The Naked Truth

«… Мама звонила мне тем вечером. Она говорила, что моя успеваемость скатится, если я продолжу прогуливать несколько уроков. Конечно, что ещё она могла мне сказать? Она бы не стала хвалить меня, если бы узнала о результатах теста PSAT, а я уверена, что она в курсе, мисс Пэт уже позвонила ей… »

pov Luke Захлопываю дневник сестры и прячу его в стол. Не в силах читать дальше, это тяжело. Стоит немного прикрыть глаза, даже на минуту, как в голове вырисовывается четкий образ Спенсер, восседающей на холодном полу в своей комнате и игнорирующей понятия ровной осанки. Однажды она где-то прочитала о том, что писать, сидя или лежа на полу, полезно для позвоночника и с тех пор письменный стол стал элементом декора, чем вещью, необходимой в каждом доме. Мама подобного просто терпеть не могла: злилась, отчитывала Спенсер, как провинившегося щенка, что ни я, ни Мелисса, ни сам предмет споров и ругани понять не мог, но, может быть, мама просто не могла найти способа еще как-то повлиять на Хастингс? Спенс раньше не могла позволить себе ничего другого, кроме как неловко отвести глаза и постараться быстрее найти себе важное дело, дабы покинуть дом, где обстановка для неё была напряжена до предела. Через какое-то время она, глядя на мать в упор снизу вверх, потирала шею рукой, указывая на то, что та неприятно заныла, и тянулась к кружке остывшего кофе — видите ли, жажда замучила. Мама либо поднимала голос еще выше, и весь дом наполнялся её криками и грубыми высказываниями, либо с раздраженным вздохом направлялась в комнаты двух других своих детей. Это было терапией для неё — находить спокойствие в других детях получше. В нескольких аккуратных строчках дневника чувствовались злость и напряжение, свойственные сестре. Я перечитывал страницу за страницей с самого начала, чувствуя, как маленький снежный шар катится к горе и вбирает в себя еще больше снега, но к концу я все никак не мог дойти. Впереди еще больше сотни страниц, исписанных рукой Спенсер, но, как сильно мне ни хотелось бы узнать правду, я боялся подойти к ней ближе, чем на тысячу километров, боялся увидеть на чистом листе бумаги несколько издевок надо мной, Хастингс ведь определенно знала, что её драгоценный дневник будет первым, что я возьму в руки после её ухода, поэтому она оставила его здесь, а не забрала с собой. Может быть, я не прав? Может, она на самом деле заливалась слезами, пока выводила каллиграфическим почерком слова, хранящие в себе нелестный смысл? Хотя это кажется мне бредом: рыдания Спенсер я видел больше полугода назад, а обычные слезы, казалось, вызванные механическими воздействиями, в августе. Через пару дней Хастингс просто испарилась. После того, что произошло между ней и Мелиссой, я видел прежнюю Спенс в последний раз на нашей кухне, когда держал кружку кофе и был абсолютно непоколебим, смотря на неё сверху вниз. Казалось, чуть-чуть — и она ляжет на пол с нервным срывом, и я живо представил себе, как безучастно беру телефон в руку и звоню психотерапевту, жалуюсь, что моя сестра не может держать себя в руках и попросту заставляет нас всех нервничать. Но во мне это не вызвало никаких эмоций. Она стояла прямо передо мной, родителями и Мелиссой, зареванная, с красным лицом и опухшими глазами, буквально кричала: «Мне так жаль!» Мама — ровно как и отец — ничего не сказала, вернувшись к своей тарелке с овощами и яичницей и продолжив со мной и Мелиссой беседу о предстоящем благотворительном вечере и о том, как много работы предстоит на этой неделе. Когда Мелисса хмыкнула на очередной судорожный всхлип Спенсер, я не выдержал и ушел как можно быстрее, чтобы больше этого не видеть и не слышать. Как и остальные, я был зол. Зол на то, что младшая сестра доставляет столько проблем, на то, что она в очередной раз привлекает ненужное внимание. Неужели так трудно быть просто одной из Хастингсов?! Я не знаю, она ли разбила ту кружку, чьи осколки я видел на полу тем вечером, она ли сорвала бутоны с любимых маминых цветов… Не знаю. Мне нужно было поговорить с ней, образумить, сказать, что никто не поступает так со своими сестрами, но, когда я постучал, услышал лишь протяжный вздох. Дверь мне никто не открыл, да и я, честно говоря, не постучал во второй раз. Именно с того момента Спенсер Хастингс перестала быть девочкой с застегнутыми на все пуговицы блузками и аккуратно уложенными волосами, что я заметил не сразу, но одним из первых. Два дня она просто не выходила из своей комнаты, и пересекаться с ней, честно говоря, не очень-то хотелось: мы и без того ужинали и смотрели вечерние новости без неё. А потом она начала вести себя настолько странно, насколько это было возможно. Но никто не сказал ей ни слова, что, судя по всему, дало Спенсер фору, чтобы стать «Спенсер» с большой буквы, отбросив «Хастингс» куда-то за пределы свои жизни. — Доброе утро, мистер Хеммингс, — меня передернуло от голоса Эмили, будто ударило током от вязаного свитера. Она, не взглянув, спешно положила свои учебники на парту. Так же спешно она вышла из кабинета, прикрыв за собой дверь. Я только провел её взглядом, полным отчаяния и просящего к себе сочувствия, хотя трезвым рассудком понимал: для Филдс, как и для остальной компании, в которой она состояла, я был только ненужной формальностью. Я снова остался в тишине собственного класса, смотрел в никуда, а в голове гулял один ветер, если не мысли о Спенсер. Я не видел её два с лишним месяца, переживал, названивал, писал на почту, оставлял голосовые сообщения, но, казалось, я просто кидался горохом в стену. Почему я говорю об этом в прошедшем времени? Я все ещё пишу, звоню, оставляю сообщения, кидаюсь в стену горохом в общем. Спенсер ещё никак не дала о себе знать, а мне хотелось бы почувствовать запах её любимых духов, чтобы знать, что она в порядке. Если бы вдруг она дала намек, что ей что-то нужно, я бы непременно достал это, но, казалось, Хастингс в этом не нуждалась. Я получаю только молчание, которое медленно, но верно убивает меня. Когда кто-то близкий вот так исчезает, все начинает напоминать о нем, любая мелочь, и вдруг, неожиданно для самого себя, ты начинаешь смотреть на вещи несколько иначе, а замечаешь это только спустя время. Орхидеи, казавшиеся мне чем-то привычным, вдруг начали требовать к себе моего внимания, и волей-неволей я хватался за баночку с удобрениями и прозрачные горшки, куда нужно было аккуратно опустить растение и оставить на сутки. Я поймал себя на мысли, что цветами всегда занималась Спенсер, в то время как я называл это тратой времени и денег, когда срезал поврежденный и сухой листок. В тот момент я почувствовал себя точно также: поврежденным, сухим и без намека на дальнейшую жизнь. Первые несколько недель, дабы справиться с чувством вины, тоски и непонимания, я отвлекал себя фильмами. Под руку всегда попадалась коллекция «Friday 13th». Даже не думая, я вставлял диск в дисковод и пересматривал одни и те же фильм ночи напролет. Когда же я начал обставлять себя банками с мятным мороженным, в голову закралась мысль, что я поступаю точно так же, как и Хастингс в свои ужасные дни, только никто не спросит у меня, все ли хорошо, а я не отвечу, что все дело в погоде или мелких разногласиях с друзьями. Что-то всегда происходило, что-то постоянно гложило Спенсер, а я не знал что и корил себя за то, что в конечном итоге списывал все на женскую натуру. Когда кто-то близкий вот так исчезает, люди, окружающие тебя, тоже кажутся какими-то другими. Поворачиваю голову в сторону двери и вижу подруг Спенсер через стекло. Меня опять бьет током, как будто я надеялся не увидеть их в школьном коридоре или считал, что они натянут на лицо улыбки и будут тоскливо проводить окружающих взглядом. Филдс, Монтгомери и Мэрин вместо этого улыбались и что-то оживленно обсуждали: Ханна накручивала локон на палец, Эмили переминалась с ноги на ногу, бесконечно поправляя свою кофту с символикой школьной команды по плаванию, а Ария что-то рассказывала, иногда оглядываясь по сторонам, будто кто-то может их услышать. Спенсер говорила, что секреты их сближают. Она сказала, что этих секретов так много, что теперь они до конца жизни должны быть подругами и что-то мне подсказывает, что все трое согласно кивнули головами и через минуту были посвящены в очередную тайну. Я знал, что девочки в курсе того, что происходит, не только из-за звонков нашей семьи, не только из разговоров с копами и не только потому, что вся моя семья умоляла их делать вид, будто их подруга просто уехала в Миннесоту с родителями и Мелиссой. Они знают обо всем, вероятно, от самой Спенсер, либо нашли способ заставить её объясниться. Я уверен: они молчат, потому что знают, что их она в безопасности и положилась на них как на последнее, что у неё осталось. Просто, когда твоя подруга будто стерта с лица земли, ты не обсуждаешь мальчиков из команды по лакроссу, не ходишь в кино и не смеешься на весь коридор, а когда ты Монтгомери, или Филдс, или Мэрин, ты будешь негодовать из-за того, что даже в такой ситуации родители хотят замять эту историю. Когда однажды я вернулся домой, Спенсер все ещё не было. Вечером она не появилась. И на следующий день её тоже не было. Трубки она не брала, как и не отвечала на сообщения. Хастингс пропала в пятницу, а в понедельник, когда я хотел лично спросить у девочек, знают ли они что-нибудь, я только одарил их вопросительным взглядом. Мне казалось, что они все прекрасно знали и только и ждали подобного вопроса, хотели посмеяться над моей беспомощностью. Но они не знали. Я понял это по их глазам, которые удивленно и с долей отчаяния осматривали каждый уголок класса и возвращались ко мне. Я осознал серьезность ситуации, когда перешептывания перерастали в срывание голоса на всхлип. Ноги немного подкосились, когда в конце дня девочки с тревогой в голосе и глазах спросили, все ли в порядке со Спенсер. Ни одна из них не знала, что происходит и с осуждением друг друга они винили себя в том, что послушали Хастингс, когда она сказала, что все выходные пролежит в кровати из-за плохого самочувствия. Эмили даже закатила истерику, назвав себя ужасной подругой. Каждая говорила, что ничего не знает, прежде чем совсем заткнуться. Все, кроме Арии. В полицейском участке, когда все расходились, она сделала мне пару шагов на встречу, взволнованная, хотела что-то сказать, но её телефон издал звук пришедшего уведомления. Она остановилась, а потом и вовсе развернулась и ушла. На следующий день они вели себя как ни в чем не бывало. Будто вчера они не разговаривали с копами, будто Эмили не плакала, будто Ханна не заедала свои переживания конфетами, а Ария не тряслась от волнения. Будто Спенсер была рядом с ними все это время и держала за руку каждую. Я спрашивал у них о сестре, потом давил, говорил, что могу поставить хорошую оценку в семестр, если они помогут мне, но все, как одна, качали головами и покидали меня наедине с терзающими сомнениями. Чертовы лучшие подружки. Со звонком класс стремительно наполнялся учениками с сонными лицами. Месяц назад я был все ещё не собран морально, чтобы вести уроки как раньше: постоянно смотрел на пустую парту, которую никто не занимал, кроме моей сестры, мог замолкнуть посреди урока на пятнадцать минут, тогда все начинали спрашивать, все ли со мной в порядке, но это только разрывало меня изнутри, хотелось выть от отчаяния, но я только отвечал, что все нормально и продолжал подобно машине вести урок. Я встречался взглядом с девочками и каждая смотрела на меня иначе: Ханна казалась высокомерной сукой, когда хмыкала; во взгляде Филдс читалась какая-то непонятная мне вина и тоска, а Ария только еле заметно улыбалась мне уголком губ, что обнадеживало меня ровно до того момента, пока я не вспоминал, что она могла вообще унести этот секрет с собой в могилу. Только в этом классе я чувствовал себя так, словно сижу на иголках. Девочки давили на меня, сами того не осознавая, а я всегда вздрагивал, когда их телефоны издавали звуки. У Эмили был стандартный рингтон, как у меня, у Арии щебетала птичка, а у Ханны всегда была вибрация. Наверное, ненормально знать об этом. Одного уведомления на их устройствах было достаточно, чтобы мысли в моей голове разбежались по разным углам, а в сердце что-то кольнуло. Я выдыхал только со звонком с урока, всегда провожал взглядом этих троих, и ни одна не смотрела в мою сторону. Не знаю, чего я ожидал. Мне и не хотелось видеть их лиц, это все только усугубило бы, но я все же смотрел, мысленно повторял: «Посмотри на меня, тебе стоит рассказать мне кое-что важное». — Мисс Монтгомери, вы не могли бы задержаться? — со вздохом задаю вопрос. Ария только махает подругам рукой, шепчет: «Я догоню» — быстрым шагом подходит ко мне, выжидающе смотря на меня снизу вверх. Она ждала от меня действий, в то время как я ждал от неё исповеди.