, сталкивалась с поверхностью стекла, рождая крупные капли. Ледяные. Неприятное ощущение вынырнуло из-под сознания. Еще эти новости фоном. Опять про стрельбу. Мэрлин уговаривал ее на такое, на что сразу можно было сказать нет. Теперь еще и при таких обстоятельствах — точно нет. А обставил все так, будто это есть самое лучшее решение. Пойти в школу, в католическую, между прочим, и взять интервью у выживших. Потому что, во-первых, это хороший ответ для всяких типа Темного Лорда. Во-вторых, никому нет дела до этих людей, а ведь они тоже — жертвы. Надо менять информационный поток, не туда он направлен, сестренка. А в-третьих… — Эмма, тебе это тоже будет полезно. Нам всем это надо пережить. Такая большая группа психологической поддержки. — Ты переобщался с Гвен. Или перегрелся. Не надо было нам ехать в эту дурацкую Флориду, — мотнула она головой. — Ты сама знаешь, что это — единственное правильное сейчас. — Не надо вот только за меня тут говорить, — предупредила его Эмма и осушила половину стакана. Он вообще не понимает, что несет! Пойти, поболтать о случившемся, еще раз их всех вывернуть. Рехнулся, точно. Она вытерла мокрую руку о штанину, и опять вспомнился сегодняшний кошмар. Сейчас! Надо сказать сейчас. — Мэрлин, слушай… Даже не знаю, как начать. Короче! Я больше не могу рисовать, — выдала она на одном дыхании. Мэрлин уставился на нее, моргая. Он потянулся к стакану, но тот давно стоял пустым. — Я не понял, — помотал он головой, издав следом странный смешок. — Не могу. Я больше не могу. Понимаешь… Блин! — чертыхнулась она и подняла голову, вглядываясь в потолок. — Мне приснился сон. Но дело не в нем. Может, в нем тоже. Я выгорела, Мэрлин. Первым делом утром пошла не курить, а села за стол. Взялась за перо. А рисовать не могу, — сбивчиво объясняла она, потирая успевшие замерзнуть руки. Как только она произнесла это вслух, все стало реальным. Безвозвратным. Эмма схватилась за лицо, прикрывая рот руками. Больше ничего не говорить! Вдруг она поймет еще что-нибудь страшное? Вдруг весь кошмар сбудется? Мэрлин сидел перед ней словно мертвец. Остекленевшим, пьяным ли взглядом всматривался в нее. — Ты шутишь, да? Скажи, что шутишь. — Нет, — поджала она подрагивающие губы. — Я больше не в силах говорить за кого-то. Все. Мэрлин как ожил от этих слов, потянулся рукой в карман, лихорадочно что-то там выискивая, будто потерянное можно найти там, в файлах телефона или в сети интернета. Эмма боялась и слова сказать за все это время. — Вот, вот, слушай, Эмма! Смотри, сестренка, — придвинулся Мэрлин ближе. На экране телефона женщина-африканка. Почему-то Эмме казалось, что она ее знала. Помнила откуда-то. — Это Нина Симон, ну, ты знаешь уже, я тебе сто раз показывал. Вот, слышишь эту песню? Называется Миссисипи. Послушай слова, совсем немного. Эмма слушала певицу. Ее сильный вокал, казалось, слышно не только им двоим. Но мыслями Эмма уходила далеко туда, где Миссисипи имело другое значение. Туда, где они с Реджиной на диване в гостиной комнате. Темно, свет только от телевизора. Пицца разложена по тарелкам, но никто из них не ест. Реджина вцепилась в ее руку, и от этого и страшно за нее, и хорошо. Ведь это значит, она доверяет ей, значит, ищет помощи. Реджина плачет, а Эмма злится на эту кассету, на весь мир. Миссисипи. Мэрлин вел ее по истории в те времена, которые случились совсем недавно. Какие-то сорок лет назад. Когда право голоса было не у всех, и даже когда все жители одной страны уравнялись в этом праве, то пользоваться им было нельзя. Под страхом смерти, под страхом быть заваленным у порога собственного дома с пулей в спине. Когда люди в белых капюшонах-колпаках взяли на себя роль справедливости. Когда активистов, борющихся за эти права, увозили подальше в поля, вешали их на ветках дерева, что повыше. Эмма слушала Мэрлина, а сама сжимала руку Реджины. Миссисипи в огне, весь мир в огне. До сих пор все горит и никак не сгинет. — Нина Симон пела для белых, понимаешь, Эмма? Ругалась на правительство через песни. Как-то надо было до них достучаться! До белых толстосумов, рассиживающих в больших богатых залах. Нина говорила за тех, у кого не было голоса, понимаешь? Ты тоже должна говорить, Эмма. Кто, если не ты? Кто скажет про тех, голосов которых не слышно? Она перевела на него взгляд. Его лихорадит. Это бред. Он тоже горит праведным гневом. Но только не она. Эмма Свон давно прогорела, стлела до уголька, и тот не рисует. Эмма устала, она устала так, что нет сил больше ни слушать, ни говорить. — Я больше не могу, Мэрлин. Больше не-мо-гу. Я за себя-то не могу говорить, — глянула она в сторону и крепко задумалась, тяжело вздохнув, опять утирая щеку. — Я кричать хочу, Мэрлин. Хочу орать так, чтобы услышал и Миссисипи, и Джеймстаун, и Янгстаун, чтобы отозвалось в самом Сторибруке. Доораться до всех политиканов, до самого президента, который позволяет почти любому заиметь оружие. То оружие, с которым Роби попрощалась с этим миром, то самое, из которого Майкл выпустил пули в своих сверстников. Эмма плакала, ничего не в силах объяснить. Как все это тебе донести, Мэрлин? Как? — Кричать? — сжал он ее холодную ладонь. — Что же ты сразу мне не сказала? Они выскочили из бара. Эмма не стала бы, если б Мэрлин не начал. Он закричал прямо у выхода, а она подхватила. Надрывая голос, напрягая глотки. Вой, словно плачь, переходил в яростный рев, в крик о помощи, в ругань, в молитву неизвестно кому. Воздух кончился, но они вдохнули еще: полные легкие. Мэрлин перешел на визг, и Эмма рассмеялась, плача. И закричала опять: вот вам всем! Вот! Слушайте меня! Понятно? — Сдурели что ли? Ненормальные! — бросил прохожий. — Совсем больные. Да, ненормальные! И что? Сами вы больные!***
Эмма заболела. Вчера они с Мэрлином хором отправляли сообщения и президенту, и на другую планету. Прямиком в космос. Потом хохотали, пока шли до гостиницы, вспоминая взгляды прохожих. Сами вы дураки! В каком-то ночном магазинчике взяли еще одну бутылку холодненького, такую же, тут же запотевающую. Оторались, и сразу легче стало. Горло саднило уже ночью, но Эмма решила, что это от крика. Утром не хотелось поднимать тяжелой головы. Последняя бутылка была лишней. Последняя всегда лишняя. Но когда Эмма закурила, то тут же почувствовала этот противный сковывающий комок в носоглотке, прямо в центре головы. Твою ж мать! Ну ничего, простуда — фигня. Но все же: как можно заболеть летом, в самом солнечном штате? Хотя формально, все еще январь. Не дотянула до весны, всего-то месяц остался. Эмма привыкла болеть: легкая простуженность между перелетами или при сильном стрессе. Закинется дрянью, не страшно. Мэрлин живо пересказывал ей историю, что начал вчера: про Нину Симон и ее активную гражданскую позицию, передающуюся через время. Сорок лет этой песне, а она все еще жива. Вот она — бессмертность. Эмма качала головой, ухмыляясь, понимая, куда он ведет. Она ведь ясно все вчера сказала. Но когда она открыла рот повторить свое «нет», то поняла, что голосовые связки больше ей не подчиняются. Эмма Свон потеряла голос. Не помогало ничего: ни мед с молоком, ни отвар шиповника, ни таблетки от горла. Даже полоскание ромашкой. Эмма сипела, хрипела, шипела, но звуки не складывались в слова. «Угомонись!» — отправила она Мэрлину сообщение, когда он опять вернулся из аптеки с каким-то новым лекарством. Он же не знал, что с ней такое — норма. Но когда к ночи тело сковало, она забеспокоилась сама. Эмма теряла здоровье. Эмма лишилась голоса.***
В первый раз к ней пришла Роби. Она молча взяла ее за руку и повела за собой. Эмма знает эту дорогу: через поле и гаражи. Вот и завод. Роби ведет ее за собой, Эмма следует шаг в шаг. Не отстает, торопится. Ей не хочется остаться тут одной. Роби и правда очень высокая. Шпала. Они плутали по заводу целую вечность, потому что когда ты беспомощна, то каждая секунда — целая вечность. «Ты знаешь этот матрас?» — указывает Роби пальцем в угол, из которого тени тянутся к ним щупальцами. Эмме страшно глянуть в угол, она смотрит куда угодно, только не туда. Палец Роби. На нем кольцо. Никому нет спасения, никому нет прощения. Никому. Эмма бежит изо всех сил, пока щупальца тянутся следом, цепляют ноги, хватают руки. Она все бежит и бежит, вот она, яма! Эмма прыгает и летит вниз. Она проснулась в своем номере, хватаясь за грудь. Под рукой колечко на тонкой гладкой ниточке. Дыхание сипло вырывалось, раздражая горло. Она задержала дыхание, чтобы успокоить боль, и оно застряло комом там, в груди. Она все еще летит в яму.***
Эмма спит все время. Мэрлин уговаривает ее поесть. Ну хотя бы йогурт, хоть что-нибудь, сестренка! Врач прописал рецепт, лечись, пожалуйста. Надо поесть, надо. Эмма загребает ложкой безвкусную белую жижу, мешая со слюной, чтобы совсем как жидкость, чтобы проскочило без слез. Больно глотать, больно дышать. Больно. Жарко. Неумолимая горячка. Окунуть бы лицо прямо в снег. Сторибрукский пышный снег. Зарыться бы в него. Пусть ей приснится Сторибрук и много снега. Жар ломает кости, выворачивает тело, тянет кожу. Она снова проваливается в сон. Эмма снова падает. Во второй раз к ней пришел Майкл. Он принес с собой ружье. «Я забрал его у Роби. Тут только два патрона. Ты знаешь. Поделиться с тобой?» Эмма отворачивается от него, не хочет видеть его рожи ни здесь, ни в новостях, нигде. Но когда она разворачивается, то застревает в моменте. Кто все эти дети перед ней? Почему ей знакомы эти лица? Погоди-ка, она знает их всех. Это парень с колледжа искусств, у него волосы примяты сбоку. Его зовут Джеймс. Он бежит на нее и проходит насквозь. Она только колышется, как дряблый осенний лист. За ним следом все остальные, все сквозь нее. Все ученики всех школ, колледжей и университетов. Ее одноклассники тоже здесь, все, кого она знала. Она вспомнила все имена. Мальчишки, девчонки, все мчатся вереницей, исчезая в ней. Эмма принимает их вновь, едва удерживаясь на ногах. Поток движет ее туда, к черной дыре под ногами. Эмма все падает в яму, возвращается к истокам, к самому началу: туда, где она себя не помнит. Дети из детдома. Ее кровать. Подушка, под которую можно спрятать что-то, в надежде, что не найдут. Все равно вытащат. Ей снится место, которое домом назвать нельзя. Систему, которая ломает человека сразу, готовит для этого мира. Иерархию, в которой выживает только тот, кто поднимется выше за счет других. Где обидеть, значит выиграть, где обсмеять, значит присоединиться к большинству, отделяя себя от «странных» и «ненормальных». «Нельзя лежать в одной постели двум девочкам! Свон, ты нормальная вообще? Сейчас все миссис Купер расскажу про вас!» Она смотрит на тех, кто издевается над другими. Дети обижают детей, потому что их когда-то обидели взрослые. Множат ненависть, которой успели заразиться. Делятся на группы, на кланы, на своих и чужих. А ей нет места нигде. Ненормальная Свон. Ненормальная! Эмма делает шаг в сторону, потому что бороться с этим она не желает. И тогда она понимает первую в своей жизни истину — убежать значит спастись. Сделать шаг в сторону, отстраниться. Не вмешиваться. Сбежать. Отойти на расстояние, отколоться и дрейфовать в бесконечном пространстве. Наблюдать издалека и ничего не делать до тех пор, пока в обиду не попадут те, кто дороги. Ну, а пока — бежать! Эмма бежала так сильно, как могла во сне, отрывая ноги от земли, пока глаза искали выход. Яма, где она? Мне надо сбежать с этого места.***
Сон путался с реальностью, пока свет пробивался через веки. Медленно загружалась комната. Шторы распахнуты, солнце билось, словно издеваясь над ней. Она хотела позвать Мэрлина, но не слышала себя. Телефон под рукой, батарейка села. Сколько времени? Важно ли вообще? Время остановилось навсегда. Телевизор из соседнего номера шумел голосами. Мэрлин, ты здесь? Ничего не выходило из нее, ни звука. Нет сил сдвинуть тело. Эмма собрала все силы, что еще ее не покинули, приподняла руку, отвела в сторону. Телефон полетел в сторону двери, но глухо стукнул об пол. Ну что же ты, телефон? Сильнее надо было шуметь! Мэрлин прибежал на звук, но его лицо не встревожено, нет. Эмма вообще не понимала, что с ним. Ты плачешь? Мэрлин, что с тобой, спрашивала она одними глазами. Мэрлин плакал, как ребенок. Как счастливый ребенок, на которого свалилась огромная радость размером со слона. Поднял ее телефон, поправил одеяло, но молчал, сдерживаясь, хотя ведь Эмма видела, что его просто распирало. Еще один йогурт, кашу Эмма не осилила. «Что случилось?» — накалякала она в блокноте, оставляя за собой слабый графитный след. Мэрлин делился радостью, сбиваясь на каждом слове: Барак Обама баллотируется в президенты, Эмма! Понимаешь! Барак Обама! Только что выступил с речью. «Ну и что?» — выходили слова из-под карандаша. Как что? Эмма, это же Барак Обама. Он же афроамериканец, он же либерал, он же против оружия и войн, он же… Эмма пыталась сконцентрироваться на его лице, на словах, но все это звучало как-то далеко, будто она в бочке, в какой-то капсуле, закрывающей ее от всего мира. Но Мэрлин продолжал, перебивая самого себя: о том, что хочет перемен, что устал от плохих новостей, что его достало видеть одного и того же человека у власти вот уже всю его сознательную жизнь. Сколько можно? Он толкал речь, будто сам собирался на трибуну. Эмма проваливалась в сон, все еще мысленно с ним споря. И что, пойдешь голосовать за него? Ты, кто ругался на власть? Да и разве президент виноват в том, что люди друг друга ненавидят? Что насилуют других, бьют их, издеваются, употребляют в попытках сбежать от реальности? Нет. Это люди сами по себе. Все они болеют ненавистью. Сколько можно войн, Эмма? Сколько можно агрессии? Мы же так дойдем до третьей мировой, сгинем все в один миг с этой гонкой вооружения. Хватит одной бомбы, чтобы все прекратилось враз. Эмма вынырнула из дремы только для одного слова. «пусть» — запечатлел блокнот единственную мысль. Жирные продавленные линии. Пусть.***
В последний раз к Эмме пришла Темная Свон. Ее привел Темный Лорд. Темная Свон встала ровно глаза в глаза. Они же одного роста, одного размера. Одной и той же породы. Эмма вглядывалась в Темную, поражаясь, как они похожи. Даже движения один в один. Колечко на ниточке! У нее оно тоже висит там, прямо на груди. Эмма тянет руку к Темной забрать кольцо, но пальцы упираются в гладь зеркала. Холодное стекло. Пальцы не чуют тепла, вообще ничего не чувствуют. Как же холодно, черт! Как же тут холодно. В этой яме нет ни тепла, ни света. Эмма трет руки, и ей чудится Реджина. Она берет ее окоченевшие, скрючившиеся пальцы в свои и обдувает жарким дыханием, трет ладонями. Реджина! Согрей меня! Мне холодно здесь. Эмма очнулась от того, что замерзала. Мэрлин сидел рядом. Лучше бы ты улыбался, Мэрлин. И так тошно. У Эммы жар не сходит неделю. Тело боролось, обливая ее потом, и от этого ей холодно. Безысходная ситуация. Глупо как. Горячка загнала ее в бред, спутала цвета и звуки. Глаза-хамелеоны, воспаленно-красные, моргали от слез, но видела она все в черно-белом. «Я мерзну» — попыталась прошептать она. Мэрлин не расслышал, но все понял и так. Пижама, — улыбнулся он. Подарок от кого-то. Проделала такой путь по всем штатам, что адреса запутались на посылке. Только тут нагнала, во Флориде, где команда Темной Свон застряла во времени, а Эмма — в собственных снах. Пижама их догнала. Наверное, от мамы на Новый год. Эмма куталась в пижаму, успокаиваясь этой мыслью. Таблетки начинали действовать. Пожалуйста, пусть это будет приятный сон. Но лучше — ничего. Холодно все равно. — Почему я все время мерзну? Достало уже! — Потому что ты куришь, Эмма. Я предупреждала тебя столько раз. Лучше бы тратила деньги на что-нибудь полезное. Сколько раз я тебе объясняла и про сосуды, и про давление? Бросай курить, пока не затянуло. — Да не курю я! — Эмма… — Ну что «Эмма»? Я уже четырнадцать лет как Эмма, и что теперь?! — Эмма Свон. — Ну что, Ингрид? — Милая, ты же меня так больше не зовешь. Ты же так не называешь меня больше. Эмма открывает глаза и видит маму, ее грустное лицо. Оно приближается все ближе, и Эмма видит каждую морщинку, особенно возле глаз, когда она смеется. Но сейчас мама грустная. — Ты же зовешь меня по-другому теперь, — старается улыбнуться Ингрид. «Мама!» — застряло в глотке, так и не пробравшись через колючки. Гнойная ангина не проходила, накрепко обосновавшись во всей Эмме, будто какая-то кактусная сухая пустыня. «Мама» — захотелось сказать ей волшебное слово, которое она признала не сразу. Она старалась выдавить хотя бы слог, но расплакалась из-за раздирающей боли. Каждый выдох -всхлип царапал. Мама, я так хочу с тобой поговорить. Прости меня за все.***
Эмма писала сообщения в окошке скайпа, Ингрид отвечала вслух. Ненадежная связь съедала половину звуков, но все равно — было видно ее лицо. Ингрид отвечала, но больше спрашивала. — Покажи рецепт! Подвинь ближе, не видно ничего. Так, а там что? Третьей строчкой. Почему сразу не прописали? Ты знаешь, какие последствия от ангины? Почему сразу мне не позвонили? Знаешь ведь, какие могут быть последствия. Сейчас мы тебя вылечим, милая. Не волнуйся только, ладно? Эмме хотелось смеяться, но больно. Слала смайлики, успокаивала. Ей уже легче. Физически, по крайней мере. — Эмма, только не кури сейчас, умоляю. «Мама, за это не волнуйся. Я не курю больше». — Эмма, Эмма, смотри. Это мы все вместе празднуем новогодние каникулы. Сейчас, грузится. Получила? На фото Ингрид, ее бойфренд и какой-то лохматый мальчишка. Мама уже писала ей, что берет его из патронатного дома каждые выходные. Опять ты кого-то спасаешь, мама? Не хочется тебя расстраивать, что все это зря. Прости, что меня не удалось. Прости меня за многое, но больше всего — за это. Зря ты старалась. — Милая, ну что ты плачешь опять, ну? Все будет хорошо, ты же знаешь. От этих слов только хуже. Эмма мотала головой, ничего не печатала. Нет тут таких смайликов. — Эмма, возвращайся уже домой. Приезжай ко мне. Бостон по тебе скучает, — улыбнулась Ингрид, и от этой улыбки Эмму прорвало на новые слезы, выталкивая комок, что рос с ней все это время. Перевести бы тему поскорее, так она снова расцарапает горло и старые болячки. Что такое дом? Можно ли туда вернуться? Поздно уже слишком. Эмма собрала слезы и вытерла руку о пижаму. «Совсем забыла! Спасибо за пижаму, мама!» — Какую пижаму, милая?***
Мама осталась в Бостоне. Эмма ела первую нормальную еду за все время болезни. Мэрлин сидел рядом, контролировал каждый ее глоток. Новый рецепт от Ингрид сжат в его руке, скоро побежит в аптеку. Эмма отмахнулась от него, чтобы прекратил пялиться. Каша! Какая же вкусная каша. Проходила прямо в желудок, не застревая, не вызывая слез. Благодать! Она остановилась, припоминая последний разговор с мамой. «От кого пижама?» — быстро написала она в блокноте Мэрлину. Все блокноты теперь только для слов. — Не знаю, — пожал Мэрлин плечами. — Ехала от самого Нью-Йорка за нами. Там еще записка была странная: всего пара слов. Эмма жадно схватила бумажку. И правда — всего пара слов. Но почерк все говорил за себя. «Сохрани в себе тепло, Эмма». Буковка «Э» с витиеватым язычком.