***
Дальше с Чону происходят совершенно необъяснимые вещи. Начать стоит с того, что преподаватель по начертательной геометрии – старый, подслеповатый и глухой на одно ухо вредный гном – подходит к нему после лекции сам и еле шамкает беззубым ртом, что долги закрыты, и «не мозольте мне больше глаза по субботам, будьте добры». Почти весь аудиториум замирает, завороженный невиданным доселе жестом лекторской доброй воли, и отмирает только тогда, когда сам Чону громко чихает с перепугу и начинает заикаться: – Что, п-простите? – Это ведь тот самый псих, что гнобит за каждый пропуск, даже если ты в это время умирал от пневмонии. Унижает всякого решившего спуститься к доске после провокационного вопроса, кто готов отвечать первым. Невероятно, невозможно, нонсенс. Неужели он смертельно болен и уже завтра откинется? Тогда почему завещает всё самое сокровенное какому-то Ким Чону, а не лучшим своим студентам? – Практика вам прекрасно даётся и без моего старческого ворчания, так что по субботам не приходите. Я уже поставил вам по теории «В». Чону чихает во второй раз. Естественно, об этом чудным образом узнаёт весь поток, следом – весь архитектурный, а там уже и все специальности, все курсы. Это как в подростковом сериале про американскую школу, где главный герой идёт по коридору, а за его спиной все шепчутся. С той только разницей, что Чону всячески старается спрятаться за широкой спиной Юкхея, которого эксплуатирует в качестве провожатого от пары к паре несколько перерывов подряд. К слову, тот согласился работать прикрытием только потому, что ему Кун пообещал приготовить вечером вкусный китайский плов, до жути острый и поэтому вкусный. – Что ты бы без меня делал? – Цокает языком и берёт Чону в захват за шею. – Чего уставились, курицы? – Хамло! – пищат им вслед оскорблённые девочки; Чону стыдно, Юкхею всё равно. – Ты не мог бы быть чуть мягче? Вежливее? – Смысл? Всё равно обосрут при первой же возможности. А так мы хотя бы заранее квиты. Чону слабо понимает, как при таком отношении к девушкам четырнадцатого февраля Юкхей вернулся с двумя огромными чёрными мусорными пакетами разномастного шоколада. Даже уточнил, нет ли скидок в каком супермаркете, а то он хотел бы тоже успеть скупиться. Получил по макушке, расстроился, а через пять минут уже доедал коробочку конфет с нежнейшим пралине и не уставал счастливо тараторить, как же вкусно. Помнится, Юкхей тогда сказал, что, обиженный, Чону похож на раненного тюленя, и на это невозможно долго смотреть физически – сердце отказывает. Вот если бы Чону был девушкой, то объектом своих воздыханий он бы выбрал Донёна, не будь тот уже практически «окольцован», но природа беспощадна, поэтому удел всяких недоумевающих мужланов – пытаться разобраться в чём секрет привлекательности напускной грубости. Юкхей ведь, на самом деле, простой до невозможности, слышит в магазине любимую песню – поёт, видит знакомое лицо – несётся навстречу галопом, и… – Вот поэтому тебе так тяжело живётся. Пинают, такого воспиташку, и хоть бы раз огрызнулся. Тюлень. – И прямолинейный до крайности. В конце учебного дня, уже в воротах университета, кто-то тормозит задумавшегося Чону тем, что хватает за тубус с чертежами и тянет на себя. Парень немного прибуксовывает на месте от неожиданности, хватается за тонкий ремешок на плече, чтобы не порвался, и теряет дар речи, когда оборачивается. Ему хочется похлопать себя по щекам, ущипнуть за запястье, съесть горсть земли, в конце концов, чтобы осознать своё существование в мире реальном, а не воображаемом. Перед ним стоит невероятно красивая девушка с эмблемой отделения живописи и тремя штрихами – третьекурсница – и улыбается так, что сомнений не остаётся: Чону ни с кем не перепутали. В смысле, на её лице нет ни удивления, ни сожаления, что обозналась, к тому же: – Ты ведь Ким Чону, верно? Он не помнит. – Я Суён. Веду наше радио, если ты когда-то вслушивался, – мелодично смеётся. – По понедельникам и пятницам мы приглашаем кого-то из студентов в эфир во время обеденного перерыва и берём короткое интервью. Иногда получается довольно забавно, иногда – даже парочки потом образуются из тех, кто пришёл, и тех, кто внимательно слушал, хах. Наш сценарист выбрал тебя для следующего раза, так что это официальное приглашение, агам! Что скажешь? – Э… Вы меня, наверное, с кем-то перепутали. Девушка снова смеётся, прикрывая аккуратно очерченный красным рот ладошкой, и отрицательно мотает головой: – Твои одногруппники сказали искать тебя по бирюзовому рюкзаку и таким же кедам. А ещё эмблема, штрих курса, именная нашивка на кармане пиджака – и бинго! Тебе от меня не скрыться. – Она выхватывает из рук Чону телефон, сворачивает головоломку, в которую он вникал до этого, и бегло набирает новый контактный номер. Делает контрольный вызов, судя по всему, себе, возвращает гаджет и только потом прощается: – Я буду ждать ответа до завтрашнего вечера… Нет – сама позвоню и уболтаю. Хорошего вечера, щеночек! Суён уходит, а Чону остаётся стоять как вкопанный. Последнее слово легло оплеухой по щеке, и он долго не может прийти в себя. Этот голос определённо не похож на тот, даже приблизительно, и совершенно незачем так бурно реагировать. Но обмануть себя, настроить на другой лад, намного сложнее, чем кого-то; в ушах тонко звенит. Просто совпадение, успокаивает себя Чону, было бы хуже, назови она его в шутку тюленем. Всё в порядке, всё в полном порядке, ничего подозрительного не происходит, никто ни за кем не следит, погода отличная, нужно поторапливаться, пока не стемнело. Спрятав телефон в карман распахнутой куртки и сцепив дрожащие руки в замок, Чону медленно двигается в сторону автобусной остановки. Он опускает голову, чтобы видеть только тротуар и лужи, и не мерещились среди толпы люди в жутковатых масках. Внутренние бури чуть поутихли за пару дней, но теперь его снова рвёт на части от стыда, налёта жути, любопытства и какого-то намёка на предвкушение одновременно. Был бы он действительно тем, кем пытается казаться, – был бы просто напуган. Его бы мутило от того, что над ним совершили насилие (это факт), его бы угнетало то, что все вокруг, хоть и знают что-то, отказываются обсуждать запретную тему. Ведь складывается ощущение, что ничего хорошего с теми, кто жалуется и болтает, в перспективе не происходит. Но Чону интересно. Просто так на голову столько счастья не сваливается. Закрытый предмет, один из самых проблематичных, возможность социализироваться – Чону платят за молчание и платят именно той монетой, которая ему в данный момент нужна. Значит – о нём знают если не всё, то многое, и вот тут уже становится не по себе. То, что кто-то может быть в курсе давних поступков, пугает больше шанса быть изнасилованным группой выскочек-обмудков в костюмах от «Диор». Чёрт… Парень жмурится; тесный контакт с Юкхеем на него плохо влияет. У обочины притормаживает двухдверный спортивный автомобиль белого цвета. Чону не успевает ни удивиться, ни восхититься, ни присвистнуть вслед тому, кого собираются прокатить с ветерком. Потому что этот загадочный кто-то – он сам. Стекло опускается, через пассажирское сидение тянется Донён, чтобы толкнуть дверь, улыбнуться и: – Запрыгивай. Мне как раз в сторону студенческого городка – подброшу. – Никто не сомневался в том, что президент студенческого совета не из смертной семьи, конечно, но попискивать «вау-вау-вау» всё равно хочется. – Если что, у меня нет времени играть с тобой в баскетбол на какой-то разбитой площадке. – Как в прошлый раз, когда он пообещал показать, где находится нужная напуганному новичку аудитория. – Да господи, даже не думал! Садись давай. Лишь оказавшись в салоне, в трёх кварталах от университета, Чону соображает, что позволил себе слишком ехидную фразу. Хорошо, что никого – то есть, одного конкретного человека – это не насторожило. Некоторое время они едут в комфортной тишине, а потом мистер президент, как его за глаза называют восемьдесят процентов тех, кто знает Ким Донёна, словно бы невзначай спрашивает: – Джонни больше не доставал тебя? – Нет. – А кто-то другой? Тик-так, тик-так – идут невидимые часики. Хотелось бы, чтобы затянувшаяся пауза не казалась подозрительной, но физически ощущается, как меняется атмосфера от непринуждённой к густой, тягучей, напитанной недосказанностью и опасением. Такой странный день, хочется пожаловаться Чону, столько неопределённости, неуверенности в завтрашнем дне, что аж тошнит. Как герой истории, которая только пишется, он не знает, что ему ляпнут в сценарии те, у кого под рукой текстовый редактор и его собственный файл. «Больше никогда и ни у кого не спрашивай об этом». – Нет, всё в порядке, спасибо за беспокойство. – Тогда хорошо. – Донён заметно расслабляется и напрягается снова после звонкого: – Хотя погоди! Кое-что действительно подозрительное случилось, и я не знаю, как реагировать. Тонкие пальцы буквально впиваются в обшивку руля. – Ко мне подошла, кажется, Суён и пригласила на радио. Меня – и на радио. Это… странно. Донён с облегчением фыркает и посмеивается: – Господи, Чону, тебе бы сменить парикмахера, развесить уши, и сразу станешь первым парнем на деревне. Нашёл чему удивляться. – Я? Первым парнем? – Преподаватель по архитектурной графике делает тебе очень хорошую рекламу, не устаёт восхищаться при других. – Но я же не рвусь никогда на выставки, сижу тихо… – Но она же не слепая. – Вот чёрт. – Грустный вздох. Донён откровенно хохочет: – Да уж, жаль. Болтовня с ним расслабляет, Чону забывается и через несколько реплик смеётся уже сам. Ему нравится и радиоволна, которую слушает Донён, и забавный силиконовый кот, распластавшийся на панели управления, контрастно белый на чёрном полотне. Легко и весело. Они бы не общались так свободно, без формальностей, не вызовись Чону в октябре в качестве замены на одну только игру. Точнее, Кун, староста первого курса архитекторов, озабоченный судьбой родной сборной, притащил на тренировку Чону буквально за ухо, и мир был спасён. Основной игрок, оправившись от ветряной оспы, не уставал его благодарить при возможности за вырванную зубами победу, а Донён с тех пор объявил охоту. Всё же, учиться Чону нравится. Нравятся люди, которые здесь учатся, нравится заводить с ними общие шутки (прямо как детей, тот же уровень близости почти) и до безумия нравится рисовать. Пусть ему не хватило возможностей поступить на живопись, но баллы позволили перепрыгнуть не особо престижное гражданское строительство – уже повод собой гордиться. Прощаются парни у супермаркета. Прежде чем захлопнуть дверцу, Чону десять раз благодарит, двадцать раз кланяется и скромно просит передать привет Джису; Донён с улыбкой кивает и обещает даже познакомить когда-нибудь. Вечер пятницы, можно считать, что удался на славу, толком не начавшись. Идеальный вариант сейчас – купить снэков и уломать друзей пересмотреть в восьмой раз «Звёздный путь» с Пайном. С пакетами в руках, довольный жизнью и приятными ценами, Чону выходит к горящим во всю фонарям. На тёмно-фиолетовом небе между домами, ближе к горизонту, – оранжевые разводы. В окнах жилых домов постепенно вспыхивает свет, и хочется поскорее оказаться в своей каморке, зажечь свою лампочку, стать частью огромного городского полотна. Чону решает сократить дорогу через наземную стоянку, воровато оглядывается и таки ныряет незаметной тенью под шлагбаум – он частенько так делает, когда охрана отвлекается. Ничего не предвещает беды: ни изредка проезжающие автомобили и спешащие по своим делам незнакомцы, ни бродячие кошки, ни шелест гонимых ветром пустых обёрток и мятых жестянок. Все эти звуки, от низкого рёва двигателей до возмущённого мяуканья, так здорово гармонируют, что Чону забывается и даже начинает петь себе под нос. Он запинается и немеет, врастает ступнями в чёрный асфальт, когда видит их – в белых масках. Выходящих из припаркованных рядом автомобилей парня и девушку. Каждый останавливается со сложенными на груди руками у капота своей машины. Ведьму Чону узнаёт сразу. И дело даже не в декольте, а в том, с каким вызовом она стоит. Тот же пиджак, те же ровные штаны и чёрные лаковые туфли, та же осанка и бордовые губы, приподнятый гордо подбородок. Самое время бежать. Чону ведь может: развернуться и побежать куда глаза глядят, зайтись истеричными просьбами о помощи, швырнуть в этих психов пакет с покупками, на крайний случай, но отчего-то скользит взглядом по второй фигуре и перестаёт дышать. Никто не двигается, не произносит ни звука, воздух холодный и свежий, без примесей невидимого яда, так что Чону сам себе поражается, когда тихо спрашивает: – Я снова должен выбрать? Маска кивает. – Тогда снова ты. Ведьма явно собирается возмутиться, но, видимо, нарушение правил в этот раз серьёзно наказуемо, раз весь свой гнев она вкладывает в довольно пошлый жест. Поворачивается к Маске, демонстративно суёт себе в рот большой палец и несколько раз дёргает им, намерено громко и неправдоподобно мыча. Парень запрокидывает голову, смеётся своим тем самым проклятым смехом, от которого у Чону подкашиваются колени, а потом показывает в ответ фак правой, не разводя рук. Так же одновременно, как и вышли из машин, они садятся в них обратно. Вот только Ведьма резко стартует с места, оставляя за собой едкий дым, а Маска – лишь подмигивает аварийными огнями, явно приглашая присоединиться. Опять же, Чону может сбежать, но. Не сбегает.***
Бежевый потолок плывёт перед глазами. Если очень постараться, то можно оставить ладонями на этом креме вмятины – Чону тянется руками вверх и неловко хихикает, насмехаясь над своими же мыслями. Чтобы деформировать крышу автомобиля одного наркотического дурмана будет мало, а то, что он под кайфом во второй раз, – парень уже даже не сомневается. Маска с полуулыбкой наблюдает за ним с водительского сидения. Он ничего не говорит и даже не пытается соблазнить. – Я должен был, должен был догадаться, что здесь всё пропитано этим приторным запахом! Нельзя было выбрать что-то свежее? Мяту там, лайм. Ты курил когда-то кальянный микс «Черника с ментолом»? Вот это аромат, не то что ваш. – Оказывается, бывает такое, что заткнуться невозможно, если собеседник молчит, и это не считается никем из двоих неприличным. Сидение мягкое, Чону перекатывается с боку на бок, постоянно убирает прилипающие ко лбу волосы и не перестаёт вздыхать. – Почему сегодня вас только двое? Больше никто не хочет со мной играть? Маска еле заметно пожимает плечами. – А я знаю! Ты нарушил правила, и Ведьма захотела реванша. Что-то типа перезагрузки, да? О, я вижу удивление сквозь маску, забавно. Я умный мальчик, ты разве не знал? Вы ведь всё про меня знаете. Играетесь со мной, да, весело, грубо, но я заслужил. Так мне и надо, хах! Трахнуть меня хочешь? А не брезгуешь? Я ведь не готовился, знаешь ли. Боюсь, не смогу тебя принять нормально. Что? Снова удивлён? Думаешь, у меня никогда не было секса с парнями? Или я порно не смотрел? Пф! Чону еле управляется с собственным языком, собственным телом. Говорит медленно, становясь на колени, и тянется к чужому уху с горячим шёпотом: – Включи мне музыку, и, я клянусь, ты кончишь, не раздевшись. Сначала он снимает с себя и оставляет на спинке водительского кресла куртку, роняет на коврик пиджак и, ведя плечами в такт электронной музыке, расстёгивает пуговицы рубашки одну за одной. Чону закрывает глаза и пошатывается, наслаждаясь голосом вокалиста. Низкие частоты выбивают из лёгких остатки воздуха как раз в тот момент, когда он стягивает через голову безрукавку и обнимает себя руками, демонстрирует ключицы. Даже глаз не открывает – и так знает, что хорош, ему говорили. То ли действие наркотика, то ли наконец свобода вместе с кровью по венам, по артериям. Одна и та же песня, только каждый раз немного громче, на повторе играет несколько раз, а то и вовсе тысячу – Чону не знает. Он теряется в своих желаниях, в том, по чему успел за короткое время соскучиться. Успело соскучиться тело, но не отвыкнуть. Он держится за подголовник, заглядывает Маске «в лицо», а вторую руку бессовестно запускает себе в штаны, выгибается. Жёлтые отблески фонарей ложатся на уже влажную грудь, волна идёт от затылка и спускается к кончикам пальцев ног; хорошо. Чону видит, как дёргается чужой кадык. – Смотри, – снова на ухо, только уже громче. – Смотри и не смей отворачиваться. Потом он раздевается полностью, становится на четвереньки и падает на локти. Ведёт бёдрами по сторонам, не стесняясь и представляя себя не в тесном салоне, а на огромной кровати. Может, на полу, в ожидании того, когда же к нему подойдут и возьмут сзади. В другой раз он бы вдоволь наигрался с собой, чтобы и ему, и партнёру было хорошо после. Ласкать себя всухую – удовольствие не из лучших. Чону собирает в ладони слюну и потом уже касается себя так, как ему нравится. По всей длине, то смыкая пальцы, то снова их облизывая. Он жалобно скулит, между ног и на затылке – влажно, и кое-кто, в конечном счёте, не выдерживает. Чону совсем не против упираться животом в спинку заднего сидения, касаться кончиками пальцев запотевшего стекла и полубезумно улыбаться, чувствуя, как до сих пор не известный ему парень пытается протолкнуться между упрямо сведённых вместе бёдер. Он заводит руку назад, ловко стягивает маску и закрывает глаза на первом же жадном поцелуе в шею.***
– Не ори, я просто уснул в машине. Какая разница? Буду дома через час. Всё. Всё, я сказал. Отъебись. Чону просыпается от резкого окрика, от того, что затекла шея. И вообще, где он? Ох, чей же это телефон только что пролетел, кто такой нервный? И какой славный бежевый потолок. Бежевый. Потолок. Машины. Дерьмо. – Твои вещи на переднем сидении. Дерь-мо. – Могу отвернуться, если хочешь. Дерь-ми-ще. Чону отрывает голову от чужих ног, вскакивает, хватается за свои штаны и куртку и в панике пытается натянуть и то, и другое одновременно. Краем глаза он замечает, что парень, с которым он провёл очередную ночь, у которого, судя по всему, проспал на коленях всё утро, снимает пиджак. А ещё переодевается в неясно откуда взявшуюся синюю толстовку, маску же бросает себе под ноги. Вот он, прекрасный шанс взглянуть в глаза своему ночному кошмару (кошмару ли?), но Чону так стыдно, что он не может. У него горят уши, горит слева шея, пылают внутренности, и единственное желание – бежать. Одним только чудом и молитвами он вываливается из чужой машины, заступив пятки обуви, и действительно бежит в обнимку с рюкзаком. В куртке на голое тело и в одних штанах. Мятый, сонный, в полной прострации – и навстречу разгорающемуся дню, прямо как в голливудской мелодраме. Не нужны ему больше эти беспардонные забавы, после которых осознаёшь себя настоящей шлюхой. Не нужны парни с красивыми руками и хриплыми голосами, их приказы и одолжения. Ему просто очень хочется домой и плакать.