Часть 2
20 февраля 2018 г. в 09:06
Весь день Хаширама был как мешком прибитый. Погружен в себя, отвечал невпопад, на оклики не реагировал, даже от очередной пропагандистской глупости гражданского чиновника отмахнулся без привычного дружелюбия. Так, махнул рукой и прошел мимо, не скрывая привычного фона чакры. Далеко не сразу даже Тобирама понял, что тот просто не успокоился и не выпал из боевого состояния.
На следующее утро Хаширама снова был самим собой, и все списали на азарт боя, в котором Хаширама-сама почти добил-таки Учиха Мадару. Стычка за треугольник плодородных земель в дельте реки осталась за Сенджу, прямой бой с Учихами не новость, а юный Хаширама тоже человек.
Они все были неправы. Близки к правде, но нет.
Молодые главы кланов оторвались от своих людей в горячке боя, остались без поддержки, и никто не видел итогов их поединка. Кроме, разве что, Изуны, утащившего с места их боя старшего брата и сжегшего следы.
Хаширама видел только, и не мог перестать думать об этом.
Старый друг, верный враг, никогда не сдававшийся, долгие годы не позволявший себя ранить, попался всё-таки в ловушку его новой техники, и хоть и вырвался — но далеко не сразу, не погиб, но был серьёзно ранен.
Стоило бы остановить его сразу же, не дать уйти и отступить, но он был слишком ошарашен рассыпавшимися из ран Мадары алыми лепестками.
Один лепесток он унёс с собой, спрятал в кулаке и скрыл. Всю ночь смотрел на него, размышляя.
Как давно ханахаки пожирает Мадару? Сколько лет тому осталось, не потому ли он так яростно отказывается от мира, что знает о скоротечности своей жизни?
Хаширама верил, что остались им только бои — весь отведенный им срок. Но напоминание о том, что срок этот короток, и у них нет и десятка лет — Ками, он не видел ран Мадары уже четыре года, быть может, у них нет и шести лет даже!
Жизнь шиноби скоротечна, но Мадара был силён — так силён, что Хаширама не верил, что кто-то кроме него когда-либо сможет его одолеть. И потому же верил — он сможет дождаться того дня, когда они заключат мир, исполнят свои детские мечты. Того дня, когда Мадара наконец согласится с этим.
Алые лепестки намекали, что может и не дождаться. Мадару погубит болезнь, и однажды тот останется в поле алых цветов, один.
А Хашираме придётся как-то с этим жить.
С тем что болезнь съела и Мадару, и брата с отцом. Цветы... Не потому ли Мокутон так ужасен в глазах людей, что все перед ним равны, что нищий, что даймё. Гражданские еще понимают не сразу, что подцепили ханахаки. Просто в какой то момент свербит горло, а через пару лет кашляют цветами.
Это просто жизнь, всегда считал Хаширама. Жизнь рождается, жизнь умирает.
Как показало время, он не готов отпускать родных. И Мадару — не готов.
Руку жег алый лепесток. Не отличить от живых цветов, то ли камелия, то ли мак — слишком общая форма.
В мире сожгли бы все алые цветы, если бы это извело ханахаки. Но она могла дремать в ком и чем угодно. И возвращалась.
Каждый раз в спирали веков. Хаширама мечтал когда-то победить болезнь. Дать шанс алым и черным лепесткам цвести в садах, а не сердцах.
Не успел, укорял его нежный лист в ладони. Мадары скоро не будет. Алый шелковый свиток Хаширама оставил на столе — он не отправит его, как обычно, на далекий остров. У него — иная печаль и слишком очевидный выбор.
Не печальный, наоборот. Самый естественный на свете.
Он приходит на скалу, где когда-то давно они сидели детьми. Смотрит на реку, на шелестящий листьями лес, и верит, что теперь, когда Мадара знает, что лепестки в его крови больше не секрет, он тоже придёт.
Может и не прийти — кто знает, в чью честь обернулась цветами кровь того, кого многие зовут бездушным демоном. Но надеяться Хашираме никто не запретит.
Не слыша шагов, но чувствуя сенсорикой, обострявшейся в лесах, приближение друга, Хаширама тихо улыбается. Он ждал, а к нему захотели — и смогли прийти.
С места Хаширама не встаёт — он помнит, что Мадара, при всей его нелюбви к тому, чтоб видеть перед собой чужую спину, и тому, когда за его спину кто-то приходит, сам не стесняется подойти.
Когда остается десяток шагов, Хаширама встает и разворачивается.
— Мадара.
— Хаширама.
Тихий, ровный и низкий голос. Почти-незнакомый. Столько всего могло измениться! Но все, что делает Хаширама — это протягивает раскрытую ладонь с лепестком чужого сердца.
Будь этот лепесток из его крови — это было бы признанием и просьбой о взаимности, красивой и традиционной для зараженных.
Но его кровь не отравлена этим ядом, и это скорее «я знаю», чем «я люблю».
Учиха спокойно подходит ближе. Не узнать свою кровь нельзя — в лепестке еще осталась его чакра, но сам факт, что Сенджу не побоялся коснуться лепестка, что заразен — показателен. Протягивает руку за лепестком.
— Могу я его оставить? — спокойно спрашивает Хаширама, не делая попытки удержать. Только вопрос, странная просьба для здорового, но какая разница? Переживать всех своих близких Хаширама не хочет. Если между ними просто дружба, самая честная и искренняя — они просто уйдут от болезни, непобежденными.
Хаширама не хочет оставаться незараженным в мире, где все то, ради чего он готов менять мир, рассыпается лепестками цветов, от которых шарахаются как от чумы.
На вопрос Мадара только приподнимает вопросительно бровь. “Зачем” читается так прозрачно, что Хаширама не сдерживает улыбки уголками губ. И говорит, как всегда честно, открыто и прямо.
— Есть вещи, от которых я не хочу беречься в этой жизни.
Он почти ждёт расспросов или такого знакомо-детского «Ты придурок!», но Мадара только кивает, опуская руку и признавая за ним право сохранить алый лепесток себе. Молчит, но не уходит.
— Это было близко, — наконец говорит он. — Красивая техника.
Мокутон пугает многих, кажется чудовищно усиленной версией этой болезни. Но связи меж ними нет, и не Мадаре бояться цветов. Он видел их слишком долго. У отца, у себя, у брата.
У них всех в жилах одно и то же.
Всё умирает. Этот мир не может измениться так, чтоб все были счастливы. Наверное, именно поэтому белый — цвет траура. Надежда, что хотя бы после смерти, в чистом мире, будет покой и безусловная взаимность.
Смерть не страшит шиноби, страшит только неисполненный долг.
Мадара ищет себе в клане преемника, того, кто был бы достоин стать главой клана, когда цветы сожрут их с братом. Затея кажется безнадёжной, но клан должен жить.
Но сейчас он просто говорит. Вспоминает, как в детстве они играли на этой скале, соревновались и спорили из-за мелочей, но никогда не ругались всерьёз. Слишком важна была эта дружба и пришедшее с ней удивительное понимание.
Они говорят ни о чем, и потому уже спустя четверть часа захлебываются словами. Время Мадары на исходе, а так хочется — рассказать, поделиться, вспомнить и обсудить новое, вернуться и снова, обо всем!
Понимание, закаленное в боях, стало лишь крепче. Техники, красивые, глупые названия, достижения, кто сильнее, и не остановиться.
Когда темнеет, не сговариваясь, разводят костёр, садятся рядом, продолжая говорить. Им обоим не хватало этой дружбы, возможности вспомнить всё и поговорить не оглядываясь на то, кто может услышать, кто может воспринять как слабость или предательство.
Расходятся под утро уставшие, не прощаясь, но обещая вернуться сюда, на их скалу.
Они обязательно вернутся. Ни к чему откладывать или надеяться на будущее, когда этого будущего осталось всего ничего — считанные годы.
Подгадывать время встреч во взрослом возрасте оказалось несколько сложнее, чем в детстве, но серьёзным препятствием это не стало.
Мадаре просто легче от этих встреч. От того, что друг приходит к нему, совсем как в детстве, когда они оба не думали о фамилиях, просто чтобы поговорить, посидеть у костра, размяться — не поединок, без техник даже, но дружеская разминка.
Брат видит его довольство и не спрашивает, куда и зачем уходит старший. Есть вещи, которые всеведущий глава разведки их клана не хочет знать — в том числе и цену, что брату придётся заплатить за жизнь.
Он молчаливо примет её, как брат принимает расставленные по дому букеты из их крови.
Они братья, и они уважают выбор друг друга.
Хаширама любуется оставленным ему лепестком, гладит его кончиками пальцев. Болезнь не трогает его, быть может он опять чем-то отличился, быть может, мокутон даёт ему эту защиту, которой он не желал.
Но даже если так, он слышал легенды и о том, что исцеление от ханахаки возможно, даже если заражен только один из пары, и крови тоже может быть достаточно.
Он не спешит, ищет подтверждения — случаев исцеления мало, а таких — ещё меньше.
Но он находит очевидца и такого случая.
Долго говорит с ним, старательно отводя взгляд от букета сухих камелий на алтаре, открытого специально для Хаширамы. И лишь потом возвращается к Мадаре, поделиться куда и зачем ходил.
Правда, делится он не совсем словами. Дожидается Мадару на скале и вместо привычного приветствия режет ладонь и протягивает её Учихе с каплями крови.
— Болезнь не берет меня, и я не могу протянуть на ладони лепесток своей крови, — ровно говорит он, скрывая волнение и сомнения — слишком явно удивление Учихи, — но легенды гласят, что и незараженная кровь годится.
Мадара реагирует на удивление быстро. Не сомневаясь, не раздумывая принимает шанс окончательно всё решить, режет ладонь — не слишком аккуратно, и лепесток из разреза проступает не один, но плевать.
И принимает протянутую руку.
Сплетает пальцы с Хаширамой и улыбается, не глядя на лепестки. Какая разница, право слово. Если всё в его жизни — осознанный и взвешенный выбор, нет разницы, любят ли его сейчас или это влюблённость, решено так кем-то или нет. Это — выбор Хаширамы. Кровь к лепесткам ведёт к смерти без вариантов, если человек — не Мокутон Сенджу.
Хашираме смерти Мадара не желает. Пусть живёт вечно. Сам он просто тихо счастлив.
Хашираме тоже нет разницы, если нет — может, хоть так болезнь возьмет и его. Если да...
Откровенно говоря, он плохо представляет себе, что будет, если да. Но в чём уверен — так это в том, что всё сделал правильно.
О том же говорят и побелевшие лепестки, соскальзывающие меж ладоней на камень, но остающиеся незамеченными.
Счастье Хаширамы в том, что его приняли.
Не отпуская руки Мадары, Хаширама шагает ближе, обнимая его за плечи, и только тогда замечает белые лепестки у их ног, на голых камнях, где ничего не растет и не ошибиться.
Взаимность. Цветы не лгут, да и без них Мадара никогда не любил лгать. Хаширама как никогда четко понимает, что не решись он прийти — и его могила была бы такой же, как у его отца.
Но ему хватило — сил, веры, доверия, решимости — и вот она, его награда.
Если только Мадара примет его клятву, но не хотел бы — не принял бы руки.
Они — не их отцы. Не те, кто был до них, и Хаширама лечит порез на ладони. Не только свой.
— Кровь останавливается хуже, — замечает.
— Учту, — кивает Мадара, и только потом замечает, что лепестков нет. Их пятнает ярко-алая кровь, на которую Учиха смотрит в легком отупении.
Даже озвучивать клятву не потребовалось, хватило искреннего и обоюдного желания остаться вместе. Друзьями ли, влюбленными ли — неважно. Их жизни связаны слишком крепко и давно.
Но всё равно неожиданно.
— Шесть лет не видел своей крови, — со смешком признается он. — Странно видеть её снова.
Странно видеть свою кровь. Странно понимать, что отмеренный срок — не четыре года, максимум семь, а целая жизнь.
Не думал о таком, не надеялся, но получив свой шанс, не собирался его упускать.
Его Хаширама — теперь точно его и навсегда, иначе умрут оба.