Когти

      Паники не было, вместо неё — ясное понимание: нужно шевелиться. На спину давило, но тяжесть не была неподъемной. Земля обнимала коконом и пахла плесенью. Он чувствовал её везде, самое мерзкое — внутри, в ушах, на языке. Казалось, что тяжелые комья распирали желудок, забили кишки. Дышать. Выгнув спину, он сумел перевернуться. Руки и ноги яростно заработали. Позже, на поверхности, подавляя желание проблеваться, но наслаждаясь тем, что может заполнить воздухом легкие, он удивлялся силе, гибкости своего тела. Как просто это получилось — выбраться из могилы. На самом деле повезло: тот, кто его упокоил, не удосужился выкопать яму поглубже.       Казалось, прошла целая вечность, прежде чем реальность стала реальной. Была ночь, тёплая августовская, глухая. Её полнили слабые шорохи и одуряющие запахи. Дурней всего воняло от собственного тела. Захотелось вылизать спину, подмышки, пах, чтоб переварить мерзкий запах погребения. Ха! Дебильней мысли не придумаешь, тем не менее, он выгнулся и лизнул где-то в районе лопатки. Шерсть оказалась черной и мягкой. Это не вызвало страха или удивления. Удовлетворение. Да, именно удовлетворение, потому что подсознательно всегда знал, он — долговязый, молодой, чуть нескладный парень, на самом деле еще чёрный и пушистый, просто не обязательно показывать это всем подряд. Пушок, черт побери! — идиотская мысль рассмешила. Двадцать один год он называл себя Пашкой, а оно вот как оказалось. Новое состояние не пугало, наоборот: сейчас он, с глупым детским восторгом, понял, что ему до сих пор не хватало вот этой самой свалившейся на темечко неизвестности. Растянувшись в длину, он попытался узнать суть нового состояния. Мышцы — пружины, гибкий хребет, глаза зоркие — здорово, да еще и когти. Втянул, выпустил, снова втянул острые крюки. Пошевелил ушами. Обострившийся слух чуть пугал. Вроде бы преимущество, но если поразмыслить, то как спать, когда слышишь, как за квартал от тебя чихнул старый бомж? Ничего, скоро научится фильтровать звуки.       Близкий шорох щекотнул слуховую трубу, отчего ухо непроизвольно дернулось. Совсем рядом какая-то тварь пробиралась сквозь траву. Он подобрался, чувствуя, как внутри забродил холодок предвкушения. Тело вжалось в землю, хвост заходил из стороны в сторону. Глаза словили, как колыхнулся очередной стебель. Прыжок — и в зубах шевелится нечто, или некто. Дергаются ножки, похожие на соломины. Приятно, черт возьми! Это тебе не в лазертаге партизана изображать. Вот оно — живое, трепещет, пытаясь хотя б на чуток продлить мизерную жизнь. Сожрать? Есть то, что брыкается в зубах, было как-то неправильно. Может быть, сейчас он животное, но вообще-то — человек. Выпущенное из челюстей, аккуратно прижатое лапой к земле существо оказалось кузнечиком, который никак не хотел расслабляться и этим внушал, пожалуй что, уважение. Ещё чуть потешившись чувством победы, Пашка убрал лапу. Насекомое, приволакивая конечности, поспешило скрыться в траве, дергано, но живо. Проводив его взглядом, он решил, что пора пробежаться, испытать новые ходовые качества.       Тропка привела к гаражам, выстроенным в два ряда. Миновав их, Пашка добрался до цивилизованной дороги. Машин не было, потому, ничуть не парясь, он побежал по белой линии разделительной полосы. Мерное мерцание огней спящего города навевало романтичные мысли. Захотелось, чтоб Светка бежала рядом, дымчатой гибкой тенью, чтоб так же, как он, ловила огромными зрачками звездную пыль. А потом он подарил бы ей нежный августовский март… После они забрались бы на крышу и долго-долго не выли на луну, а днем — разглядывали человеческую мошкару, снующую внизу, бегущую по ненужным делам. А вдруг получится затащить Светку в этот мир? И он решил найти самую лучшую крышу. Его потянуло к бледному дому, на крыше которого виднелась коробка, похожая на голубятню. Так уж случилось, что опыт лазанья по стенам до сих пор не присутствовал в его жизни. Пришлось привлечь интуицию. Он подошел к оштукатуренной стене, выпустил когти, поскрёб. В принципе, можно уцепиться. Взял подлинней разбег, прыжок, прыжок, стена… и завис в полутора метрах от земли. Ну почему он никогда не обращал внимания на то, как кошаки карабкаются по вертикали? Висеть в таком виде было совсем неудобно, поэтому он шмякнулся на клумбу. Как бы кто ни говорил, мол кошки верткие существа и им все нипочем, шлепок получился настолько ощутимым, что он принял решение — по стенам должны лазать скалолазы, он же впредь будет покорять исключительно деревья. По деревьям-то он лазил уже, у бабули в деревне.       Рассчитывая на то, что хоть кто-то из жильцов был гринписовцем и посадил пару-тройку дубов под своими окнами, он пошел за дом и оказался прав. Там было что-то наподобие сада: кусты, наверное, черноплодка и точно роза, что похожа на шиповник, на одной из клумб растут бархатцы — это он определил по запаху. Вообще, там было море запахов, и там росли деревья, одно из которых подходило для его задачи — совсем рядом со стеной, а верхушка достает крыши. Но тут он увидел человека, который неподвижно стоял за примеченным стволом.       Как не заметил раньше? Сквозь сладкий цветочный аромат прорывался запах… нет, не дерьма и не грязного тела, это был запах старых газет, пролежавших на чердаке много, слишком много лет. Человек стоял к нему спиной, нелепый в своей неподвижности посреди абсолютной ночи. Пашка остановился и постарался стать незаметным, наблюдая за незнакомцем. Тот, вдруг, будто почувствовав сверлящий его взгляд, покачнулся и повернулся вокруг своей оси, вязко, как в замедленной съемке. Человек был пожилым, но бессилия в нем не чувствовалась, хотя в одной руке у него была трость. Зеленые штаны, широкие камуфлированные, темная куртка, широкополая шляпа, из-под которой виднелась неопрятная седина — такой прикид делал его странным, уж слишком нелепо молодежные штаны смотрелись на том, чью голову оседлала шляпа Д'Артаньяна. Навстречу такому субъекту невольно хотелось приветственно заорать — «Пурклапа!»       — Вставай, я вижу тебя, — голос оказался неожиданно не старым и вполне приятным, но главное, он, хоть и был низким, принадлежал женщине.       Пашка опешил, а оттого и не подумал выполнять команду. Он еще сильней вжался в землю и почти перестал дышать.       — Подойди, я, как-никак, к тебе пришла, — в голосе женщины появилась язвительность. — Мне что, камнем швырнуть, чтоб очухался?       Фигура согнулась, и Пашка решил — пора линять, не дожидаясь удара в морду. Но вместо того, чтоб поддать восвояси, он шагнул навстречу незнакомке, пытаясь заглянуть ей в глаза. Вот только полы шляпы надежно укрывали лицо женщины тенью.       — Иди сюда, — она направилась к садовой скамейке, что стояла как раз посредине придомового участка, — иди, не бойся, без меня заблудишься, дурак.       Даже с учетом нелепости происходящего, небрежно брошенный в его адрес «дурак» Пашку возмутил.       — Вы вообще кто, чтоб дураком меня называть? — нервно сказал и тут же понял, что вместо нормальных звуков из его горла вырвалось хриплое «Мйяу-у»       — Да ладно тебе, не злись, — добродушно прозвучало в ответ, — я любя.       Женщина уселась на скамью. Пашка решил пуститься по течению: прыгнул и настороже уселся рядом. Странное дело, впервые в жизни он как будто ощутил родство буквально телом. Ему хотелось, чтоб чужой, вообще-то, человек погладил его, загреб в объятья, прижал к душе. Но что дальше? Говорить по-человечески, как выяснилось, он не мог. Сентиментально лезть на колени, распушив еще не освоенный хвост представлялось неприличным. Оставалось ждать. Раздражало, что женщина его не гладила. Похоже, ей даже мысль эта в голову не пришла. Вместо этого она достала из-за пазухи сигарету, зажигалку и вонюче задымила. За здоровьем она не следила, судя по смраду, источаемому дешевым куревом.       — Ну что? Ты лучше молчи. Я-то пойму, но вряд ли у тебя получится внятно выражаться, привыкни сначала, потренируйся. Короче: я — говорю, ты — слышишь. Всё. Вообще-то, встречаться не принято, но я решила, что лучше предупредить. Сентиментальная стала, ужас. По морде… извини, — по лицу вижу, что пока доволен. Новый внутренний мир, как-никак, но не расслабляйся. Скоро поймешь. Не всё так просто, долги нужно возвращать, а этого никто не любит. Времени у тебя осталось маловато, так что оставь крыши на потом, найди нужный ветер. А после не оглядывайся, пожалеешь.       Закончив речь, женщина затушила окурок о торец скамьи, убедительно харкнула под ноги и устало поднялась. Движения её были медленны, но удалялась она стремительно. Вслед растворяющемуся силуэту он успел выдать раскатистое «рммяяяуу», мол — ты куда, но женщины уже и след простыл. Да и был ли след? Но точно осталась обида за недосказанность произнесенного и за то, что она так и не удосужилась провести ладонью по его мягкой спине.       На крышу лезть расхотелось, уж очень убедительно его просили искать что-то другое. Пашка спрыгнул со скамьи, почесал загривок. Очень хотелось помочиться на дерево, по которому совсем недавно он собирался забраться на крышу, и еще на ножку скамейки, и еще… Он решил перетерпеть, максимально сохраняя человека внутри. Насущные мысли перебил новый запах. Недвижный до сих пор воздух колыхнулся, и на этой слабой волне ветра прилетел аромат мужского парфюма, насколько он понимал — дорогого. Это был запах сандала и морской соли — чуть сладкая свежесть. Но! Но с каким-то кислым душком, от которого мурашило.       Запах взывал к разуму, заставив желудок тошнотно сжаться, но, вопреки чувству самосохранения, нужно было идти именно по этому ветру. Не разбирая дороги, Пашка побежал, боясь потерять эфемерную путеводную нить. Кружились дома, деревья. Мешались краски огней центральных улиц с чернилами подворотен. Он будто болтался в водовороте стихийно смешавшихся пространства и времени, и скоро эта воронка выплюнула его на улочке старой застройки. Судя по крепости сандального запаха, искомый был близко — во дворе утлого дома красного кирпича, рядом с которым он остановился.       Пашка, крадучись, пробежал во двор, образованный четырьмя неухоженными строениями. Пространство разрывал чахлый свет фонарей, висящих над дверьми подъездов. Вдоль стен тянулись ряды кустов. Посреди двора торчало два кривых тополя, под чьими ветвями притулился дощатый домик для детских игр. Но вряд ли кто-то гулял на этой площадке. Даже при слабом освещении было видно, что живущие здесь люди нимало не заботятся о чистоте. Песочница, которую когда-то заботливые папаши соорудили из крепких досок, больше походила на помойку: ее заполняли бутылки разных калибров и прочая оберточная шелуха. Да и вся площадь двора была усыпана мусором. Неподалеку от домика кривились качели, верней то, что от них осталось: ржавые железные столбы перекошены, сиденья нет. Верно, когда-то на нем испробовал силу не в меру выросший детский организм.       Человек сидел на лавке у одного из подъездов, попивая что-то из цветастой алюминиевой банки. Красивый, ухоженный, он был чуждым этому месту. Пашка определил, что светловолосый парень в брендовом шмотье, пахнущий свежестью и кислотой, постарше его самого лет на пять, может, чуть больше. Что говорить — хорош, девкам такие нравятся. Ну вот он, что дальше? Зачем он здесь? Пашка решил подойти поближе. Когда он появился в поле зрения типа на скамейке, тот оживился, вышел из былого раздумья.       — Ксс-кс-кс, — на лице парня светилась улыбка. — Иди ко мне, Мурзик. Ты ведь Мурзик? Или нет, будешь Шип.       Судя по всему, он не ждал встречи, слишком уж обрадовался Пашкиному появлению. Ему б сухие завтраки рекламировать, так искренне он улыбался. Идеальные зубы блеснули в первых лучах солнца. Пашка и не заметил, как пролетело время — утро забрезжило, а значит времени оставалось немного. Осторожно-осторожно он подошел к парню, а тот ловко и с радостью усадил его на колени, совершенно не боясь возможных блох. Сильные пальцы как-то жадно начали ползать по хребту. Пашка чуть не блеванул, впервые жизни испытав на собственной шкуре мужской трепет. Терпеть это было невмоготу. Ловко выкрутившись из чужих рук, он прыгнул на дальний конец скамейки. Лицо парня сделалось удивленным.       — Куда же ты, дружок? — в мягком тембре было что-то противное, наверное, елей, которым корыстные люди смазывают горло, прежде чем начать вываливать лапшу подвернувшемуся лоху.       Парень сунул руку в карман джинсов и вынул оттуда пакет.       — Смотри, что у меня есть.       Пашка учуял запах колбасы, дорогой, какую продают в Азбуке вкуса. Желудок уркнул. Так сильно есть никогда еще не хотелось, но взять что-то из рук этого человека было стрёмно. Чтоб заглушить внезапный голод, Пашка сжался в комок. Внутри ныло, но от голода ли? Чем дольше он смотрел на доброго типчика, тем ясней чувствовал, как набухает ощущение дежавю. Тщательно выточенный природой нос, бредпитово голубые глаза — он уже видел, черт побери! И этот человек ему точно не друг…       Внезапно парень вскочил, цепко ухватил Пашку за загривок и впечатал ему в нос целлофановый сверток.       — Жри тварёныш. Ты у меня будешь жрать…       Пленка елозила по морде, втягивалась в ноздри, колбасным жиром липла к усам. Пашка зашипел, рванул пакет зубами и тут же получил по макушке.       — Вот сука, что ж ты не ласковый то такой? Весь кайф обломал!       Пашкины ребра затрещали, когда псих сунул его подмышку. А парень действительно съехал: руки нервно подрагивали, голос стал по-бабьи визглив, шаг неровен. Продолжая бубнить себе под нос, он всё сильней сжимал руки. И было понятно, что торопится, ведь то, чего он собирался сделать, не вызовет восторга у не вовремя проснувшихся граждан. Пашка пытался трепыхаться, выцеливая когтями в поджарый бок, но тело не слушалось. Пятерня, вцепившаяся в его холку, парализовала волю. В голове ватно перекатывалось: какого хрена та баба его сюда послала? Какой же он, Пашка, идиот! Дурак! Выходит, тут она сказала правду.       Остановившись у входа в домик, парень поднял Пашку за шкирку. Повыше. Пощекотал живот, ощупывая взглядом. Он, казалось, через зрачки пытался влезть внутрь, почувствовать холод страха в чужих легких, ощутить, как спазмируют мышцы, предчувствуя боль.       — А ты занятный сучёныш, почти как первый, только поздоровей. И что ж ты не ластился? Пожил бы ещё чуток, чучело. Ну да ладно, пора тебе.       В домике тяжело пахло плесенью. Лучи рассветного солнца, сочащиеся меж кривых досок, располосовали пыльное пространство. От этого оно походило на клетку. По углам калечные игрушки, скамья под незастекленным окном, стол посредине. Прижатый к столешнице Пашка затих, выжидая момент. Он устанет держать, этот урод, потеряет бдительность… Напрасно. Парень со сноровкой фокусника нацепил на него кошачий поводок, но шипеть и царапаться получилось.       — Я тебе, гад, покажу, как лапы распускать!       Расплата. Пашкино тельце впечаталось в стену, и сознание поплыло. А псих продолжал. Напевая задорную песенку, он надежно привязал кошачий поводок к перекладине над столом. «Жил да был черный кот…» Было понятно, что здесь он не впервой — вел себя по-хозяйски. «Жил да был…» Из планшетной сумки, висящей через плечо, он отлаженным движением извлек клеёнку, застелил ею стол. «Жил да…» Потом достал белый сверток. Внутри крахмальной салфетки оказались инструменты: пилки, щипчики, молоток, что-то наподобие зубила. Когда Пашка увидел скальпель, ему окончательно поплохело. Желудок свело спазмом, он почувствовал во рту желудочную горечь.       — Так-с, сейчас мы тебя немножко придушим, — псих вынул из сумки веревку с петлей на одном конце. — Потом посмотрим, что у тебя в животике, намотаем кишки на катушечку, и ты будешь корчиться, жалостно глядя мне в глаза. Ах да! Еще мы с тобой узнаем, как бо-бо, когда лопается глаз. А как ты насчет раздробленных костей? Любишь? Жаль, что наша любовь продлится недолго, потом проснутся здешние уроды… Жаль, что трепанация сегодня не получится, — урод театрально вздохнул.       Приготовления были закончены. Псих взял удавку, подошел к Пашке. Обласкав взглядом, он протянул руки, накидывая петлю.       Проснуться!!!       Шею сдавило.       Пусть этот бред закончится!       Заклинание не помогло. В глазах запрыгали неоновые блохи. Тысячи насекомых раскаленным песком жгли мозг, роились, превращаясь в огненные шары, выжигая остатки сознания. Слишком быстро. Мир заволокло погребальным дымом. Он умирал. Но мир не может умереть! Не должен!       В какой-то миг Пашкин внутренний панический хаос взорвался, рождая новую вселенную.       Ярость!       И знание! Давно-давно, в другом времени, он уже видел это мерзкое сладкое юное лицо, эти руки его уже убивали… Он почувствовал, как водой горной реки разгоняется кровь в венах. Сердце бухало, но голова стала ясна как никогда. Он почувствовал, как кошачья сбруя сначала сдавила грудь, а потом лопнула, словно канцелярская резинка. Внутри заклокотал звук, вырвался наружу хриплым рыком. А урод? Казалось, глаза урода вот-вот вываляться из глазниц. По-бабьи красные губы дергались, хлюпали. В паху по крутым джинсам расплывалось пятно, превращая синь в зеленое. Он закричал. Нет — завизжал. Почти беззвучно, как свинья, пойманная за ногу.       А Пашку накрыла уверенность, какой никогда не испытывал. Он не спешил. Толчок лапой — и Псих отлетел к стенке. Странно, но удар привел его в чувство. Он взметнулся чертом: глаза блестят, зубы бешеного бобра из кривого рта, что-то в руке. Перед Пашкиными глазами замелькал молоток. Псих хотел жить, как тот кузнечик. Вот только кузнечик — имел право. Пашка хлестнул правой и внезапно понял, увидел, ощутил, что она огромна! Псих отлетел в угол. Из его рассеченной башки тонко брызнула кровь, веселенько раскрасив серые доски. Но, прежде, брошенный молоток успел достичь цели. Пашку скрючило, не столько от боли в ребрах, как от неожиданности, а парень сиганул в окно.       Пашка выбрался следом; ему ничего не стоило нагнать жертву. Два прыжка, и когти разодрали одежду, оставив рваные борозды на загорелой спине. Мало. Убить! Внутри Пашки стучало: у-бить у-бить у-бить! Внутри полыхала боль другого времени, которую вытравит лишь смерть. Но он должен видеть его глаза. Почему-то ему показалось вдруг, что ублюдок, который валяется перед ним на земле в свете юного утра, может раскаяться. Пашка перевернул мерзкого червя на спину, заглянул в зрачки. Он увидел там ничто — пустоту, вакуум, который год за годом вбирал в себя чужие жизни. И он выпустил когти в эти зрачки. Брызнуло прозрачное, брызнуло тёмное. Левый глаз зацепился за коготь и, выпав из глазницы, болтался у виска. Бывший мучитель орал и дёргался. Среди звуков, вылетавших из агонизирующей глотки, Пашка разобрал лишь одно слово — ненавижу. Когда-то он думал, что возмездие радует… нет, накатывала душевная тяжесть. Жалость заставила его еще раз выпустить когти, полоснуть ничтожество по шее.       Всё.       Он сделал то, что требовалось. Зачем, когда, кто потребовал — с этими вопросами он разберется когда-нибудь потом. Сейчас бы выбраться в свой тихий человеческий мир. Пашка побрёл прочь, чувствуя, как уменьшается. Он стал обычным котом, когда достиг угла дома. Здесь остановился. Ему уже не верилось в то, что произошло пару минут назад. И он оглянулся.       Солнце ласкало двор, посреди которого лежало изуродованное тело, а вокруг тела сидели кошки, числом в десяток. В Пашке колыхнулась гордость за то, что он сделал. Могущество? Скольких он спас?       Он завернул за угол и…