Хранителей назначают на земле

Non so dove trovarti  Non so come cercarti  Ma sento una voce che  Nel vento parla di te  Quest'anima senza cuore  Aspetta te  Adagio...

      Я жажду этого уже так давно.       Удар. Всплеск. Всё тело обволакивают водяные путы. Холод сковывает мышцы, выталкивает из груди остатки кислорода, поднимающегося переливчатыми пузырьками к поверхности. Дазай Осаму так часто пробовал утопиться, что привык уходить ко дну с открытыми настежь глазами — они не чувствуют ни боли, ни дискомфорта. Они смотрят ясно на пробивающиеся сквозь толщу воды ослепительные лучи солнца, которое не согревает окоченевших пальцев, и уж тем более давно окоченевшей души.       Ему нравится чувствовать тяжесть и сдавливающую боль в горле, когда появляется естественная потребность вдохнуть несуществующий воздух. И он же, спустя минуты войны утомленной души и жаждущего бороться до последнего тела, размыкает губы и глотает потоком врывающуюся в легкие воду. В этот момент он похож на марионетку, запутавшуюся в веревочках и спицах.       Как же хочется уже поскорее избавиться от этого упрямого, изуродованного шрамами и гематомами, скрытыми под толстым слоем бинтов, тела. Душа, что томится в нем, надеется лишь на одно: что после смерти жизни нет. Но и после жизни для нее нет смерти. Она танцует с агонией танго и каждый раз проигрывает этот поединок, оставаясь всё также запертой в ловушке из плоти и крови.       Осаму кажется, что на этот раз должно получиться. Сознание растекается густой липкой массой, пытаясь слиться и смешаться с водой. Он старается не сопротивляться, чувствует возбуждение и трепет от одного только ощущения её близости. Смерть совсем рядом, он может ощутить её гниловатое дыхание, её костлявые пальцы, скребущие под ребрами. Она заигрывает с ним как последняя кокетка, дразнит, дает призрачную, как она сама, надежду. В конце концов, она тоже женщина. Но с женщинами ему почему-то никогда не везло.       Видимо, они чувствовали, понимали. Он заблудился, запутался, стоит одной ногой в могиле, а второй увяз в трясине такой бессмысленной для него жизни. И каждый раз не может почувствовать удовлетворение, говорит в последний момент: «Нет, не так, это должно быть совсем не так, это не моя смерть», — открывает глаза и замирает в ступоре, затем выкидывает резко руку вперед, задыхается от боли, которую ощущает лишь в этот момент, хочет издать крик, но только беззвучно двигает ртом как рыба. Тянется к свету, к иллюзии, к небесного цвета задумчивым глазам, что смотрят из-под каштановой челки и словно не замечают его присутствия. Он хочет воскликнуть: «Я здесь! Помоги мне, забери меня с собой, прошу! Я так устал, если бы ты только знал, как я устал!», — но вода становится мглой и загораживает солнце, рыжими бликами игравшее в коротких прядях его видения. Кажется, ещё секунда, и их взгляды пересеклись бы, но...       Если бы ты протянул мне руку, всего один раз, если бы ты увидел меня...       Осаму вздрагивает и подскакивает на месте. Хватает ртом воздух, кашляет, сплевывая мешающую дыханию воду. Над ухом раздается раздраженное ворчание, и кто-то протягивает ему полотенце. Сейчас, вернувшись в этот мир, он вынужден вспоминать всё заново. Озадаченный, но больше равнодушный взгляд блуждает по плитчатым стенам ванной комнаты. От холодной воды пробирает дрожь, а одежда неприятно липнет к телу. — Идиот... — наконец разбирает он слова того, кто стоит рядом с очень недовольным и надутым видом, отряхивая от темнеющих на ткани капель коричневые брюки и накидку. — Наглотаться снотворного и утонуть в ванной — не слишком ли банально для тебя, Дазай? Мне казалось, ты способен на бóльшую оригинальность.       Неожиданно всплывшая на уже знакомом теперь лице беззаботная насмешливая улыбка невольно заставляет слабо натянуто улыбнуться в ответ, виновато пожимая плечами. Виновато не за то, что снова хотел лишить себя жизни, а за то, что не придумал ничего интереснее такого простого до неприличия способа. Чего он только уже ни перепробовал, как только ни изощрялся, однако ни результата, ни смысла это не меняло. Смерть подходила очень близко и удалялась ни с чем. — Рампо-сан, Вы здесь один?       Струи воды стекают с волос и плаща, когда Дазай поднимается во весь рост и выходит из ванной. По полу растекается огромная лужа, и Эдогаве не остается ничего другого, кроме как попятиться в коридор. — Ацуши довел меня до твоего дома и убежал на задание. У меня сегодня, как назло, много вызовов, а все остальные сильно заняты, так что, раз уж ты все-таки снова выжил, будь так добр и составь мне компанию. Отговорки про выходной не принимаются, давай остановимся на одной попытке суицида в день! — протараторив это, великий детектив уходит на кухню, где без спросу берет приглянувшуюся чашку и роется в поисках банки с какао, давая коллеге время привести себя в порядок.       Осаму молча вслушивается в копошение Рампо, кривя губы в досадливом выражении. В комнате беспорядок, но он без колебания находит чистые рубашку и брюки взамен промокшим насквозь. Потяжелевший от воды плащ он уперто накидывает на плечи, предварительно отжав. Ему кажется, что он всё ещё чувствует следы от прогнивших ногтей чуть ниже груди, а может, это то, что называется "кошки на душе скребутся"? Не всё ли равно, как это назвать, но чувствует он себя крайне паршиво.       С кухни доносится сладковатый теплый запах. Когда он входит и садится напротив чувствующего себя здесь как у себя дома коллеги, перед носом возникает пододвинутая через весь стол пальцем горячая кружка с готовым напитком. Эдогава, не поднимая на него глаз, утыкается носом в собственную, допивая какао в несколько маленьких глотков. Рядом валяется фольга, в которой раньше лежал молочный шоколад.       На растерянный благодарный кивок слышится только тихое фырканье, и Дазай улыбается уже без усилия, обхватывая кружку ладонями и спокойно прикрывая глаза.       ...у меня бы всё получилось.       Закатное солнце превратило город в живой витраж. Лиловый, красный, пламенеюще-рыжий — свет скользил по домам, закрадывался в окна, облегал стальные скелеты мостов и разливался по глади реки. Осаму устало наблюдал за этими танцами красок, отправляя в рот последний кусок онигири из бенто. Вдвоем с Рампо они расположились у самой кромки воды, свесив ноги с каменного парапета. Вот уже полчаса ни один из них не пытался заговорить, но это никого не напрягало, скорее наоборот.       Весь выходной Дазая прошел фактически в работе, мотании с одного места преступления на другое и исполнении в большинстве случаев детских капризов великого детектива. Однако он, кажется, был этому даже рад. Очередной мучительный день был забит делами, которые мешали лишний раз глубоко погрузиться в собственные мысли. Сейчас его голова была на удивление пуста. — Знаешь, мне кажется, тебе пора исключить снотворное из своего списка суицидальных приключений. У тебя, похоже, на него уже вырабатывается иммунитет, — наконец послышался рядом голос Эдогавы. Он смотрел вдаль, сильно щурясь, так что яркой зелени глаз было не разглядеть, и вот уже с полминуты безрезультатно шарил рукой по дну своего бенто, надеясь найти там затерявшееся угощение, в отсутствие которого явно не хотел верить. — Не уверен, что в этом списке вообще много чего останется, если я начну ставить росчерки, — Дазай был вынужден нацепить на лицо маску беззаботной веселости, хоть в душе и затаилась невольно досада. Его стараний никто не оценил — Рампо неохотно опустил взгляд и едва не хныкнул, расстроенно отставляя от себя опустевшую емкость. — Всё это не имеет смысла, пока ты цепляешься за жизнь, — Осаму готов был поклясться, что в тоне голоса старшего детектива уловил попытку спровоцировать его на реакцию, но, не понимая цели, поддался, продолжая не сильно приятный для себя разговор. — Я за нее не цепляюсь. — Как же, скажи мне это снова! — Я не цепляюсь... — он повторил свои слова, едва укрыв раздражение, мелькнувшее в потухших резко глазах. Как бы неплохо он ни относился к Рампо, сейчас в нем нарастало желание закрыть ему ладонью иногда не к месту болтливый рот. Естественно он не позволил бы себе этого, но очень хотелось вернуть то молчание, в котором они будто и не были рядом. — Самыми кончиками пальцев. Но тебе этого достаточно, чтобы не упасть в пропасть, — на лице великого детектива играла легкая улыбка. — Что Вы хотите этим сказать, Рампо-сан? — Всего лишь то, что ты сегодня особенно бледен.       Дазай почувствовал, как нервный импульс, запоздало остановленный мозгом, всё же заставил дрогнуть и сжаться пальцы. Ему подумалось, что это какая-то странная неуместная издевка, и был уже готов перевести её в шутку, сдвинув тему разговора с точки кипения, когда заметил перед самым своим носом конверт, протягиваемый терпеливо зависшей в воздухе рукой коллеги. Хватило одного непонимающего вопросительного взгляда, но ответом на него была лишь прежняя улыбка. Эдогава сунул конверт ему прямо в руки и выжидающе склонил набок голову. Осаму не оставалось ничего, кроме как перевести взгляд на вещь.       Бумага была измятой и сильно потрепанной временем. Местами виднелись пятнышки, говорившие о том, что её нередко чем-нибудь заляпывали. На самом конверте не было написано ничего, но под пальцами нащупывалась небольшая неровность, говорившая о том, что внутри что-то лежало. Отогнув незапечатанный угол конверта, детектив подцепил сложенный в несколько раз лист и покосился с наигранно спокойным смешком на Рампо. — У Вас такое выражение лица, будто Вы мне послание от самой смерти передали, — он тихо засмеялся, поддетый все-таки любопытством, и развернул бумагу, расправляя её в руках. Глаза пробежались, не читая, по шустрым строчкам и замерли на подписи и дате. — Ты не так далек от истины, Дазай.       Эти слова прозвучали для Осаму словно через вакуумное пространство. В ушах зазвенело, а перед глазами замелькали темные круги, и он сделал резкий вдох, сжимая ладонями голову. Над ухом зашуршал изломанный складками, будто морщинами, лист бумаги. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя, после чего он поспешно снова устремил пожирающий взгляд на письмо. — Этого быть не может... Откуда у Вас... Рампо-сан?       Только сейчас он заметил, что Эдогава больше не сидел рядом. Под боком лежал его коричневый портфель, а сзади слышались удаляющиеся шаги. — Пойду пока куплю еще две порции онигири, если ты не против.       Его беззаботный голос поражал, и хотевший было поймать великого детектива за руку эспер вдруг передумал, оседая обратно на парапет. Ему осознанно давали время побыть одному. Теперь можно было не бояться, что дашь слабину и покажешь истинные эмоции. Глаза впились мертвой хваткой в подпись, и Дазай почувствовал сильную дрожь, пронзившую тело и застрявшую в груди острой болью. С трудом сглотнув подкативший к горлу ком, он собрался с духом и заскользил жадно взглядом по строчкам, с каждым словом увязая всё сильнее в прежнем неприступном коконе воспоминаний.       Этого не может быть...