***
— Реджина! — крикнул кто-то так громко, что Эмма подскочила. Никого и ничего в комнате. И что это за комната? Кто кричал? Я сама кричала, — простой вывод после длительного пяляния в стену. А что поделать с другими вопросами? Кто я? Где я? А главное — когда? Но вместо ответов — тихая пустота в голове. Вопросы сыпались, сыпались, ворошились. Высыпались двумя ложками кофе на дно кружки. Черт! Да это же не кофе никакой. Что это вообще? Кипяток размывал все в коричневую кашицу. Какао. — Фак! — полетела ложка в раковину, и следом подобные слова. Эмма молча смотрела на то, что уже не исправить. Разбитый сон, развалившееся утро. Туманная голова. — Эма? — позвал ее тихий голос, и она обернулась, еще раз ругая себя за ругань. — Привет, парень. Давно встал? И давно ли тут стоишь и слушаешь, как я матерюсь? — поджала она губы. — Давно. Я уже встал, когда Реджина встала тоже. Только она быстро ушла на работу. Сказала, чтобы я ел все что хочу и чтобы был сам, как хозяин. — И что ты поел? — раскрыла Эмма холодильник, заставляя себя сфокусироваться на содержимом холодильника, а не своей головы. — Ничего. Я решил подождать. Чтобы вместе. Хлопнула дверца. Колыхнулся листок бумаги на самом верху. — Да, это Реджина там написала. Высоко висит. «Дорогая моя ванильная неженка, я надеюсь, тебе все же удалось поспать. Теперь я всерьез задумываюсь над тем, что тебе нужен собственный ловец снов. Ты ворочалась всю ночь и пыталась говорить во сне. Хотелось бы, чтобы со мной, но я слышала имя Мэрлина. Не то, конечно, что я хотела бы услышать от тебя в постели, но лучше обсудим это вечером, ладно? Ты хотела что-то еще со мной обсудить касаемо вчерашнего свидания, но мы так и не успели. Эмма, если ты не выспалась, лучше не приходи ко мне на обед. Лучше выспись, прошу. Или потрать время на свой проект. У тебя их сейчас тьма, и я из-за этого волнуюсь. Если чего-то не найдешь в своей студии, возьми в моем рабочем кабинете. И, пожалуйста, очень тебя прошу, ничего не покупай без меня. Отправь все мне, я внесу в список. Твоя кокосовая неженка. До встречи!» Скачет почерк по бумаге. Хмурится лоб, вновь плывет мысль. — Эма. — Что такое, парень? — А давай купим кексов на завтрак? Помнишь, кексы? В том клевом месте.***
— Смотри, Эма! Круто я придумал? На каждый ноготь наклеен стикер: пять разных цветов. Генри помахал пальцами, чтобы Эма могла оценить конструкцию со всех сторон. — Как Россомаха, да? — расплылся он в улыбке. — Точно! — улыбнулась она в ответ и вернулась к распечатанным главам. Черные буквы пронизывали белую бумагу, ткали серые сказки без конца. — А ты мне почитаешь когда-нибудь, что тут? Это же сказки? — заглянул Генри в листочек, но бумаги резко отъехали в сторону. — Это не сказки, помнишь? Это работа, и мне надо ее отработать, — закончила Эмма в задумчивости, возвращаясь на главу раньше. Что-то там было подобное, только что именно? — Дай-ка мне стикер, парень, — протянула она руку, и Генри отклеил один со своей руки. Сегодня разноцветные закладки маркируют не студенческие работы, а мысли Эммы, раскиданные по голландским сказочкам. Двадцать третью работу надо было переделать: она будет удачным переходом между главой о семейных ценностях и отношением общества к… — Как думаешь, если покрасить красным маркером желтый стикер, он станет оранжевый? — Чего? — вынырнула Эмма из книги, наблюдая, как перед Генри на мягком ковролиновом полу расположилось содержимое специального канцелярного ящичка. — А ты попробуй. У Реджины есть не только стикеры: маркеры, цветные ручки, линейка, круглая линейка, замазка, фигурный степлер и даже циркуль. Циркуль тебе зачем, Реджина? — улыбнулась Эмма про себя. Наверное, для того, чтобы Генри попробовал все это в действии, расчерчивая круги, закрашивая их в разные цвета, чтобы они давали на пересечении что-нибудь другое — новое. Зря они остались в рабочем кабинете Реджины: надо было на кухне локализоваться. — А ты почему не гуляешь, парень? — Не хочется сегодня, — поморщил он нос, выводя еще один круг побольше. Съехал за границу кусок. — У тебя все нормально? — отложила Эмма распечатки в сторону. Потому что обычно в это время Генри уже не найти дома. Как и велосипед, и его рюкзак, в котором вместо книги на время прогулки бутылочка с водой, яблоко на перекус, «денежки от Мэри Маргт» и заряженный на полную телефон. — Ага. Просто, так. Сегодня тут хочу, — приподнял он голову. — Ладно? Сегодня Генри приклеился к Эмме с самого утра, с того момента, как кошмар закончился и смылся в раковину остатками кофейной гущи. — Конечно, ладно, — потянулась она к его руке, отклеила пару стикеров и налепила себе над губой. — Красивые усы? — повертела она головой. — Очень, — рассмеялся он, тут же повторив сделанное Эммой. — Сфоткай меня! У тебя теперь классная камера, я знаю. Да, Эма, сфоткай. Что я Россомаха и с усами! — раскачивался он от нетерпения. — Вот так замри, — прицелилась Эмма камерой и только что заметила пропущенный звонок, мелькающий красным пятном. — Все? — прошептал Генри, чтобы усы не отвалились. — Или не все? Давай еще вместе, а?***
Секретарь приемной мэрии усвоил простой урок за пару приемов: она все равно туда пройдет. Даже если мадам мэр просила никого к ней не пускать. Особенно сегодня. Вообще никого, понял? Но что поделать с этой мисс Свон? — Здарова! — бросила на ходу мисс Свон, стремительно шагая в самый главный кабинет этого здания. Города. — Ты хоть выспалась? — приподнялись брови. — Я же написала тебе, Эмма. Не стоило. — Срочное дело, — распаковывала Эмма рюкзак. — Твой обед. И новости. — Какие еще новости? — моментально нахмурилась Реджина. — Сегодня с меня достаточно новостей, — отвела она взгляд в сторону. — У тебя нормально все? Поешь, тебе точно надо. Так что там у тебя? Точно что-то случилось, — усмехнулась Эмма. — Или кто-то? — Интервью. Рейтинг. Комиссия. Сил моих нет, — выдохнула Реджина, усаживаясь за стол, принимаясь за обед. — Классно. А можно поподробней как-нибудь? Слов там добавить, я не знаю. — Мюррей. — О. Так гораздо лучше, да, — закивала Эмма, и Реджина улыбнулась, расслабляясь. — Все дело в том, что… Что она все-таки согласилась на то дурацкое интервью. Управились быстро, на удивление быстро, потому что ну кто такие кадры вообще находит? Этот журналист! Журналюга, одно слово. Откуда вообще берутся такие? Но не в этом суть. Так вот, сюжет вышел тем же вечером на локальном и повторился на центральном канале штата через пару часов. — Зачем я только согласилась? — проворчала Реджина. — Когда ты успела? — перестала Эмма жевать. — Почему не рассказала? — Потому что! — взмахнула Реджина рукой. — Потому что я прогнулась под нее. Я вообще хотела забыть про это тут же. Еще этот дурацкий журналист со своими идиотскими вопросами, — бросила она в сторону. — Но нет же! Всю следующую неделю опять под нее прогибаться. — Реджина, почему ты так говоришь, что… почему для тебя это именно так? — Как так? — воткнула Реджина вилку в салат. — Как будто она к тебе типа сверху вниз, что ли. Может, она делает это из доверия. Ну, понимаешь? Как на равных. — Это же Мюррей, — зло усмехнулась Реджина. — Какие еще на равных? — Нет, я серьезно. Такое ощущение, будто ты постоянно с кем-то борешься, — пожала Эмма плечами. — Только с кем? В тишине какое-то время раздавался только хруст салата, и все это время Эмма наблюдала за Реджиной: лицо, брови, видимый бег мыслей где-то там, у Реджины в голове. Вечно беспокойные, быстрые мысли. Эмма смотрела и видела, как мечутся ее глаза и резко застывают в прямом выстреле-взгляде. — А ведь правда: почему я все время так думаю? — вдруг спросила она. — Не знаю, — хохотнула Эмма от неожиданности. — Ты скажи мне. Хмыканье вместо ответа. — А ведь знаешь, — откинулась Реджина в кресле, — ведь она и правда была со мной предельно вежлива. И высоко оценила мое интервью, между прочим. Настоятельно порекомендовала мне попробовать себя в дебатах… — Еще бы! — Потому что речь живая и убедительная… — Кто б сомневался вообще! — И что если я хочу что-то менять… — А ты хочешь, да, ты вечно хочешь. — То мне пора начать оказывать влияние на массы. — О. Об этом речь? — И что я легко смогу задавить кого угодно. — Ну… я не сильна в дебатах, но на тебя обязательно посмотрю. — Даже если это будет новостной сюжет? — приподняла Реджина брови. — Погоди! Ты говорила, что у тебя какие-то новости. — Черт! Да! Мама звонила. Нам надо будет сгонять в Бостон. Точнее, в патронатный дом. Она деталей не сказала, но я думаю, это сюрприз: Феликс вернулся пораньше скорее всего. Хотим выехать сегодня, рано вечером, — живо покивала Эмма. — Там день и сразу обратно. Наконец тачку свою заберу. Надоело на велике или такси. К Мэрлину заскочу заодно. Ты знаешь, мне приснился странный сон, и он там точно был, я помню, — прищурилась Эмма. — Может, это из-за того, что он звонил мне недавно, какой-то странный весь, извинялся за все, что было. Точно под кайфом, — помотала она головой. — Реджина, — остановилась Эмма, не угадывая, отчего у Реджины такое лицо. — Ты что? Все нормально? — Нам надо кое-что обсудить, — осторожно выкатились слова. — Речь о Феликсе. — О Ф-феликсе? Ну, давай, — настороженно ответила Эмма. — Только почему ты такая серьезная? И почему у тебя такое лицо? А у меня такое странное ощущение? И я не понимаю, что ты говоришь. То есть я слышу слова и понимаю сказанное, но не понимаю — какого черта? В смысле — Генри не должен общаться с Феликсом? Не могу же я вот так вот просто запретить ему! Они же друзья, Реджина! Как это… как это понимать вообще? — мгновенно забыла Эмма про еду. — Вот так, что у Генри проблемы, которыми могут воспользоваться другие люди. Такие, как Феликс, например, — уткнулись пальцы в пальцы пиками. — А что такого в Феликсе вообще? — Девиантное поведение, случаи аутоагрессии, возможность проявления агрессии по отношению к другим, жестокость и… — Погоди-ка! — прервала Эмма список, который, судя по интонации, только начался. — Откуда ты вообще его знаешь? Реджина? Да он же у тебя просто… я не знаю… монстр какой-то! Откуда вообще все эти слова? — Я видела его дело, — быстро проговорила Реджина и прикусила губу. — В смысле? Как ты это сделала? Ты достала документы на Феликса? Вот так вот просто достала и прочитала? — Эмма, не об этом же речь! Я говорю тебе, что у Генри могут быть проблемы. Он в уязвимом положении, и тебе надо… — Нет, постой! Зачем ты вообще читала дело Феликса? Ты и про Генри прочитала все? — Эмма! Да услышь же ты меня, — приподнялась Реджина. — Мне не надо ничего про него читать. Я и так знаю, какой он. — И какой же он? Какой он для тебя? Неуверенный. Ранимый. Хрупкий. Уже кем-то надломленный. Как думаешь, почему у него такие проблемы с речью? И откуда эта молчаливая зажатость, что случается время от времени? Ты же знаешь, Эмма, ты все знаешь сама, так ответь мне, почему на ночь мы закрываем окна? От кого он так прячется, надеясь защититься намотанными на обруч нитками, словно щитом? Почему он сбегает? Он же не первый раз так делает, ты сама мне говорила. — У него была приемная семья. Плохой опыт, — облизнула Эмма пересохшие губы. — Ты хотела бы, чтобы этот опыт повторился? Этот Феликс рос в дурном окружении и довольно долго. Нельзя так просто вычеркнуть все его прошлое, — махнула Реджина рукой, словно отрезая чье-то чужое прошлое. — Никто не знает, что он там усвоил. Семья алкоголиков с домашними побоями… — Хватит, Реджина! — схватилась Эмма за лоб. — Все, хватит. Такое ощущение, что Феликс для тебя пропащий. Ты так на него ополчилась! Не все дети из таких семей вырастают ужасными. — Подождем до первого случая? Ты бы так не рискнула, верно? Тяжелая тишина в ответ. — Эмма, я просто волнуюсь за Генри, понимаешь? Он может легко выбрать себе в авторитеты не того человека, — сглотнула она. — Он еще не разбирается в людях так хорошо, как хотелось бы. И этот авторитет может оказаться для него опасным, даже если не кажется таким с первого раза. Даже если Генри ему доверяет. Обед давно закончился. Дискуссия — почти. — Смешно, — заключила Эмма после долгой паузы, которая последовала за еще одним несокрушимым аргументом Реджины. — И что тут смешного? Ситуация серьезная. — Смешно, что мы с тобой так спорим из-за Генри. Никогда бы не подумала, что у нас с тобой будут разборки на такие темы, — усмехнулась Эмма. — Мы не спорим. Это не разборки. Я просто тебя предупредила, — выставила Реджина указательный. — Вот и все. — Ты повысила голос. Дважды, — кивнула Эмма. — Ты просто меня не слышала. Вцепилась в это дело, как будто речь только об этом. — Все равно не понимаю, как ты это все достала, — покачала Эмма головой. — Скажи спасибо, что узнала это от меня, а не от Генри. — Спасибо, — слетело сухо. — Ну пожалуйста, — прозвучало так же в ответ. — Нет, Реджина, я серьезно: спасибо тебе. Только вот что мне с этим делать? — глянула Эмма в окно. — Вообще не знаю теперь, — протянула она. — Что-нибудь придумаю по дороге. Вот веселая будет у нас поездка, — резко выдохнула она. — Когда планируешь вернуться? К воскресенью. Пикник на побережье никто не отменял. Погода больше не шалит, дожди обошли самый лучший город на земле стороной. Генри очень хочет такой пикник. В Бостоне до пляжа ехать сорок минут, не меньше, а потом попадаешь в шумную толпу, в давку, к обнаглевшим чайкам и к мусору от ленивых. В Сторибруке песчаного берега хватит на всех. Да, воскресенье — особенный день. Будут есть вафли прямо там. А приедут на своей машине, в которой любимая музыка и уже родное кресло, окошко на заднем открывается только справа, ну и что.***
Воскресенье будет только завтра, и оно никогда не станет таким, как нарисовано в голове. Ключ провернулся несколько раз, но дверь не открылась, как будто забыла, что это — ключи от нее. Еще раз два полных оборота туда и обратно. Мотивирующий пинок, и вот дверь поддалась, но только сейчас Эмма поняла, что не хочет заходить внутрь. Вообще ничего не хочет. Пусто. Оглушительно пусто. Лучше бы она осталась у мамы на ночь. Два шага в темноту. Уперлась спиной в стенку прямо у зияющей дыры-входа в ванную комнату. Незнакомое пространство медленно наплывало на нее, напоминая ей о том, что это — ее дом. Нет, не дом. Квартира, в которой она пряталась столько лет. Проспала. Просуществовала. Лучше бы она осталась у мамы, но там столько его вещей. Мама сказала, что сама их отвезет. Она бы не смогла там ночевать. Просто прорыдала бы всю ночь. Куда бы деться? Куда деть себя? Как это вынуть, выложить, отрезать? Надо поехать, прокатиться, да! Это всегда спасало. Обогнать ужасно медленные машины, все светофоры на свете, проехать оранжевые, красные, серобуромалиновые, выскочить из города с проклятым патронатным домом, куда приходят потенциальные родители за будущим ребенком. Выехать из города, хотя бы на час вырваться. Но как только Эмма вырулила на объездную, поняла, что не может не обернуться назад, чтобы проверить. Пустое кресло. Лучше встать на обочине. Может, так все тоже остановится. Но время идет, и краски на небе меняются, наплывая друг на друга, смешиваясь. Все расплывается, будто она специально сняла очки, и на входящем звонке не сразу видно имя. — Милая? Ты меня слышишь? Где ты? Приезжай обратно. Я знаю, тебе сейчас нелегко. Давай поговорим, Эмма… Эмма? Сбросить и написать сообщение: по-другому не получится. А что тут скажешь? И как? Соленые губы совсем распухли. «Мама, прости, не могу сейчас говорить». И не знаю, когда смогу и захочу ли вообще. Скорый ответ, даже странно. Но это синее окошко скайпа. Миллс Р: Эмма-Свон-ванильная неженка, ты в порядке? Ты мне так и не позвонила. Я волнуюсь за тебя. Позвони, как сможешь. Эмма_1983_1: Реджина, я не в порядке, вообще не в порядке. Миллс Р: Ты не за рулем? Я звоню! Все опять расплывается, а слова сбиваются-перебиваются на всхлипах, путая события и даты, имена и последствия. Эмма тонет в них, захлебываясь. Что мне делать, Реджина? Я не знаю, что мне делать, я сойду с ума от этих мыслей, как мне привыкнуть к этому, как? — Поезжай ко мне. Ты можешь ехать? Включи на громкую связь и поезжай. Не отключайся, ладно? Я буду тебя отвлекать. Только не плачь, Эмма. Просто доберись до меня. Приезжай ко мне, и мы со всем разберемся, слышишь?***
Мистер и миссис не-помню-их-фамилию нашли анкету Генри на сайте уже давно, и он им очень понравился. Они как раз хотели мальчика, не сильно маленького, не сильно взрослого: как раз вот столько, сколько Генри. Они еще ни разу его не видели, хотя многое им уже рассказали в патронатном доме. Ведь он же чудесный? О, да, чудесный. Встреча уже завтра, сами увидите. Они уверены, глубоко убеждены, что все получится. Не с первого, так со второго раза. — Вдруг они плохие, Реджина? Вдруг так, — шмыгнула Эмма носом. — Хочешь, я проверю их? — Да. Хочу! — Только мне нужны полные имена. — Черт! Мчатся фонари как ошалелые, мелькают все чаще. — Эмма? — Да! Я вспомнила. Тейлор. Она — точно Грейс. А он… Блин, да как его там? — Не волнуйся. Я найду. Этого достаточно. О чем ты еще волнуешься? О том, что он не пишет мне и не звонит. Что, если он напуган? Или у него забрали телефон. Если ему плохо и страшно. Как он там один, этой ночью? — С ним ведь специалисты, Эмма. Они делают это постоянно. Не все же кругом идиоты, верно? — А что, если все? — Хочешь, я их тоже проверю? Да, я хочу. Проверь их всех, Реджина, проверь! А вдруг я его никогда больше не увижу, Реджина? И эти последние между нами слова — самые последние вообще? Как мне быть с этим осознанием? Я ведь даже с ним не попрощалась нормально, а мама сказала, что сейчас с ним лучше не говорить на такие темы. Что, если я никогда с ним так и не увижусь?! — Я проверю закон, хочешь? Мы найдем лазейку: в законах всюду дыры, ты обязательно с ним еще увидишься. Мы все найдем, все проверим, убедимся, что у него будет все хорошо. Как ты и хотела, Эмма.***
— …И когда я зашла в квартиру, то как будто оказалась там в первый раз, знаешь. Сразу все так нахлынуло. Как оно было до. Как мама и Мэрлин почти за меня выбрали эту квартиру, как я подписала бумаги. Почти как во сне все. Реджина, я так долго спала. Не хотела вообще просыпаться. Потому что зачем? — Но потом появился он, и я будто очнулась, понимаешь? С ним я вдруг поняла, какой я могу быть, по-настоящему, и на что я вообще способна. Думала ли я когда-нибудь, что могу сделать из-за одного ребенка? Знала ли я, как много могу? Не хочу верить, что больше мы не увидимся, не прокатимся вместе… На кровати много места, но занята только половина. Под спиной Реджины придавленная скомканная подушка, на плече у нее тяжелая голова Эммы. Эмма говорила и говорила, но все никак не могла привыкнуть к собственному голосу. Запнулась, теряя мысль, пока прислушивалась к этому странному сдавленному бормотанию, доносящемуся из нее же. — Давай еще раз почитаем, — попросила она шепотом, и Реджина раскрыла файл опять. Мистер и миссис Тейлор состоят в супружестве одиннадцать лет. Он — банковский служащий среднего звена, недавно получил продвижение по службе. Она — менеджер в сфере недвижимости. У обоих хороший достаток, высшее образование, дом, две машины, аквариум с рыбками. Серьезных заболеваний нет, вредные привычки отсутствуют. Судимостей, разумеется, тоже нет. Из штрафов — только за парковку в неположенном месте. Реджина могла достать любые данные, и сейчас Эмме было глубоко наплевать, каким именно образом. Почитай еще, Реджина. Я не могу звонить в патронатный дом: после того случая с канарейкой я ни с кем там больше не общаюсь. А мама сказала, что лучше не тревожить Генри сейчас. Надо выждать, пока он не свыкнется. Если позвонит, то надо за него порадоваться, не перекидывать на него волнения или тревоги. Не дать засомневаться. Все, что я от нее знаю — Генри никуда не сбежал, а значит, встреча состоялась успешно. Значит, мистер и миссис Тейлор скоро покажут рыбок новому жильцу большого частного дома. У Реджины прямая спина и твердое плечо. Она выдерживает все «а что, если» со стороны Эммы. Разбивает тревоги, останавливает мысли, распутывает клубки эмоций, укладывая их на прямые рациональности. Отпускай свои мысли, Эмма, отпускай. Пусть станет легче твоя голова. Тревоги улетучиваются под всеми железными логическими «все будет хорошо», и голова пустеет. Но вот только почему все равно так хреново, Реджина? — Что мне делать, чтобы перестать… я даже не знаю, что именно. Что мне делать? — уткнулась Эмма лбом в плечо Реджины. — Мама ведь говорила, что будет тяжело, но я никогда не думала, что она имела в виду меня.***
Перед Эммой пелена. Белый лист бумаги. Она исполосовала его черным вдоль и поперек. Содрала мятый слой подсознания и выплеснула в одном порыве на холст. Сняла лист, поставила новый. Когда разница между белым и черным начала пропадать, она поняла вдруг, что вокруг давно темно, и зажгла единственную лампочку. Плещутся чернила в баночке, плещутся, кисточка пляшет, разрезая пелену. Дрогнула рука от едва заметного движения. — Ч-черт! Реджина! Ты меня напугала! — Господи, Эмма, я не хотела! — вышагнула Реджина из-за двери. — Проснулась, а тебя нет. Уже четвертый час. Я подумала, ты задремала, принесла тебе… — замерла Реджина, сжимая одеяло. — Оставить здесь? Эмма перевела взгляд на ее руки, крепко сжимающие пухлый ком, обратно на ее встревоженное лицо, и ей вдруг так захотелось, чтобы Реджина бросила это одеяло на пол и вместо него обняла бы ее саму. — Реджина, — шагнула она ближе, — у меня не получается. Не получается отвлечься. Ты сказала, что поможет… Ты сказала, но… — поджала она губы. — Иди ко мне. Иди скорее ко мне. Гладили руки голову, прижимали. Валялось одеяло у ног на полу. Двое раскачивались в странном танце тоски. — Надо подождать, Эмма. Надо ждать. — Сколько можно ждать? Сколько надо? Неделя. Самое сложное — первая неделя. Ты не можешь не проверять телефон, другие источники. Все еще не веришь. Но ждешь. Потом пойдет вторая, и звонки матери, перечитывание данных, что мы достали не самым честным способом, но и закон не нарушая, — все это останется ритуалами. Они пройдут со временем… — Откуда ты все это знаешь? Откуда знаешь, что сработает? Я знаю-знаю. Все пройдет со временем, и ты свыкнешься с мыслью, что все так, как надо. Что так должно было быть, и вы уже дали друг другу все, что могли. Самое важное. — И что такого я ему дала? Кроме рисунков, начиная с того самого первого, выведенного кофейной линией на картонной подставке из-под фастфуда. Что ему осталось, кроме блокнота с зарисовками очеловеченных животных? Воспоминания о поездках по запутанным объездным до ближайшего заката? — Ты дала ему кое-что очень важное. Веру в хороших взрослых людей, в доброе к нему отношение. Почему же мне от этого только хуже, Реджина? — вжималась Эмма в Реджину сильнее.***
Миллс Р: Эмма. Миллс Р: Свон. Эмма_1983_1: Я тут, Миллс! Как ты? Все закончилось? Миллс Р: Студенты — да. Работа — нет. Точно остаюсь до вторника. Первые съемки назначены на понедельник. Эмма_1983_1: Как же твоя мэрия? Миллс Р: Самое важное я уже закрыла. А по остальному — придется им всем хоть раз подумать своими собственными головами. Эмма_1983_1: :) Ах, Сидни будет по тебе скучать. Миллс Р: И по тебе. Целых два обеда без твоих подколов над ним. Как он с этим смирится? Эмма_1983_1: Ты предлагаешь мне приготовить обеды для Сидни? Миллс Р: Нет. Ни обедов, ни подколов. Дай передохнуть бедняге. От нас обеих. Эмма_1983_1: :D Миллс Р: Лучше приезжай ко мне на ужин. Зарезервирую столик в одном шикарном месте. Эмма_1983_1: Я — пас. Не сегодня. Миллс Р: Ты как там вообще? Только честно. Эмма_1983_1: Сносно. Миллс Р: Эмма, еще раз предлагаю: приезжай ко мне. Мне здесь выделили квартиру на время работы. А завтра мне вставать только к одиннадцати. Эмма_1983_1: Только? :) Миллс Р: Приезжай ко мне. Это я имела в виду. Эмма_1983_1: Я не хочу тебе там мешаться. Миллс Р: Брось! Прогуляемся вечером по Огасте. Тут много хороших местечек, не только магазины. Мы так и не сходили в музей. Эмма_1983_1: Реджина, мне пока что совсем не до музеев. Миллс Р: Послушай, я просто волнуюсь за тебя. Ты точно не хочешь приехать? Подумай над этим. Эмма_1983_1: Пока что я могу думать только об одном. Я просто жду. Миллс Р: Тогда займи себя чем-нибудь. Очень помогает. Только не запирайся в комнате на все эти дни, я тебя умоляю. Эмма_1983_1: Я как раз сейчас к ребятам. Декорации сами себя не нарисуют (не закосячат и не перерисуют заново). Миллс Р: Звони мне, если будет плохо. Или хорошо. Просто звони, когда захочешь. Но лучше — приезжай.***
Что делать с какао? Его в этом доме никто не пьет. Можно унести ребятам. Пусть останется, некогда про это думать. Да и на кофе времени уже не осталось. — Алло! Да еду уже, еду. Ну, почти еду. Выхожу уже! Да знаю я, знаю. Да все нормально, Мэри Маргарет. Ты мне пятый раз за день звонишь. Скажи честно, это Реджининых рук дело? Ну не ври, а! Я ведь слышу, как Дэвид там ржет… Да все, выхожу я! Шлепнулся сотовый на сиденье рядом с рюкзаком. Эмма потянулась к ремню безопасности и по привычке глянула назад. Чертовы ритуалы никуда не делись. На это надо больше времени, она помнит. Опять трезвонит телефон. Да сколько можно уже, Мэри Маргарет? Лоб нахмурился, собираясь складками: неизвестный номер. — Да? — Эма? Это ты? — Парень?! Это я, да! Откуда ты звонишь? Номер другой. Погоди, у тебя все хорошо? Ты как вообще? — посыпались вопросы. — Это Феликса телефон. Не хочу звонить по своему, потому что вдруг они слушают, — прошептал он, торопясь. — Я записал твой номер на руке, но две цифры стерлись. Я боялся, что это не ты. — Это я, я! Генри? Алло? Парень! — Эма, почему ты не звонила мне? — разбил вопрос только недавно родившуюся радость. Пауза на подбор правильного ответа. Потому что мама так сказала. Сказала, что так будет легче. Всем нам. Потому что Реджина научила подождать, и только потом тщательно все распланировать, чтобы никому не было больнее. Потому что я много плакала, а плакать взрослым нельзя. Не перед тобой же! Что тебя расстраивать зря? Потому что я желала тебе самого лучшего, и вот оно так скоро наступило, что я просто выпала и разбилась. — Генри, послушай… Да черт! Черт! — Я очень за тебя волновалась, понимаешь? И не хотела тебе… Не хотела мешать… — Ты уехала, Эма? Ты меня оставила? — Нет! Нет-нет-нет. — Мы с тобой увидимся? Когда-нибудь точно. Если твои будущие родители одобрят мою кандидатуру, назначат статус «нормальная», поставят штамп «проверено». — Конечно, парень. Обязательно. Расскажи мне, расскажи, — проглатывала она слова, — как все прошло? Добавить позитива, как мама попросила: натянуть улыбку, которая замораживает лицо, и голос от этого легче не становится. — Я не знаю как сказать, — пробормотал он сбивчиво. — Эма? — Что такое? — Я не хочу с ними быть. — Парень, погоди, послушай! Они же очень хорошие! Они же хорошие люди, Генри. Послушай, послушай… Я расскажу тебе сказку. Впервые в жизни расскажу тебе красивую сказку о том, какое тебя ждет прекрасное будущее. Какие у тебя будут любящие родители. Без штрафов, без вредных привычек, без косяков. Какой будет дом, своя настоящая комната и целый аквариум рыбок. И у этой сказки будет счастливый конец. Мистер Бобер найдет свое место и никогда не будет грустить. Хочешь? Давай я тебе расскажу сказку о том, как я за тебя рада, и ведь если повторить это несчетное количество раз, то может, я и сама начну в это верить. Я расскажу тебе сказку о том, как счастлива слышать, что они тебе понравились. Ведь лучше бы, чтоб они тебе понравились, ведь выбора у тебя нет, совсем нет. Тебя уже выбрали, а дальше решать не тебе. Последний кусок в сказку не попадет, но ты и сам все это наверняка знаешь. — Они очень классные, я обещаю тебе. И ты им очень нравишься! — все то же замерзшее от фальши лицо. — Я не хочу быть с ними, — разорвался голос на выкрике. — Я не хочу быть их! Не хочу быть как Окки, я стану как Пират. Хочу, чтобы вернулось все обратно, как было, как мне нравится, Эма! Хочу наши воскресенья, понедельники и все остальное, хочу обратно, не хочу быть здесь.***
— Боже ты мой! И что ты? — выпучились глаза. — Что я? А что я? — выдохнула Эмма. — Он сказал, что сбежит. Ну, то есть не так, конечно, но все равно… Сказал, что бобер свалит в Форествиль. — Форествиль? — переспросил Дэвид. — Ну, Дэвид, выдуманный город это, ясно же. Генри грезит бобрами и Сторибруками, и у него там все животные, как люди, — пустилась Мэри Маргарет в трактование детского восприятия реальности, но прервалась, возвращаясь к Эмме: — А дальше-то что? А дальше Эмма уговаривала Генри никуда не сбегать. Ни за что на свете. — И вот тут-то я и сделала тупость. Тупость прям на сто баллов! — шлепнула Эмма себя по коленке. — Так ты все-таки позволила ему убежать? — прищурился Дэвид. — Нет, конечно же, нет! — воззрилась на него Мэри Маргарет. — Дэвид, ты же шериф! — Это было бы на всю тысячу баллов тупость, — прикрыла Эмма глаза. — Эм, погоди, а почему он просто не откажется? — вернулась Мэри Маргарет на пару шагов назад. — До двенадцати ребенок не принимает таких решений, понимаешь? По закону он еще три года не может ничего выбирать в таких вопросах. Считается, что все происходящее — в его интересах, — возмущенно выдавала информацию Эмма. — И как оказалось, эти Тейлоры уже давно подавали запрос на него, но Генри проходил терапию, поэтому им отказывали. — А сейчас че случилось-то? Прям сразу так им запонадобился, — поддержала ее возмущение Мэри Маргарет. — А сейчас у Генри все хорошо: динамика положительная, кошмаров нет, настроение позитивное, без скачков, — пересказывала Эмма мамины слова. — Не считая случая последнего побега, — проговорила она в сторону. — Эмма, ну вот что ты скачешь? Что там за тупость? Так что ты ему сказала? — схватилась Мэри Маргарет ее за руку. — Я сказала, что все это исправлю, и ему не надо будет убегать. Что я приеду, и мы все решим. Да чтоб оно все! Проклятье! — схватилась она за голову. — Что мне теперь делать, а? — А что ты хочешь, Эм? А что я хочу? — приподняла Эмма голову. — В смысле? — смотрела она по очереди то на одного, то на другого. — Ну, — покашляла Мэри Маргарет, — ты хотела бы, чтоб он был твой? — Оформить полную опеку, например, — улыбнулся Дэвид. — Забрать к себе. — Но… А как же… А почему нет? Потому что! Куда к себе? — начала Эмма спорить сама с собой. — Да даже… Даже если я продам квартиру, даже если я возьму те деньги, которые я не буду брать… — Какие еще деньги? — … Мне ни за что не купить нормальную квартиру, и чтобы еще и школа была рядом, и чтобы недалеко от центра. А что делать с работой? А как мне?.. — В Бостоне, — вставила Мэри Маргарет, и Эмма замерла, уставившись на нее. — Что? — В Бостоне. Никогда не купить дом рядом с нормальной школой и в центре города в Бостоне. — Ты это к чему? — нахмурился лоб. — К нам переезжайте, — положил Дэвид руку на ее плечо. — В Сторибрук. — А пока не устроитесь, поживете у нас. Потом уже все остальное уладите. — Вы серьезно? Вы что, серьезно? — заулыбалась Эмма по-настоящему за все это долгое время, чуя, как возвращаются к ней силы. — А как мне оформить документы? Что нужно делать? Черт, я ведь нифига не знаю! — У мамы своей спроси, — заулыбалась Мэри Маргарет в ответ. — Она ведь через все это уже проходила, Эм. С тобой. Она-то уж точно тебе все расскажет. — Я прямо сейчас ей позвоню! — подскочила Эмма. — Нет, надо сначала позвонить Генри и спросить у него… Нет! Я прямо туда поеду, прямо сейчас, и сразу со всеми одним разом. Нет! Сначала надо поговорить с… — Мне кажется, она точно знает, чего хочет, — прошептала Мэри Маргарет в сторону Дэвида.***
— Я не понимаю. Я ничего не понимаю, — моргает Реджина, как будто слушает глазами, и ей померещилось, что Эмма счастлива и светится именно по этой причине, а не потому, что она приехала к ней сюда, в Огасту. Будто она ослышалась. — Ты говоришь о постоянной опеке? — Об усыновлении, да! — расцветает Эмма ярче, и Реджина моргает еще раз. — Но самое важное, что мы переедем в Сторибрук, понимаешь? И Эмма еще раз пускается описывать идею, что родилась на кухне ее друзей всего час назад, которая крепла и крепла, пока Эмма мчала сюда, к Реджине, и обзвонила и Генри, и маму, и все поняла, да. Она все поняла, и вот это уже не идея, это решение. Самое твердое и настоящее, Реджина, ты меня слышишь? — Сторибрук… — теряется Реджина. — Я не понимаю. Ты хочешь… Ты хочешь, чтобы Генри рос в Сторибруке, — находится она, — чтобы он учился в одной из двух школ, там и выбирать-то не особо… — А что не так с нашими школами, Реджина? — теряется теперь Эмма. — Разве это не первое, где ты навела в этом городе порядок? — Да, но не могу же я все проконтролировать. А как же дети? Там полно дурных компаний. А что будет, когда он там подрастет? Ты ведь их знаешь: подростки, не находящие понимания в собственном доме, сбегающие и вытворяющие втихаря черт знает что. Беседки, гаражи, подъезды чужих домов. Спиртное и сигареты. Неправильные «приятели», за которыми только следить и следить. — Я не поняла, мы про Сторибрук или про что сейчас? — отшагивает Эмма, но тут же двигается вперед. — Реджина, в чем дело? Ты не хочешь, чтобы он жил в Сторибруке? Но я не смогу купить квартиру в Бостоне. — Квартиру? — Ну да. Чтобы мы с ним жили вместе в одной квартире. В Сторибруке. — Жить в одной квартире в Сторибруке? — повторяет Реджина слово в слово, будто ее собственный мыслительно-речевой аппарат сломался в какой-то момент. — Я думала… думала, ты будешь рада. Хотела сказать тебе лично. Что не так, я не понимаю? — двигается Эмма еще ближе, будто если подойдет вплотную, все мысли Реджины разом вскроются и обретут видимые четкие образы. — Так нельзя! — выпаливает Реджина, выходя из оцепенения. — Категорически нельзя. — Ч-что нельзя? — вытягивается Эмма в струну, вибрируя от непонимания. — Почему нельзя? — Нет, так совсем… Эмма, — приближается к ней Реджина, переходя на шепот, потому что они до сих пор на улице, именно там, где Эмма начала эту историю, — Эмма, мне нельзя, — подбирает она слова, — принимать участие в воспитании Генри. — Но я же… Я ведь ничего такого тебе не предлагаю! — закипает Эмма. — Да что такое-то, блин? Я не прошу тебя… я же… Ничего такого от тебя не жду, Реджина! — Да мы практически живем вместе. Мы видимся каждый день, Эмма. Как бы ты там это не называла, мы с тобой фактически женатая пара. Ты не сможешь изолировать меня от Генри, а Генри — от меня. — А зачем мне вас изолировать? — выдает Эмма с истерическим смешком. — Погоди! Но я думала, Генри тебе нравится. — В том все и дело! Конечно, он мне нравится! — излагает Реджина так, будто все это логично и последовательно. Будто это какое-то нехитрое уравнение с очевидным ответом. Вот только Эмма совсем, абсолютно ничего не понимает. — Он тебе нравится, и поэтому ты так хочешь, чтобы я его не забирала, так что ли? — морщится ее лоб. Обе оборачиваются на едва заметное движение. Прохожий. Шел мимо, притормозил, заглядевшись на ругающихся. Реджина рывком раскрывает двери, и обе пропадают в дверном проеме. В квартире, что находится на балансе штата и выдается специально для государственных служащих, совсем маленькие кухни. Освещение тоже так себе: достаточный минимум. Эмма на стуле, Реджина в углу у раковины, что-то перебирает из посуды, сама не знает, что. Кажется, она предложила Эмме кофе, или ей так придумалось. На кухне, в тишине, разбавляемой перестукиванием кружки о кружку, находятся двое и туча невысказанных слов. Реджину лихорадит. Не так, как Эмму бессонными ночами, нет, совсем иначе. У Реджины нездорово блестят глаза, и в этом скудном освещении все равно очень хорошо видно, какие молнии там шарахаются в ее голове. Эмма минуту назад хотела задать вопрос, который выбил из нее на улице истерический смешок: зачем же мне вас изолировать? От чего? От кого? Но, наблюдая, какую по счету Реджина кружку достает, она вдруг понимает, что речь не о Генри. Речь совсем не об этом. — Реджина, — зовет Эмма мягко, забираясь с ногами на стул, обхватывая колени. — Не знаю, о чем ты сейчас там думаешь. Просто хочу тебе сказать, напомнить, что я знаю тебя, знаю, какая ты. Ты потратила кучу времени на воспитание, понимаешь ты это или нет. Этот департамент по образованию целого штата — я же помню, как ты этого желала. Я же видела твои презентации, слышала тебя. Ты же, блин, препод в универе. И у тебя курс чего-то там по педагогике и куча студентов… — Которые меня боятся, — прерывает Реджина, так и не повернувшись к ней, наблюдая за красным огоньком электрического чайника. — Они меня боятся, Эмма. И студенты, и все мои подчиненные. Все. — Они тебя совсем не знают. — Черт! — снимает Реджина пустой чайник и набирает в него воды. Ставит вновь. — Но я тебя знаю, — продолжает Эмма. — Я знаю, что бояться нечего. Я видела, как вы общаетесь с Генри. Я знаю, как он к тебе относится. Слышишь? — Ты ничего не знаешь. Ты не знаешь меня, — закусывает Реджина губу, борясь с молниями, что рвутся наружу. — Зачем ты так говоришь? — опускаются ноги на пол. — Зачем ты так? — Потому что это правда, Эм-ма, правда, — поворачивается Реджина, скрещивая руки на груди. — Я знаю себя достаточно, чтобы говорить за себя, — подрагивают губы. — Ну так расскажи мне. Чего такого я про тебя не знаю? Некоторые вещи трудно сказать вслух. Их и подумать-то не так просто. Осознать — уже большой шаг, но перекатывать их в своей голове, не зная, куда уложить, на какую полочку пристроить, чтобы ничего не испортить, — нет, это уже сложнее. А ты хочешь, чтобы я вот так вот тебе их вывалила, прощаясь с единственным шансом на дальнейшее наше общение? — Ты мне скажешь что-нибудь или нет? — постукивает Эмма пяткой по ножке стула, ускоряя темп. — Нельзя допустить, чтобы Генри жил в Сторибруке… — Ты что, — цепенеет Эмма, — опять меня прогоняешь? — … Для его же блага, — ставит Реджина точку. — Мы приедем. Хочешь ты этого или нет. Для его же блага, — поджимает Эмма губы в решительности. — Тогда я остаюсь в Огасте, — отводит Реджина взгляд, отворачивается, отходит. Прячет лицо и обжигающие глаза слезы. — Реджина! — после раскалывающей реальность паузы. — Это что, ультиматум? Тишина в ответ. — Может, я и правда совсем тебя не знаю? — поднимается Эмма со стула.***
Некоторые вещи трудно сказать. «Я знаю, ты не веришь во всякие глупости. И обе мы веруем, что нет ни бога, ни дьявола, никто не ждет нас у каких-то там ворот ада или рая. Мы сами творим себе собственный ад. Как? Мы ходим кругами, Эмма, мы ходим кругами. Стучимся лбами о те же грабли раз за разом и ничего не предпринимаем, никаких уроков не извлекаем. Я так устала. Ты не веришь в глупости, в знаки, в судьбу. Тогда объясни мне, как так сложилось, что ты везешь ребенка девяти без месяца лет, сюда, в Сторибрук? Ты сама сюда не так же приехала? Объясни мне, как повторяется история, если у нее было иное начало и другой счастливый конец? Убеди меня, что исходы не предначертаны нам, и у нас есть право. Право выбора, голоса, право решать за себя. Кто мне пообещает, что моя история не повторится? Ты сказала мне как-то под вином в ночи, что нас давно уже не спасти, что горит все человечество. Не помогут никакие изменения ни в каком поколении. А ты знаешь, где рождается самая страшная война? Она начинается в какой-нибудь комнате любого обычного дома, прячется за шторами, за закрытыми дверями. Под нами давно не земля, это с порохом бочка, мы по ней топчемся, топчемся. Хватит искры, и все пожрет голодное пламя. Ты поведала мне через слезы, что не имела понятия, на что способна ради него. Я себя не хочу испытывать. Не хочу даже думать, на что я там способна в каких ситуациях. Ни к чему рисковать. За все это время хождения вокруг или около я поняла одну важную вещь: чтобы прервать цикл, надо не рваться вперед, за следующий поворот. Надо выйти из круга. Отступить. Я не собираюсь повторять историю». Сохранить в черновиках, закрыть ноутбук.***
Реджина сняла браслет и часы, перемыла кружки и принялась за тарелки, намыливая чистую поверхность до скольжения, смывая до скрипа. Столовые приборы лучше не трогать. Ножи тут, почему-то, очень качественные и острые. Опять за кружки. Ничего из этого не было грязным, даже те две кружки, что остались на столе. Эмма не пила здесь с ней кофе, они не договорили то, что должны были договорить. Эмма едет в Сторибрук за ребенком, чтобы привезти его туда, откуда все началось, где все и закончится. Они найдут новенькую квартиру, перевезут вещи со временем. Реджина не уедет ни в какую Огасту, на ней ведь целый город. Нельзя просто так уйти с позиции мэра. Или можно? Вилки в ход пошли. Они все равно будут общаться. Не могут они иначе. Нет, мы не можем, улыбается Реджина сквозь слезы, утирает лицо, оставляя пену на скуле, вытирает вновь. Сочтут, что этот последний разговор — мелочи, обычное недопонимание. Посмеются: случалось ведь уже и не раз. Когда-нибудь они все равно столкнутся: Генри и она. И все будет хорошо до поры, до времени. Пока он не станет почти как свой: пока Реджине вдруг не подумается, что неплохо было бы записать его на дополнительные курсы или нанять репетитора по какому-нибудь предмету, что слабее всего. Для его же блага, да. И обманывать некого, что такие мысли уже не проскакивали. Она кинет эту простую идею Эмме за ужином или просто по телефону. Это будет начало. Генри не скажет, что ему не по нраву, примет, как должное. Да, все будет хорошо до поры до времени, пока их интересы не пойдут вразрез. В какой-то момент весы качнутся не в ту сторону. И тогда они столкнутся по-другому. Проклятье! Она все скажет Эмме. Она ей все расскажет. Реджина выключила воду, стряхнула капли взмахом, насухо вытерла руки. Надела браслет, который не сразу нашел свое место на запястье. Открыла ноутбук, ввела пароль, который меняла каждую неделю. Раскрыла ящичек с самым сокровенным и выпотрошила все наружу. Выделила все строчки в сохраненных черновиках, ввела адресата: Темная Свон. Единственный ящик, который Эмма использует по работе. Отправить. Без раздумий, без ожидания ответа, отправить. Полетели письма вдогонку желтому жуку, что мчался по шоссе в Бостон. Все письма с того момента, когда Реджина начала говорить с Эммой, но не смела этого признать. Все ее мысли, начиная с четвертого курса, все размышления, умозаключения, вопросы и тайны. Гигабайты сомнений и самых честных признаний. Вот такая я, Эмма. Вот она я вся. Письма отправлялись: беседы с психологом, сочинение про иерархию власти (боже, какой сейчас кажутся глупостью, но это тоже почитай), что-то про маму и ссору, еще одна ссора, падающая самооценка, мысли о тебе, сомнения в собственной сексуальности, история с Дэниэлом. Да, это тоже правда. Это я его ударила, и ударила бы опять, если бы все повторилось. Работа, много про работу. А мотивация какая? Отвратительная. Опять мама. Мама, почему ты все еще здесь, когда тебя так давно нет рядом? Смотри, Эмма, она все еще здесь. Может, и ты когда-нибудь с ней столкнешься. Молю, чтобы нет. А вот я стою с ней вровень и собираюсь ударить по лицу. Наотмашь. Ее любимый прием. Но папа мешает. А здесь — итоги какой-то там научно-образовательной конференции, когда я поняла, что что-то изменениям не подлежит, видела воочию. И речь обо мне, извини. С десяток писем о безрезультатных хождениях по сайтам-форумам в поисках таких же, как я. Испорченных. Я хочу, чтобы ты знала всю правду обо мне. Тогда у тебя больше не будет ко мне вопросов. Письма отправлялись: так много их скопилось за все это время, и пока процесс шел, Реджина писала последнее письмо. «Веришь ли ты, моя дорогая, в судьбу?.. Постскриптум: пойму, если не захочешь иметь со мной ничего общего. Очень рада за тебя и за Генри в отдельности. У вас все получится».***
— Так что же Гвен? — Сказала, выбирай: я тебе или психолог, или подруга. — Подруга? — заулыбалась Эмма. — В смысле? — Вот и я такой: в смысле? — хохотнул Мэрлин. — Такой говорю ей: давай подумаю, перезвоню? Перезваниваю и зову на свидание. Оп! — хлопнул Мэрлин в ладоши, и Эмма рассмеялась. — Ну, и что? — А ничего. Ничего не вышло, — замолчал он на какое-то время. — Я думаю, наше общее прошлое, как бы это сказать, короче, мы с ней уже не можем из него выйти. Ничего не получится. Слишком много дерьма вместе пережили. Посидели, поболтали просто. Чаю попили. Мой любимый рецепт. — Так что, она теперь твой психолог? Ты поэтому мне тогда звонил с нудятскими разглагольствованиями? Колись давай! — пихнула она его плечом. — Да нет, — рассмеялся он. — Это честно было, сестренка. От души, понимаешь? — Ты нашел, о чем вспомнить. Все ведь давно уже закончилось. — Да? Оба замолчали, переведя взгляд на хлопнувшие двери заведения, перед которым припарковался жук. «Лофт-стейк» на месте бывшего «Ржавого гвоздя». — Нахрена они тут все переделали? — цыкнул Мэрлин. — Так мы тут еще долго будем сидеть и ныть, что все переделано? Мне еще дела надо доделать. — Когда вы уезжаете? — Послезавтра. — Вот вообще не могу поверить, — покачал Мэрлин головой. — Как ты только на это решилась? Как ты вообще, а? — заулыбался он. — Тебе не страшно? — Ты что?! — воскликнула Эмма, посмеиваясь. — Ты бы меня видел две недели назад, когда я маме каждые полчаса названивала. Сейчас только каждый час. — А что? Так все сложно? — Ну… как сложно? Заявление, бумаги, изучение законодательства, бесконечные поездки туда-сюда, разговоры со специалистами, проверки, консультации с юристом… — Юрист? Ты же ненавидишь юристов! — С чего это? Нет. Этот — классный. Да и просто есть вероятность, что они не пойдут на соглашение, понимаешь? И тогда мы будем судиться. — Пойдешь в суд? — произнес Мэрлин таким голосом, будто судья уже погрозил им молоточком. — Конечно, пойду. Если придется. Мы с Генри про это уже поговорили, так что он готов. Знаешь, — добавила она, поразмыслив, — обычно, когда такая штука происходит, ну, когда все мчится само собой, я будто замораживаюсь и такая: погодите-ка, что, блин, происходит. Ничего не догоняю, или догоняю, но уже поздно. Мне было так страшно, Мэрлин. Больше всего я переживала не из-за бумаг или судов… — А из-за чего? — Из-за того, что я не потяну. Как родитель, понимаешь? Но потом мама мне сильно помогла. Поболтали так, нормально, потом остались только дела. Главное — решение, — выдохнула она. — И вот я уже оформляю квартиру на продажу, заказываю машину на перевозку вещей. Все это! — махнула она рукой. — Это уже такая фигня, честно. Так что, если надо, пойду в суд, продам квартиру, найду другую. Буду драться до конца. У него должно быть право выбрать. Понимаешь? — загорелась Эмма от своих же речей. — Что? — замерла она, заметив, как Мэрлин на нее смотрит. — Просто. Не верится мне, — улыбнулся он. — Уже послезавтра ведь. — Черт! — всколыхнулась Эмма. — Чуть не забыла, — распахнула она рюкзак. — Вот! — Ланч-бокс? — рассмеялся Мэрлин, но тут же лицо его изменилось. — Нравится? Обеды США. Этот особенный, — указала она пальцем на наклеенный рисунок. — Потому что только для тебя. — Банан? — печально улыбнулся он. — Ты же пообещала… — но так и не закончил фразу. — Ты же будешь приезжать? — после долгой паузы. — Сходим в этот лофт-как-его-стейк. — Конечно, буду. Я диски тебе еще должна. Черт! — глянула она в окно. — Они не у меня только сейчас… — Да ничего, ладно? Я их наизусть почти знаю. Хочешь, перескажу? Хочу. Расскажи мне ту серию, где все всех спасли. Любую из них. А пока что я прокачу нас по Бостону, прощаясь с ним.***
— Эма, а долго еще ехать? — Хочешь, остановимся? — Нет. Хочу поскорее приехать, — пригнулся Генри, упираясь головой в кресло. — Когда уже Сторибрук, Эма? Мы едем по другой дороге, да? Эмма смотрела вперед, вспоминая, какой указатель они проскочили последним. Знакомая песня в списке пошла по кругу третий раз, а значит, и диск вертится столько же. Она вытащила его, меняя на радио, и вложила в коробочку с нарисованной ею же обложкой. Еще со школьных времен. — Эма? — Что такое? — Почему мы так долго едем? — задрыгал Генри ногой, постукивая по креслу. — Так бывает: если очень хочешь попасть в место, дорога становится длиннее. — Это правда? — вынырнул он из-за сиденья и глянул на переднее пассажирское: пачка бумаг с цветными ярлычками. — Ты пристегнут? — усадила его Эмма обратно. Деревья водят хороводы, не стоят на месте. Как и эта машина, что проехала уже столько дорог без остановки, без конечной точки. Эмма зажмурилась на долгую секунду, чтобы согнать усталость. Очки дужками давили голову. Она устала. Так устала. Все эти люди, дела, планы, встречи, бумаги, консультации, разговоры, вещи, договоренности. — Мост! Эма, мост! Я знаю этот мост. Это точно та дорога. — Давай остановимся. Вдруг поезд поедет. Неизвестно, сколько они там простояли. Генри двигался все ближе и ближе к ней, и Эмма только так поняла, что он начинает мерзнуть. Но вслух не скажет, иначе поезда не дождутся. Стащила с себя куртку, набросила на него. — Еще пять минут, и поедем, ладно? — Ладно, пять минут. Раз-два-три… А ты придумала желание, Эма? Только не забудь, ты обещала мне. Помнишь? — Ага. Конечно, помню, — приобняла она его. — Четыре. Нет, уже, наверное, больше. Семь-восемь… Остановка в длинном пути, одном из. Машина ждет на обочине за пятьдесят шагов дальше. Может быть, тут нельзя парковаться. Ничего, заплатит штраф. Эмма продолжает разговаривать с мамой в своей голове. Так хорошо ей помнится тот вечер: когда она приехала от Реджины, хлопнула дверью так, что машина качнулась, забежала по ступеням, не дожидаясь лифта. Мама, что мне делать? — Эма, что ты загадаешь? Я слышу, идет поезд. Я устала, мама, я так устала. Скажи, что я все делаю правильно. Как ты знала в свое время, что все делаешь правильно? Что ты чувствовала? Это был долгий разговор. Тихий, как мама обычно говорит. Кошка уснула на ее коленках. Эмма приняла решение, и после этого все встало на свои места. Все вдруг сложилось, будто решилась самая сложная головоломка. Этот мир уже не исправить, он уже давно горит, и все мы сгинем рано или поздно. Но может быть, его можно изменить не для себя, а для другого человека. Все получится, милая, у тебя все получится. Все уже получилось. Мчатся вагоны, шатают мост. Помнишь, мы ведь тоже когда-то переезжали? Интересы ребенка важнее твоих, когда речь идет о серьезном. Ты и так все знаешь, милая. Ты все уже знаешь. Эмма плюнула, но так и не увидела, попала ли в самый последний вагон. — Что ты загадала? Секрет? — сонным голосом. Сколько они уже проехали? — Хочу вернуться домой, — проверила она его в зеркало заднего вида. Клонится голова, закрываются глаза. — И я хочу.***
Ступени уже не кажутся огромными. Самые обычные, привычные ступени. Но вот звук кажется оглушительным. Ту-дук, ту-дук, ту-дук, ту-дук, — словно стук колес поезда все еще отдается в груди. Или песенка велосипеда на стыке бетонных плит. Раз-два-три… тянутся секунды. Сверчки трещат, как ошалелые, но стук в груди ощущается сильнее. Или это шаги с той стороны? Да! — Эмма? — раскрывается дверь. Реджина запахивает халат, который накинула пару минут назад. — Привет. Миллс, — не решается Эмма ни на что другое. — Привет. Свон, — возвращает ей Реджина и вышагивает из-за двери, оглядываясь по сторонам. — А где… где Генри? — В своей комнате. У ребят, — зачем-то кивает Эмма в сторону и крепче сжимает пачку бумаг. — Что это? — переводит Реджина взгляд на стопку с цветными выглядывающими ярлычками. Как будто только это можно обсуждать глубокой ночью, когда вы не виделись и не общались неделями, и все новости друг о друге получали через каналы «от друзей/секретаря/сюжет по телевизору». — Твои письма, — с трудом подкидывает Эмма пачку, потому что ноша не из легких. — Я тут читала их, думала… Кое-что пометила, чтобы не забыть: это желтое. Что-то важное, это красным… — перечисляет Эмма, а листочки торопятся развалиться. Реджина подступает ближе, подхватывая пачку снизу, и они стоят так, на крыльце. Реджина в халате, Эмма в легкой красной куртке и белые разноцветные листки между ними. — Эмма, — останавливает ее Реджина, когда Эмма добирается до фиолетового, — ты правда хочешь все это обсудить? — Ну. Да. А ты? Хочешь, мы зайдем в твой дом? Выключим телевизор, бесцельно мелькающий каналами, потому что ты не можешь уснуть нормально уже которую ночь. Хочешь, попьем какао? Потому что оно все еще здесь осталось, а кофе в три ночи лучше не пить. И все это обсудим, хочешь? На кухне при свете, на диване в гостиной, закутавшись в твой любимый плед, или в твоей кровати в полной темноте, в ночной тишине? Давай? Я диск наш привезла, поставим его на минимум громкости. Давай. Я расскажу тебе, что не верю в судьбу, или верю, в зависимости от определения: ты дашь сразу три, вот тогда и поспорим на добрых сорок минут. А потом перескочим на другой красный ярлычок. А еще я хочу тебе рассказать все, что поняла за эти сумасшедшие две с лишним недели. Смолкают сверчки, замирает время, затаив дыхание. — Хочешь? — ступает Эмма ближе. — Сильнее всего на свете. Пойдем домой.