Юбка, пицца и бутылка вина

      Ваня мается. Не знает, чем себя занять. Залипает в игрушку на компе, но она быстро надоедает. Лазит в тви, но там тоже ничего интересного. Взгляд цепляется за реплай со скрином GSPD про юбки и Евровидение. Почему-то цепляется и не хочет перескакивать на что-то другое. Он смеется себе под нос, представляет их со Славой, скачущих по сцене в коротких клетчатых юбках и распевающих “Я сошла с ума”. Воображаемый Славка со сцены упрыгивает, а сам Ваня почему-то остается, крутит бедрами, прыгает и задорно трясет головой. Мысль вязкая, не хочет отставать. Ваня отстранено думает, что ему юбка, наверное, пошла бы: у него нормальные ноги, не кривые. Вообще, это нечестно, что телочки носят мужские шмотки, а нормальному мужику в юбке прогуляться – зашквар. Летом, наверное, рассекать в них прохладней, чем в шортах – ветерок поддувает, все дела. Он думает вбросить мыслишку в тви, но решает, что нахуй надо. Лень.       Ваня идет на кухню, чтобы поставить чайник, но натыкается взглядом на неплотно закрытую дверцу шкафа. Прижимает рукой, но это не помогает, наверное, что-то лежит неаккуратно, попало под петлю и не дает закрыться. Он приоткрывает дверцу, просматривает полки. Самая нижняя почти пустая, но именно там вещи лежат неровно. Стопка небольшая – это то, что Карина все никак не заберет после ухода. Ваня как-то спрашивал, как передать, на что она отмахнулась, мол, можешь выбросить, носить уже не буду. Он решает, что правда выбросит, чего зря место занимать.       Вытаскивает вещи, перебирает, смотрит. Что-то помнит, например, синюю плотную водолазку. Какие-то видит первый раз, а, может, Карина носила их слишком давно. Дергать ее лишний раз не хочется, хоть и расстались по обоюдному решению, почти по-дружески, так что Ваня просто вываливает все небольшой горкой на постель, чтобы сложить все в подходящий пакет и выбросить. Там есть юбки. Несколько. Он снова тихо смеется, обожает такие совпадения, если честно. Всплывшая в мозгу картинка самого себя в юбке внезапно будоражит, нервирует. Волнует.       Он пересматривает, щупает, рассматривает. Поражается, что почти у всех юбок ткань клевая, ее должно быть приятно ощущать голой кожей. От мыслей, что он реально мог бы напялить женские тряпки, заливается румянцем, смущается и запихивает все обратно – не складывая, комом.       Ходит по дому, не может найти себе места, мысли возвращаются к блядским тряпкам. И замечает, что одна юбка – клетчатая, в складку, совсем короткая, с шелковой мягкой подкладкой – осталась лежать на кровати. Не заметил ее, пока запихивал остальные. Не помнит ее совсем, видит первый раз. А жаль. Охуенная.       Он держит клетчатую ткань в руках, не может прекратить перебирать пальцами. От мыслей, как это может ощущаться пахом, горят щеки. Мысли, что надеть такую юбку можно на белье, даже не возникает – юбка крошечная. Ваня не умеет себе отказывать. Даже в самых чокнутых идеях. Даже если речь идет о примерке женской одежды.       От принятого решения и дурно, и стыдно, и сладко. Он знает сам себя – если что-то засело в голове, уже не избавиться. Идет на кухню, достает и открывает бутылку вина, пьет прямо так, из горла, и на пустой желудок алкоголь бьет в голову неожиданно сильно. А, может, виновата шелковистая ткань подкладки, которую он так и продолжает мять пальцами. Ваня начинает продумывать остальное: что придется закрыть Гришу на кухне, что надо же надеть что-то еще, подходящее? Не мерить же с растянутой домашней майкой, которая, наверное, длиннее этой самой юбки? Раз уж интересно, как это будет выглядеть? Идея надеть гольфы – те самые, высокие, с фотосессии, добавляет в кровь градуса. Совершенно неожиданно заводит. Его уже немного ведет, до полноценного возбуждения – всего ничего, оно уже покалывает на ладонях и шумно стучит кровью в висках. Еще три больших, жадных глотка вина.       Гольфы лежат на постели рядом с юбкой. Ваня отстранено думает, что падать глубже, наверное, некуда. Он меняет домашнюю свободную футболку на другую – белую, узкую. Отстранено решает, что она подойдет и к юбке, и к долбаным гольфам. Свое отражение в зеркале: с ярким румянцем, с растрепанной челкой и лихорадочно блестящими глазами - кажется совершенно другим человеком. Раздеваясь, он задает себе вопрос: "Какого хуя ты творишь?". Ответа нет.       Ваня стягивает штаны вместе с бельем, старательно игнорируя, что член уже полутвердый, что дыхание сбитое, а в голове не осталось ни одной внятной мысли. Сначала надевает гольфы. Они плотные, приятные. Раскатывает их выше, чем для фото, подтягивает на колено. Резинка немного жмет, но от этого почему-то кроет только сильнее. Ваня ловит свое отражение в зеркале, старательно отводит взгляд от паха. Футболка и гольфы выделяются белыми пятнами, отлично, блядь, сочетаясь. Ваня раздраженно стонет, прячет лицо в ладонях. Понимать, видеть свое возбуждение вот так наглядно – стыдно, но что-то менять он не собирается. Поезд на всех парах летит с откоса под радостное улюлюканье пассажиров.       Юбка застегивается на удивление легко, пуговка проскальзывает в петельку без особых усилий, словно эта юбка Ванина, словно он ее снимал-надевал десятки раз до этого. Ткань охуенная. Она прохладная, нежная, гладкая. Ваня постанывает сквозь зубы, головка приятно трется о подкладку и это так пиздато, что ему требуется охренеть, сколько усилий, чтобы не начать дрочить прямо сейчас.       Смотреть на себя в зеркало невыносимо. Он отстранено рассматривает свои ноги, оголенные бедра. Складки удачно скрывают напряжение в паху. Понимает, что ему идет. Действительно идет. Ноги из-за натянутых высоко гольф и короткой юбчонки выглядят пиздец длинными, стройными. Красивыми. Мужику, наверное, должно быть стремно любоваться на себя самого в женских тряпках и нахваливать собственные ноги, но Ване похуй. Сейчас – уже похуй. Ему нравится то, что он видит в зеркале, нравится. Идите все нахуй. Он приподнимает один краешек юбки, слева, оголяет больше кожи. Ткань сдвигается, сильней проезжаясь по нежной кожице члена, и Ваня снова стонет, уже громче, почти не сдерживаясь. Сжимает себя прямо так, через юбку. На секунду становится легче, но он заставляет себя убрать руку. Рано. Не хочется, чтобы закончилось так быстро. Сходить с ума – так на всю катушку. Ваня крутится, поворачивается боком, спиной, пытается рассмотреть себя со всех сторон. Ткань от движения кокетливо колышется, пускает мурашки по коже. Приятно не только члену, на заднице прохладная ткань тоже ощущается охуенно.       Он берет телефон и делает один, два, десять снимков. Пытается поймать каждый ракурс и раздражается от того, что некого сейчас попросить сделать нормальные фото. Ваня как раз снимает себя с правого бока, встав одной ногой на цыпочки, сильно напрягая икру, когда телефон в его руках звонит.       Курьер. Пицца. Какая сейчас, в жопу, пицца??? "Оплаченная. Квартира не указана. Спуститесь на проходную, пожалуйста".       Но Ваня не может спуститься вниз, потому что ОН В ЮБКЕ, блядь. Называет номер квартиры, говорит, что спуститься не может. Натягивает на себя теплый махровый халат. Как же, сука, не вовремя. Бедный курьер смотрит перепуганными, круглыми глазами, когда Ваня выдергивает у него коробку из рук и с силой захлопывает дверь.       Сейчас, в идиотском жарком халате, в юбке и гольфах, Ваня чувствует себя глупо. Возбуждение подспало, но ушло недалеко, Ваня чувствует, что может завестись снова на раз-два. Он отпивает еще вина из бутылки, развязывает халат. Ладно хоть пицца не "Четыре сыра", спасибо. И без ананасов, вообще заебись! Кем бы ни был этот добрый человек – он молодец. Но за неудачно выбранное время нихуя ему не спасибо.       Телефон пищит сигналом сообщения. Ваня сначала решает его проигнорировать, но любопытство все же побеждает, и он читает. "в этот раз больше угодил?" Взгляд цепляется за мужское окончание. Угодил. На вопрос "ЭТО КТО?" прилетает ответ "скорей всего, тайный поклонник". Это первый раз за два месяца, когда тот, кто шлет ему пиццу, выходит на связь. Ваня пожимает плечами, ему сейчас как-то похуй, пусть хоть тайный поклонник, хоть Санта Клаус, хоть Сириус Блэк. Пока он ограничивается поклонением на расстоянии, Ваню все устраивает. Он собирается закрыть переписку, но палец соскальзывает на прикрепление картинки. Последние фото в галерее – те самые, в юбке, с напряженной ногой и выпяченной задницей. Ваня искренне пытается закрыть сообщения и фото, но вместо этого почему-то отправляет смс с прикрепленным изображением. Какому-то мужику. Который шлет Ване пиццы в подарок. И который знает его адрес. Шлет фото себя в юбке и гольфах. Фото, на котором отлично видно отсутствие сисек и торчит краешек оголенных ягодиц.       Он просто стоит и глубоко дышит, испытывая такую панику, какой не испытывал никогда. Чувствует, как струйка пота стекает от шеи по позвоночнику. Просто заставляет себя дышать. В голове белый шум и ноль идей, что делать дальше.       В халате охуеть как жарко, но ни заставить себя сдвинуться с места, ни шевельнуть рукой он просто не в силах. Летят новые сообщения. Смотреть в них страшно, но "страшно" сейчас все, если честно. Ваня читает. И начинает громко смеяться. "блядь" "это Рудбой" "я могу приехать?" "минут через десять, я недалеко" "поговорить?" "просто поговорить, правда" "есть шансы, что ты не переоденешься?" "пожалуйста!" Ваня смеется еще громче. Ржет так увлеченно, что даже слезы утирать приходится. Его, против всяких законов логики, отпускает. Он просто скидывает сообщением номер квартиры и идет допивать вино.       Ну что ж. Приятный меценат – Рудбой? Ваня пытается найти в себе хоть каплю удивления, но не находит. Наверное, лимит удивлений за день на сегодня исчерпан. Рудбой так Рудбой. В этом же есть какая-то кармическая справедливость: дразнить рэпера Охру, записать на него дисс, а потом скинуть ему свою фотку в максимально позорном виде. Ну, он же хотел, чтобы Рудбой его заметил? Хотел. Вот уж воистину, бойтесь своих желаний. Следующая мысль отдает приятным сумасшествием, но Ваню почему-то не пугает: если Рудбой дарил ему тайком пиццу вот уже почти два месяца, то это же не просто так? А раз уж от фотки в юбке он деанонился за тридцать секунд, то ему явно понравилось то, что он на ней увидел?       Если верить часам, пять из десяти обещанных минут уже прошли. Ваня допивает последние глотки вина, даже облизывает горлышко. Вытирает губы рукавом и наконец-то стягивает жаркий душный халат. Он снова подходит к зеркалу, окидывает себя взглядом с ног до головы. Ебучая юбка все еще ему идет, и Ваня правда, действительно сомневается в собственном рассудке. То, что он сейчас в таком виде предстанет перед другим мужиком, с которым они, кстати, даже не знакомы и все еще в одну ладошку не кончали, вызывает стыд, но какой-то легкий, почти приятный. Будоражащий. Ваня приподнимается на носочки, слегка кружится на месте, отчего юбка задорно шевелится. Прохладный воздух опять приятно облизывает внутреннюю часть бедер, а ткань подкладки дразнит расслабленный член и ягодицы. Он чувствует, как пузырьки возбуждения пробегают по всему телу, заставляют облизывать губы и всматриваться в свое отражение пристальней. Сейчас он ощущает себя почти красивым.       Рудбой хочет поговорить? Ладушки. Хочет, чтобы Ваня при этом был в юбке? Окей. Будет ли Ваня в этой ситуации чувствовать себя жертвой? Ну уж нахуй. Раз уж Рудбою не на кого покапать слюной, он ему организует все по высшему разряду. Пицца-то правда была ничего.       Он старательно не замечает своих горящих щек и влаги в подмышках, колотящегося сердца и дрожащих коленок. Страшно? Да и похуй. Интригующе, непривычно, сладко – вот, что важно. Звонок в дверь выбивает воздух из легких. Ваня на пару секунд утыкается горящим лицом в ладони, выдыхает и идет к двери. Сознательно сильно покачивая бедрами: так юбка щекотно колышется, дразнит кожу, отвлекает. Заводит. Ваня опять плывет. Пальцы, отпирающие замок, дрожат. Он натягивает нагловатую усмешку, слегка скрещивает ноги и все же открывает дверь.       Рудбой стоит на пороге и даже не пытается не пялиться. Его взгляд поднимается выше, но каждый раз скатывается к юбке, гольфам и обнаженной полоске кожи между ними. От этого неловко, стыдно, хочется потянуть клетчатую ткань ниже, к коленям, но и не хочется – тоже. Ни одна девчонка ни разу не смотрела на Ваню так. Будто хочет откусить кусок. Будто хочет облизать его всего с ног до головы. Будто хочет выебать, блядь. У Рудбоя шалые глаза с чернильными огромными зрачками, сухие губы, а сам он весь – большой, высокий, крупный. Ваня в принципе-то не маленький, обычного роста, но сейчас в ебаной крошечной юбочке, под наглым ощупывающим мужским взглядом он чувствует себя миниатюрным и немножечко беззащитным. И красивым. И почти всесильным. – Эй, мое лицо выше! – Ваня насмешливо машет Рудбою ладошкой и открывает дверь шире, приглашая войти, отступает немного вбок, но так, чтобы они непременно столкнулись. – Извини, я... – Рудбой все-таки заходит, аккуратно закрывает дверь, долго возясь с замком, словно пытается потянуть время. – Я с пустыми руками. Думал заскочить в ма... – Для разговора нужны только языки, правда ведь? Да и пиццу я так и не поел. – Ваня наблюдает за чужим смущением с неожиданным удовольствием. Рудбой вроде как весь такой самоуверенный, красивый и модный, но почему-то напоминает сейчас пса, перед которым положили сочный кусок мяса, но все никак не дадут команду "можно". Ване нравится. Ваня, честно говоря, в полнейшем восторге. – Ты проходи, не стесняйся. Только обувь сними. Пожалуйста.       Рудбой присаживается на корточки, чтобы разуться, а Ваня отступает буквально на два шага назад. Но он стоит совсем близко, так близко, что если протянет руку, то может потрепать своего гостя по волосам. Он этого не делает. Только шевелит пальцами в гольфах, привлекая к себе внимание. Рудбой отвлекается от шнурков, слегка поднимает взгляд и упирается им прямо в ту самую полоску – не закрытую тканью, между клетчатыми складками юбки и белым трикотажем. Он дышит тяжело, часто облизывается и шевелит губами, словно пытается что-то сказать. Он оставляет шнурки в покое, быстро стягивает кроссовки и теперь сидит, вцепившись пальцами в собственное колено. Ваня спорить готов, что все свои силы Рудбой кидает на то, чтобы не начать его трогать. Такая неожиданная власть кружит голову, чужое желание туманит голову не хуже спиртного. Вот сейчас Ваня действительно чувствует себя по-настоящему пьяным. Он все еще пиздец как смущен, в голове стучат мысли "остановись", "а что дальше?", "хватит" и "нахуя", но возбуждение, с каждой секундой захлестывающие все сильнее, смывает все сомнения душной тяжелой волной. Он тянется пальцами вниз, подхватывает Рудбоя за подбородок, гладит, приподнимает его лицо чуть выше, так, чтобы встретиться взглядами. Щетина мягкая и приятно колючая. Ване нравится. И взгляд нравится – тоже: в нем уже почти не осталось сомнений, только плещущие через край похоть и желание. Не оставляет себе шанса передумать, закусывает губу и коротко кивает, давая разрешение. И почти слышит грохот, с которым рушится самоконтроль Рудбоя.       Ваня как завороженный смотрит на пальцы Рудбоя, когда тот разжимает руку на своем обтянутом джинсой колене. Он пытается сосредоточиться хоть на чем-то, разглядывает рисунки на костяшках, но сознание предательски плывет. Оббитые татушками пальцы поднимаются вверх медленно, будто в замедленной съемке, и замирают, так и не дотронувшись до кожи. Рудбой щупает край юбки, перебирает складки, мнет, сжимает, но так аккуратно и ласково, что у Вани дрожат колени. Он хочет сдвинуться, подставиться под прикосновение, но не может даже шевельнуться. "Да сделай же ты уже хоть что-то" стучит в голове, но он молчит, просто облизывает губы и загнанно, шумно дышит. Рудбой ловит, цепляет его взглядом, в котором нет уже ни капли смущения. Рудбой сейчас ведет, он знает, что делать. Дразнит, теребит чертову юбку, из-за чего подкладка скользит и проезжается по обнаженной коже. Ваня почти сдается, чтобы податься ближе, чтобы ладонь оставила наконец-то в покое ткань и легла на бедро, но не успевает. Рудбой сдвигается сам, устраивается поудобнее, отпускает юбку, приближается ближе к Ваниным бедрам и выдыхает. Выдыхает влажным горячим воздухом прямо на обнаженную, ничем не прикрытую кожу между гольфами и юбкой. Это неожиданно и чувственно, у Вани ноги просто подкашиваются, его ведет, голова кружится, а в легких совсем не остается воздуха. Он цепляется одной рукой Рудбою за плечо, сам не зная зачем: то ли притянуть ближе, то ли оттолкнуть. Тот даже внимания не обращает, просто продолжает дышать, иногда дует – легко, щекотно, прохладно. Он еще даже, блядь, ни разу не дотронулся, но это просто невыносимо. Ваня хочет как-то пошутить, хочет вернуть себе главную роль в этом ебаном сюре, но все, на что он сейчас способен, – сдерживать стоны и думать о том, как близко сейчас его член и рот Рудбоя. А потом Рудбой трется о Ванины обнаженные ноги подбородком. Колючим, заросшим щетиной подбородком по голой коже. Проводит с усилием, почти давит, оставляя горящие следы. Сначала по левой ноге, потом по правой. Ваня захлебывается от контраста. Ткань юбки сдвигается, гладит мягко и ласково, щетина – царапает, почти жжет.       Он не выдерживает, смещается, приваливается к стене, закрывает лицо свободной рукой, второй все так же держит Рудбоя за плечо. – Посмотри на меня. – Ваня в ответ отрицательно мотает головой. – Я не буду ничего делать, пока ты на меня не посмотришь. – Рудбой шепчет хрипло, надтреснуто. – Давай, ты же был таким смелым. Поздно прятаться, не думаешь? – Ваня сдается, убирает руку, но стоит зажмурившись. Почему-то кажется, что последние крохи разума исчезнут, если он посмотрит туда, вниз, где Рудбой сидит у него в ногах. Чужой смех, тихий и приятный, отдается мурашками по всему телу. Ваня не видит нихуя смешного в ситуации, но уголки губ сами собой расползаются в кривую усмешку. Перебороть себя сложно, почти невозможно, но стоять вот так, без прикосновений и не имея возможности сделать что-то самому, еще сложней. Он все же приоткрывает глаза, смотрит сквозь ресницы, словно они могут хоть чуть-чуть защитить его от жадного, раздевающего, бесстыдного взгляда Рудбоя.       Первое прикосновение не там, где ожидалось. Крепкие, сильные пальцы сжимают щиколотку, и даже через плотный трикотаж это обжигает. Его гладят, ощупывают, ладонь скользит по пальцам, подъему, не поднимается выше лодыжки, надавливает на косточки. Рудбой мягко настойчиво тянет ногу на себя, устраивает Ванину стопу на своем бедре, буквально в сантиметрах от паха. Это дает нужную точку опоры, но почему-то только сильней выбивает почву из-под ног. Джинсы в паху у Рудбоя сильно натянуты, и, даже не дотрагиваясь, Ваня знает, что там твердо. От щиколотки ладонь поднимается выше, разминает, гладит икру, нежно и сильно, приятно и волнующе. Влажное дыхание возвращается – на ту же ногу, которая упирается в чужое бедро. Ваня не выдерживает, шевелит пальцами ноги, подбирается ближе к шву на джинсах. Там действительно твердо. Чувствовать чужой стояк так – непривычно. Стыдно. Жарко. Охуенно. Он на пробу проводит, надавливает сильнее, гладит стопой снизу вверх, осторожно перебирает пальцами. Рудбой глухо стонет ему прямо в обнаженное бедро, с внутренней стороны, трется щетиной, снова обжигая и слегка царапая. А потом зажимает зубами резинку гольфа и тянет вниз, под колено. Ваня хочет не смотреть, но не может оторвать взгляд. У Рудбоя аккуратные ровные зубы, красивые полные губы с трещинками, немного обветренные. Ваня пытается цепляться за эти мелочи, фиксировать сознание на них, а не на собственном возбуждении. Не на том, что у него в паху тоже – твердо, и что член трется головкой о подкладку, приподнимая легкую ткань. Рудбой тихо, хрипло постанывает, подается пахом под стопу, двигается почти незаметно, с постоянным ритмом. И целует Ване коленку, влажно вылизывает языком чашечку, поднимается выше, трогает губами ребристый след от резинки, проводит языком – широко, размашисто. А потом неожиданно сильно кусает, с внутренней стороны бедра, чуть выше колена, впивается зубами, втягивает кожу. И снова лижет, целует. Ваня не выдерживает, стонет, всхлипывает. Вплетает пальцы Рудбою в волосы, притягивает его голову ближе, подается бедрами. Это все слишком. Он никогда не чувствовал себя таким слабым, зависимым, ведомым. Пытается вернуть себе хоть подобие контроля, скользит стопой ниже в промежность, туда, где швы особенно грубые, поглаживает, ведет пальцами, нажимает, возвращается выше, гладит по всей проступающей через плотную джинсу длине. От мыслей, что хочется ощутить это руками, рассмотреть, потрогать, попробовать на вкус страшно. Но сладко, волнующе, горячо – сильней, чем страшно. Рудбой снова пускает зубы в ход, оставляет мелкие жалящие укусы, которые тут же зализывает. Ваня тянет его за волосы, отстраняет, пока они не пересекаются взглядами. Губы у Рудбоя красные, влажные, а взгляд немного жуткий, от которого мурашки и пот по спине. Колени дрожат, сердце колотится часто-часто, Ваня ненавидит себя за реакцию и слабость. – Хочешь мне что-то сказать? – Рудбой смотрит насмешливо, ласково, будто с легкой издевкой. Ваня снова только отрицательно мотает головой. – Удивительно. Я думал, ты более разговорчивый. – Ване есть, что сказать, правда. Но он не доверяет собственному голосу. Поэтому просто надавливает стопой Рудбою на промежность, быстро, с усилием проводит несколько раз по стояку. Тот сразу теряет всю свою насмешливость, меняется в лице, дышит глубоко. – Кто же знал, что ты такой...       Наконец-то дотрагивается. Прикасается, гладит руками, у него горячие большие ладони, а подушечки пальцев немного шершавые, и это неожиданно охуенно ощущается на обнаженной коже. Трогает у паха, внутреннюю сторону бедра, одна рука скользит на задницу, жадно сжимает ягодицу, мнет сильно, почти больно. Вторая – тянет вверх юбку. Ваня не успевает среагировать, прикрыться, спрятаться. Он возбужден. Очень. Головка влажная, блестящая. Без чертовой юбки почти холодно, но Рудбой подается ближе, опаляет член дыханием, лижет размашисто, со вкусом. Продолжает мять задницу. Ване дурно, ему слишком хорошо, он готов отключиться, но не может позволить пропустить хоть секунду происходящего. Он старается не толкаться, не давить, не притягивать. Той рукой, которой держит юбку, Рудбой пробирается под футболку, царапает живот, надавливает, старается удержать на месте, а сам трется пахом о стопу. Это самое грязное, что случалось с Ваней за всю его жизнь. Это самое охуенное, что он когда-либо испытывал. Рудбой сосет жадно, влажно, с громкими неприличными звуками, насаживается глубоко, влегкую принимая на всю длину, сам притягивает за задницу, контролируя скорость. Он громко, гортанно стонет, когда у Вани начинают дрожать бедра, сжимает крепче его стопу, толкается, трется. Ваня не хочет кончать так скоро, он боится очнуться, прийти в себя и снова оказаться в реальном мире, а не в том, где кроме чужих рук, губ, языка ничего не имеет смысла. Он пытается оттянуть Рудбоя от себя, тянет за волосы сильнее, но тот только крепче сжимает его ягодицу, насаживается особенно глубоко, поднимает взгляд на Ваню, и этого оказывается слишком много. Он больно бьется затылком о стену, царапает Рудбою шею, пытается не стонать, но не выдерживает. Оргазм выкручивает все внутренности, перед глазами пляшут цветные пятна, сердце колотится быстро и громко. Робкая мысль, что так и сдохнуть не жалко – последнее, что помнит.       В голове приятная звенящая пустота. Ваня даже пальцем шевельнуть не может, просто сползает вниз по стене, Рудбою в руки. Тот заботливо придерживает, гладит по лопаткам, лицу, перебирает волосы. И целует. У поцелуя горьковатый соленый привкус, у Рудбоя – все еще сумасшедший возбужденный взгляд и все еще твердо в джинсах.       Ваня приходит в себя резко, безжалостно. Ощущения наваливаются сразу: жесткая джинса под голой задницей, влажные поцелуи на шее, горячие ладони на бедрах, юбка где-то на пояснице, и толку от нее ноль. И воспоминания – подробные, безжалостные, стыдные. Сладкие. Он упирается Рудбою в грудь, пытается вырваться, но тот только мягко прикусывает шею, скользит губами к уху и ласково шепчет: "Тихо, тихо, все хорошо". Одна его рука так и остается на бедре, поглаживает. Вторая проходится по ягодицам, поправляет перекрученную юбку, прикрывает тканью задницу, поднимается выше и замирает на обнаженной пояснице, под футболкой. Ваня ищет в себе хоть каплю злости, чтобы наорать, дать по роже, но на справедливый вопрос "а за что?" у самого ответа нет. Тело после оргазма вялое, ленивое. Шевелиться не хочется. Рудбой, сука, играется зубами с мочкой, прикусывает, зализывает, тянет. Это, оказывается, охуеть как приятно. Рудбой весь внезапно – охуеть какой приятный. У него жаркие наглые руки, которые что-то делают с Ваней, что снова сбивается дыхание, что горячая волна снова опаляет щеки, что хочется подставляться. Ладонь на пояснице придерживает, гладит, слегка царапает, надавливает на позвонки. Желание прогнуться почти невыносимое, он понимает, как может выглядеть в ебучей юбке и с прогнутой спиной. Та ладонь, что на бедре, не такая робкая и целомудренная. Соскальзывает в пах, буквально на секунды, касается расслабленного члена, жестких волосков, – но все это так быстро, что может и казаться. Ваня пытается быть трезвым, сильным. Пытается найти в себе решимости сказать "хватит", сдвинуть бесстыдно раскинутые ноги, закрыться, одеться. Перестать, наконец-то, сидеть у Рудбоя на коленях и ерзать по ним голой задницей. – Тебе пора идти. – Он шепчет это куда-то в чужое плечо и сам себе не верит, блядь. – Нихуя. Это как-то не гостеприимно. – Я не буду с тобой ебаться. – Это даже в собственной голове звучит как "уговаривай меня получше". Стыдно. До горящих ушей. Но как же плевать.       Рудбой тихо смеется, и от его смеха по позвоночнику бегут мурашки. Снова. В паху тяжелеет. Ваня отстранено думает о том, когда его жизнь пошла по пизде. – Я без резинок. И не взял смазку. – Рудбой звучит виновато, ебаная жизнь. Будто должен был прийти к нему с резинками и смазкой. – Я думал, мы просто... Извини. В другой раз. – Ваня хочет начать спорить, потому что, какой, нахуй, другой раз??? Он не собирается... блядь, блядь, да что с ним вообще не так?! – Я бы предложил пройтись до аптеки, но ты меня потом не пустишь, да? – Скорей всего.       Рудбой немного отстраняется, убирает ладонь с Ваниной поясницы, перехватывает его правое запястье и настойчиво, мягко тянет вниз. Ваня расслабляет руку, не сопротивляется. Распрямляет спину и сдвигается с колен, придвигается чуть ближе. Он, наверное, впервые за вечер смотрит прямо на Рудбоя, не прячась. Под пальцами твердо. И жарко. И грубая ткань мешает. Он не хочет отводить глаз, он хочет этого голодного, лихорадочного взгляда на себе, но пуговица не поддается вслепую, приходится. Пальцы неожиданно дрожат, он не может перестать облизывать губы, сознание снова плывет, а в легких не хватает воздуха. Снова. Чужое возбуждение внезапно заражает, топит новой волной, словно он не кончал пять минут назад. Молния поддается неохотно, заедает, царапает пальцы зубчиками. Под плотной джинсой мягкий светлый хлопок с влажным пятном. Ваня в последний момент прикусывает губу, ловя стон. Все это бьет слишком сильно. Он поднимает взгляд на Рудбоя. Тот не улыбается – скалится, дышит громко, загнанно. Сжимает бедро сильно и немножечко больно. Наверное, должно отрезвлять, но нихуя не отрезвляет, наоборот, дурманит сильнее. Ваня пытается добраться, просовывает руку под хлопок, но неудобно, больно тянет запястье. Это злит и бесит. Дотянуться, дотронуться – сейчас жизненно важно. – Приподнимись. – Ваня хрипло просит, сам привстает на коленях, тянет джинсы вниз, не помогая – мешая. Сам себя удивляет, когда подается вперед и впивается в чужие губы грязным, мокрым поцелуем. Он слышит стон "Ваааааняяя" и упивается вернувшимся контролем.       Смотреть вот так близко, в первый раз на чужое возбуждение - страшно. Что-то, что не удастся отмотать назад. Он проводит по губам Рудбоя языком в последний раз, все еще чувствуя свой солоноватый привкус, и отстраняется. Член... выглядит как член. Длинный, возбужденный, с блестящей крупной головкой, чуть загнутый влево. И на ощупь приятный. Бархатистый, твердый, с выступающими венками. Ваню кроет окончательно. Это не имеет ничего общего с собственной дрочкой, это дает ебучую власть над человеком, который сжимает твои бедра и выстанывает твое имя. Он перехватывает член поудобней, размазывает пальцем каплю смазки, но ее мало, не хватает, слишком сухо. Слюну приходится постоянно сглатывать, потому что это все выглядит вкусно. Ему хочется наклониться ниже, смочить член, облизать, попробовать на вкус, насадиться ртом, узнать, каково это. Он мотает головой, споря сам с собой, дает молчаливое обещание "в другой раз" и тут же орет внутри себя "Какой нахуй другой раз, Ваня, блядь?! Не будет никаких других разов!"       Рудбой, словно знает, отдает ему инициативу, немного откидывается назад, упирается свободной рукой в пол, другая – все так же на бедре, забирается под пояс юбки, поглаживает надавленный след, ласкает. Успокаивает. Ваня не может решиться. Ему страшно. Ему стыдно. Он сам себе не доверяет. Он зол, что трусит, зол на обещание другого раза. Поднимает взгляд от члена, смотрит Рудбою в глаза. У того испарина на висках и закушена губа, но он терпеливо ждет. Ваня виновато улыбается, выпускает из ладони член, поднимает ее к лицу. И облизывает, смачивает ее, мокро и размашисто проходясь языком. Не отрывая от Рудбоя взгляда. Тот громко стонет, матерится, дергает бедрами и шумно втягивает в себя воздух. Ваня размазывает слюну по члену, гладит, находит удобный ритм, от которого стоны почти не смолкают. Запястье устает, влага быстро пересыхает. И еще Ване самому хочется стонать, хочется сдвинуть бедра. И потрогать себя хочется тоже, что становится внезапно самым стыдным за весь вечер. Заводиться от отсоса, от поцелуя в бедро, от юбки на голой заднице? Все это он, кажется, пережил. Течь от того, что дрочишь другому мужику – что-то за гранью. Ему жарко, душно, сердце колотится. Трясет от возбуждения, с которым придется разбираться самому. Рудбой что-то видит в его лице, убирает ладонь с пояса, скользит под юбку, трогает, проверяет. Аккуратно перебирает яйца, несколько раз сильно и быстро проводит по члену. У него на лице какой-то сумасшедший восторг. Он сдвигается, поднимает колени, отчего Ваня скатывается к нему ближе. Так удобней целоваться, так глаза в глаза и губы в губы, но дрочить неудобно. Рудбой вылизывает ему рот, прикусывает губы, улыбается. – Охуеть, какой ты чувствительный. Догонишь меня? – Ваня уже по какой-то привычке отрицательно мотает головой, потом кивает. Он понятия не имеет, что делать. Надо бы сказать "я уже, уже догнал, перегнал и рухнул с обрыва". Но не может ни слова выдавить. Только водит ласково, медленно Рудбою по члену, а второй рукой хватается его за плечо. Тот задирает юбку, ругается сквозь зубы, подворачивает, пытается закрепить ее, чтобы не мешалась, и Ваня от этого абсолютно теряет голову.       У Рудбоя большая сильная ладонь с яркими темными татухами. Он тянет Ваню за запястье, отстраняя его от паха. Обхватывает оба члена своими длинными пальцами, придерживая головки, проводит несколько раз, медленно, тягуче. Ваня всхлипывает. Он снова облизывает себе руку, хотя во рту сейчас сухо, как в пустыне. Облизывает, смачивает, возвращается вниз, подхватывает, распределяет слюну, подстраивается под заданный ритм. Рудбой помогает, придерживает, он шепчет что-то ласковым урчащим тоном, но Ваня не понимает ни словечка из-за шума крови в ушах. Ему мало чужих прикосновений, он хочет обратно на себе руки Рудбоя, когда только привыкнуть успел. Тянется за поцелуем, переплетает их стоны в одно. Это остро, ярко, хорошо. Слишком. Рудбой срывается чуть раньше, громко протяжно стонет, утыкается Ване в шею и кусает. Что швыряет в оргазм: боль от укуса, теплые вязкие капли спермы на пальцах, понимание, что он – причина? Неважно. Ваня падает следом, тоже кусает куда-то, но слабо, сил мало. Бедра дрожат. Рукам мокро и неприятно. А всему себе – странно. Хорошо и легко, но очень неуютно и уязвимо. Он рефлекторно жмется к Рудбою ближе в поисках тепла и чего-то еще. Тот обнимает двумя руками, гладит по лопаткам, трется, что-то говорит. – Я сейчас вырублюсь. Ты меня вымотал. – Иди на хуй, а. – Ване не хочется ругаться, но он уже приходит в себя, вяло, полегоньку, неохотно. Намолчался, спасибо. – Я не хочу спать на полу в коридоре, ты же пустишь меня полежать в кроватку? – У Рудбоя приятный голос, оказывается. Не высокий, не низкий. С очень легкой незаметной картавостью. Ваня пытается думать об этом, а не о том, как разгребать последствия. – Меня предупреждали, что ты ебанутый, но я даже не надеялся, что настолько. Ты меня удивил. Охуеть, как удивил. – Заткнись. Или пойдешь не в кроватку лежать, а в подъезд. – Злююючка.       Ваня начинает ржать. Весь идиотизм ситуации наваливается комом, придавливает, не дает отмахнуться. Только с ним могла произойти такая хуета, правда. Рудбой подхватывает, тоже смеется, не прекращая поглаживать, обнимать. Надо бы встать, заднице холодно, по ногам неприятно сквозит, руки вообще-то стоит помыть. А потом разогреть пиццу. Найти в квартире бухла и сделать вид, что сегодняшнего вечера не случалось. И юбку сжечь. И, наверное, записать шиппер-таун 2.0: предыдущая версия уже неактуальна. И как-нибудь выгнать Рудбоя. Наверное. Хотя бы до аптеки.