Круцио для души

      Последние лучи заходящего солнца высветили яркие квадратики на противоположной от окна стене комнаты, делая её похожей на камеру. Стена была совершенно обычной, без особых дизайнерских излишеств, зато окошко отличалось именно таким. Решётка — далеко не ординарное украшение ничем не выделяющегося среди других дома в совершенно обычном городке Литтл-Уингинг. По сути, эта скромная комнатушка и была камерой. В ней, на узкой кровати, окружённой всяким хламом, лежал невысокий худощавый парень. Растрёпанные чёрные волосы, синяк под глазом и разбитые губы в запёкшейся крови, потрёпанная, сильно не по размеру одежда, заканчивали образ Гарри Джеймса Поттера, студента школы Магии и Колдовства Хогвартс, Мальчика-Который-Зачем-то-Выжил.       Внизу бубнили телевизор и Дадлик, которого Петунья своим слегка визгливым голосом звала за стол ужинать. Ничто не указывало на то, что наверху лежит избитый подросток.       Становящиеся с каждым годом всё омерзительнее «родственники» уже не боялись ненароком зашибить «уродца». Дадли, под одобрительное хмыканье Вернона, всякий раз, проходя мимо Поттера, норовил то толкнуть его, то ударить в живот, а если подворачивался случай — мог и пнуть.       Сегодня Гарри не выдержал, и Дадлик огрёб в ответ. Дурсли здорово испугались беснующегося подростка, который молотил по лицу их сына, рыча что-то бессвязное. Вернон взревел и вмешался. Парой тяжелых беспощадных ударов он вырубил Поттера всерьёз и надолго.       Провалявшись в беспамятстве почти весь день, Гарри очнулся незадолго до заката солнца. Сильно болела голова, парня слегка подташнивало, сил шевелиться не было, поэтому он просто лежал, бессмысленно глядя в потолок «самой маленькой спальни» в доме № 4.       Как дико это ни звучит, но он улыбался своими разбитыми губами. Улыбался, вспоминая свой первый поцелуй с любимой девочкой, ни больше, ни меньше. Многие ли из парней могут похвастать такой роскошью? Впрочем, внезапно выражение его лица сменилось на противоположное. Место тихого счастья заняло горе от утраты единственного по-настоящему родного человека, погибшего на его глазах, Сириуса Блэка.       Такая мгновенная смена эмоций в сознании пятнадцатилетнего парня безоговорочно насторожила бы любого психиатра. Диагнозы «биполярное расстройство», «маниакально-депрессивный психоз» просто напрашивались в историю его болезни. К клинической картине следовало добавить приходящие каждую ночь кошмары, в которых Сириус падал в Арку, а он тянулся к нему, чтобы схватить, спасти, и не успевал, каждый раз не успевал…       Гарри проснулся глухой ночью с дико колотящимся сердцем. Неспособный больше уснуть, он сидел и молча смотрел в темноту.       Утром дверь в комнату содрогнулась от удара и распахнулась. На пороге стоял Вернон Дурсль, с отвращением разглядывающий лежащего Поттера.       — Вставай, ублюдок! На кухне тебе оставили тосты, ешь и немедленно за работу! Займёшься садом и розами Петуньи.       Гарри поморщился и встал, голова продолжала болеть, а подсохшая за ночь кровь на опухших губах неприятно стянула кожу. «Наверное, они сейчас похожи на оладьи», — подумал парень, выходя из комнаты.       В гостиной по-прежнему бубнил телевизор. В кресло перед несмолкающим ящиком тяжело уселся Вернон, снова погрузившись в чтение узких газетных столбцов.       На кухню Поттер заходить не стал, есть не хотелось. На самом деле ему практически ничего сейчас не хотелось. Выйдя на улицу и медленно обойдя дом, Гарри сел на садовый стул, что стоял скрытый большим розовым кустом. Запрокинув голову навстречу солнечным лучам и вдыхая прохладный утренний воздух, он погрузился в воспоминания.       Он вспоминал, как приехал в Хогвартс, нашёл там друзей, узнал, что волшебство не сводится к размахиванию палочкой и произнесению нескольких странных слов.       Первый его друг — долговязый рыжий неуверенный в себе Рон, познакомивший его с миром магических сладостей. А потом, потом появилась девочка, которую они спасли от тролля в вечер Хэллоуина. С её появлением Гарри всегда вольно-невольно выделял юную волшебницу из их трио.       Всплыла в памяти история с камнем и та отважная девчонка, которая дошла с ним до конца и, подарив свои объятия, сказала: «Ты великий волшебник, Гарри!»       Поттер внезапно подумал, что это ведь были первые в его жизни объятия. Конечно, его наверняка обнимала мама, но в памяти эти моменты нежности не сохранились…       Потом его снова отправили в Дурслькабан — так он начал называть дом «кровных родственников». А вскоре наступил черёд второго курса, когда после всех событий он помчался в больничное крыло встречать Гермиону. Именно тогда в нём поселилось какое-то незнакомое ранее чувство. Будь у него семья, пример перед глазами, да хотя бы неравнодушный к нему взрослый человек, который мог ему хоть что-то объяснить о пробуждающихся эмоциях, взрослении…       Зато ему со всем прилежанием прививали иммунитет ко всякого рода травле и оскорблениям, а ещё беззаветную любовь к магическому миру. Провались он к соплохвостам!       Начали прямо перед первым семестром второго курса, с невероятным рвением продолжили на четвёртом и пятом. Не забывая про факультативные занятия по этим предметам в Дурльскабане.       Он сидел и с мрачным выражением лица вспоминал третий и четвёртый курсы, особенно четвёртый! Эта огромная болгарская обезьяна пригласила Гермиону! Да как он на метле-то держится?! Усиленное древко, наверное. «Гермивона»! Тьфу!       Поимел он примата в финале, доволен был собой! Хотя там, конечно, Крауч подсуетился… И во втором туре тоже поимел! А с каким апломбом появились! Палками стучали, мантии развевались, огонь чуть ли не из задниц пускали!       Кто-то скажет — ему помогали на протяжении турнира? Где помогали? Во втором туре? Да и не важно где. Ему было четырнадцать, petit garçon, так говорила эта француженка. А обезьяне подсуживали безбожно. Додумались! В качестве судий выступали директора школ-участниц, и две из этих школ мечтали раздавить кристально-честного дедушку Дамблдора!       Ладно, это всё ревность говорит. Наплевать ему на Крама, и на Флёр, и на приз, а вот Седрика до слёз жалко. Единственный, кроме Гермионы, кто во всей школе относился в то время к нему нормально. Не то что этот рыжий «лучший» друг! Ублюдок знал о драконах, но сообщить не удосужился, обижался! Если бы не Хагрид и лже-Грюм, он бы не спрятал рядом метлу, и неизвестно, что бы с ним в итоге произошло. На тот момент полёты были единственным, в чём он действительно был хорош. Почему он простил тогда Рона? Наверное, находясь в состоянии эйфории оттого, что выжил. Но осадочек остался, понял, что доверять ему, как прежде, нельзя.       Четвёртый курс кончился плохо, очень плохо! Возродился этот тёмный урод, погиб Седрик, а Гарри снова начали травить, презрительно бросив в лицо мешок с галеонами за победу в проклятом турнире, будто нужны они ему.       И, конечно, после «выдающейся победы» снова отправили на дополнительные занятия в Дурльскабан. Находясь здесь, он попал в абсолютный информационный вакуум. Все его письма, отправленные кому бы то ни было, возвращались со стандартной отпиской: «Все в порядке, сиди тихо, никуда не ходи!» Или не возвращались, что было чаще. Совершенно невыносимо! Мол, когда будешь нужен, Поттер, тогда мы тебя и заберём, а пока пропалывай сад и служи грушей для кузена! Можно подумать, что его это дерьмо с Волдемортом никак не касается, как будто это не он там чуть не сдох!       Когда его привезли на Гриммо, друзья уже несколько недель были там. Даже кинулись обниматься! Прекрасно! Хотя рыжий был уже не очень-то другом. Приятель, в лучшем случае, да и то из-за его дружбы с Гермионой. Сказались все его «приключения», Турнир и просто общение. Накопилось.       Более всего он хотел дать волю обиде и оттолкнуть их навсегда. Сдержался, поорал, но сдержался, хотя обнимать себя не дал. Ну и Грейнджер, конечно… оттолкнуть её он не мог себе позволить.       Их сделали старостами. Рыжего сделали старостой, какой в этом смысл?! Хотя, с другой-то стороны, был ведь Локхарт профессором?       К концу пятого курса жизнь преподала ему несколько уроков. Жестоких и страшных. Провидение устало ждать неравнодушных взрослых, наверное. Были, конечно, родители, но их он совсем не помнит, кроме погибающей в кошмарах матери.       Он своими глазами увидел, как просто может кого-то потерять. Смерть Сириуса и ранение Гермионы что-то надломили и прояснили в нём, привнесли в голову свежие мысли. А может, наоборот, выбили из его головы какие-то другие, которые будто и не его даже. Привнесли в него здоровую злость, заставили смотреть на поступки, а не на слова. Дамблдор очень много говорил, порой излишне много, но реальных действий от него Гарри не видел. Милый старик очками только мерцал и гудел постоянно про великую силу любви, при этом отправляя его в Дурльскабан и запрещая друзьям с ним общаться.       Пойти и признаться ей в любви хоть в Большом зале Гарри помешало её ранение и тот хаос после битвы в Отделе Тайн. Зато в больничном крыле, когда она очнулась, ему уже ничто не могло помешать.       Поттер улыбнулся, вспоминая, как ошарашено расширились глаза сидевшей на кровати и разговаривающей с Роном Гермионы, когда вошедший Гарри, не говоря ни слова, обнял её и, осторожно притянув к себе, поцеловал. Как он, почувствовав, что девушка отвечает на поцелуй, обнимает его, ощутил, как ненадолго отступает, вытесняется из души горечь и тоска от потери Сириуса. Вернее, теперь два противоположных чувства бушевали в нём. Состояние было странным — горечь и счастье.       Его первый поцелуй был, наверное, неумелым, как и его отрывочные признания, но всё искупали сияющие глаза девушки в его объятиях, её кивки и тихие «да, Гарри», сказанные шёпотом в его губы.       Всю идиллию разрушило появление директора, который немедленно аппарировал Поттера к Дурслям, аргументируя это соображениями безопасности. Гарри отчаянно хотелось провести с Гермионой побольше времени, хотя бы в поезде, но его мнение, как обычно, Дамблдора не интересовало. Возможно, разгромленный стихийной магией Поттера кабинет не добавлял директору понимания.       Вечером, получив очередную порцию пинков и тумаков, «за работу, сделанную спустя рукава», Гарри вновь лежал, улыбаясь на своей кровати. Жизнь была… разной, то страшной, то прекрасной, но ведь это и делает её жизнью, правда?       Внезапно парень вздрогнул, заметив тень за окном. Повернувшись, он с облегчением выдохнул и даже усмехнулся над тем, насколько осторожным стал в последнее время. Пиг, маленький забавный сычик Рона Уизли, когда-то подаренный ему Сириусом, бился в окно. Гарри поспешил впустить его, выдал печеньку, на что Хедвиг недовольно ухнула, затем отвязал от лапки маленький листок пергамента. Если бы он только знал, что написанные в письме слова перевернут всю его жизнь!       Дорогой Гарри!       Как прошла твоя встреча с родственниками? Надеюсь, все нормально? Дамблдор, конечно, объяснил им, как нелегко тебе пришлось. Он побеседовал со мной в последний день перед каникулами, рассказал, что тебе очень тяжело и нужна помощь и поддержка от всех нас.       Сейчас я в Норе. Представляешь, мои родители срочно улетели на конференцию в Бостон вместе с Эмили, и миссис Уизли любезно пригласила меня пожить у них неделю.       Но знаешь, что самое замечательное? Мы с Роном наконец-то поняли, что любим друг друга! Это так чудесно!       Я специально сразу же пишу об этом, чтобы ты не расстроился, как прошлым летом, что мы ничего не сообщаем тебе. Конечно, я не смогу написать ничего важного, вдруг письмо попадёт не в те руки, но, поверь, за эти два дня больше ничего просто не успело произойти.       Надеюсь, мы, как обычно, встретимся все вместе после твоего Дня Рождения! В Норе или… ну, ты понял где, да? Мы оба так будем по тебе скучать! Но даже если ничего не выйдет, ничего страшного, встретимся первого сентября на платформе девять и три четверти.       Я знаю, что тебе там грустно и одиноко. Держись, всё будет хорошо… Только, пожалуйста, пожалуйста, будь осторожен!       

Твои Гермиона и Рон

      Сминаемый ладонью листок пергамента негромко зашуршал. Сил сидеть больше не было. Стоять тоже. Гарри привалился спиной к стене, новость просто оглушила его, наполнила вязкой тишиной, казалось, в ушах сейчас зазвенит.       …Гермиона и Рон…       Вот сияющая улыбкой Гермиона выходит навстречу им из больничного крыла. Может, в этот момент он и осознал, как недоставало ему девушки, какими мучительными были недели без неё? Они обнимаются, потом Гермиона поворачивается к Рону и… подаёт ему руку. Почему? Ведь тогда он не то что не понял, даже не задумался! Что блестело в её глазах? Неужели тогда он этого не понял?       А на третьем курсе, когда они узнали про казнь гиппогрифа? Ведь она бросилась на грудь рыжего и рыдала на ней. Не на его — Гарри критически осмотрел себя, на грудь крепкого высокого парня. И на свидания в Хогсмид они ходили вдвоём, и Мерлин знает, чем там занимались. Логическое мышление начало отказывать Поттеру, он вновь и вновь перебирал отрывки воспоминаний, однозначно трактуя любую сцену.       На четвёртом курсе она постоянно мирила их с Роном, и, наверное, надеялась, что тот позовет её на бал. Не позвал. Обиделась, бросила рыжему в лицо ту фразу: «Пригласи меня…» Да почему же до его тупой башки ещё тогда всё не дошло? Зачем он влюбился, зачем? К чему были эти полтора года мечтаний о несбыточном?       Когда он ворвался к ним в спальню, на Гриммо, 12 после турнира, Волдеморта и смерти Седрика, после Дурльскабана и дементоров, что это было? Чувство вины, да! И Рон, и Гермиона явно его испытывали. За что? Чем они занимались вдвоём? Гарри крепко обхватил себя руками под коленями и заскулил, застонал. За что?!       И на пятом курсе у них всё было хорошо. Такая радость — старосты Рон и Гермиона! Вечерние обходы, разговоры по душам, наверняка поцелуи в закутках, а как они флиртовали друг с другом на занятиях в комнате-по-требованию! Каким красавчиком, «статным мачо», как сказала незнакомая ему девушка из Рэйвенкло, стал его рыжий, похоже опять нихера не друг. Восхищение прямо звучало в голосе Гермионы, когда она хвалила его за то, как ловко он придумал отвлечь внимание дозорной дружины, проклятым амбриджским слизням. Она чуть не прыгнула на него с поцелуями!       Вот оно что! Осознание всего произошедшего неожиданно что-то включило внутри Поттера, и он почувствовал себя точно так же, как и на том кладбище, когда Волдеморт пытал его Круцио. Только сейчас ощущения, наверное, были даже сильнее, правда, болело не тело.       Он встал и начал расхаживать по комнате. Два шага вперёд — уперся в запертую снаружи дверь, разворот, два шага назад — ударился коленями о загруженный вещами столик с надломленной ножкой.       «Она никогда не любила меня. Она всегда любила его, только его, ещё со второго курса! Но Рон практически никогда не замечал её как девушку, кроме… Да, кроме Рождественского бала! На балу она была с Крамом, знаменитым ловцом, звездой мировой величины — вот поэтому Рон обратил на неё внимание и начал ревновать. Точно! Она точно так же использовала меня: поцеловала, чтобы заставить ревновать проклятого Рона Уизли!»       «Мерлин, какая же это подлость!» — влюблённого парня буквально корёжило изнутри. «Грустно и одиноко?!» — горячие слёзы жгли глаза. Сначала Сириус, а теперь… Произносить её имя было невыносимо даже в мыслях. Он стерпел предательство рыжего, а теперь пришла её очередь? Наверное, она рассчитывает на его способность всегда и всех прощать?       Он шагнул влево, запнулся и рухнул на кровать, снова вскочил, никак не находя себе места. Вновь и вновь перед его глазами вставали всё более и более противные картины, калеча его изнутри. Не выдержав пытки собственными мыслями, раздираемый противоречивыми чувствами, он встал и, выбив одним ударом проклятую дверь, вышел из дома, не обращая внимания на гневные окрики Петуньи и Вернона.       Тисовая улица постепенно скрывалась в сумерках, уличные фонари ещё не зажглись, но в некоторых домах хозяева уже начали включать свет. Гарри видел только асфальт перед собой. Он, не задумываясь, куда-то шёл. Куда? Зачем? Ненавистный пергамент жег руку, но бросать его почему-то не хотелось. Он вдруг понял, чего ему хотелось. Унять эту сильную боль и свалить отсюда очень, очень далеко. Если раньше два противоположных чувства уравновешивали друг друга, то теперь одно, и очень сильное, буквально придавливало к земле. Парень ускорил шаг.       Гарри уже покинул пределы Тисовой улицы и по неосвещенной дороге шёл к шоссе, ведущему в Лондон, когда рядом раздался визгливый выкрик — и Поттера опутали знакомые верёвки Инкарцеро, нога не смогла сделать шаг, и он тяжело упал на бок, больно ударившись бедром.       — Ну наконец-то, малыс Потти. Я тут целый день кругами хожу! Уже хотела посылать за тобой это грязное животное!       Солнце закатными лучами ещё озаряло улицу, и света было достаточно, чтобы разглядеть поигрывающую палочкой очень знакомую черноволосую женщину с безумным выражением лица и лихорадочно блестевшими глазами. Рядом стояла полицейская машина и безвольно опустивший руки мужчина в форме. Гарри, с которого чудом не слетели очки, отстранённо и безразлично рассматривал участников разворачивающейся драмы, будто происходящее вовсе его не касалось.       — Ну что, Потти! Сейчас мы посчитаемся за тот случай в Министерстве! Круцио!       Красный луч вырвался из палочки сумасшедшей ведьмы и впился в связанного парня. Однако вопреки ожиданиям Лестрейндж ничего не произошло. Поттер, который должен был сейчас орать и извиваться, даже в лице не изменился. Вернее изменился — оскалился.       — Колдовать разучилась, сумасшедшая сука?       Беллатрикс посмотрела на палочку и повернулась к полицейскому.       — Круцио!       Мужчина рухнул на землю и истошно заорал, царапая пальцами асфальт. Она прервала заклинание и, подойдя к Поттеру, вновь использовала на нём второе непростительное.       — Что с тобой не так, Поттер? Говорят, на кладбище ты орал, как те свинки Лонгботтомы.       — Так там был ваш безносый ублюдок, а не сумасшедшая шлюха! Давай свою аваду!       Лицо Лестрейндж перекосило, и она с силой ударила его в бок носком сапога.       — Не смей говорить о Повелителе, полукровная дрянь!       Больше всего Гарри сейчас хотелось, чтобы всё это закончилось. Совсем закончилось. Окончательно. Убогие поездки в Хогвартс и обратно, «друзья», хорёк и его квадратные идиоты, Дамблдор и сальноволосый ублюдок, которого кто-то лишенный чувства юмора назвал преподавателем. И для осуществления этого желания идеально подходила Лестрейндж.       — Ваш поганый выродок даже на человека-то не похож.       Ведьма что-то яростно завизжала, пиная его ногами куда придётся. Снова лопнула губа, удар ногой в челюсть наполнил рот кровью и осколками зубов. Гарри закашлялся, выплевывая все это на дорогу, и только сейчас у него мелькнула мысль о том, что он не чувствует боли. То есть чувствует, но ту же, с которой он пришел сюда.       — Тебе палочка-то зачем? Дерёшься как маггла!       Этого тяжело дышащая Лестрейндж вынести уже не могла.       — Авада Кедавра!       Яркая вспышка на мгновение выхватила мертвенно-зелёным светом лежащее тело Гарри и асфальт с пятнами крови. Поттер вздрогнул, поражённый заклинанием, и его тело расслабилось. Взбешённая ведьма стояла, направив палочку на стекленеющие глаза мальчишки и чувствовала, что её снова поимели. Совсем как тогда, в Министерстве. Она развеяла верёвки, и из безвольно упавшей на землю руки вывалился скомканный лист пергамента. Левитировав письмо к себе, Лестрейндж прочла его и безумно расхохоталась.       — Говорили тебе, Потти, грязнокровки — зло! Что ж, я знаю, с кем я встречусь в следующий раз!       Повернувшись к уже поднявшемуся с земли полицейскому, Беллатрикс взмахнула палочкой:       — Проваливай домой, животное, и забудь об этом дне!       Шум заводящегося двигателя и хлопок аппарации прозвучали одновременно. Вскоре всё стихло, кроме небольшого ветерка, продолжавшего шевелить растрёпанные черные волосы.