Хранителей назначают на земле

Le notti senza pelle I sogni senza stelle Immagini del tuo viso Che passano all'improvviso Mi fanno sperare ancora Che ti troverò Adagio...

      Мне трудно поверить в это, но спустя столько времени...       Вода тихо плескалась о камень где-то внизу. Ветер растрепал спутавшиеся темные волосы, щекоча непослушными короткими прядями лоб и пульсирующие отчаянно виски. Каждый вдох как глоток с привкусом старины. Каждый выдох как боль, проходящая импульсами до самых кончиков пальцев.       Уже четвертый раз, будто заведенный, Осаму перечитывал несколько строк не такого уж длинного письма, а в голове всё никак не укладывалось очевидное. Он беззвучно двигал губами, произнося слово за словом, но слышал голос, не свой, тихий и глубокий, который звучал где-то на дне сознания, оживая слишком быстро. Слишком стремительно настигая, возникая призраком за спиной. Нет ничего хуже этих призраков, смотрящих в затылок — стоит тебе обернуться, и ты поймаешь лишь ускользающий мираж. Иллюзию того, что одиночество отступило на шаг, но именно в этот миг ничто не стоит так близко, как оно. — Ты в норме? — Дазай вздрогнул и чуть не выронил лист бумаги из рук, когда на его плечо легла ладонь коллеги. По позвоночнику прошелся неприятный холодок, и он так и не смог выдавить из себя улыбку, поворачивая к Рампо бледное лицо. — Откуда... — Будешь? Они здесь такие вкусные, что кажется, можно разориться, — великий детектив с улыбкой протягивал эсперу новое бенто с порцией онигири, но тот даже не взглянул на еду. Он неосторожно притянул Эдогаву за рукав к себе ближе, так что тому не оставалось ничего, кроме как осесть на парапет. — Это письмо... откуда оно у Вас? — карие глаза болезненно поблескивали, всем выражением говоря о том, что он не отступит, пока не узнает всех подробностей. — Из-за тебя я чуть их не уронил! — воскликнул возмущенно Рампо, не дослушав вопрос до конца и прижимая к себе оба бенто. На его лице застыло детское недовольство, но уже через минуту он тихо вздохнул и опустил взгляд на зажатый в свободной руке Осаму листок. — Это долгая история. — У меня много времени.       Великий детектив пожал неопределенно плечами, но говорить не спешил. Будто взвешивал в мыслях, стоит ли. В нетерпении Дазай сжимал всё сильнее его плечо, комкая складки накидки. — Ты делаешь мне больно. — Ты знал Одасаку?       Эдогава вскинул голову как от звука выстрела. На несколько минут оба погрузились в молчание, не отрывая друг от друга глаз. Осаму почти не дышал, чувствуя, как внутри всё сжимается до размеров пули, засевшей в тканях и причиняющей нестерпимую боль.       Рука Рампо легла поверх пальцев коллеги, послушно ослабивших хватку, и он сомкнул веки, позволяя ответу слететь с губ, чтобы в следующий миг быть унесенным налетевшим порывом ветра. — Да. Я знал Одасаку.       ...ты будто снова рядом. — Эй! Подожди...       Тяжелые капли ударялись о черный зонт и скатывались по нему, падая на мокрый асфальт. Кажется, прошло не так много времени, но недавно ещё мелкий дождь стал стремительно усиливаться, смазывая тонкой серой завесой очертания высокой фигуры, чьи шаги замерли неохотно, повинуясь оклику. — Мне некогда. — Мне нужно задать тебе один вопрос.       Человек встал вполоборота и оглядел задумчивым взглядом настырного юношу, что никак не давал ему уйти. Время поджимало, однако что-то заставило его задержаться после короткого колебания. Кивнув, он стряхнул с мокрых отдающих темной рыжиной прядей капли воды, и они заблестели в воздухе, затерявшись среди тысяч таких же, как они, сестер и братьев. — Слушаю. Но если ты по поводу... — Скажи, это не ты был тем самым наемным убийцей, девять лет назад попавшимся на преступлении, которого на самом деле не совершал, потому что тебя подставил твой собственный клиент? — довольно четко и быстро проговорил его собеседник, не давая закончить фразу. Зеленые прищуренные глаза смотрели пристально, будто выискивали что-то укрытое от обычного взгляда. Он был лишь слегка неуверен, когда начинал говорить, однако к концу своего вопроса уже будто знал ответ.       Мужчина нахмурился, в казавшемся доселе пустым взгляде промелькнули настороженность и удивление. Теперь он и сам не спешил уходить, попав в ловушку недосказанности и разглядывая случайного встречного внимательнее, чем прежде. — Мы раньше встречались? — Думаю, был один раз. — Как ты сказал твое имя? — Эдогава Рампо. Но не пытайся вспомнить по нему.       Улыбка незнакомца излучала нечто наивно-детское и одновременно глубоко-проницательное в тот момент, когда он сделал несколько шагов навстречу мужчине и поднял голову, заглядывая ему в глаза. В них читалась усиленная попытка вспомнить, мешающаяся с временной борьбой против той пустоты, что так и норовила вновь разлиться в глубине черных зрачков и по краям лазурных радужек. — Тебя зовут... — Ода Сакуноске. — Ода, вот как... — Рампо склонил слегка голову вбок, не отрывая взгляда от лица собеседника. Казалось, что он раздумывает над чем-то важным, колеблется, но продолжалось это недолго. — Что ж, Ода, похоже, я обязан тебе жизнью.       Он сказал это так обыденно, словно в этой фразе не было ничего особенного, а фамильярность обращения из его уст и вовсе прозвучала как нечто само собой разумеющееся. Сакуноске же не мог скрыть непонимания и замешательства. Среди легиона вопросов, завертевшихся сейчас в его голове, он выбрал самый короткий. — То есть? — После той истории тебя всё-таки поймали. Вспомни мужчину, что приходил навестить тебя в изолятор и просил взамен на услугу выдать некоторую информацию об одной организации, — Эдогава сделал паузу, отметив блеснувшее в глазах напротив прояснение, и усмехнулся тихо. — Если бы ты тогда промолчал, мы бы сейчас, возможно, не разговаривали.       Дождь продолжал настойчиво барабанить по зонту. Тонкими струйками под ногами начали растекаться ручейки, а небо было словно в сигаретном густом дыму. Ода молча разглядывал человека, что только что сказал нечто, не укладывавшееся в мозгу. Если всё это правда, то какой рок столкнул его с далеким прошлым именно сейчас? Да и может ли это что-то уже изменить? Навряд ли. Он ждал, когда Рампо продолжит, не очень понимая, что было на уме у этого юноши, чей взгляд поражал детской открытостью и простотой. В нем было намного больше, чем обычная беззаботность, но чуть меньше, чем лицемерие. Скорее, о лицемерии тут и речи быть не могло, в изумрудных глазах угадывались черты человека, привыкшего к естественности эмоций и чувств, какими бы они ни являлись. — Знаешь, я терпеть не могу быть у кого-то в долгу, — наконец заговорил вновь Эдогава, и растрепанные волосы его качнулись вместе со склонившейся головой. — Я не собираюсь отговаривать тебя идти туда, куда ты идешь, потому что вижу, что это лишь отнимет и мое, и твое время. Но раз уж мы встретились, скажи, что я могу сделать для тебя на прощание? — голос был полон серьезности, пока ребяческие повадки не взяли вновь верх над ним и он не вскинул указательный палец кверху, добавляя уже более заносчиво. — Пользуйся возможностью, пока великий детектив её предоставляет! — Ты это серьезно? — Ода смерил его ещё более внимательным взглядом. Что-то было в этом человеке такое, что при обычных обстоятельствах заставило бы не воспринимать его всерьез, но Сакуноске чувствовал, что всё гораздо сложнее и глубже, чем кажется. — Разве в таких ситуациях шутят?       Мафиози приподнял брови, чем заставил собеседника поджать губы и фыркнуть. Он уже подумывал ответить, что ему ничего не надо, но взгляд остановился на кожаном портфеле, который Рампо прижимал к себе свободной рукой. Ему понадобилось ещё секунд тридцать для раздумий, в течение которых он несколько раз переводил глаза с портфеля на лицо его владельца и обратно. — У тебя есть ручка и лист бумаги?       Детектив молча кивнул, будто ожидал этого вопроса. Он раскрыл портфель, присев на корточки и придерживая зонт плечом и подбородком, и извлек оттуда всё необходимое. Затем перевернул портфель обратной стороной, уместив на него чистый лист, и протянул ручку Сакуноске. Когда тот пристроился в таком же неудобном положении рядом, зонт сдвинулся в воздухе и замер над его головой. Нужно было не допустить, чтобы бумага промокла.       В течение минут пяти оба молчали. Рампо следил за рваными движениями чужой руки, следовавшей за сбивавшейся мыслью. Некоторые капли всё-таки достигли цели, и чернила были местами несильно смазаны — Ода старательно вновь выводил размывающиеся знаки, опасаясь, что их трудно будет впоследствии прочесть. Он перечитал записку два раза, дописал ещё несколько слов и, выведя особенно тщательно и медленно дату и подпись, передал уже сложенный лист Эдогаве. Тот без лишних слов убрал его в портфель вместе с ручкой, и оба наконец выпрямились, становясь лицом к лицу. — Это письмо... — Я должен передать его твоему другу, знаю, — детектив перебил собеседника, не желая слушать лишних объяснений, и тихо усмехнулся, сверкая лисьим прищуром. — Мне ли не знать, кто этот Дазай Осаму, которым ты так дорожишь, что только о нем и вспомнил сейчас. На этом всё? — Нет, у меня есть ещё одна просьба, — Ода будто всё больше проникался непонятно откуда взявшимся доверием к этому человеку. Тот был для него сейчас, как последняя связующая нить с его прошлым, которое стало особенно дорого из-за того, что будущее было слишком очевидным и коротким. Рампо сам предложил ему помощь, и Сакуноске принял этот шанс, посчитав, что ничего не делается в этом мире просто так. — Позаботься о нем. Это странно звучит, я понимаю, но больше мне некого об этом просить. Дазай непростой человек со сложной судьбой. Я бы хотел понять его лучше, постараться облегчить то, что навалилось на него непосильным для других людей грузом, но мое время истекает. А ты бы мог попробовать стать для него впоследствии... другом? Там, в записке... — Ах, вот оно что, — глаза Рампо заблестели ярко и лукаво, оживленные настигшей и сильно позабавившей мыслью. — Ангелов-хранителей теперь на земле назначают? Ты ведь имеешь в виду примерно такое значение. «Друг» — не совсем точная формулировка, и в любом случае, уверен ли ты, что именно мне можно это поручить? Будто опекуна из меня делаешь для брошенного ребенка... — тихое фырканье само вырвалось, заставив Сакуноске усомниться в уместности своего желания. Последние слова неприятным сильным покалыванием отозвались в груди. — Если тебя это не устраивает, я не настаиваю. Ты можешь сказать «нет», и мы просто разойдемся, забыв об этом разговоре, — в голосе мелькнул оттенок разочарования в самом себе, было безрассудно просить о подобном первого встречного, и Ода даже не мог сейчас объяснить, почему так сделал и почему взгляд ярко-зеленых глаз юного детектива завораживал, внушая надежность. — Для великого детектива не должно быть ничего невозможного, — Эдогава ответил не сразу, но именно сейчас вернув себе спокойную серьезность. Видимо, он тоже подумал о том, что эта встреча должна подойти к логическому концу без лишних выяснений, кто, что, когда, зачем и почему. В такой поистине странной ситуации это было бессмысленно и неуместно. — Тем более, об этом меня просит человек, добровольно идущий на смерть, так что не смею отказать. Однако скажи мне одну вещь, прежде чем наши пути окончательно потеряют точку пересечения. Зачем ты это делаешь? Нет, в смысле, — он выставил перед собой руки, прикрыв веки и мотнув головой, будто предугадывал реакцию собеседника, — я ничего не говорю, это твой выбор. Но мне хочется понять. Всегда есть альтернатива, но ты выбрал самый радикальный вариант вполне осознанно. Самоубийство, даже такое, не выход, разве нет?       Его вопросительный взгляд уже мало был похож на наивно-детский, но все-таки наивность в нем неосознанно оставалась всегда. Та почти незапятнанная наивность, которой Сакуноске сейчас мог бы разве что позавидовать, если бы умел. Бывший киллер чувствовал, как собственные плечи слегка проняло дрожью от пропитавшего влагой одежду холода. По лицу стекали капли воды, некоторые падали на щеки с кончиков каштановых прядей. От него ждали ответа, но он знал, что точно бы не смог объяснить, подбери в уме хоть тысячу подходящих слов. Такие вещи не объяснялись, оставались немы и неприкосновенны. И только этот занятный человек, похожий на ребенка, задался вслух вопросом, на который не мог ничего услышать, хоть и очень этого хотел. — Я искренне надеюсь на то, что ты никогда не поймешь, почему я сделал такой выбор, — это было всё, что он мог сказать. Задержав взгляд на слегка недовольном таким ответом Эдогаве, Ода медленно развернулся, и его шаги утонули в шелесте дождя. Он не обернулся даже тогда, когда его вновь окликнули. — Эй, послушай. Как тебя называет твой друг? — Одасаку, — само собой слетело с губ, а внутри всё замерло, сжимаясь. Но он продолжал уходить неторопливо в стену из серых капель, постепенно пропитываясь прежней пожирающей пустотой. — Прощай, Одасаку.       Ответом была тишина. Рампо ещё несколько секунд смотрел в спину удаляющемуся мужчине. Узкие глаза только теперь позволили оттенку досады и грусти пропитать яркую радужку. Перехватив поудобнее портфель, он тихо буркнул что-то себе под нос и решительно отвернулся, уходя в противоположную сторону. Порыв ветра прокатился с нажимом по черной шапке зонта, заставив тот дернуться в руке. В этот момент Эдогаве показалось, что он услышал совсем издалека глубокий и мягкий голос. — До встречи, детектив.       Вздрогнув, он обернулся, подставляя лицо дождевым брызгам. Фигура Оды давно растворилась по другую сторону моста. Странное чувство, которое он не смог бы сейчас описать, закралось под грудную клетку, стиснув и отпустив. — Грядут перемены, верно? — уголки губ великого детектива тонко дрогнули, заиграв напряженной заинтересованной улыбкой. — Одасаку.       Но все-таки почему...       Город живет, город молчит, городу неведом сон, как бы ни располагала к этому глубокая ночь. Йокогама не желает погружаться в полную тьму, залитая яркими огнями, укрывающими за своей красотой узкие улочки и подворотни, где мрак все-таки находит себе приют, наравне с теми чертями, что, как известно, водятся в тихом омуте. Сейчас самое время для преступлений и разборок между теневыми сторонами каменной души этого большого муравейника, и мысли об этом ещё настойчивее возвращают в далекое прошлое, где Дазай Осаму сам был частью этого не такого уж и тихого, если подумать, омута пожирателей чужих, а больше собственных душ.       Слишком поздно для прогулок, слишком легка одежда для поднявшегося прохладного ветра, но двух эсперов, бредущих в задумчивости по опустевшим улицам, это почти не волнует. Ни слова не было произнесено с тех пор, как Рампо закончил свой рассказ о письме. Дазай больше ни о чем не спрашивает, Эдогава не видит смысла что-то добавлять. Держа руки в карманах, они идут бок о бок, и всё же будто чуть поодаль, соблюдая уговоренное немо расстояние в пару шагов. Завтра рано вставать, и великий детектив то и дело пропускает зевок, жмуря сонно глаза, но нет и речи о том, чтобы начать ворчать и велеть поторопиться домой. Сегодня этому нет места, да и охоты тоже нет. Осаму будто его и не замечает, весь погруженный в себя. Он смотрит под ноги, и слабо волнящиеся пряди спадают на нахмуренный лоб. Пальцы в складках кармана непрерывно оглаживают плотную бумагу, словно хотят прочувствовать затаившиеся на ней символы, сохранившие отпечаток старого дождя и знакомой затерявшейся во времени руки. Ему всё ещё сложно принять то, что этот кусочек драгоценного прошлого ускользал от него столь долго. «Почему Вы ничего мне не сказали раньше?», — задается он мысленно вопросом, даже не взглянув на того, кто идет рядом с ним, и мысленно же получает ответ. «Потому что в этом не было смысла, ты сам прошел по пути, на который он направил тебя и без письма». «Тогда зачем Вы отдали мне его сейчас?», — на долю секунды ему кажется, что он действительно отвечает не сам, что это внутренний голос Рампо пробирается в его голову, давая очевидные подсказки. «Потому что почувствовал, что тебе это необходимо». — Вы странный ангел-хранитель, Рампо-сан, — только спустя секунду Дазай понимает, что произнес это вслух, встречаясь взглядом с поблескивающими кошачье зéлено в свете тусклых фонарей глазами коллеги. Он улыбается слабо и немного неловко, но крайне тепло, и ловит тихое наигранное фырканье, сопровождающееся бурчанием Эдогавы. — Единственный в своем роде, и ты должен быть благодарен, что такой достался именно тебе.       Как бы ни давило всё это время тяжело в груди, как бы ни болел утомленный непростыми размышлениями лоб, а сейчас Осаму никак не может сдержать тихого смеха, ловя косой взгляд вздернувшего тут же нос в несерьезной обиде великого детектива, который, закинув руки за голову, шагал теперь чуть быстрее и увереннее вперед, обогнав его на повороте и всем своим видом давая понять — на сегодня с него хватит непростых разговоров и воспоминаний. Дазай не может не признать правоту этой мысли. — Я благодарен, — наконец сквозь смех отвечает он, склоняет голову набок и смотря в спину заторопившемуся Рампо. На душе становится чуть легче, само по себе, от пришедшей на ум шалости. — Мне кажется, у Вас даже есть крылышки, и как я раньше не замечал. Маленькие такие, белые и пушистые. — Не неси чепуху, — Эдогава оборачивается на него через плечо, отвечая ироничным взглядом, и добавляет через паузу с усмешкой. — Они выглядят совсем иначе, ты просто невнимательно смотришь.       Бывший мафиози изгибает удивленно брови, а потом, не сдерживаясь, вновь прыскает со смеху. На сей раз к нему присоединяется тихое подхихикивание коллеги, разрастаясь постепенно до заразительного смеха без особой причины. Просто ночь эта совсем не располагает к грусти, просто некая тонкая нить соединила вновь прошлое с настоящим, и Дазаю самому хочется ненадолго поверить иллюзии, что сегодня одиночество отступило-таки в тень, к тому мраку подворотен, к которому он уже не принадлежит.       ...почему мне кажется, что эта знакомая тревога внутри снова не даст мне уснуть?