Кровавые цветы

      Десять лет назад Буцума достал своего давнего любовника. Любовником он был ему недолго, а вот любимым — всю его жизнь. Нашёл с цветами прорастающими из раны. Красиво и смертельно опасно. Вирус, болезнь, что прорастает в душе. Аномалия, что рождена чакрой и передаётся прикосновением. Без неё ты можешь полюбить, действительно полюбить, раз и на всю жизнь, всем сердцем и душой, и жить с этим чувством ещё десятки лет. Но, прикоснувшись к таким цветам, заболеешь. Вместо крови из ран будут падать алые лепестки, а те заживать будут в десятки раз медленнее. Десять лет, сильные шиноби тринадцать максимум, и разорвав лёгкие и горло, выкашливая гроздья вызревших цветов, умрёшь. Сгорают и быстрее, подумал тогда Буцума, опускаясь перед смертельным врагом Учиха Таджимой на колени и разводя в стороны запах балахона, откуда ветер разносил тонкие, лёгкие и алые лепестки.       Таджима был болен. Вместо того, чтоб добить врага, Сенджу Буцума коснулся тогда губами алых лепестков, чтоб наверняка. Обнять и выбрать одну судьбу на двоих. Не в храме, но он не «любил» Таджиму. Он его до сих пор любит и будет любить, сколько лет и потерь ни лягут меж ними. И цветы любви котёнка-Таджимы будут расти и в нём. Любви самого Буцумы к нему.       Он не боялся смерти. Взрослые сыновья, что удержат клан, исполнят свой долг. Он свой уже исполнил. Единственное, чего хотел бы Буцума сейчас — умереть вместе.       Чувства не прогнать так просто, цветы уже рвут горло, как бы он ни пытался это скрыть. Лепестки цвета крови, что меняют цвет лишь когда смешиваются кровавые лепестки двух людей, чьи чувства взаимны. Они белеют — и дай клятву в такой момент, поклянись не разлучаться больше с любимым — и цветы распадутся пылью, а раны, оставленные ими, заживут.       Клясться Сенджу не собирался. Белое облако выдаст их и никак не изменит того, что разлучило их когда-то. Они умрут вместе — и это будет то, о чём он мечтал последние годы.       Десяток лет назад он выбрал эту судьбу. Думал, дал им время. Но эти люди и этот мир не могут прекратить бесконечную войну и убийства, долг и честь шиноби и клана всегда будут выше. Сенджу Буцума знал это и жил в этом мире, он был частью его.       Но даже такое бревно, как Скала Буцума умел любить. Старший сын не поверил бы, но он смог оградить его от своих же ошибок. И умрёт, унеся равного себе врага.       Даже если цветы не побелеют, это будет победа, пусть и удивятся. Всё это время он их прятал, но сейчас оно кончилось.       Он следит за Таджимой, что чуть ли не впервые избегал его в общей свалке боя, не рвался к нему, но что-то задумал. Буцума честно пытался прорваться и помешать, но его отвлекли рядовые — а там Учиха успел, что собирался.       А собирался он ни много ни мало, а добраться наконец до Аканэ. Белая Волчица была сильна, последняя из вырезанного Учихами клана, но не против того, кто эту резню и организовал, и возглавил. И от её тела Таджима брезгливо отошёл, наконец рванувшись к привычному врагу.       Жену Буцуме жаль. Она была хорошим воином, у неё остались общие с Буцумой дети, но это жизнь. Хашираме и Тобираме не привыкать хоронить родных, и тело Аканэ остаётся в прошлом, трогая главу Сенджу не больше, чем любой из его соклановцев.       Они оба руководят боем. Оба обращаются с сигнальными веерами, возглавляют отряды мелких, но важных заданий и сражаются в общем порядке в крупных схватках, когда шиноби, индивидуалисты по сути своей, устраивают бой. Стенка на стенку, каждый вырывает себе врага, каждый помогает своим с их врагами и дичайшая карусель вьётся в бешенном танце. Привычное мясо.       Везде мясо и сквозь него с бешеной, кривой ухмылкой идёт Таджима. Худое лицо, кривое, дикий прищур пылающих глаз и невнятный балахон. Старый мужчина. Старый и безумно любимый со всеми его морщинками и выбритыми висками. У него были длинные волосы, пока он их не обрезал. Было жалко до слёз, мягкие и гладкие его волосы всегда нравились Буцуме. И в этом мареве и уханье техник Катона, дрожи земли и звоне сталкивающегося металла, в покорёженом нагруднике и крови Сенджу, Таджима любим, как четверть века назад, как в первую встречу, как всегда.       Нежность, это она першит в горле, а не вездесущие бутоны, стоит открыть рот и распустятся алыми камелиями. Ни капли крови тебе, Джима, ты её не любил когда-то, демон в алом, залившим серый балахон. Только цветы. Цветы и яблоки, любовь моя, думает Буцума, сдерживая улыбку.       Лёгкие рвут в клочья вездесущие цветы, плывущие в его жилах. И мир в алой пелене, дышать трудно, но он сможет сделать что задумал.       Когда-то давно Таджима сам принял решение разойтись. Когда-то много лет назад он первым сказал вслух, что долг им с любимым дороже чувств.       Вдвое меньше лет назад, роняя алые лепестки вместо крови, Таджима смеялся, понимая, что его чувства его и убьют. Это было правильно. Во всём остальном он поступал так, как должен. Как правильно. За спиной — убитая альянсом кланов жена, взрослые сильные дети, которым он передал все документы. Он кривится — болезнь убивает его, вместо лёгких уже мешанина из цветов и тканей, каждый вдох — боль и алая пелена, которую не рассеет даже шаринган.       Но он завершил давнее обещание — убить каждого из клана той, что забрала у него любимого, он убил её саму, и теперь осталось только одно — уйти в бою.       Он знает, как хочет умереть. Никто сейчас не сможет ему помешать, дети ещё не вошли в ту силу, чтоб перевесить его опыт — ни его дети, ни дети его любимого.       Он не станет бежать от боя и смерти. Надежд, что чувства умрут, не было, и вот они рвут на части. Многие ненавидят и чувства, и объект своих чувств, и цветы. Но зачем, если это всего лишь символ любви, о которой никак молчать, если они рвут изнутри, если это самое чистое и прекрасное, что есть. Своей любви Таджима не стеснялся, безбоязненно и со всей силы рубя наискось. Не увернись Буцума, быть ему двумя неравными половинами, но Сенджу быстр, и уже Учиха ужом вертится на восставших змеями камнях, уворачиваясь от пик и чакрой удерживаясь на грязевом месиве.       В Буцуму летят сенбоны, но тот не уворачивается. Принимает на доспех, не обращая внимания и раскручивая мельницу клинком. Шиноби, казалось, сложно поступить глупее, но Таджима не лезет, прекрасно зная, что это ловушка. Ловушка и начало техники, с которой придётся очень серьёзно постараться, чтоб спастись. Вот только и самому Сенджу она встаёт дорого, настолько, что, кажется, Буцума совсем не против умереть вместе.       Таджима и не станет спасаться. Огонь охватывает дыбящуюся землю, окутывает их обоих, а сквозь пар и пепел летит новая техника. Рой огненных стрел взрывает землю вокруг, раскаляют меч, заставляют Буцуму уклоняться, прерывая творимую технику, а Таджима уже шагает вслед своей технике ближе, принимая удар на закаленную и пропитанную чакрой сталь своего клинка.       Удар тяжел и может пробить даже его блок, и он привычно заставляет чужой меч соскользнуть в сторону, выворачивается и шагает ещё ближе, нанося свой удар. Такой привычный танец стали, но дышать уже нечем, и Таджима только плотнее сжимает губы, давит кашель. Стоит только дать слабину — и его согнёт пополам приступ. Не сейчас — не раньше, чем закончится этот бой.       Такой яркий, такой откровенный и близкий. У них давно такого не было. Выложиться на полную, не оглядываться, не отвлекаться, сражаться лицом к лицу, глаза в глаза, не боясь шарингана или чужой массивности, что даже тридцать лет спустя вызывала дрожь и делала штаны неудобными.       Разве можно не любить человека напротив, даже если остались только сражения? Рвутся лёгкие и стучит в ушах, по горлу ползут цветы, нежные и такие жёсткие камелии, откуда бы там шипы, но колют.       Выдержать один бой.       Острые плети водной техники заставляют выкручиваться, гасят огонь, и распадаются горячим паром, когда почти одновременно Буцума и Таджима бросаются друг к другу с оружием наголо, не собираясь отступать или сворачиваться. Оба целят в сторону сердца.       Уклоняться не станет ни один. Это конец — их конец, красивый финал, желанный.       Только когда меч любимого врага пробивает сердце, Таджима позволяет себе закашляться — но не ослабить хватку ладоней на рукояти клинка. Пробитое сердце смертельно даже для столь сильных шиноби, как они.       Но даже это больше символ, убивает их совсем иное. Ещё полшага вперед, ещё ближе, коснуться, обняться впервые за столько лет, вгоняя мечи ещё глубже в раны. Вместо крови из тех рассыпаются лепестки, что белеют, соприкасаясь.       Кашель не позволит сказать последние слова, но белоснежные лепестки, усыпающие тлеющую и парящую землю вокруг, скажут за них. Их куда больше, чем крови в человеческом теле, их творит уходящая со смертью в природу чакра.       Улыбаются друг другу оба счастливо. Пусть сказать сил нет, но последний поцелуй, лёгкое касание и бережные последние выдохи в их власти. Мышцы сокращаются, в попытке выдавить из себя последние бутоны, и будь у них желание сил хватило бы на клятву. Клятва, целые лёгкие и возможность дождаться лекарей, что сошьют их сердца. Сила заживления ран от ханахаки могла помочь и с ранами от мечей, но они просто обнимаются, прижимаясь ближе.       Вокруг разливается целое море, белоснежное, яркое, грозящее засыпать их с головой, две нанизанные на острия мечей фигуры.       Смысла в клятве не видит ни один. Чувства к врагу — постыдны и запретны, после такого — лишь умирать. Падают медленно, белое море накрывает их с головами, а дышать уже нечем. Зрение пропадает первым, после слух, но они до последнего чувствуют друг друга, умирая вместе.       Подошедшие их соклановцы и старшие сыновья не видят их. Только гору белоснежных лепестков, полностью скрывших под собой тела.       Их никто не трогает. Говорят, умершие в белых цветах уходят вместе, и их тела не требуют погребения. А ещё белые лепестки менее заразны, чем алые, но всё равно никто не рискует подойти. Под горой нежнейших цветов лежат двое шиноби, или, как гласят легенды, уже нет. Распались на цветы, что ещё долго будут тут цвести белым покрывалом.       Битва утихает сама собой. И Сенджу, и Учиха встают по разные стороны, молча, страшно.       Любившие — действительно любившие друг друга главы враждующих кланов. Взаимно.       Будь оно неискренне или невзаимно — цветы не побелели бы.       Мадара долго смотрит на цветы, скрывшие отца от чужих взглядов. Он ушёл достойно, передал сыну дела, обучил его всему, что он должен знать как глава клана.       Именно он возглавит клан сейчас, и он не поднимает взгляда. Уже четыре года никому он не позволяет себя задеть, четыре года вместо крови его раны сочатся лепестками.       Мадаре шестнадцать. Он знает, что не успеет, как отец, воспитать преемника, знает, что младший брат тоже не успеет, пусть ему и отпущено чуть больше. Способ выжить — только один. Смешать кровь — или цветы — с кровью любимого человека, принести клятву быть вместе, принять ответную клятву. Тогда цветы вновь станут кровью, если слова были искренни. И перестанут убивать.       И даже те, кто не любит, заразившись, умрут. Их кровь спустя положенный срок станет черными цветами, что убьют в считанные дни.       Мадара любит. Но надежды на взаимность в его душе нет. Младший брат недавно принес перехваченное письмо, сообщение о помолвке его любимого с химэ другого клана, да и что значит детская дружба перед лицом войны?       Белые лепестки рождают надежду, что, может быть, это всё не помеха, но её слишком мало, чтоб верить всерьез.       И всё-таки он стесняется даже поднять взгляд. Он не хотел бы, чтоб Хаширама или кто ещё понял бы, что именно он чувствует.       Это слабость. Она для него недопустима — не публично, не сейчас, когда он только-только примет клан.       В его жилах переливаются лепестки цветов, нежные и гладкие, а в глазах глухая тоска. Что толку в том, чтоб конкурировать с кем-то, кому любовь его жизни пишет длинные тепло-учтивые стихи?       А он глава клана. Надежда отца, который умер, не зная про их с Изуной болезнь.       Младший тоже заражен. Он бравирует, позволяет себя задевать, проливая капли просто крови.       Младший — менталист, что в боях ломает себя, скрывается в маске бездушного и не способного на любовь воина. Оттого в боях его раны истекают кровью, но дома Мадара видел лепестки на его коже и горькую улыбку.       Это бьёт по психике куда сильнее просто банальных лепестков и Мадара ненавидит ранящего его младшего брата Сенджу.       У того тоже алое по доспехам, Мадара думает, что кровь, но и ранить его Изуне почти не удается. Тот хорош, и особенно хорош стал после того, как где-то долго пропадал. Мадара не знает, где.       Зато это знает Хаширама.       Не только Учиха. Об этом не всем известно, но обречён в любом случае и Сенджу Тобирама, как отец. Он вернулся наконец в клан из долгой поездки и болен не первый год. Тринадцать лет. Иногда быстрее, но именно столько живут заразившись. Жечь лепестки не лучшая идея, пепел тоже токсичен, а на то, чтоб не трогать подозрительные красные пятна, давно натасканы даже дети.       Люби или умри, буквально.       Шиноби это оружие, у которого нет чувств. Этому учат детей, это главный шанс выжить. Ведь если совсем не любишь, никого, ничего не чувствуешь, то шанс заразиться меньше. Прорастающие цветы не превратят лёгкие в мешанину алой зелени, не будешь блевать нежными лепесточками дальше чем видишь.       Итог один. Белое, красное или чёрное поле.       Хаширама, глядя на лепестки, думает о брате куда больше, чем о себе. Тот ведь так и не признался, в чью честь обращается цветами его кровь. Да и понял ли сам?       Хаширама давно знает, выход лишь один.       Он знает, отцам хватило бы времени на клятву. Не захотели. Захочет ли брат — и ответят ли ему взаимностью?       Хаширама не желает брату смерти, но не в силах защитить его от этого. А брат пытается уберечь его, ведь из ран самого Хаширамы течёт просто кровь. Он не заражен, это ничего не говорит о его чувствах, а ран Мадары он не видел давно.       Хаширама любит. Но его это не убивает, только помогает держаться. У него есть невеста, станет ему женой, родит детей. Это не изменит его чувств, но он не знает, взаимны ли они.       Мадара перед ним, но не смотрит на него, опустил взгляд и сжал кулаки. Какая уж тут любовь, им остался только бой — много боёв впереди во имя славы клана.       Иногда Хаширама жалеет, что не заражен. Что не может протянуть на ладони лепесток признанием и просьбой быть рядом.       Даже если его не примут, даже если дружба у Мадары самая чистая.       Зло сжатые кулаки и пристальный взгляд. Отца Мадара любил, как и мать. Последнюю неделю назад убили, вместе с невестой Мадары. Ходили слухи, что он сам же и убил ради силы, но Хаширама в это не верил. Зная Мадару, он скорее собой бы закрыл, чем убил в погоне за какой-то силой, словно своей ему мало.       Мадара стал сильнее, Хаширама уже видел его новые глаза. Скорее уж он поверил бы в то, что эти смерти оказались достаточно сильным ударом, чтобы развить его глаза сильнее.       Такого Хаширама никому не желал.       Ни цветов в венах, ни безответности. Ни черной могилы, если не любил, ни алой, если любовь была.       И даже белое облако лепестков видеть больно.       Расходятся молча, тихо, оставляя белые цветы цвести на двойной могиле. Их отцы счастливы, воссоединились в смерти, но будут ли счастливы они сами? Только время покажет.