Где же моя Мэри?

      Яркий солнечный свет пробивался даже через плотно зашторенные больничные окна, освещая небольшую одноместную палату. Все вокруг было абсолютно белым и, казалось, будто светилось изнутри. Но в этой стерильной чистоте можно было заметить несколько маленьких деталей, говорящих о том, что комната вполне обитаема. На тумбочке всегда стояли свежие цветы, которые приносила каждые пару дней женщина в возрасте. Она всегда сидела несколько часов рядом с его кроватью и просто говорила с ним, под тихие звуки телевизора, неизменно показывающего какую-то мыльную оперу. Старушка задорно смеялась, отпускала неприличные шутки и с упоением пересказывала местные сплетни.       Рядом с тумбочкой пылилась трость, которую сюда принес кучерявый мужчина. Он появлялся на пороге редко, в основном приходил утром и играл на скрипке невероятно длинные и грустные мелодии. Ни медсестры, ни врачи, ни пациенты никогда раньше подобного не слышали, так что им оставалось лишь гадать, не сочинил ли он их сам, специально для их пациента. Мужчина почти всегда молчал, лишь изредка тихо что-то рассказывая.       По понедельникам с самого раннего утра к регистратуре наведывалась стройная темноволосая девушка в строгом костюме и со странным именем. Она приносила кофе дежурной сестре и несколько минут они наслаждались им, беседуя о погоде и последних новостях, как старые подруги. Затем она будничным тоном интересовалась о состоянии пациента, так, будто ей и дела до него нет. Может быть, и не было. Никто об этом точно не знал. Тем не менее, она все подробно записывала, затем оплачивала счета за лечение и прощалась до следующего понедельника.       В воскресенье после обеда в палату приходили особые посетители. Невысокая приятная женщина с рыжеватыми волосами и маленькая светловолосая юная леди, единственная родственница пациента. Все в госпитале знали, что девочка — его дочь, но вот женщина не являлась его женой. Она была, судя по всему, крестной матерью девчушки, но уж никак не супругой. Девушка никогда ни с кем особо не говорила, но всегда с особым интересом и даже пристрастием узнавала о любом изменении в его состоянии. Вероятно, она была медиком, потому что могла позволить себе сделать замечание по поводу терапии лечащему врачу.       Дочь их пациента звали Розамунд Мэри. Она поспешила сообщить об этом всему персоналу, который попался ей на глаза еще в первый день. Рози была в таком возрасте, когда детям интересно все вокруг, когда они не упускают момента поставить взрослых в тупик каким-нибудь особо каверзным и сложным вопросом. И она блестяще с этим справлялась. Заваливала врачей просьбами показать ей скальпели и сводить в операционную. И всегда обижалась на них, когда получала отказ.       Они проводили в клинике пару часов, говорили с больным, рассказывали ему о прошедшей неделе. Рози делилась с отцом последними новостями из детского сада, сообщая, какая ее воспитательница Миссис Нортон зануда. Рассказывала, как проводила вечера со своим крестным отцом, о том, как он учил ее играть в шахматы и водил в тюрьму на допрос. Розамунд могла вещать часами обо всем на свете и не получать никаких ответов от своего отца. Каждое их посещение неизменно заканчивалось вопросом Рози: «Почему папочка никогда мне не отвечает?» На что она получала неизменный ответ своей крестной, сообщаемый мягким спокойным голосом: «Он в коме, милая. Люди в коме не могут говорить. Они будто уснули и никак не могут проснуться. Но ты же знаешь, что они все слышат».       Так шли неделя за неделей. Медсестры привыкли к странным посетителям своего совершенно обычного пациента. Джон Х. Ватсон. Он лежал в самой первой палате в коридоре и к нему часто заглядывал персонал, чтобы проведать. Все знали этого мужчину, ведь он был известным на всю страну детективом и блоггером. К тому же он был их коллегой. Поэтому, когда он поступил сюда на скорой помощи, к нему сбежалось всё отделение интенсивной терапии. Но даже лучшие врачи не смогли ничего поделать. Сильный удар о лобовое стекло вследствие аварии ввели его в кому, из которой он не выходит вот уже шесть недель.       Этот вторник был самым обычным вторником. Кудрявый мужчина прошел мимо стойки регистратуры. Он на пару мгновений останавливается, чтобы записать свое имя в книге посещений, выводя своим изящным почерком «Холмс Ш.» и дарит дежурной сестре обворожительную улыбку. В его руках, как и всегда, скрипка в футляре. Сегодня пациентов ждет небольшой концерт.       Шерлок проходит в палату своего друга, буднично раздвигает шторы, пропуская в палату больше света. Джон любит, когда в комнате светло, а в воздухе пахнет булочками Миссис Хадсон и чаем. Ему нравится работать над блогом утром, когда солнце заливает всю квартиру на Бейкер Стрит. Холмс еще нежится в постели, Рози уже в саду, а до работы остается пару свободных часов, которые можно провести с толком и пользой, рассказывая всему миру о невероятных приключениях своего лучшего друга. На страницу Джона ежедневно приходят сотни сообщений с пожеланием скорейшего выздоровления и надеждой на новые посты.       Сегодня мистер Холмс был не настроен на беседу. Неделя выдалась невероятно тяжелой для него. Скучные дела Лестрейда выводили его из себя и отнимали все душевные силы, Майкрофт снова заставил его разгребать грязные делишки правительства, а Миссис Хадсон решила затеять ремонт на кухне. Шерлок был без сил и из-за вечного грохота дрели даже не мог играть в своем собственном доме. В такие недели беспросветной печали он остро ощущал отсутствие лучшего друга в своей жизни. За эти годы он так свыкся с присутствием Джона, что уже и представить не мог, каково это — быть без него.       Шерлок стремительно вытаскивает скрипку и начинает играть. Мелодия заполняет все пространство вокруг, вытесняя все прочие звуки. Кажется, весь мир затихает, прислушиваясь к мелодии, исходящей из этого изящного инструмента. В руках Холмса скрипка будто оживает и рассказывает какую-то новую удивительную историю своего владельца, которую он не смог выразить словами, но вполне успешно выразил музыкой. Ему бы выступать в консерватории, а не гоняться за преступниками Лондона, уж очень он был хорош.       Рука Шерлока дрогнула, выдавая какие-то совершенно ужасные ноты, и он еле сдержался, чтобы не разбить скрипку об стену. Ему осточертело его бессилие и то, что он не мог справиться с собой. Изо дня в день Холмс упорно делал вид, что все идет своим чередом и что он нисколько не сломлен, но это было ложью. Он винил себя в этой аварии, хотя ни имел к ней совершенно никакого отношения, даже косвенного. И ему просто было не по силам справиться с мыслью, что он может потерять еще и Джона, после всего, что случилось с Мэри. После того, как она умерла у него на руках…       Единственное, что удерживало Шерлока от передозировки кокаином и наркотической комы рядом с Джоном, была Розамунд. Его юная крестница, за которую он был в ответе. Он не мог позволить себе поддаться чувствам и оставить ее. Она и так потеряла многих по его вине. Мужчина старался каждый день уделять ей немного внимания. Понимая, что полностью заботиться о таком маленьком ребенке ему не по силам, он доверил эту сложнейшую миссию Молли Хупер, а она только и рада была. С большим энтузиазмом приняв на себя эти обязательства, Молли ни разу не пожалела о принятом решении. Они с Рози всегда ладили, а взяв ребенка к себе, девушка почувствовала, что сможет дать ей то, чего та была лишена сама — материнскую любовь. Шерлока искренне поражало, как Хупер хорошо вписалась в роль крестной матери. Он никогда не сможет стать даже близко хорошим крестным отцом.       Холмс вздрогнул от неожиданного шороха, послышавшегося откуда-то сзади. Мужчина медленно обернулся, чтобы увидеть, как ореховые глаза пристально наблюдают за ним, а крепкие руки тянутся в его сторону. Джон был бледен и выглядел на десяток лет старше с этим катетерами, пронизывающими все его тело. Маска, облегчающая дыхание, не давала ему сказать ни слова, и он лишь беззвучно тянулся к своему другу.       Шерлок вышел из оцепенения и немедленно вызвал врача. Сняв маску с лица Джона, он услышал шепот друга. Он пытался что-то ему сказать, но никак не мог совладать с собственным телом. Язык совершенно его не слушался, и вместо слов получались лишь нечленораздельные звуки. Через пару минут Холмс все же смог разобрать, что пытался сказать Ватсон.       — Где… Где Мэри? — спрашивал Джон. Он повторял одну и ту же фразу до тех самых пор, как врачи не заполонили его палату.       Мистер Холмс оказался за дверью, так и не сумев ответить на вопрос друга.