Льдышка

Гилберту почти исполняется шесть лет, когда на его руке впервые проявляется расплывчатая картинка, которую невозможно разобрать. Даже не картинка — цветное пятно, размытое настолько, что и не разобрать его значение. Кожу запястья нестерпимо жжёт, от поднявшейся температуры знобит так, что заснуть невозможно. Но мама выглядит счастливой и спокойной. «Это ничего, — говорит она, обнимая его и нежно гладя по голове, — боль пройдёт. Теперь ты не один — твоя родственная душа появилась на свет». Гилберт ненавидит эту родственную душу с самой первой секунды боли. Из-за неё весь Новый год и несколько дней после него превращаются почти что в агонию — никогда до этого он не болел так тяжело. Но мама улыбается, значит, всё так, как должно быть. В конце концов, все через это проходят, даже она и отец. И у его младшего брата, Людвига, тоже есть метка. Он родился с ней — его родственная душа старше, потому он не чувствовал и не чувствует боль. Гилберту нравилось разглядывать быстро сменяющие друг друга изображения на запястье брата. Но самому чувствовать их — невыносимо. А ведь ему терпеть эту боль ещё как минимум год. Его метка пока нечёткая и непонятная, свежеполученная, но с каждым разом смена желаний родственной души будет приносить всё меньше неприятных ощущений, а после не будет чувствоваться вовсе. Так говорят взрослые. Так говорит врач, что осматривает его запястье. «Никаких патологий, затяжная болезнь — следствие их разницы в возрасте, не более того» — мальчик не очень понимает эти слова, но родители спокойны. Значит, всё так, как и должно быть. На его запястье надевают специальную повязку, плотно прилегающую к коже и облегчающую боль, а затем и зуд — стандартная процедура, не вызывающая косых взглядов у взрослых и ребят постарше. Но осенью Гилберт идёт в школу и становится там белой вороной. Повязка — «будто маленький»; светлые, почти белые, волосы и красные глаза — «как у крысёныша». Целых два повода, чтобы невзлюбить. Драки вереницей следуют одна за одной, формируя его характер, меняя отношение одноклассников. Всех, кроме Элизабет Хедервари, девчонки с почти не сменяющимися ничем иным нотами. Она ни в чём не хочет ему уступать, и ни в одной из этих потасовок нет победителя, ведь из раза в раз их разнимает учитель, разгоняя по разным углам класса. Но в одной из драк повязка срывается — Гилберт и его соперница удивлённо разглядывают чёрный квадрат на запястье, что скрывался под ней. А затем Хедервари отскакивает от него, как от прокажённого, а после и вовсе избегает целый день. Квадрат не исчезает даже когда мальчишка приходит домой. Родители не отвечают на его вопрос, отец лишь хмурится и отводит взгляд, а мать, бледная как снег, едва не плачет. Повязка снова оказывается на руке, скрывая метку и надежду получить объяснение. — Ты совсем глупый? — удивляется Хедервари, когда Гилберт на следующий день спрашивает у неё, почему она сбежала. Девчонка не достаёт его, игнорирует подначки и смотрит как-то странно, словно с жалостью. — Чёрный квадрат — это смерть. Это все знают! Гилберт сбегает из школы, прячется в парке, на дереве, которое всегда было его надёжным тайным местом. Хоть он и злится на свою родственную душу, он не хочет, чтобы её не было. Он не хочет быть один. Это неправильно. У всех есть пара. Мальчишка сидит в своём укрытии до позднего вечера, совсем замёрзший и голодный. Хоть сейчас и поздняя весна, вечера ещё достаточно холодны. Он не плачет — глупые слёзы сами катятся из глаз, как бы он ни старался их сдержать. Гилберт не хочет идти домой, не хочет видеть хмурого отца и расстроенную маму. Он не хочет, чтобы они жалели его из-за этой дурацкой метки. Так не должно быть. Это неправильно, и Гил понимает это. Он должен быть как все, он хочет быть как все. Хочет быть нормальным. Встретить свою родственную душу и всегда быть с ней, как это делают все. Он бы никогда больше не стал бы злиться на неё, не стал бы говорить, что ненавидит. Если бы только метка вновь изменилась! Возможно, где-то в этот момент падает звезда, и его желание оказывается услышано: запястье привычно щиплет, что может означать лишь одно. Гил срывает повязку и удивлённо смотрит на почти чёткий жёлтый цветок, что сменил квадрат на его руке. Мальчик взволнованно проводит подушечкой указательного пальца по изображению, не веря собственным глазам. Оно правда изменилось. Его родственная душа не мертва.

***

Гилберту двенадцать, и он вновь ненавидит свою метку. Ненавидеть незнакомого человека глупо, к тому же, он поклялся в день не-смерти, что никогда больше не будет этого делать. Но вот ненавидеть изображение — другое дело. В то время как его одноклассники чуть ли не с гордостью показывают друг другу метки с котятами, красками, куклами, сладостями и прочей «девчачьей» ерундой, Гилберт носит водолазки с длиннющими рукавами, чтобы никто даже случайно не увидел его метку. Метку, которая постоянно становится чем-то не тем. Робот, конструктор, мяч, машина — лишь малая часть того, что появляется на запястье. Либо родственная душа такая же пацанка, как его заклятая подруга Хедервари, либо… — А моя родственная душа может быть парнем? — спрашивает Гилберт, потрясённый собственной догадкой. Подобная мысль его пугает. Кому вообще захочется связать свою жизнь с парнем? — Конечно, — спокойно отвечает мама, вовсе не удивлённая его вопросом. Она даже не отвлекается от вышивания, словно они говорят о чём-то совершенно обыденном. — Родственная душа — это человек, с которым тебе хорошо рядом, к которому тебя тянет с удивительной силой. Когда приходит время, Судьба сводит вас: сначала один раз, затем ещё и ещё, всё чаще и чаще, пока вы не понимаете, кем являетесь друг для друга. Ты начинаешь переживать о нём, беспокоишься, когда у него что-то не так, или когда долго не видишь его. Метки — символ вашей глубокой связи, но не всегда эта связь означает любовь. Иногда это очень крепкая дружба. — Точно? — настороженно спрашивает Гилберт. Ещё ни разу он не слышал, чтобы родственная душа была только другом. Все знакомые взрослые, родня, персонажи книг и фильмов заводят с меченными романтические отношения, женятся на них. Но, с другой стороны, зачем матери врать? — Точно, — спокойно отвечает мама. Её улыбка немного грустная, но Гилберт не придаёт этому особого значения. — Но даже если дружба перерастёт в любовь, в этом нет ничего постыдного. — Даже если это парень? — хмуро уточняет Гил, обводя подушечкой указательного пальца контур изображения. — Даже если это парень, — уверенно говорит мать. Она улыбается всё так же грустно и отводит взгляд. Как будто знает всё заранее. — Никогда не буду встречаться с парнем, — ворчит Гилберт, почти с ненавистью глядя на то, как очередная машина сменяется футбольным мячом. Нет уж, его родственная душа будет ему исключительно другом. Без вариантов.

***

Гилберту девятнадцать, и очередная «любовь всей жизни» его отшила, встретив свою родственную душу. Уже третьи отношения, что рушатся так внезапно, банально и неожиданно больно. Морозный воздух отрезвляет, уменьшая злость, а третья сигарета почти успокаивает нервы. Байльшмидт стоит в парке, куда когда-то сбежал, узнав о «смерти» своей родственной души. Лишь позже, когда всерьёз увлёкся темой множественного значения символов, он узнал, что чёрный квадрат может означать смерть кого-то из близких. Сильнейшая скорбь, «желание» чтобы этого не было. Его родственной душе было чуть больше года — значит, мать или отец. Гилберт косится на запястье, словно опасаясь, что от его мрачных мыслей метка снова станет чёрной, теперь уже в третий раз. Второй квадрат проявился пять лет назад и держался долго, почти целый год. Гилберт никогда не забудет то мучительное чувство тревоги и отвратительную, гнусную радость, которую принесла смена изображения. А сейчас… что ж, сейчас метка действительно чёрная. Только это не квадрат, а большая собака в прыжке. — Надеюсь, это значит, что он хочет собаку в качестве подарка, а не то, что он — зоофил, — хмыкает Гилберт и тушит сигарету. Вовремя. Мимо него проносится большая чёрная собака, а в следующую секунду ему приходится ловить едва не врезавшегося в него подростка, который гнался за ней, но поскользнулся на поехавшем снеге. Парень тяжело дышит от быстрого бега, сбившийся шарф закрывает половину лица, оставляя открытыми лишь глаза. Но какие глаза. — Извини, — мямлит незнакомец, испуганно глядя на Гилберта. Байльшмидт всё так же заворожённо смотрит в его глаза — фиолетовые. Они, чёрт возьми, тёмно-фиолетовые. Линзы, что ли?.. — И спасибо. — Что у тебя с глазами? — вырывается у Гилберта прежде, чем он успевает задуматься о деликатности этого вопроса. Нет, он вовсе не хочет обидеть. Гил хочет лишь… нет, он не знает, чего хочет. Но ни у кого раньше он не встречал такого тёплого, живого взгляда. Завораживает. Парень удивлённо моргает и тут же хмурится, отстраняясь от него. Что ж, не удивительно: Байльшмидт всегда умел располагать к себе людей. — Странно слышать это от тебя, — язвительно бормочет он, скрестив руки на груди и насмешливо глядя на Гила. А ему палец в рот не клади… — Туше, — хмыкает Байльшмидт и протягивает новому знакомому руку. — Я Гилберт. Парнишка робко протягивает свою ладонь, и Гил замечает, что на запястье у него тускнеет разбитое сердце. Прежде, чем следующее изображение сменяет его, подросток убирает руку за спину, заметив, куда направлен взгляд Байльшмидта. А уже в следующий момент рядом оказываются та собака, что столкнула их, и девчонка, что сразу виснет на знакомце Гила и крайне недовольно косится на самого Байльшмидта. Ясно, жуткая собственница. Да он, в общем-то, ничего такого не делал и делать не собирался. Всё же, парни Байльшмидту не нравятся, тем более что этот ещё ребёнок, а статью никто не отменял. — Пошли, сестрица нас совсем потеряла, — мальчишка берёт её за руку и, внимательно взглянув на Гила, но так больше ничего и не сказав, уводит за собой из парка. Гилберт смотрит им вслед, пока они не скрываются совсем, а после достаёт ещё одну сигарету и снова закуривает. Неужели, этот пацан и есть его родственная душа? Нет, таких нелепых совпадений не бывает. Хотя… Нечто странное отзывается где-то глубоко в его душе, как будто всё, наконец-то, идёт так, как и должно быть. Интересно, какой же будет их следующая встреча?..

***

Гилберту двадцать. На его запястье чёрный квадрат. Либо его родственная душа умерла, либо снова переживает потерю кого-то из близких. Гилберт слишком выгорел эмоционально, чтобы как-то реагировать на это. Он может лишь молить Судьбу, чтобы это не было первым вариантом, ведь ещё одну смерть Гилберт сейчас не вынесет. Пить в одиночестве ему в новинку. Раньше алкоголь был спутником приятной компании и позитивного настроения, а теперь — способ забыться, отключиться от тех проблем, что свалились в одночасье со смертью родителей. — Гил?.. — голос младшего брата прорывается сквозь мрачные мысли, и старший Байльшмидт равнодушно поворачивает голову, скользит взглядом по лицу Людвига и делает ещё один глоток. — Ты чего не спишь? — А ты? Младший брат мнётся в нерешительности, а затем протягивает своё запястье, на котором весьма недвусмысленно изображено ярко-красное сердце. Только вот адресовано оно явно не ему. Его родственная душа — Аличе Варгас, милая улыбчивая девчонка из соседнего дома — воспринимает Людвига исключительно как своего лучшего друга, а сам он безнадёжно погряз во френдзоне и даже не предпринимает попыток вырваться из неё. — Она влюблена, — угрюмо говорит Людвиг, и голос его до того усталый, что Гилберт не выдерживает. Слишком много дерьма на них свалилось, чтобы младшему брату страдать ещё и из-за этого. Людвиг вздрагивает, когда бутылка разбивается о стену: брызги недопитого алкоголя отпечатываются на стене, полу, мебели — всюду, до куда смогли дотянуться — а осколки усеивают пол, угрожающе поблёскивая в свете торшера. Несколько минут братья молчат, разглядывая их и думая каждый о своём. Младший из братьев, вероятно, о том, где и с кем сейчас может быть Аличе. А Гил вдруг понимает одну очень важную вещь: всё это пройдёт. Нужно лишь перетерпеть. Его метка станет нормальной, а Людвиг и Аличе будут вместе, но только если Байльшмидт-младший не будет рядом с ней мямлить как обычно, а скажет, как есть, прямолинейно. — Поговори с ней об этом, — уверенно советует Гилберт. — Тогда она перестанет быть моим другом. Потерять её совсем я не могу. «Да разве ж это совсем?» — думает Гил и снова смотрит на своё запястье, квадрат на котором и не думает пропадать. — Знаешь, если не попытаешься, вы так и останетесь «лучшими друзьями» на всю жизнь, — задумчиво тянет Гил, пытаясь понять, а не упустил ли он свой единственный шанс на спасение родственной души. Квадрат держится несколько мучительно долгих недель, а затем сменяется чередой отвратительных картинок, по которым без труда можно понять: тот парень пустился во все тяжкие. Алкоголь и таблетки, которые могут быть чем угодно, вплоть до наркоты, сменяют друг друга, вытесняя квадрат сначала на время, а затем и насовсем. А после всё перекрывает иным устойчивым изображением: два прочно сцепленных символа Марса. Первые «серьёзные отношения» в пьяном угаре или наркотической дымке. Ему же ещё пятнадцати нет, чёрт возьми, всё не должно быть так! Что же Гилу делать?.. Где искать того парня с фиолетовыми глазами?.. И если бы только Гилберт среагировал сразу, не дал бы ему уйти… То что? Что это изменило бы?.. Спустя время символы Марса вновь сменяет чёрный квадрат, перед которым — Гил готов в этом поклясться — промелькнуло изображение петли. — Да что ж с тобой творится, мальчик-смерть?.. — с бессильной злостью шипит Гилберт, прислоняясь лбом к холодному оконному стеклу. Он прикрывает глаза, но тут же открывает их снова и удивлённо смотрит во двор — не показалось ли? Нет, не показалось. Людвиг и Аличе совершенно бесстыдно и беззастенчиво целуются на виду у всех соседей. Что ж, хоть у кого-то есть что-то хорошее за последнее время.