Льдышка

Как эта хрень вообще могла произойти, Гил не знает. Просто в один момент всё катится к чертям свинячьим. Всё. Начиная работой и заканчивая личной жизнью. Ведь вернуться домой из провальной трёхнедельной командировки и столкнуться в дверях с Ваней, волокущим из квартиры сумку со своими вещами – личный ад Гилберта, преследующий его в кошмарах. И вот он, пожалуйста, наяву. Гил не может вымолвить ни слова, он лишь недоумённо смотрит на любовника, а тот так же недоумённо смотрит в ответ. Лето кончилось, прошла тяжёлая осень притирания характеров, близится конец года и, похоже, конец их отношений. Ваня не оправдывается. Просто смотрит на него своими огромными от удивления фиолетовыми глазищами и держит перед собой сумку. Всё как в тех однотипных анекдотах. Сорвавшийся на три дня раньше «муженёк» – чью роль сыграл Гил – и не планировавшая его возвращения вторая половинка, имеющая свой «грязный секретик». Нет, не любовника (это бы Гил как-нибудь пережил) – побег. Тайный, без объяснений, шанса на исправление и даже без записки. Гилберту не нужно проверять. Он это уже знает, они уже проходили через это дважды. В первую ночь здесь. В ночь за тем днём, когда с Вани было снято ограничение местонахождения. А теперь вот, и в утро за три дня до планируемого возвращения Гила, чуть меньше, чем за неделю до Рождества. Счастливого Рождества, Гилберт! Ты был плохим мальчиком, вот твой уголёк… Гилберт медленно выдыхает и прикрывает за собой дверь, не закрывая полностью. Замок клинит, может захлопнуться изнутри, а ключей у Гила с собой нет – он не в выигрышном положении. Да и ни к чему пугать соседей. Они и так на них с Ванькой странно косятся, а тут такое поле для сплетен оставлять? Нет уж. Ваня пятится назад, когда Гилберт протягивает руку. Ну нет, так дело не пойдёт. В догонялки они как-нибудь в другой раз сыграют, а сейчас нужно действовать быстро и, возможно, непростительно. Схватив сожителя за руку, он сжимает её крепко, как может, и забирает ключи, тут же выкидывая их не глядя куда-подальше. Сумку Гил отшвыривает в сторону обувной полки, Ваню отталкивает вглубь квартиры, а дверь захлопывает громко и решительно. Вот теперь они точно заперты, и время для долбанных мирных переговоров у них есть. Ваня держится за запястье и встревоженно смотрит на Гилберта. Гил и сам поражён своей грубостью, но что поделать: он напуган. Он боится, что ничего уже нельзя изменить, и Ваня уйдёт. Ну не запирать же его всякий раз, в конце-то концов, не удерживать же силой! Мало того, что это незаконно, так ещё и окончательно убьёт их, как оказалось, и без того на ладан дышащие отношения. Сука. И как вот тут быть?.. - Знаешь, у меня есть один знакомый психолог, – как можно мягче начинает Гилберт заранее провальный разговор, медленно подходя к Ване. Тот так же медленно пятится и испуганно смотрит на него. Вот же дерьмо. - Я не сумасшедший! - Это не психиатр, а семейный психолог, – Гил смолкает, понимая, что ляпнул что-то совсем уж лишнее. Ваня пятиться перестаёт и теперь лишь таращится. Не испуганно, но явно ошарашенно. В своём ли ты уме, Гил?.. Очевидно ведь, что нет. – Ну, мы же с тобой вроде как «ячейка общества» и… Гилберт сам себя загоняет в тупик. Это не должно звучать так коряво и маньячно, как всё же звучит. И Ваня понимает всё по-своему. Не неправильно, но по-своему. - Ты что же, предложение мне делаешь? – шепчет он, безвольно опуская руки, и потрясённо смотрит на Гилберта. - Нет! – поспешно вскрикивает Гил, а Ваня мрачнеет. – Да… – тихо поправляет себя Гил, и Ваня мрачнеет ещё больше. – А ты хочешь? – предпринимает ещё одну попытку Гилберт, и мрачнеть его любовник, наконец, перестаёт. Сильнее просто некуда. Они стоят так минут пять, никак не меньше. Гилберту кажется, что это самые долгие минуты в его жизни. Ответ знать одновременно хочется и не хочется. - Нет, – тихо отвечает Ваня, и сердце как-то неправильно дёргается, сбиваясь с ритма. Вот только помереть у него на глазах ещё не хватало! Ванькина психика это очень оценит, ага. – Да? – продолжает Брагинский, и Гилу чертовски хочется послать его куда подальше со всеми этими заскоками и неуместными шуточками. – Зависит от того, хочешь ли ты. - Да что ж с тобой так сложно-то?! – выдыхает Гилберт и выпускает пар, ударяя кулаком о стену. Боль немного отрезвляет. - Ну, ты тоже не подарок, – хмыкает Ваня, наблюдая за ним. Как он вообще может?.. Только что свалить пытался, а теперь вот упрекает его в сложном характере. - Пойдём вместе, ладно? – примирительно предлагает Гил. Он знает, что это бесполезно, но всё равно зачем-то пытается. – Вань, пожалуйста. - Я не вижу в этом смысла, – убийственно спокойно отрезает Ваня, приваливаясь к стене и скрещивая руки на груди. Он едва заметно хмурится. Значит, Гил всё-таки его зацепил, и пробить это деланное спокойствие можно. - О, то есть, поведи я тебя к какой-нибудь бабке или шаману, для тебя в этом был бы смысл! – несмотря на усмешку, веселья-то Гил как раз и не чувствует. Ему страшно. Он боится, что пара-тройка фраз сейчас поставит крест на тех месяцах счастья, что были и могли бы быть и дальше. Хотя, были ли они вообще? Может, всё это было лишь односторонне, а Брагинский был с ним… нет, не из жалости, но из-за чего-то близкого к этому?.. – Проклятья нет! Вань, услышь меня уже! - Я слышу. Твои крики даже глухой услышит, – через спокойствие, наконец, рвётся раздражение. Едва заметное, но его уже можно считать небольшой победой. – Я не говорю, что проклятье есть… - Но ты, однако же, собираешь вещи, – ядовито сплёвывает Гилберт и подходит к нему. Ваня вздыхает и устало трёт переносицу. Байльшмидт, совсем осмелев, осторожно кладёт ладони ему на плечи. Возражений не следует. Хороший знак? - Прости, конечно, но… - Вань, нет, – Гил опускает руку с плеча и переплетает их пальцы. Ваня несильно сжимает его руку. – Хватит извиняться, ты ни в чём не виноват. Слышишь? Ни в чём. Нам с тобой нужно просто больше обсуждать это всё, проговаривать, искать совместные пути решения. Разумеется, любовник смотрит на Гилберта как на идиота. - Это нужно тебе, а не мне. - Давай хотя бы попытаемся, – чуть ли не умоляет Гилберт. – Я чувствую, что… - Я чувствую, что ты придурок. И зануда. И слишком двинутый на гиперопеке маньяк, – Ваня отстраняет его и качает головой, улыбаясь. – Я собрал вещи в прачечную. У тебя снова сломалась стиральная машинка и на этот раз капитально. Кто-то бросил в стирку джинсы, в кармане которых было вот это. «Вот это» – облезший покорёженный кусок пластика, по которому с трудом, но всё же можно разобрать, что в прошлой жизни он был визиткой свадебного салона. - О… – как же неловко всё вышло. Мало того, что сам идиот идиотом, так ещё и Ваню в ряды шизанутых чуть не записал. Не надо им к психологу. К чёрту и его, весь этот бред вокруг. - Ничего объяснить не хочешь? – Ваня всё ещё держит визитку и смотрит настороженно, готовясь парировать любые сумасшедшие идеи Гилберта. Да только идей этих, как бы, и нет вовсе. Визитка ему даже не принадлежит. Ну, формально, она, конечно, его. И переговоры все вёл он, уточняя стоимость и всякие выносящие мозг мелочи, которыми донимала его (вернее, салон через него) Хедервари. Это её месть за сорванное первое свидание. - Хедервари хочет сделать предложение твоей сестре. - Не сказать, что удивлён… – Ваня хмурится и отводит взгляд. Похоже, ждал он какого-то иного ответа. И как-то по его реакции не понять, хорошо это или плохо. – С чего ты решил, что я хочу уйти? Действительно: с чего вдруг? Как будто раньше за Ваней никаких подобных склонностей замечено не было. - Ты стал дёрганный. Постоянно в своих мыслях. Ну и… как-то не понравился мне твой голос во время последнего разговора, – неловко перечисляет Гилберт. Наверное, это и правда всего лишь глупые придирки. Голос не понравился… Да как вообще по голосу можно что-то определить? Может, Ванька приболел как раз. Он вечно оставляет форточку не до конца закрытой. Сквозняк, все дела. Да, наверное, так всё и было. А Гил – просто идиот. - Это из-за сестры, – прерывает полёт фантазии Ваня, руша на корню такую правдоподобную картинку. – Переживаю из-за её личной жизни. - О… Хедервари славная, она… - Из-за другой сестры, – нехотя поправляет его Брагинский. - У Наташи есть личная жизнь? Это кажется невероятно неудачной шуткой, но Гилберт всё равно смеётся, чтобы Ваню не обидеть. Нет, Наташа и личная жизнь – это что-то из области параллельных прямых. Мало того, что она слишком погружена в учёбу, так ещё и характер, мягко говоря, тяжеловат для общения. Гил до сих пор помнит, как «слабые нежные женские руки» демонстративно вонзили нож в разделочную доску. Тонкий намёк Гилу, так сказать. Да нож ещё и засел так конкретно, что с этим родичем грёбанного экскалибура даже не сразу совладать удалось. Хорошо прошло знакомство, в общем. - Да, – мрачно отвечает Ваня, отводя взгляд. Всё веселье Гилберта мигом испаряется. Не шутит. Наташа и правда влюбилась. Гилу даже жаль этого незнакомца. – Помнишь, я сказал, что она несколько месяцев назад говорила с Альфредом? - Этот мудак снова объявился? – тут же вскидывается Гил. Желание подправить ему морду лица до сих пор сильно. А тут уж сама Судьба выдаёт возможность и вновь сводит их, почти слышно повелевая: «Действуй, Гилушка». И вот как тут противиться?.. - Этот мудак – её родственная душа. - Погоди… – осознание масштабности произнесённого происходит туго. Тот придурок с огроменным ЧСВ, что действовал Ване на нервы, и весьма ревностно защищающая своего милого братика девчонка с замашками недоманьяка – родственные души. Да, неловко будут проходить семейные праздники. А вот лет через десять-пятнадцать, когда детишки спросят, как мама с папой познакомились… Стоп. – Твой бывший теперь гетеро? Неуместный смешок у Гила всё же прорывается, несмотря весьма красноречивое выражение на лице Ивана. - Как же я хочу тебе врезать. - Извини, – выдавливает из себя Гилберт. Он точно не должен был этого говорить. Вот только это слишком смешно, чтобы промолчать. – Как это вообще выяснилось? - Я не знаю, – Ваня игнорирует попытку Гила вновь взять его за руку. – Этого не должно быть. Это неправильно! - Ревнуешь? - Она ещё ребёнок! - Ну, вообще-то, ей уже есть восемнадцать, – проблемы Гил правда не видит. Теперь, когда тот очкарик – Альфред – зациклен на Наташе, а не на Ване, он не кажется ему полным мудаком. Да, желание набить ему морду всё ещё никуда не делось, но если Наташа вдруг случайно узнает, какими словами он характеризовал её дражайшего брата… Что ж, Гилберту будет достаточно и этого. – Расслабься, Вань. Они сами разберутся. - Я всё же убью его, – мрачно сообщает Брагинский, не препятствуя попытке Гилберта обнять, но и никак на это не реагируя. - Я помогу тебе избавиться от тела, – шепчет Гил, целуя в шею. Уж это-то точно должно подействовать! - Нас обоих посадят, – выдыхает Ваня уже гораздо мягче, почти расслабленно. - Ну и пессимист же ты! Нас вообще не найдут. - С твоим-то везением? - Ну и плевать. Может, удастся попасть в одну камеру. - Нет, – Ваня качает головой и отстраняется, насколько это вообще возможно в объятьях. – Мы – родственные души. Закон этого не допустит. - С нашими метками они не смогут этого доказать. Да и Хедервари должна выбить нам двушку, тебе не кажется? - Гил, – смеётся Ваня, уворачиваясь от очередного поцелуя и игнорируя недовольное ворчание Гилберта. – Почему у тебя всё к одному сводится? - А почему ты всегда меня провоцируешь? - Как я тебя провоцирую? - Хм… стоишь тут такой, – Гил пытается подобрать самое подходящее слово, но любовник активно мешает этому, целуя и расстёгивая его куртку. Ваня стягивает с него шарф, вновь прислоняется к стене и смотрит серьёзно, долго и внимательно. Гилберт немного неуклюже снимает куртку, промахиваясь сначала мимо вешалки, и разувается. После чего наступает в лужицу из-под растаявшего снега. Не специально, конечно, но ради улыбки Вани повторил бы это ещё не раз. - Я люблю тебя. Гилберт отступает на шаг, потрясённо вглядываясь в спокойное лицо. Может, это ему послышалось? В их странных отношениях это никогда раньше не звучало. Подразумевалось, это да. Ну, по крайней мере, со стороны Гила уж точно. Но вот так просто произнести это вслух?.. - Что?.. - Я люблю тебя, – без малейшего сомнения повторяет Ваня. И вновь улыбается, окончательно обезоруживая. - Я… тоже… кхм… – мысли теряются. Всё, что сейчас может Гил – нелепо улыбаться в ответ. Ваня вдруг смеётся, не сильно, но всё же ощутимо портя момент. - Самое милое признание, что я когда-либо слышал! - Зараза, – выдыхает Гилберт, тут же притягивая его к себе. Всё ещё смеющегося, пытающегося делать вид, что сопротивляется. Как же Гилберт скучал по нему! - Отпусти! Гил. Хватит, – псевдонедовольные восклицания с каждым новым поцелуем всё больше становятся похожи на невнятное бормотание. – Меня сестра ждёт… У тебя же проблемы с ней будут… - Ну и пусть. - Это ты сейчас так говоришь. А потом… – что будет потом, Ваня сказать не может. Его сбивает с мысли внезапно опустившийся на колени любовник. – Гил! - Да? – ухмылки Байльшмидт даже не скрывает. Смотрит на него снизу вверх и медленно опускает «собачку» на джинсах. - Нет, – категорично заявляет Брагинский и пытается отцепить его руку от замка. - Я тебя люблю. Гилберт выдыхает это негромко, но искренне (ведь как иначе-то?..). Ваня растерянно смотрит на него (Гил готов поклясться, что он даже покраснел!), а затем отворачивается и уж гораздо менее решительно говорит: - Это не значит, что я брошу все свои планы на день и... - Ага, – Байльшмидт ухмыляется и, закончив возиться с джинсами, стягивает их вниз. - У тебя ведь совершенно нет совести, да? - Ага… А вот дальше начинаются некоторые сложности. Практики, как таковой, у него почти не было. Лишь один неудачный раз и множество наблюдений. Все попытки эксперимента Ваня пресекал на корню, тут же переключая на иные, не менее отвлекающие вещи. Так что приходится импровизировать. Гилберт скользит языком вниз, от головки до основания, размазывая по стволу солоновато-терпкий вкус естественной смазки. Ваня шепчет что-то невнятное, но похожее на одобрение, и, закусив губу, откидывает голову назад. Глубоко у Гилберта не получается – срабатывает рвотный рефлекс (это, собственно, и было неудачей прошлой попытки). Поэтому он плотно обхватывает губами головку, щекоча языком уздечку, и медленно двигает головой, то насаживаясь до своего максимума, то почти выпуская изо рта. Рука скользит следом, чуть надавливая, плотно прижатая к губам. Да, он пытался смотреть обучающие видео, и нет, после того, как его за этим делом спалил Ванька, он к этому не возвращался. Смех – не самый лучший мотиватор для учёбы чему-то существенно новому. Но раз Ваня сейчас дышит тяжело и часто, всё вполне неплохо получается. Губы смыкаются ещё плотнее, движения постепенно ускоряются. Вот так, от головки ниже, оглаживая языком венки. Думал ли он ещё полгода назад, что будет более чем доволен, находясь в подобном положении?.. В ситуации, обратной их знакомству: вместо клуба – уютная с поселением здесь Вани квартира, вместо алкоголя – их врождённая придурь, вместо холодной плитки туалета, к которой он прислонялся – коленопреклонённость в обоих её смыслах. И только костюм всё тот же. Ваня резко отталкивает его и изливается на пиджак. Тихо сматерившись, любовник пытается оттолкнуть Гилберта и бормочет что-то про влажные салфетки. Гил не слушает его, удерживает, прижав к стене, и смеётся. Со стороны он явно похож на сумасшедшего. Ну и похрен. К чёрту работу. В жопу её. Вместе со всеми проблемами, сбрендившим Франциском и в конец долбанувшимся Кёрклендом. В жопу их всех. Он дома, он наконец-то дома.

***

- Как дела на работе? – сонно бормочет Ваня, положив голову на сцепленные в замок пальцы. День у него выдался насыщенный, начиная от устранения потопа из-за сломавшейся стиралки, за которым последовал тот неловкий момент недопонимания, и заканчивая упавшей, почти уже наряженной ёлкой. Половина шаров разбилась, Гил получил боевое ранение, криво заклеенное лейкопластырем, а сама ёлка потеряла с перепугу пару веток, что тут же были возвращены на должное место – искусственная, что с ними станется? Спать им обоим не хочется. Хочется максимально продлить этот день, хотя бы дотянуть до полуночи. Он кажется им обоим особенным, можно даже сказать, по-своему волшебным. И сейчас, уже лёжа в кровати, они борются со сном, пытаясь поддерживать разговор. Вот дошли и до темы, которой Гилберту так хотелось избежать. - Хреново. Мы просрали контракт. Тот самый контракт, что должен был принести небывалую прибыль. Второй по счёту с фирмой, которой руководит Антонио Карьедо (которым всё так же незаметно для них обоих руководит Ловино Варгас). С первым проблем не возникло, наоборот: он лишь оставил приятные впечатления от работы и открыл дорогу к дальнейшему сотрудничеству. - Карьедо отказал? Но ведь ты говорил, что он… - Нет, – Гилберт вяло мотает головой и прикрывает глаза всего на секунду, но тут же получает заботливый тычок-пробуждение. – Дело не в нём, Тони-то как раз даже на уступки шёл. Франциск всё испортил. Он сошёл с ума. Отказался от сотрудничества в пользу сомнительного перемирия с конкурирующей с нами фирмой. А ещё он пишет стихи. Любовные. - Тебе? – хмыкает Ваня, но смотрит настороженно. Ревнует? - Кёркленду. - Кому? – Ваня хмурит брови, пытаясь вспомнить. Но вряд ли Гилберт или сам Франц упоминали при нём своего соперника иначе, чем «грёбаный чаефил». - Главному конкуренту, уводившему у нас из-под носа самые крупные заказы. - Он хочет подорвать его моральный дух? – подавив зевок, Брагинский закрывает глаза. Он того и гляди заснёт прямо так, полулёжа, не получив ответа на свой вопрос. - Он считает его своей родственной душой. - И? – фиолетовые глаза смотрят на Гила рассеянно. – Что в этом такого ужасного? - Кёркленд на дух не переносит Бонфуа. И Франциск его тоже. Вот, как всегда было, вот, что правильно, – ворчит Гилберт и вся сонливость вытесняется раздражением. – А теперь они начали эти пляски с бубном вокруг своей родственности душ, они созваниваются, они разговаривают. Правда, пока все их переговоры заканчиваются обоюдным посылом, но они регулярны. Ежедневны. Мне страшно. - Чего ты-то боишься? – смеётся Ваня, ложась теперь по-нормальному. Спать ему, похоже, тоже уже не хочется, иначе не рисковал бы так. Ведь кто из них заснёт первый, тот и будет завтра разгребать последствия упавшей ёлки, выкидывать весь накопившийся хлам и подчиняться выбору сериала для вечернего просмотра. Если с первым и вторым Гил без проблем уступил бы, то тратить несколько часов на псевдонаучную нудятину, столь любимую Брагинским наравне с мистикой, как-то совсем уж не хочется. - Они втягивают в это меня. Франц сначала читает стихи мне, спрашивает моё мнение. Как будто на мне написано, что я разбираюсь в поэзии. - Хм… Но в родственности душ ты разбираешься. Ему нужна поддержка. - Я не против поддерживать его. Но не в подобной хрени. Говори с ним на тему Кёркленда сам, если так хочется, – раздражённо отзывается Гилберт. – А Сакура – помощница Кёркленда – передала через меня подарочный чайный набор на день Святого Франциска. Ты знаешь, когда день Святого Франциска? Никто не знает. - Кроме Кёркленда? - И Сакуры. - Хм… Так что теперь? - Понятия не имею. Франц не собирается возвращаться сюда в этом году. Планирует всё «как следует обмозговать». Обмозговывать Франц предпочитает в компании своего нового лучшего друга, ничерта не понимающего даже стараниями Ловино, но всё равно чрезмерно дружелюбного и жизнерадостного. Да ещё и приправив всё это дело немалым количеством спиртного. Так что, он просто напивается и звонит Кёркленду. Тот, судя по длительности звонков, не менее пьян, а потому барьер вражды между ними стирается под чудодейством алкоголя. Гилберту этого хватило насмотреться на годы вперёд. Неужели все родственные души в начале отношений такие двинутые? Нет, они с Ванькой тоже не пример нормы, но вот если вспомнить о молодых родителях… нет, Людвиг и Аличе тоже налажали конкретно. Гил усмехается, вспомнив отчаянье брата, на запястье которого проступило сердце. Как раз в тот момент, как позже выяснилось, Аличе рисовала его портрет, страдая из-за такого же сердца на своём запястье. Нет, похоже, все так тормозят в самом начале. Никто не верит в долго и счастливо, а потому сами накручивают себя, создают проблемы из ничего. - Сам-то ты как? Завалил свою сессию? Ваня не отвечает. Повернувшись к нему, Гилберт видит, что глаза закрыты. Спит. И улыбается во сне. Как же Гилберту этого не хватало! К чёрту пари. Пусть Ванька врубает свою нудятину хоть каждый вечер, лишь бы только сам был с ним рядом.

***

Утром они решают пойти на компромисс: со всеми домашними хлопотами разобраться вместе, а вечером посмотреть ужастик. Не то чтобы Гилу или Ивану они так сильно нравились, но там и элементы мистики и никакого занудства. Гилберт открывает шкаф под раковиной, чтобы забрать совок и щётку – крупные осколки уберёт он, а Ваня потом пропылесосит. В урне одиноко белеет скомканный листок бумаги. Гилберт не хочет знать, что это, но всё же поднимает его и расправляет, даже особо не вчитываясь в текст, начинающийся с «Извини». В этот раз записка всё же должна была быть. Отдельно выпадает автобусный билет. Межгород. Не пробитый. Время отправления примерно на час позже возвращения Гилберта. Вот тебе и стиралка сломалась. А если бы Гил не сорвался раньше? Или самолёт задержали бы на пару часов? Что было бы тогда? Но билет всё же в урне, а не в кармане куртки. Выкинул раньше. Не смог решиться, чтобы уйти? Что же его теперь-то, в третий раз остановило? И когда Гилберту ждать нового личного конца света?.. - Гил, ну где ты? Гилберт снова сминает лист с билетом и кидает обратно в урну. Ваня сделал свой выбор.