***
Улиан сидел и боязливо разглядывал алую полоску ткани с прорезями для глаз — этакая маска младшего палача. Именно на эту должность он должен был подтвердить свое назначение. «А не рано ли? — подумал он, — давно ли перестал падать без чувств?» Ему никогда не нравилось это. Поначалу он блевал и падал, набивая шишки. Сейчас вроде как уже не «припадочный», но до сих пор ему неприятно. — Пора, юный палач, — подошел служитель. — Да, господин, — вскакивая, ответил Улиан, надевая маску, поправляя жесткие и непослушные волосы, сплетенные в простую косу, и украдкой разглядывая знак, вышитый на кресте на спине служителя, поднимающегося вверх по темной лестнице. Край мантии волочился, но не шуршал. Эти служители, или как говорят в народе — тени, какие-то неестественные, иллюзорные. Длинные мантии, обезличивающие маски, отсутствие имени — из-за всего этого вокруг служителей витало немало слухов. Начиная с того, что служители — ангелы Единого, до того, что они — настоящие ведьмаки. Благородные их зовут по руне, которая вышита на кресте на спине и начертана на лбу маски. Руна, вышитая у этого служителя, «Райдо», означала: справедливость, закон, порядок, правило… Улиан быстрым шагом пошел за тенью, но смог догнать только на ступенях помоста. На главной площади зачитывали приказы, законы и новости. Иногда приезжие веселые артисты устраивают свои представления, будь то кукольный спектакль, песни и пляски или фокусы. А по утрам местные торгуют самым необходимым. И здесь же, на этом самом месте показательно карали преступников. Не важно, кем он был: обычным вором, убийцей, конокрадом, ведьмой, еретиком или язычником — они все находили здесь свою смерть. А сегодня должны сжечь ведьму. Было чему удивляться, ведь костер-то не сложен. А значит это одно: либо ведьму освободят, либо будет какой-нибудь другой вид казни… На улице было жарко и влажно, хотя еще пару часов назад дул свежий ветер. Улиан вслед за тенью вышел на помост. Каждый шаг по деревянным ступеням отдавался тяжестью. За ними вывели виновницу этого «торжества». Толпа возликовала: ведьма, творившая зло всю свою жизнь, будет наказана! Ее ноги, скованные цепями, дрожали, да и руки тоже. Тело было покрыто отвратительными ранами. А вот чистое и невинное лицо не тронули. И светлые волосы не сбрили. Возможно, хотели показать, что слуги Агниливы могут очень сильно обмануть и нельзя доверять внешнему виду? Непонятно… В руках была тоненькая свеча. Рядом с ней был другой служитель, с руной «Альгиз», что значит поддержка, защита и помощь. Первая тень вышла, приняла из рук одного из помощников судьи свиток с обвинением. Юный палач пытался не слушать довольно стандартный текст обвинения, но каждое слово вливалось жидким свинцом в уши, и будто клещ, оно вцеплялось в разум, постепенно зомбируя. — … в наведении порчи на крестьян и их имущество… черном ведовстве… убиении младенцев с целью поедания их плоти… поклонениях Агниливе… — на этих словах служитель осенил толпу знаменем, -… распутстве и похоти… продаже души… Улиан мельком взглянул на ведьму. Он уже слышал, что охотники нашли ее в лесу. Тогда она носила языческие побрякушки, на которые было страшно даже смотреть, была одета в одежду из трав и не знала ни единой заповеди Станилава. Улиана до сих пор поражало лицо ведьмы. Оно было слишком наивным, правильным и каким-то ангельски-красивым. Коротко обрезанные волосы, дернулись от поворота головы, и пронзительно-чистые голубые глаза посмотрели на Улиана. Ведьма улыбнулась, пытаясь приободрить парня. Тот, смутившись, уткнулся взглядом в доски. Все же ведьма была красива даже сейчас. Ровно настолько, насколько это может человек после нескольких дней пыток. Да и пытали ведьму те же тени, не допуская к делу веры иных. Никто, даже старик-палач, не знал, что есть в арсенале служителей церкви. Ведь после нескольких дней подсудимый признавался сам и начинал умолять о казни — а это выглядело очень странно. Ведь даже самый неловкий вор будет отрицать свою вину… — За все действа полагается смертная казнь через сожжение на святом огне Церкви Единого… — Девушка сама призналась, — сказал служитель с руной защиты, — это несомненный повод смягчить приговор. Ведь Единый милостив к заблудшим, но вернувшимся в лоно Церкви, душам. — Казнь посредством сожжения заменяется на четвертование. Улиан начал буквально задыхаться. Перед глазами замигали темные пятна. Четвертование… Он не сможет… не сможет… Толпа возбужденно возликовала этой крови, будто дикий зверь, что радуется победе… Сознания коснулся тихий мелодичный голос: «Не бойся, ты сможешь», — Улиан не сомневался, что ведьма его околдовывает, но и противится он не мог. Старый палач, немного пьяно качаясь, передал топор служителю с руной «Райдо», и тот начал громкую молитву за очищение души. Народ на площади подхватил и продолжил. Ведьма (а, как известно, ведьмы не молятся) начала старательно повторять слова. На нежных и тонких губах была грустная улыбка. Видимо, пытки ее не сломали и приближающаяся смерть не пугала. Улиан буквально ощущал ухмылки двух служителей. Еще бы, это ведь такой авторитет Церкви. «Даже ведьма стала молиться», — вот что станут говорить люди, идя в храм. «Юный палач, прими это орудие, — служитель протянул топор Улиану, — очисти душу ведьмы». Тот медленно принял «орудие очищения». Руки обожгло неподъемной тяжестью и, словно судорогой, сдавило. В голове усилился странный давящий гул. Темные пятна чуть ли не сбивали с ног. Сейчас он был бы рад упасть в обморок. Было душно, катастрофически не хватало воздуха. И добила его понимающая улыбка ведьмы. Она улыбалась, а ее мягкий, но настойчивый шепот вливался в уши: «Не тяни… Закончи это быстрее…» Служитель счел нужным поторопить юношу: — Юный палач, не медли! — Улиан дернулся всем телом от этого голоса, занес топор над закрепленной рукой. И… швырнул с силой в сторону, падая на колени. Сил совсем не осталось. Глупец! Зачем он взбунтовал против Церкви? Неужели из-за… ведьмы? Но она ведь не ведьма! Она невиновна! — Н-нет! — слишком неуверенным показался ему его голос. Слишком неверным и неправильным. Но слишком громко он прозвучал над лобным местом. Этого не должно было быть… — Что? — немного отвлекаясь от процесса, спросил служитель с символом порядка. — Нет! — неизвестно откуда взявшаяся уверенность в собственной правоте накрыла, — нет! Нет! Нет! Нет! — Зря… — пронесся в голове печальный, будто перезвон бубенцов на ветру, шепот ведьмы, — не надо было… Теперь и тебя убьют… Она отвернулась, скрывая капающие слезы: ей было искренне жаль юношу. Улиан, будто бы почувствовав, сорвал алую повязку с глаз и недоуменно посмотрел на нее, пытаясь понять, почему. Почему она жалеет его, а не себя? Почему так легко принимает смерть? Почему улыбается? — Эта ведьма настолько дерзка, что околдовала палача, — поспешно объявил служитель с руной «Райдо». Он поднял парня с досок и передал его второму. Тот развернул Улиана так, чтобы было все видно, и начал шептать: — Единый велик. Он милостив к заблудшим, но вернувшимся в лоно Церкви. Почему ты поддался злым чарам? — голос был по-кошачьему мягким, ласковым и мудрым. Наверное, мать говорит с детьми таким тоном. Даже не верилось, что он принадлежит мужчине. Хотя… Кто знает этих служителей… — не потому ли, что это зло в тебе откликнулось навстречу богомерзкому колдовству? Ты должен стать чище… Старый палач замахнулся. Девушка отвернулась. Удар лезвия об дерево и негромкий чавк сустава. Хлынула кровь, и рану прижгли. Ведьма заревела. Народ радостно завыл вслед за ней. В коленопреклоненную фигурку в рваном и грязном саване полетели камни. Голос служителя вливался в уши, а перед глазами был помост с осужденной. Если внутри и рождались какие-то слова, то они там и оставались. Не могли вырваться. Что-то его заморозило так, что он не мог отвести взгляда или хотя бы моргнуть. Глаза слезились, но открывались против воли, когда он хотел их закрыть. А голос тени все убеждал: — Она — ведьма. Грязная тварь. Порождение огня Бездны. Порочное дитя Агниливы. Она тебя околдовала. Она хотела тебя убить. Она чудовище, недостойное жизни… Однако ведьма на какой-то миг взглянула ему в глаза. Стало немного легче. Настойчивый голос отошел на второй план. Девушка попыталась улыбнуться, но удар топора, а за ним и раскаленный прут, по другой руке помешал. «Не бойся. Ты прав… — немного звенящий ангельский голосок коснулся сознания, вселяя надежду, — попроси помощи в храме. ОН поможет…» — ведьму грубо перевернули и отрубили ноги по щиколотку. Она коротко взвыла. Саван, до того еще грязно-серый, становился багровым. Заплаканные голубые глаза стали почти прозрачными, а волосы переставали быть светлыми, пачкаясь в крови и грязи. Палач отвесил ей несколько пощечин, когда та все же дернулась от горячей железяки, которой орудовал один из подручных. Старик был удивлен, когда их взгляды соприкоснулись: ведьма смотрела без ненависти. В светлых радужках плескалось море понимания и прощения. Извинившись за неудобства, она покорно опустила голову на грубое дерево, царапаясь шеей. «Пусть Единый будет милостив», — пробормотал старик с красной маской на лице и резко ударил топором. Удар старого профессионала был точен: лишь неприятный и тихий хруст костей — она не мучилась, хрипя и задыхаясь последние мгновения. Голова откатилась в сторону, а все еще кровоточащее тело с еле слышимым шорохом осело. И если раньше казалось, что ведьма будто бы светилась аки ангел, то сейчас кожа медленно приобретала этот мраморный неуловимо-мертвенный оттенок. Только сейчас Улиан увидел в невинном личике земные человеческие черты. И глаза, открытые и мертвые, немного косили, и нос был смят, и губы искусаны, и ужасающая лиловая белизна кожи… Он уже с ужасом взглянул на труп ведьмы: еще теплая гадость валялась в большой луже крови, которая не успела просочиться сквозь доски и напитать собой землю. Останки похоронят в лесу, если старик-палач и гробовщик не распродадут их по аптекам. «Юный палач, помолись о спасении души. Своей души», — служитель со знаком помощи помог Улиану спуститься с помоста. Сейчас юного палача уже ничто не держало, поэтому, как только тень его отпустил, ноги подкосились, и он упал. Тело била крупная дрожь. Перед глазами была сплошная пелена слез. Это заглушенная ранее истерика прорывалась наружу. Едва найдя в себе силу, после первых кинутых в него камней (народу одной казни мало), он забежал в храм Мессии, который был совсем недалеко. А люди, обиженные тем, что больше зрелища не будет, разошлись по делам. В зале было пусто, а в воздухе витало необъяснимое ощущение спокойствия и защищенности. Желтые свечи мерно горели, и ничто не тревожило пламя. Иконы тысячью потемневших от времени глаз смотрели на вбежавшего юношу. Нет, не юношу — испуганного и запутавшегося мальчишку лет четырнадцати. Страх пригнал его к главной фреске, на которой был изображен Великий Мессия, Станилав, где тот с мечом в руках побеждает Зверя, похожего на огромного и битого жизнью, драного кота. Улиан, стоя на коленях, принялся истово креститься и молить о помощи и прощении. Слезы, что ранее были заморожены внутри, хлынули безудержным потоком. Губы шептали слова заученных молитв, мешая их слова с мольбами. Когда исступленный страх и ужас схлынули, он услышал смех. Неприятный, с хрипами и одышкой, будто бы даже каркающий, но явно искренний смех. Улиан обернулся на источник этого звука. Девушка, ухахатываясь и тыкая в него пальцем, сидела на алтаре: «Ой, не могу! Ах-ха-ха! Вот дурак! Ха-ха!» — она стерла с глаза несуществующую слезинку. К ней на колени прыгнул тощий и облезлый кот, громко жалуясь на свою кошачью жизнь. Она снова хихикнула и, сквозь прорывающийся смех, начала говорить: «Почему не казнил ведьму? — громкий голос рассек тишину храма, как скальпель — человеческое тело, — глупый мальчишка! Не смог. Струсил. Околдовали…» Он с ужасом начал понимать, КТО явился ему. Кожа белая, иссохшаяся, покрытая сетью черных неглубоких трещин, будто старая фреска. Лицо — вырезанная шаманом маска злого духа — неправильно и уродливо. Искривленный, точно ломаный, нос, немного выдающийся вперед подбородок и слишком узкие скулы. Алые, безумные и раскосые глаза. Серо-буро-черное тряпье, которым побрезгует даже нищий. Копна грязно-черных нечесаных волос с проседью… Это мерзкое существо женского пола звали Агнилива. Черная ведьма, прародительница порока и тьмы, хозяйка Зверя, мать зла, создательница Геены… Кажется, такого суеверного ужаса юноша не испытывал никогда. «Ты не казнил ведьму! — она спрыгнула с алтаря, звонко ударяясь голыми грязными ступнями о плиты, и сделала лишь шаг вперед, как оказалась прямо перед дрожащим мальчишкой, — не казнил! Испугался! Богохульник! Еретик! Тебя сожгут! Испугался! Не казнил! Еретик! В Геене сгинешь! Запытают! И сожгут! Еретик! Испугался!» — она, вроде как, весело начала танцевать (хоть и похоже было больше на предсмертные конвульсии), напевая это на мотив одной детской песенки и отбивая нужный ритм пятками об пол. Улиан, видя это представление, забился в угол потемнее и дрожал, скуля и изредка подвывая. Он не знает, сколько прошло времени, он лишь помнил, как отбрыкивался, как царапался и пытался укусить, когда чьи-то сильные и очень терпеливые руки доставали его оттуда. Медленно соображать он начал, увидев множество горящих свечей. «Отец, я знаю, ты слышишь. Помоги ему принять решение. Он слишком юн для всей этой грязи. Отец, прошу тебя, помоги… » — медленно и будто бы даже нараспев проговаривал слова мужчина, задрав голову к потолку. «Поднимайся, еретик! — рассержено закричала ведьма, заметив, что юноша очухивается, — жечь будем!» — многообещающе добавила она, подкидывая на руках драного кота. Животное выносить сию программу для подготовки циркачей не захотело и обозначило свое нежелание тем, что вцепилось в руку своей хозяйки. Как крик создательницы Геенны не переполошил город, остается только догадываться. После громких взвизгов и ругательств, которые легко слетали с раздвоенного язычка ведьмы, кот был отброшен на стену, откуда забрался повыше и обиженно фыркал. «Все, зверюга», — она погрозила коту кулаком и красноречиво провела длинным когтем по шее. Но дальнейшие обещания Агниливы так и не прозвучали — молодой мужчина, который до этого скромно молился, перебил ее: «Помолчи». «Раскомандовался, братик!» — фыркнула она, но замолчала со скучающим видом. «Здравствуй, Улиан, — он встал с колен и приблизился к нему, — не бойся, я не причиню вреда», — мягкий баритон успокаивал, но не настолько, чтобы прекратить истерику. Юноша как был где-то на полу, так и оставался там. Страшно слишком. Когда мальчишка понял, кто пожаловал на этот раз, то снова начал истово креститься и шептать что-то совсем невнятное. «Успокойся, Улиан. Все хорошо», — Станилав пытался поднять мальчишку. Тот, на удивление, покорно встал. Хотя дрожал хуже зайца и вцепился в руку мессии так, будто бы в ней было его спасение. Великий мессия был мягок, но настойчив, обнимал и успокаивал…***
— Так значит она не была ведьмой? — Улиан был удивлен и смотрел на мужчину с широко распахнутыми глазами. — Не была, — Станилав тяжело вздохнул и бросил взгляд на Агниливу, — никогда не была… Мои слова извратили… Я учил милосердию. Добру. А не насилию. И ни одна тварь не похожа на человека. Ведь только в человеческих душах рождается милосердие. Ни одной твари этого не понять… — Ложь! — воскликнула ведьма, резко подскочив, — это поганая ложь, Станислаусс! — она начала выкрикивать какую-то тарабарщину, имя отца и жуткие клички демонов. Брат не собирался останавливать Агниливу. Вдоволь наговорившись, она обиженно села на ступеньки, ведущие к алтарю. — И все равно, не убедила, — спокойно заметил Станилав. — Станислаусс! Ты! — взревела ведьма, но тут же расхохоталась. Мальчишка поежился: смех ведьмы был ужасен. — Успокойся, сестра, — устало попросил мессия. — К чему, Станислаусс? — прошипела она, вновь коверкая светлое имя варварским наречием. Кот уже слез и растянулся на алтаре. Станилав вздохнул и встал: — Улиан, ты должен уничтожить зло! — мессия смотрел в глаза сидящего мальчишки, — я, Станилав, передаю свой святой меч тебе. Сокруши зло во славу Единого! — он передал меч Улиану, и тот, сжимая святыню в руках, с горящими глазами выбежал из храма искать тварей служителей. Неприятный смех ведьмы разразился, словно гром. — Что смешного? — холодно спросил мессия. — Ты отдал ему меч! Я дам жезл! — воскликнула она, захлебываясь своим весельем. Агнилива разлеглась на ступенях. — Почему? — искренне удивился мужчина. — Чтобы было честно! — она не сдерживалась и хохотала во весь голос: ей удалось загнать брата в ловушку. Она знала, что мальчишка не справится с возложенной на него задачей. А он-то, глупый мессия, в это поверил! — Но ты первая нарушила правило! — по-детски выкрикнул Станилав. — Я пришла… кота выгуливать… — соврала Агнилива и неожиданно дернула брата за нос, оставляя на лице длинные неглубокие царапины, — глупый братик! — она, пританцовывая, пошла к выходу, — ты отдал свой меч! А я дам жезл! — Играем? — мессия схватил ее за руку. — А надо? — легкомысленно спросила ведьма, пытаясь изобразить кокетливую модницу. — Да, — рассерженно выкрикнул он. — А душу пацаненка поставишь? — ухмыльнулась она. — Нет, — тут же успокоился Станилав. — Тогда не интересно, — ведьма выдернула руку из захвата и сделала несколько медленных шагов к выходу, ожидая лучшего предложения, — неужели ты в него не веришь? — Погоди, — он не сдвинулся с места, — я согласен, — обреченно сказал он. — Я верю в него.***
Двое служителей вошли в здание городского собрания. В последние годы оно пустовало. Первый с символом порядка толкнул почерневшую дверь и сделал шаг внутрь. За ним в полутемное помещение неслышно скользнула тень с руной «Альгиз». — И вас тоже? — поприветствовал их третий. — Йер? — холодно спросил первый. На что последний лишь кивнул и указал рукой на дверь, — наша Госпожа ждет. Служитель с руной «Райдо» вздрогнул, а второй, со знаком помощи, уже машинально совершил жест знамения. Она может и убить их… если пожелает. «Наконец-то, звереныш, — прошептала Агнилива, лаская своего кота, — явились они». Кот довольно жмурился и негромко урчал. Его хозяйка зло зыркнула на вошедших слуг, так и оставшихся у дверей. «Йер, Альгиз, Райдо, что же вы не заходите?» — наигранно-ласково поинтересовалась она, а тонкие губы растянулись в безумном оскале, обнажая ряд острых зубов. Тень с символом, означающим награду за заслуги, перешагнула порог и встала на колени перед ведьмой. Оставшиеся двое служителей повторили за ней. — Этот мальчишка, помощник палача… — Агнилива в очередной раз потрепала коту затылок, — он должен быть частью нас! Йер, я передаю темный жезл тебе. Неси мою волю в этот мир, мое послушное и порочное дитя, — черная металлическая заостренная с одного конца палка небрежно легла в протянутые ладони служителя. — Выполнять вашу волю — честь для всех нас, — ответил он. — Время идет, — пригрозила прародительница зла, и ее охватили языки пламени, а тело вскоре рассыпалось пеплом. Кот тоже куда-то пропал. Облегченно выдохнув, тени вышли на улицу с намерением быстро исполнить поручение госпожи. Служитель с руной «Альгиз» почти выбежал из мрачного здания. И чья-то дерзкая рука сдернула с него тяжелый капюшон, обнажая прическу из огненно-алых волос, затем сорвала плотную белую маску, показывая миру лик зверя. Однако под маской было милое девичье личико, даже чем-то похожее на лицо прекрасной Бьюты, дочери начальника стражи. Улиан непонимающе открыл рот и выпустил меч из рук. Жалостливо звякнуло святое оружие об камни. Секунду спустя его оплело заклятие оцепенения, а лицо девушки стало мордой ужасной колдовской твари. Волосы превратились в столб пламени, на месте темных глаз были черные провалы с расходящимися от них шрамами, уже не было пунцовых губ — лишь пасть, полная клыков, а нос и вовсе отсутствовал. Следующее заклинание усыпило дерзкого мальчишку — он сложился, словно легкая ткань. Упавшего на дорогу обступили тени. «Далее дело твое, Райдо», — Йер вручил жезл хозяйки товарищу, подобрал меч полой плаща и быстро зашагал прочь. Альгиз уже вернула себе более пристойный вид, скрыв лицо. Она непонимающе смотрела вслед уходящего, не решаясь задать свой вопрос. Но служитель с руной порядка все понял и тихо ответил: — Он вернется, когда все закончится. — Это из-за знака? — Да.***
Пробуждение было резким и неприятным. Вокруг было темно и сыро. Улиан не решался открыть глаза, лишь тихо подвигал руками, отряхиваясь от холодной воды. «Он очнулся, господа, » — прохрипел старый палач. «Это хорошо, » — кивнул ему Райдо и сказал снять с пленника повязку. Юноша медленно приходил в себя: он помнил ведьму и ее казнь, помнил мессию и приказ уничтожить зло, помнил служительницу, которая обернулась темной тварью. Или не оборачивалась?.. Свет от пары чадящих факелов на мгновение показался ослепительно-ярким. Тело скрутили судороги, от чего мальчишка застонал сквозь зубы и снова дернулся в цепях. — Ты Улиан, подмастерье палача? — Да. Секретарь методично записывал каждое слово в длинный свиток. — Ты знаешь, почему ты здесь? — Оканнес заранее знал ответ и вздохнул, показывая, как надоела ему рутина. — Нет, — и этот раз не стал исключением. «Они всегда так отвечают», — подумал мужчина и хотел уже продолжить допрос, как служитель со знаком помощи его перебил: — Если ты признаешь вину и раскаешься в содеянном, суд будет милостив. Улиан на секунду дрогнул, думая о прощении, но на ум пришли слова мессии и мальчишка смог уверенно сказать: — Я не виновен. — Улиан, куда ты пошел после казни? — устало спросил начальник стражи. Его присутствие, как лица от государственной службы, было необходимо для ведения протокола. И чем раньше он передаст дело церкви, тем быстрее освободится. А сидеть в сыром подвале Оканнесу не хотелось, в корчме ведь суше, теплее, есть еда и вино, опять же теплая улыбка вдовушки Игги, да и дочка уже взрослая, и за ней надо бы приглядывать по вечерам… — Я пошел в храм Станилава, — медленно говорил Улиан, желая убедить допрашивающего. — Что ты там делал? — Мне снизошел сам мессия и сказал уничтожить тварей Агниливы, — уверенности в голосе не убавилось, — тени — это темные твари. Так сказал мне Он! Оканнес непонимающе повторил вопрос и рассмеялся. Служитель, будто бы в сердцах, вскочил со своего места и ударил юношу. — Ты ответишь за оскорбления святой церкви, щенок! — прошипел он. — Но Станилав был там! — А что было дальше? — со смехом допрос продолжился дальше. — Он дал мне свой меч! — Нет, а! Каков паршивец! — воскликнул начальник стражи, уже сдерживая смех, и обратился к Райдо, — это дело веры, ваше дело. Оканнес быстро вышел и досмеялся уже в темном коридоре. Сегодня ему будет что рассказать друзьям за кружкой эля… Улиан опустил голову, пряча слезящиеся глаза: его не дослушали, ему не поверили. А ведь это была чистая правда! Служитель с руной порядка отослал палача, секретаря и снова задал вопрос, демонстративно снимая со стены плеть: «Так что ты там делал, Улиан?» «Там был Мессия, он сказа…» — Райдо опять ударил мальчишку. Но на этот раз на темной перчатке осталась кровь. «Тебя околдовала ведьма, это все было кошмарным сном, » — твердо произнесла тень, поднимая подбородок и заглядывая в человеческие глаза черными провалами маски. Юноша не смел отвести взгляд. Внутри все снова вымораживало, как тогда, у помоста. «Улиан, ты напал на служителя святой церкви, — сказал Райдо, — это было ошибкой». Тогда из пустых дыр вылилась темнота и накрыла целиком. Она была вокруг. Она замораживала и выжигала, жалила и резала, рвала на части и собирала вновь эту кровавую кашу. Перепуганный, но все еще верящий в милость бога мальчишка остался один на один со своим ужасом. Он кричал, звал, умолял прекратить, но ничего не происходило… Чем сильнее он рвался, тем больнее было. Время шло. Секунды превращались в часы, а дни в года. На смену страху пришло смирение с болью, а за ним равнодушие и забытье. Вера покинула его давно, да и надежда долго не задержалась. Были краткие мгновения подъема, при которых боль отступала, а он вспоминал себя; мать, прожившую на несколько лет больше, чем отец; смешливую старушку Кайю, которая по мере сил баловала всех сирот; старого палача, что был добр к подмастерью; умного гробовщика Тодара, не боявшегося заговорить с помощником заплечных дел мастера — всех, кому был дорог. И чем больше времени проходило, тем сложнее ему было собрать разбитый в сознании отдельный образ. Яркие кусочки пазла памяти постоянно изменялись и мелькали то тут, то там, а потом и вовсе смешались в разноцветном вихре и растаяли, словно легкий утренний сон. Воспоминания были подобны железным скобам, что держат разум единым. Но как только они испарились, сознание перестало быть, как прежде, упорядоченным и подчинилось господствующим тьме и боли. Однажды, именно в такой проблеск разума, где-то в окружавшей его темноте забрезжил свет. Над головой, будто толщу воды осветило солнце, было что-то теплое. «Улиан», — кто-то позвал его по имени, заставляя очнуться. Единственный огонь показался невероятно ярким. Последний раз в тело впилась боль и выпустила пленника из своих объятий. Он сделал глубокий вдох, словно бы вынырнул из глубин ночного кошмара. Быстро навалилась тяжесть, усилились жажда и голод. Губ коснулось что-то холодное, и мальчишка с благодарностью начал пить травяной отвар, после чего впервые за долгое время спокойно уснул. Альгиз устало вздохнула: вытаскивать юношу из иллюзии было трудно. Он уже успел сдаться и не хотел вырываться из тьмы. Тень встала, затушила факел и вышла прочь из камеры. До полной победы оставалось недолго… Последующие три дня они просто разговаривали. Точнее, служитель убеждал пленника раскаяться в преступлении. Бедолага все равно ничего не помнил, и верил всему, что говорила тень. Убедить было гораздо проще, давая дурманящую разум настойку… «Я принесла его», — сказала в последний день Альгиз, только заходя в камеру. Улиан слабо улыбнулся знакомой. Тонкое покрывало не спасало от холода, но давало иллюзию заботы. Да и сил у него практически не было, чтобы хоть как-то быть активнее. Служитель передал металлическую палку первой ведьмы в ослабевшие руки. Ладони обожгло холодом. Мальчишка не смог удержать тяжелый жезл Агниливы. Тень неслышно подняла оружие и ласково стянула одеяло. Острие коснулось кожи. Улиан тонкими пальцами обвил жезл и попытался надавить, но лишь неглубоко поцарапал себя. Слезы, появившиеся в уголках глаз, он стереть тоже был не в силах. И тихий шепот пленника: «Помоги мне». Альгиз рукой в перчатке надавила сверху, от чего палка проткнула сердце измученного паренька. Другая рука пригладила жесткие и непослушные волосы. — Дело завершено, — донеслось сзади. Тень вошла незаметно. — Йер, — тень не обернулась, — забери жезл. Я не пойду. — Она зовет, — усмехнулся служитель. — Нет! Не хочу… — Что не хочешь? — спросил вошедший Райдо. — Ничего, — потухшим голосом ответила Альгиз, комкая в руках алую полоску ткани, — ничего не хочу…***
Агнилива, повернувшись к брату, довольно оскалила пасть, мужчина же с обидой и горечью ударил по скамье, на которой сидел. — Я говорила, что его душа будет моей, — ее хохот превратился в раскаты грома, а движения рук создавали бури и ураганы в человеческом мире. — Оставь его, — тихо попросил Станилав, не надеясь, что дьяволица послушает его, — сестра, будь милосерднее! Он всего лишь человек… — Это моя победа! — кричала ведьма, захлебываясь собственным смехом. Она снова победила брата. С каждым поражением мессии она становится все сильнее и сильнее, совсем скоро она дойдет до того пика могущества, что сможет управлять этим миром, а потом и в остальных творениях Отца она станет полноправной хозяйкой. Ведь люди с большим удовольствием склоняются к тьме, поддаются ей и тонут в бездне темноты. Станилав разочарованно оглядывал искореженную скверной жезла душу: он ведь знал, что Улиану не выстоять, но все равно надеялся… Что же, вера не оправдалась, и очередное поражение света тому доказательство. «Почему же никто не выстоял?» — спрашивал себя мессия, но ответа не находил. А хозяйка Геены в это время уже искала очередную светлую душу, ведь до полной победы осталось совсем немного…***
— Неправильная какая-то сказка, ка-сан, грустная, — хмыкнул Айюми, — герой не должен умирать. — А разве Улиан — герой? — удивилась Мирайн. — А разве нет? — спросил ребенок, широко раскрыв синие глаза. — Безумству храбрых поем мы песню, — откликнулась демоница, — поминальную… Есть же посмертное звание. Сдался и проиграл — слабак, не поддался — кремень и герой. — Изыйди, портишь воспитательную беседу, — прошипела автор. — Больно надо, — Ламия обиделась, но из кресла не вылезла. — Нет, — решительно ответила девушка, закрывая книгу, — он был обычным человеком. Только обычные люди слабее героев, им не под силу бороться с тьмой. — Мне жаль их. — Мне тоже, — вздохнула Автор, — но у каждого из них был выбор. — Ну умер пацан и умер, — подала голос до этого молчащая демоница, — где экшн? Где кровища и обещанные горы пыток? — Ламия, не порти мне воспитательную беседу, — прошипела ей Мирайн, — хардкор не вписался из-за багов с компом. — А что было потом с душой? И кто настоящий герой? — снова задал вопросы Айюми. Тонкая ладонь Автора коснулась светлых волос мальчика: — Это я расскажу потом, — улыбнулась она. — А герой победит тьму? — Тьму невозможно победить. Мир дуален, двойственен. Он состоит в равной степени, как и из света, так и из тьмы. — А почему Агнилива злая? Ты же говорила, что злых людей не бывает, а бывают… — Несчастные… — закончила фразу девушка. — Ведьма вообще-то не человек, — пофигистично заметила Ламия. — Она очень несчастна, — подтвердила Мирайн. — Милый, тебе спать не пора? — Пора, — грустно отозвался ребенок. — Но завтра ты ответишь, ка-сан? — Не, завтра у нее на очереди обустройство ада, — рассмеялась демоница, откидываясь на кресле. — Завтра я расскажу про детство Агниливы, хорошо? Айюми кивнул. — Ложись спать. — Потекли сопли, — прокомментировала Ламия, изображая, как ее тошнит от этой сцены. — Помолчи, пожалуйста! — демоница все же встала и, нарочито громко топая, вышла. — Добрых снов, Юми-чан. — Ад сам себя не обустроит. Как будем сортировать грешников? Концепции хоть придумала? Или так над сказками и сидела всю ночь? — Ламия высунулась из дверного проема. Автор негромким щелчком погасила лампу и вышла, тихо притворив дверь. — Да написала я все. Только название для бездны хочу другое… — ответила она демонице. Ребенок долго смотрел на черное небо сквозь прозрачный потолок и думал, что где-то там, далеко-далеко, у одной из звезд есть маленькая планета, на которой живут герои… Среди россыпей блестящих точек мелькнула яркая длиннохвостая комета. «А если это герой пролетел», — засыпая, подумал Айюми. «Слабаки, значит!» — раздраженно фыркнула Мирайн, ломая очередную тонкую золотую шпильку, вытащенную из прически. Осколки горкой лежали на трюмо, мягко переливаясь в свете лампы. «Слабаки!» — вновь пронеслось в голове беспощадно-наглым и циничным тоном демоницы. Самозваная богиня с вызовом подняла голову и уставилась в зеркало. Из холодного стекла на нее смотрела черноволосая девушка с полными отчаяния глазами. Одинокая, печальная, сломленная, но в изумрудной зелени глаз еще теплится надежда. Девушка ждет спасения. «Не дождешься!» — закричала автор, ударяя по стеклу кулаком. Зеркало разбежалось сеточкой трещин, небольшие кусочки упали на ковер, а оставшаяся паутина отражала сверкающие и злые зеленые глаза. «Не дождешься, » — повторила она, беспомощно садясь в кресло.