Война капитана Бауэрса

      Дорогой служебный мерседес с затонированными в хлам стеклами остановился на стоянке психиатрической больницы Дерри, и с заднего сиденья выбрался молодцеватый подтянутый человек в военной форме. Машина развернулась и покатила к городу, а молодой офицер поправил фуражку и направился в здание. Там его уже знали — Генри Бауэрс навещал своего отца каждые три месяца последние десять лет за исключением случаев, когда его эскадрилья сражалась в горячих точках. Офицер кивнул администратору, дождался сопровождающей медсестры и последовал в комнату, куда вскоре должны были пригласить Оскара. Бросил мельком взгляд на свое отражение в оконном стекле, нервно поправил китель с наградной планкой, где красовалось все немалое для его возраста изобилие орденов и медалей.        Оставшись один в комнате для посетителей, полковник Генри Бауэрс прошелся от двери до окна, нервно кривя четко очерченные губы на загорелом красивом лице. Услышав шаги, обернулся и привычно вскинул руку к виску. Потом широко улыбнулся и протянул больному руку.       — Доброго дня, капитан.       Он говорил бодро и весело, хотя в серых глазах застыла настороженность вперемешку с безумной надеждой — а вдруг в этот раз…       Оскар подозрительно оглядел своего визитера, задержал взгляд на наградной планке, подумал несколько секунд, потом все же протянул руку для приветствия.       — И вам не хворать, полковник.       Он выглядел усталым, будто не спал несколько ночей подряд. Пальцы его, холодные и слабые, мелко подрагивали. Рукопожатие продлилось дольше положенного приличиями времени, и Оскар, снова бросив недоверчивый взгляд, аккуратно, но настойчиво высвободил руку из руки сына, оправил ворот больничной рубашки. Повисло напряженное молчание. Оскар не смотрел в сторону Генри, казалось, сосредоточившись на экране старого телевизора, неразборчиво бормотавшего что-то в углу комнаты для визитов.       Первые годы Генри ждал, что отец вот-вот поправится и выйдет из больницы другим человеком — тем, кем был до службы во Вьетнаме. Добрым, спокойным, терпеливым и понимающим. Они оба вернутся на старую ферму, и все встанет на свои места, отец будет гордиться успехами Генри в академии, может, даже подружится с Гейлом Хокстеттером. Он ни с кем и никогда не делился своими мечтами, боясь, что приютившая его семья сочтет это неблагодарностью. Или что Патрик посчитает его слабаком, который не может и дня прожить без ненормального папочки. А потом все завертелось так быстро, что мысли об отце почти перестали посещать Генри, тем более что к Оскару его не пускали, выдумывая каждый раз какие-то несущественные поводы: на обследовании, плохо себя чувствует, устал, простыл, проходит сложную терапию… Байт, время от времени навещавший Оскара, тоже ничего не рассказывал, только вздыхал и переводил разговор на другую тему.       Лет через пять Генри решился и сам отправился в лечебницу, о чем горько пожалел. Врач, наблюдавший Оскара, позволил ему увидеться с отцом. Генри ждал с трепетом встречи, о которой думал столько времени, перебирал в голове слова, которые скажет ему, самому близкому, несмотря ни на что. Однако Оскар не узнал его. Так же, как не узнавал и Байта. В ответ на отчаянные попытки Генри напомнить отцу о том, что у него вообще-то есть сын, больной лишь непонимающе тряс головой и обводил комнату беспомощным и странно расфокусированным взглядом. Врач прервал встречу, когда увидел, что Генри самому вот-вот потребуется срочная помощь.       — Что с ним происходит? Чем вы его напоили, что он меня не узнает?       — Я ведь предупреждал вас, что мистер Бауэрс страдает…       — Он ничем таким не страдал, пока вы его лечить не начали, — вспылил Генри. Врач невозмутимо продолжал, протирая платком очки.       — К сожалению, течение болезни, и без того тяжелое, усугубилось из-за пережитых стрессов и отсутствия долгого лечения. Мистер Бауэрс страдал посттравматическим стрессовым расстройством в крайне тяжелой форме, но, увы, на момент его возвращения из Вьетнама… В общем, официальная медицина этому заболеванию не уделяла должного внимания. Для такого состояния характерно постоянное чувство тревоги, навязчивые воспоминания о пережитой травме, — врач перевел взгляд на Генри и внимательно осмотрел его, словно оценивая:       — И еще неспособность к поддержанию адекватных отношений с близкими и очень часто — злоупотребление алкоголем. Все это при отсутствии должного лечения ведет, увы, к потере способности жить в социуме и часто заканчивается самоубийством. Случай вашего отца несколько нетипичен в силу того, что ему удавалось держать под контролем проявления болезни столько лет и — не знаю, насколько эффективно — справляться с ними самостоятельно. Жаль только, что это в итоге и привело его к тому состоянию, которое вы сейчас наблюдаете. Не имей он столь выдающейся силы воли или упрямства, обратился бы к врачу и мог бы после нескольких курсов лечения вести практически обычную жизнь. А так, увы, на фоне имеющегося расстройства мы имеем параноидную шизофрению с непрерывным течением.       — Так он сможет вернуться к нормальной жизни или нет? — хрипло проговорил шокированный Генри.       — Я не имею права давать каких-либо прогнозов в данном случае. Мы делаем все возможное…       Все возможное делалось уже очень долго, но врачам удалось добиться лишь того, что у Оскара прекратились галлюцинации и припадки буйства. В остальном же он переменился до неузнаваемости: стал тих, послушен и крайне сосредоточен на собственных мыслях. Ему, казалось, абсолютно нет дела до того, где он находится и кто рядом с ним. И он так ни разу и не узнал Генри.       — Как служба, полковник? — вдруг спросил Оскар, словно и не отвлекался на экран телевизора. — Вы ведь в летных войсках, верно? Я иногда смотрю новости, когда голова не болит. Наши хорошо навели шороху в Югославии, они там нескоро опомнятся.       Югославский налет, быстро и печально положивший конец режиму Слободана Милошевича и самому существованию этого государства, принес Генри несколько наград и звание полковника. Ошеломляющий успех военной операции сделал молодого летчика героем Америки, которым восхищались, на которого равнялись и по пятам которого юнцы были готовы следовать в вооруженные силы США, огонь и воду. Он и впрямь был асом в пилотировании, но своей популярностью был обязан не этому, а тому, что оказался в нужном месте в нужное время. Не без участия кое-кого, разумеется.       — Да, было такое. Полагаю, Югославии больше не будет, — усмехнулся Генри с болью во взгляде, — Балканы намерены разделить, и кризис столетней давности придет к своему завершению. Штаты сделали то, чего не смогла добиться вся Европа в годы Первой мировой.       Оскар кивнул с таким выражением лица, словно это была его личная заслуга.       — Наши ВВС одни из сильнейших в мире, это было известно всем еще тогда, когда я… Он замолчал и, опустив взгляд, стал изучать свои худые колени, разглаживая какие-то воображаемые складки на ткани штанов.       — Мои друзья тоже военные летчики. Они, конечно, постарше вас, мы ровесники. Им лет по сорок сейчас. Но, думаю, все еще служат. Майк Барфилд и Дэн Томпсон. Не доводилось встречать их? Они, верно, теперь снова на передовых. Раньше часто навещали, а последнее время не видно.       Оскар помолчал, обдумывая что-то, потом вдруг спросил:       — А вы, полковник, верно, пришли к кому-то из родственников? Мне кажется знакомым ваше лицо. Вы… Вы были здесь не так давно, или мне показалось…       Он ссутулился, нервно закрутил пальцами пуговицу.       — Вы похожи… Вы чем-то напоминаете мне моего сына. У меня был сын, маленький мальчик. Смотрел всегда так же, как вы на меня смотрите. И волосы такие же…       Оскар поднял руку, словно намереваясь прикоснуться к Генри, но, дернувшись, снова опустил ее на колено.       — Он бы, наверное, вырос таким же, как вы, полковник. Он всегда был смелым и сильным. Никого и ничего не боялся, мой Генри. Да не пришлось.       — А что с ним случилось? — с замиранием сердца спросил Генри, проигнорировав вопрос Оскара. Отец потерялся во времени и в пространстве, он словно застрял там, пятнадцать лет назад, в водостоках Дерри.       Больной тяжело вздохнул, и в его потухших глазах промелькнуло что-то, напомнившее Генри о прежнем Оскаре. Однако его надеждам не суждено было сбыться.       — Пропал, — тихо ответил Оскар. — В Дерри орудовал умалишенный убийца, маньяк. Вы, думаю, слышали… Я не успел вовремя, понимаете? — речь его снова стала сбивчивой и лихорадочно-быстрой. — Я спешил, как только мог, но опоздал и ничего уже не смог исправить. Я потерял моего Генри. Нашли всех, кроме него…       Вспышка эмоций, по-видимому, лишила Оскара остатков и без того слабых сил. Он замолчал, откинулся на спинку стула и опустил голову, нарочно избегая смотреть на Генри.       — Да. Наверное. Он… он, наверное, хотел бы стать лицом военных сил Америки, — помолчав, сказал тихо младший Бауэрс. — Таким как вы. Героем.       Он улыбнулся через силу.       — И он, наверное, бы дослужился до полковника или дальше. Впрочем…       Он смешался, замолчал, глядя на синее безоблачное небо.       — Простите. Не стоило бередить вашу душу воспоминаниями и мечтами о несбыточном.       Младший Бауэрс бросил быстрый взгляд на часы и поднялся.       — Мне пора, капитан. Удачного дня.       Оскар не двинулся и ничего не ответил. Он все так же сидел на стуле, бессильно привалившись к спинке.       Генри поспешным шагом вышел из палаты и спустился вниз, судорожно расстегивая верхние пуговицы рубашки, будто ему нечем было дышать. Спешно покинув территорию здания, он махнул рукой другому автомобилю, который его уже ждал напротив входа. Распахнув дверь и сев на заднее сиденье, Генри протянул руку сидящему уже в салоне моложавому мужчине, примерно его ровеснику, с черными кудрями, в которых только-только начали пробиваться серебряные нити — явное свидетельство напряженной умственной или физической работы. Мужчина пожал руку в ответ без ответной улыбки.       — Все так, как договаривались. В пять лекция перед призывниками, до этого визиты в две школы — беседа со старшеклассниками, а съемки интервью завтра с утра. Эйвери созванивался с федеральными каналами, они с Джорджи готовы снимать в любое время. У малышей жаркая пора: сейчас каждая минута эфирного времени важна, перед вторжением в Ирак-то. И не вздумай буркнуть что-нибудь упадническое про Вьетнамскую бойню, сам знаешь, нам лишние проблемы не нужны.       Генри кивнул и поправил воротник рубашки. Патрик бросил на него сочувственный взгляд.       — Не ездил бы ты сюда так часто, — вкрадчиво продолжил он. — Сам же видишь — толку никакого. Только репутация твоя страдает, да у медкомиссий лишние вопросы по поводу твоей наследственности возникают.        Генри хмуро качнул головой.       — Не могу, Пат. Он мой отец.        — Ну ты прямо Люк Скайуокер, — расхохотался Патрик Хокстеттер. — Только вспомни, что Энакин в новом эпизоде натворил. И зачем Люку такой папашка?       — Вечно ты за свое, — вздохнул Бауэрс.       — Да ладно, шучу, расслабься. Не «я твой отец», а «этому городу нужен герой», — Патрик пихнул по-мальчишески приятеля в бок. — Между прочим, Эйви стоило больших трудов доказать, что генетика в порядке, а состояние Оскара — результат контузии под Лаосом.       — Не было у него контузии, — буркнул Генри.       — Вот поэтому я и говорю — большого труда. Почти так же, как сделать из тебя героя, — посерьезнел Хокстеттер. После Афганистана пыл американских солдат поутих, армия нуждалась в новых призывниках, а на фоне Югославского конфликта разгорелись мирные настроения, и страну всколыхнули протесты пацифистски настроенной интеллигенции. Так что Америке и вправду был нужен новый герой, и молодой, но подающий большие надежды выпускник Гарвардского факультета политологии Патрик Хокстеттер предложил его создать из одного из командиров эскадрилий, нанесших удар по Белграду. Генри Бауэрс получил полковничьи погоны, а все это дело — широкую огласку. Так что Бауэрс стал неким символом успешной военной карьеры, воплощением американской мечты и кумиром молодежи. Ну, а Патрик… Патрик получил теплое местечко в Пентагоне.       — Это посттравматическое расстройство. Мне врачи сказали, — вздохнул Бауэрс.       — Ну Генри, ты ж знаешь официальную линию — посттравма во Вьетнаме минимальна, связана с личным психотипом и, как правило, бывает только у побывавших в военном плену. Так что твой отец под эти рамки не попадает, и официально я озвучивать эту версию не могу. Поэтому контузия, мой друг, контузия.       Генри понуро кивнул.       Патрик положил руку Генри на плечо:       — О живых надо думать, Бауэрс.       Генри упрямо вздернул подбородок.       — Папа жив.       — Физически жив, не спорю, — согласился Патрик. — А вот как личность он двадцать лет назад того, если не раньше.       Холеная рука сжала плечо Генри.       — Ты только травмируешь его, пойми. Выдергиваешь из его уютного мира своими визитами. Не надо больше попыток, Генри. Ему там хорошо, правда. А винить себя тебе не за что.       Генри потрогал медали на груди.       — Он не хотел, чтобы я становился военным, Патрик.         Хокстеттер покачал головой.       — Не он. Его измененное бредом сознание. А он настоящий гордился бы тобой, Генри. Любой отец гордится, если сын идет по его стопам.       Он прервал свою речь и тронул водителя за плечо.       — Едем в местный ресторан. Хочу перекусить перед выступлением. Читай свою речь, полковник, и не кисни.       И подсунул на колени Генри папку с бумагами.