Offworld

Дряхлый кадиллак, покачнувшись, тормозит на потрескавшейся от засухи земле. Чанёль, ещё минуту назад ощущающий дрожь мотора через засаленный кожаный руль, теперь чувствует только жажду. Солнце размазывает копчёный мёд по лобовухе, и парень опускает голову на баранку в надежде скрыться от духоты. Заевший рычаг не позволяет открыть окно. Чанёль устал, и усталость эта прослеживается во всём - в тяжёлом дыхании, в дрожащих пальцах, зажатых между коленями, в проступивших на некогда гладком лбу морщинах. Сердце глухо колотится в унисон неровному дыханию. - Ладно, ты ещё поплачь, - говорит Чанёль сам себе. И голос рассекает талый воздух ржавым гвоздём. Рука тянется к бардачку, медленно тянет за ручку, достаёт оттуда пачку сигарет. Курить в такой жаре, конечно, нежелательно, потому что пить захочется ещё больше, но делать в этой дыре больше нечего. Затянувшись, Чанёль откидывает голову на спинку и прикрывает глаза. Солнечный луч поблескивает на влажных дрожащих веках, и Чанёль чувствует, как ослепительный свет прожигает глаза, изголодавшиеся по зелени, по серой пасмурности неба. Куда ни посмотри - везде пустыня, оранжевая, застывшая, как осколок янтаря, выброшенный с Небес. Взгляд движется по горизонту, пока не останавливается на юго-западе. Тюрьма. Громадные бетонные стены и крыша - она выглядит как поставленный вверх дном стакан, разве что грани не прозрачные. Ворота чуть поменьше, потому что, да, бежать из тюрьмы никто не рискнёт. Только не сюда, только не в пустыню. Во мглу. МГЛА. Массовый. Государственный. Людской. Анклав. Самое главное в этой расшифровке, пожалуй, Государственный. Все в курсе, что пустыня есть, что она стелится на многие тысячи километров, все знают об этом, но никто ничего не предпринимает и не собирается. Мысли об МГЛА выбрасываются в окна, сжигаются в хрустальных пепельницах, запираются на замок, а ключ от него в дальнейшем скармливают собакам. Чанёль осторожно оборачивается через плечо как от лёгкого прикосновения, и смотрит перед собой. Замирает, затаив дыхание. В руке дотлевает сигарета. Сердцевина. Величественная, шикарная, богатая, поблёскивающая в лучах солнца как самоцвет, укрытая от бед и напастей панцырем золотых ворот. В Сердцевине кипит жизнь, всё в ней искрит и переливается, улицы усыпаны роскошью и деньгами как витрины магазинов - валентинками в канун Дня всех Влюблённых. Оказавшись внутри, ты не думаешь о том, сколько умерших утрамбовано в грунт. Огромная живая клоака, пожирающая стенания бедняков у ворот. Подаяния - надежда отчаявшихся, безумная, нелепая, необходимая. Оказавшись внутри Сердцевины, ты хочешь остаться здесь навсегда, считая, что вот он - твой заслуженный Рай за все страдания или твой Ад за все грехи. Скажешь, что хочешь покинуть её - тебя сочтут больным, расковыряют твои мозги и отправят на опыты. Ничто не может быть лучше Сердцевины так же, как и ничего не может быть хуже МГЛы, которая в разы больше. Чанёль не может судить за территории остальной планеты, но ему кажется, что их МГЛА размером с Мировой океан, и люди здесь тают как ледники в Антарктиде. С каждой переписью людей всё меньше, пустыня сжимает их иссохшейся ладонью, крошит между пальцами, растирает в порошок. Во время каждой такой ежегодной переписи мужчина в поло от Lacoste приходит к тебе с кожаным кейсом в бледных руках и спрашивает: “Чем вы занимались до катастрофы?”. И ты такой: “Да хрен знает”, потому что и правда не знаешь, не помнишь. Жил как-то. Жил без необходимости каждый день добывать себе пропитание, без нужды выживать, списывал на парах, влюблялся, убуханный соджу трахался на вечеринках, покупал кофе с собой, загрязнял соцсети своей отфильтрованной рожей, сносил зевак в Black Friday, дарил подарки родителям на праздники и посещал уролога при малейшем зуде в головке. Кто-то считал тебя классным, кто-то странным, первые хотели познакомиться и потрындеть о приближающемся концерте Radiohead, вторые старались держаться подальше. Именно так Чанёль вспоминает свою прошлую жизнь. Как и многие другие вспоминают её так же. Но память вымывается как жир с посуды в посудомоечной машине. - В понедельник ожидается поставка воды, - сообщает человек в поло. Он профессионально сохраняет серьёзный тон, но на губах просвечивает улыбка. За дверью кто-то блюёт от голода. Оборжаться, да. Чанёль наклоняет голову, смотрит на мужчину, оценивая, сколько можно выручить за эти шмотки, кейс и скальп с прекрасными густыми, налакированными волосами. Он продолжает насчитывать навар в уме, а посетитель уже выходит за порог, перешагивает через лужу рвоты. Его брезгливость во всём - в его походке, в том, как он открывает дверцу машины, в том, как протирает руки бумажным платком с вышитыми на нём узорами. Сегодня как раз понедельник, думает Чанёль, поглядывая на ворота тюрьмы. Храни Господь тех, кто пытается помочь хотя бы этим. Раньше, до катастрофы, Чанёль не очень жаловал всякую там благотворительность, но не теперь. - Блядская жара, - затекла задница, спина и шея, от грязных волос попахивает, а в подмышках того и гляди заведутся насекомые. 10:00. Ворота тюрьмы открываются медленно как тиски старого капкана. Сквозь узкую щель, опустив голову, выходит человек. Он шагает по своей тени, рюкзак непривычно потирает плечи. Чанёль заинтересованно наблюдает за ним, пытается разглядеть его сквозь покрытое слоем пыли боковое стекло. Шагов не слышно, но приближение чувствуется, вибрация скользит по воздуху, как падающие друг за другом кости домино. Пришедший не произносит ни единого слова, в молчании садится на заднее сидение, бросив рюкзак по правую руку от себя. Что ж, задание прошло без шума и пыли, а именно это и требовалось. Чанёль заводит мотор. Кадиллак дрожит, как задыхающийся в судорогах морской кит у кромки воды, и трогается с места. - Как тебя зовут? - Чанёль поправляет зеркало заднего вида, чтобы лучше разглядеть своего попутчика. Чёрные волосы коротко подстрижены, чёрная футболка в нескольких местах порвана, кожа как алебастр бледная. Кажется, что проведи по ней пальцем, и она заскрипит как фарфоровая тарелочка. “Странный у Сухо выбор, конечно…” - замечает Чанёль хмуро. - Сехун, - отвечают с заднего сидения. Всё, и тишина. - Я Чанёль, - от доброжелательности в голосе саднит у основания языка. Причём у обоих. - Хорошо, - Сехун сползает по спинке и закрывает глаза. В машинах его всегда укачивает, да тут ещё и запашок такой, словно они едут в компании жмурика, откинувшего копыта пару недель назад. Чанёль понимает, что на правах проводника он должен рассказать о том, кто они, чем занимаются, и какую роль во всём этом сыграет он. Но сил на это нет, пусть сея обязанность ляжет на плечи Бэкхёна, который всегда не прочь поболтать. К тому же, Сехун уснул. Спать, да. Чанёль тоже хочет спать. Хочет увидеть свои сны, наполненные миражами с водой, уютными кофейнями и расплескавшимся по барной стойке виски. Прямо, всё время прямо, Чанёль едет, не сворачивая. След от поношенных шин проходит по земле как рубец. Слышится характерный треск, и Чанёль тянется за рацией, лежащей на соседнем сидении. - Приём, Пакчан! - голос Кёнсу с трудом продирается сквозь колючую проволоку помех. - Да, шеф! Слушаю! - громко говорит Чанёль, прижав рацию к губам. - Воду привезли! - радость на миллион. - Реще там. - Я буду через, - Чанёль осматривается, ориентируясь. - через час где-то. - Окей. Аккуратнее там, - искренняя тревога в голосе Кёнсу всегда так подкупает. Чанёль бы всплакнул, если бы было чем. - Ты ведь не один? - Да не, я ведь выезжал в самую жопу просто прогуляться, - кадиллак трясёт на кочке, и Чанёль подозревает, что только что проехался по чьим-то разлагающимся на жаре останкам. - Скоро буду. Если подвеска выдержит. - За новой машиной к Сухо, ты ведь знаешь, - напоминает Кёнсу и уходит из эфира, не прощаясь. Рация летит на сиденье, Чанёль прикрывает глаза, голову кружит как потревоженный кем-то спящий улей. Сехун трясётся сзади, из открытого рта стекает капля слюны. А Чанёль думает, что это, пожалуй, последний его сон, который хоть с большой натяжкой, но можно назвать спокойным. За три года Чанёль научился не смотреть по сторонам, где тут и там виднеются крошечные посёлки. Воспалённые людской жизнью бородавки на гладкой коже МГЛы. - Просыпаемся, - сообщает Чанёль, заглушая мотор. - Приехали. - мысль о воде вынуждает Чанёля улыбаться, пусть он и устал как чёрт после ламбады на собственных рогах. Сехун резко открывает глаза, и, выпрямившись, смотрит в окно. “Лучше бы дали пожизненное…”- скрепя сердцем, он вылезает из машины. Шагает за Чанёлем, нуждаясь в опоре, потому что от открывшегося ему зрелища так и тянет упасть в обморок. - У нас ещё не так плохо, - уверяет Чанёль. - По сравнению с кем? - с елейной вежливостью интересуется Сехун, поправляя лямку рюкзака на плече. “Например с тем, по кому я сегодня проехался…” - думает Чанёль. - Увидишь. - бросает Чанёль, открывая калитку покосившегося деревянного забора. - Веди себя тихо, и всё хорошо будет хорошо. От этого предостережения холодок пробегает по вспотевшей под рюкзаком спине. - Звучит как угроза. - замечает Сехун, и Чанёль резко поворачивается к нему. Заглядывает в глаза и на мгновение теряется. Один глаз у Сехуна голубой, другой - карий, зрачок в одном крошечный как песчинка, в другом - её вообще не видно. - Я знаю, что ты из Сердцевины, и да, тут не дворец. Я знаю, что ты привык пить Бакарди на завтрак, а здесь ты будешь жрать кошачьи потроха, если придётся. Никто не будет о тебе печься, искать тебе матрас помягче. Тут каждый за себя, но мы помогаем друг другу. И я буду добрым, пока мне не надоест. - Тогда постараюсь тебе не надоедать, - обещает Сехун, стирая каплю пота с виска. - Сомневаюсь. Я твой сосед по комнате. - эту новость Чанёль приберегал напоследок, перед тем, как скрыться в прохладе барака.