Пепел и дым

      Неяркий солнечный свет брезжит сквозь маленькое оконце под самым потолком. В камере холодно и сыро, как и следует быть в тюрьме. На полу на полуразворошенном матрасе сидит мужчина.       Ему за сорок, седина уже перещеголяла натуральный светлый оттенок, на лице небольшая щетина, впрочем, не портившая его благородных черт с признаками мук. На нем надеты черные джинсы, слишком в обтяг для такого возраста, такая же черная спортивная куртка, одетая поверх красной майки. Он обхватил колени руками и слепо щурился на свет.       Он не ведал ни какое число месяца, ни который сейчас год, но твердо был уверен, что сегодня был его последний день. Утром ему преподнесли роскошный завтрак, и когда он в шутку спросил стражника, который обычно обращался с ним хуже дворовой собаки и не приносил ничего, кроме непонятной жижи и черствой краюхи хлеба, неужто его конец близок, тот на удивление печально кивнул. — Было решено: сегодня в три, через повешение.       Гарри, так звали заключенного, лишь молча принялся за завтрак.       Спустя пол дня он стоял на эшафоте. Обычно в такие моменты его мысли роились, создавая в голове нестерпимый шум, частенько он и вовсе переходил в ритмичный стук, вроде барабанного боя. Эти слуховые отклонения, как любезно звала их семья Гарри, были с ним с молодого возраста. Но теперь… теперь мужчина готовился принять свою судьбу, мысленно оставаясь сдержанным, в то время как лицо и поза выражали лишь гордость и полное безразличие к своей судьбе. Барабаны молчали, выжидая.       Палач закончил чтение приговора. — Последнее слово заключенного?       Тот прочистил горло и сделал шаг вперед, к самому краю площадки эшафота.       Он знал, что и кому скажет, он давно подготовил речь. Народ зачарованно приготовился внимать, ибо большинство собравшихся знало, что у мужчины был особый талант в ораторском искусстве. И он незамедлил его явить. — Люди Галлифрея! Как вы все наверное знаете, меня судили незаконно. Вы также прекрасно осведомлены, что наш Лорд-Президент давно лишился рассудка, и творит беззаконие налево и направо. Он готов уничтожать любого лишь за малейшее сомнение в Системе. Ну, а я… знаете, мы когда-то были друзьями. — он опустил взгляд, толпа перед эшафотом продолжала внимать, но стоило палачу сдвинуться, как Гарри жестом показал, что еще не окончил речь. — Так вот. Я хочу раскрыть глаза на Лорда-президента! Питер Двенадцатый возомнил себя Богом, но этот бог мрачен, что он привнес в наш мир? — заключенный поднял указательный палец вверх. — Мы и до него были в упадке. С ним стало еще хуже. Спросите себя, наладилась ли работа школ с его появлением? Спросите, появились ли льготы для старшего поколения? Нет, все трудятся от мала до велика. Это по-вашему цивилизация, которой можно гордиться? — Гарри фыркнул. Обведя скованными руками вокруг, он продолжил: — Да и что можно сказать о человеке, которому власть затмила разум настолько, что он готов казнить собственных друзей? Он устало отступил от края, на который вышел, чтобы его лучше было видно со всех концов площади. Словно зыбь по водной глади по толпе прошли шепотки. Не то чтобы Гарри надеялся разбудить их от сна, но и маленькое сомнение — уже победа. — Я готов, — кивок палачу, и в следующую минуту на шею мужчины наложена петля. Напоследок он отыскал глаза той, что занимала его мысли и сердце в тюрьме, хоть и не думал он, что его малютка все же решится. Теперь он был не только эгоистичным отцом, который слишком заигрался в революцию, но и врагом общества номер один. Бог свидетель, Саксон не хотел, чтобы и она каким-то образом пострадала из-за его репутации. Впрочем… Еще когда Гарри и Питер стали отцами, второй всегда тепло относился к Кларе. И, как слышал сам Гарри, дружба двух девочек ничуть не испортилась из-за деятельности отцов (какими бы идиотами те не были). Его взгляд уцепился за огромные шоколадные глаза на изящном личике, и руки, мнущие попеременно то шаль, то сумочку. Одними губами он прошептал: — Я люблю тебя. Прости… Клара в толпе выразительно всхлипнула (получилось почти оглушительно в притихшем воздухе), и ответила: — Я тебя тоже, пап. Рука палача медленно потянулась к рычагу.